Глава третья
Л. П. Маринович
Становление эллинизма принадлежит к числу малоразработанных проблем истории древнего мира. Подход к ней в общем определяется тем, какой смысл вкладывают в самое понятие «эллинизм» 1. Представители одного из направлений 2, в последнее время заявляющего о себе все более громко, считают, что эллинистический мир представляет, в сущности, прямое продолжение древневосточного, принципиально от него не отличаясь. Особенно активно сторонники такого взгляда отстаивают тезис об идентичности социальных отношений в государстве Ахеменидов и в тех государственных образованиях (прежде всего Селевкидском царстве), которые пришли ему на смену.
Сторонники двух других основных направлений в историографии эллинизма 3 обращаются в той или иной степени к проблеме его становления, поскольку она теснейшим образом связана с их подходом к проблеме в целом. Некоторые ученые основным в эллинизме считают распространение греческой культуры (или, шире, греческих институтов) на Востоке. Представители третьего направления (наиболее традиционного, восходящего еще к И. Дройзену) определяют эллинизм как эпоху взаимодействия греческих и восточных компонентов в культуре или чаще в последнее время не только в культуре, но и в других сферах жизни. Ясно, что и те и другие понимают эллинизм как специфическое явление, принципиально отличающееся как от предшествующей, так и от последующей фаз развития. Соответственно правомерно и необходимо и обращение к проблеме его возникновения.
Первое из упомянутых направлений (в лице X. Крайсига) уже подвергалось критике в советской науке 4. Действительно, X. Крайсиг обедняет процесс исторического развития и в своем стремлении уподобить госу
дарство Селевкидов царству Ахеменидов отбрасывает ряд фактов, ему противоречащих.
Вторая и третья концепции, несмотря на значительные различия в исходных принципах, в ходе конкретного исследования по существу смыкаются. И те из исследователей, которые видят в эллинизме прежде всего процесс распространения греческой культуры на Востоке, вынуждены обращаться к восточному субстрату, ибо эллинская культура проявлялась в конкретных обществах Востока. Диффузия греческой культуры означает принятие ее в той или иной степени, в той или иной форме различными восточными этносами и тем самым взаимодействие с их собственными традиционными культурами. Тем самым эти концепции в своей основе сходятся, ибо основное внимание уделяют взаимодействию двух начал — греческого и восточного.
Среди многообразия отдельных точек зрения, выделяемых в пределах отмеченных направлений, наиболее обоснованной и полно отвечающей исторической реальности представляется толкование эллинизма, которое в свое время разработал К. К. Зельин 5. Он понимал эллинизм как конкретно-историческое явление, характеризуемое сочетанием и взаимодействием эллинских и местных (главным образом восточных) начал в экономическом строе, социальных и политических отношений, в идеологии и культуре. Это сочетание происходило в конкретной исторической обстановке, определившейся в основном в результате македонского завоевания.
Принятие данной концепции эллинизма диктует и сам подход к исследованию проблемы его становления. Тем самым, во-первых, определяются достаточно четкие хронологические рамки: от начала похода Александра Македонского до того момента, когда мир, возникший в результате этого завоевания, можно считать сложившимся. В современной литературе наблюдается определенное, хотя и далеко не полное единство мнений о хронологических границах этого периода. Отсчет ведется с 334 г. до н. э., т. е. года начала похода Александра Македонского, приведшего к завоеванию Востока, а завершают данный отрезок времени 281 г. до н.э., когда окончательно складывается система основных государственных образований эллинистического мира. Во-вторых, это исследование должно охватить все основные сферы жизни общества, т. е. политическую, социальную, экономическую и культурную.
Естественно, в данной работе нет возможности детально рассмотреть все стороны процесса сложения эллинизма на всем протяжении этого периода. Наша задача много скромнее: учитывая, что эта проблема не была объектом специального внимания советских исследователей, мы хотели бы на примере наиболее ярких и однозначных явлений показать сложность и противоречивость происходящих тогда процессов. Особое внимание привлекает соотношение сознательно поставленных целей политического деятеля (в данном случае Александра Македонского) и объективных результатов его деятельности. Этот вопрос может быть поставлен и в какой-то мере решен (или, точнее, предложен определенный вариант
решения) благодаря относительно значительному материалу источников и благодаря усилиям не одного поколения исследователей. Подобная постановка вопроса тем более имеет право на существование, что немало ученых с большей или меньшей отчетливостью видят в эллинизме создание гения Александра 6. На первый взгляд такое суждение справедливо. