Единомышленником Каллимаха был другой крупнейший эллинистический поэт — Феокрит (первая половина III в. до н. э.), создатель буколической, или пастушеской, поэзии. Он родился в Сицилии, около 270 г. переехал в Александрию, где, как он говорил, слава его достигла трона самого Зевса, т. е. Птолемея II. В настоящее время его литературное наследие представлено тридцатью стихотворениями и эпиграммами. Стихотворения Феокрита обычно называли идиллиями, т. е. маленькими картинками или сценками.
Феокрит полностью принимает литературную программу Каллимаха и осуждает подражателей эпической поэзии:
Жалки мне птенчики Муз, что, за старцем Хиосским 1 гоняясь,
Тщетно пытаются петь, а выходит одно кукованье.
(Пер. М. Грабарь-Пассек)
Идиллии Феокрита — сценки из городской или сельской жизни. Герои их — городские обыватели или поселяне, мир которых узок и ограничен. Некоторые городские сценки представляют собой мимы, изложенные в гекзаметрах. Родиной фольклорных мимов считается Сицилия. Там в V в. до н. э. поэт Софрон, соотечественник Феокрита, обратился к этому излюбленному виду народной бытовой драмы, чтобы создать литературный мим как особый вид драматической поэзии. Типичным мимом у Феокрита является XV идиллия — «Сиракузянки, или женщины на празднике Адониса», впервые переведенная на русский язык Н. И. Гнедичем. Две приятельницы, недавно вместе со своими семьями переехавшие из Сицилии в Александрию, собираются на праздник во дворец. Обсудив туалеты друг друга, поругав мужей, отдав последние распоряжения служанке, они выходят и с трудом прокладывают себе дорогу на запруженных народом улицах. Далее они попадают в отчаянную давку в дверях дворца и, наконец, с помощью какого-то зеваки, чуть живые, в порванной одежде, протискиваются в нарядные залы, восторгаются невиданным убранством и слушают, как приезжая знаменитая певица исполняет гимн в честь Адониса. Они относятся ко всему с наивной непосредственностью провинциалок, направо и налево обращаются к прохожим, не теряя, однако, чувства собственного достоинства. В заключении одна из них вспоминает:
Время, однако, домой. Диоклид мой не завтракал нынче.
Он и всегда-то, как уксус, а голоден — лучше не трогать!
(Пер. М. Грабарь-Пассек)
Тематически близка к одному из уцелевших фрагментов Софрона II идиллия, в которой покинутая девушка с помощью раз-
личных колдовских и магических обрядов хочет вернуть неверного возлюбленного, а затем, отправив служанку смазать зельем двери его дома, рассказывает луне историю своей любви. В этом стихотворении поэт отдает дань модному увлечению магией и суевериями, показывает хорошее знание народных обрядов, но более всего его увлекает задача изобразить чувства страдающей Симефы и проследить всю историю ее любви. Следуя традициям архаической любовной поэзии, Феокрит подчеркивает прежде всего внешние приметы страсти. Симефа влюбилась «как только глянула», краска сбежала с ее лица, она обо всем забыла. От длительных страданий она не нашла исцеления: пожелтела кожа, выпали волосы, она худела так, что остались лишь кожа и кости. Наконец, Дельфис пришел к ней:
Вся я застыла, как снег, и холодные капельки пота
Лоб мой покрыли внезапно, подобные влажным росинкам.
Рта я открыть не могла и ответить хоть лепетом слабым,
Даже таким, что малютка к родимой во сне обращает;
Тело застыло мое, я лежала, как кукла из воска.
(Пер. М. Грабарь-Пассек)
Но недолго длилось счастье Симефы. Дельфис покинул ее. Чтобы показать ее горе и смятение, Феокрит использует контрастное противопоставление безмятежной тишины ночной природы неусыпному отчаянию девушки:
Бездна морская молчит, успокоились ветра порывы,
Только в груди у меня ни на миг не умолкнет страданье.
В роли героев Феокрита нередко оказываются герои мифов. Но эпические мотивы и мифы Феокрит, подобно Каллимаху, разрабатывает в стиле эпиллиев, т. е. настойчиво фиксирует внимание на бытовых деталях, переосмысляет героические подвиги, а в образах героев подбирает такие черты, которые чужды традиционному эпическому образу. Вместо воинских или других героических подвигов описываются любовные невзгоды героя (идиллия XIII); много внимания уделяется описанию красот природы и различным бытовым подробностям. Например, в XXIV идиллии прославляется Геракл, совершивший свой первый подвиг десяти месяцев от роду. Идиллия начинается с того, как мать выкупала своих близнецов, напоила молоком и уложила спать в колыбельку, сделанную из старого медного щита. Когда же все уснули, Гера послала двух чудовищных ядовитых змей, чтобы они погубили Геракла, но маленький герой не испугался и задушил их. После неприятного происшествия мать прижимает к груди напуганного и плачущего Ификла, а отец Амфитрион закутывает Геракла в овечье одеяльце и укачивает его. Затем все засыпают вновь. В идиллии XI могучий и дикий киклоп Полифем изображен страдающим влюбленным. Для большего правдоподобия Феокрит вынужден даже сделать оговорку, так как пребывание в подобном
состоянии слишком не вяжется с привычным образом Полифема:
Только лишь первый пушок у него на щеках появился.
Для Полифема страсть к нимфе Галатее заслоняет все на свете:
Вовсе лишился ума; все же прочее счел пустяками.
Сидя в одиночестве на берегу моря, он поет о своей любви и перечисляет жертвы, которые готов принести Галатее:
Если же сам я тебе показался уж больно косматым,
Топливо есть в изобильи, и тлеет огонь под золою;
Можешь меня опалить, я отдал бы тебе мою душу,
Даже единый мой глаз, что всего мне на свете милее.
(Пер. М. Грабарь-Пассек)
Если Одиссей сравнивал Навсикаю с пальмой, то Полифем белизну кожи Галатеи сравнивает со свежим творогом, а ее нежный пушок — с шерсткой новорожденного ягненка. «Яблочко мое сладкое»,— обращается он к ней. В конце песни, которая должна исцелить Полифема от его недуга, он утешает себя, как бы возвращая утраченное достоинство:
Право, найдешь Галатею, а может кого и получше.
Много красоток меня зазывают на игры ночные;
Так и хихикают все, как только на зов их откликнусь:
Ясно, что в нашем краю я считаюсь не самым последним.
(Пер. М. Грабарь-Пассек)
Эта дегероизация мифического образа и обогащение его новыми неэпическими чертами вынуждала поэта искать новую среду для своих героев. Каллимах нашел ее в городской обстановке; Феокрит следовал за ним в своих городских идиллиях, но не удовлетворился этим. Он перенес действие на лоно природы и здесь на помощь пришла устная народная поэзия Сицилии, его родины.
В сицилийском фольклоре были широко распространены песни о влюбленном пастухе, погибающем от любви. На сельских праздниках в Сицилии происходили состязания пастухов в исполнении песен, носивших обычно импровизационный характер. Эту фольклорную традицию перенес Феокрит в литературу, создав новый литературный жанр — пастушескую идиллию, или буколику (по-гречески «буколос» — волопас). Наиболее близка к сицилийской фольклорной традиции I идиллия. История пастуха Дафниса была задолго до Феокрита использована поэтом Стесихором. В идиллии Феокрита сицилийский пастух Фирсис поет о том, как некогда страстно влюбился Дафнис, но не пожелав покориться власти Эрота, предпочел смерть. Каждая строфа песни завершается припевом :
Песни пастушьей запев запевайте вы, милые Музы.
В III идиллии козопас, поручив следить за стадом своему подпаску, исполняет любовную песню, чтобы привлечь полюбившуюся ему девушку. Пастухом оказывается и Полифем, герой вышеразобранной XI идиллии. С миром пастухов связаны все те компли-
менты, которые он расточает Галатее, общий стиль исполняемой им песни. Даже те особенности облика Полифема, которые были известны по гомеровскому эпосу, Феокрит переосмыслил по-новому, противопоставив грубость и уродство своего героя силе и глубине его страсти. Феокрит не идеализирует пастухов: они — грубые деревенские парни, одетые в домотканые платья или в овчины, подпоясанные толстой веревкой, от них пахнет скисшим молоком или хлевом. Но чувства их нежны и искренни, они не умеют притворяться и лгать. Прекрасная и безмятежная природа становится тем фоном, на котором развертывается действие. А для полного счастья вполне достаточно разделенной любви:
Я не хочу ни угодий Пелопса, ни Креза сокровищ,
Вовсе бы я не хотел вихрь обгонять на лету.
Песни хотел бы я петь на скалах, тебя к сердцу прижавши,
Глядя за стадом моим, близ сицилийской волны.
(Пер. М. Грабарь-Пассек)
Народная пастушеская поэзия подверглась у Феокрита тщательной и сложной смысловой и художественной обработке. В программной VII идиллии он сам говорит о сложности своего труда и мобилизует все свое искусство на то, чтобы труд этот был незаметен. Один только раз он нарушает иллюзию подлинности. В VII идиллии, своеобразном пастушеском маскараде, поэт со своими друзьями в пастушеских одеяниях и с пастушескими посохами идет на праздник урожая. Все они носят вымышленные пастушеские имена и состязаются в исполнении пастушеских песен, которые, в отличие от прочих буколических песен, изобилуют редкими мифами, географическими наименованиями и насыщены острой литературной полемикой. Поэтому VII идиллия до сих пор во многом представляется загадочной и привлекает к себе исследователей, пытающихся проникнуть в мир александрийских поэтов, лучше понять их споры и разногласия. Но обычно в своих буколических идиллиях Феокрит с удивительным мастерством умеет сливаться со своими героями и жить в том мире, в котором живут они. В этом главное и основное отличие Феокрита от многочисленных подражателей, для которых эта поэзия, введенная в русло определенного литературного направления александрийской литературы, стала новым видом поэтического творчества.
Из ближайших последователей Феокрита наиболее известными были Мосх Сиракузский (II в. до н. э.), автор поэмы «Похищение Европы», и младший его современник Бион из Смирны. Бион написал «Плач об Адонисе», в котором богиня Афродита оплакивает погибшего возлюбленного. В этом сочинении много восточных мотивов и той высокой патетики, которая была чужда Каллимаху и Феокриту. Буколическая поэзия нашла своих приверженцев в Риме, где, опираясь на Феокрита, создал «Буколики» Вергилий. Римляне же познакомили с пасторалью Европу, которая восприняла вергилиевскую, а не феокритовскую интерпретацию пастушеской темы, т. е. идеализировала пастухов
и пастушек и перенесла их в вымышленную чудесную страну («Аркадия»). В русской литературе пастушеская тема имела свою длительную историю; ей отдали дань Державин, Жуковский, Батюшков, Пушкин.
Под именем Феокрита сохранилось 22 эпиграммы, среди них есть подложные. Большая группа подлинных представлена фиктивными, т. е. вымышленными эпитафиями или посвятительными надписями различным поэтам; в них выражены взгляды и суждения Феокрита, очень важные для понимания его собственных эстетических позиций. Там же, в собрании Феокрита, интересно фигурное стихотворение «Сиринга». Его строчки образуют форму одноименной пастушеской свирели, содержание же — посвящение сиринги богу Пану. Авторство Феокрита считалось бесспорным, но недавно установлено, что сиринги подобной формы встречаются только на поздних изображениях, не ранее I в. до н. э.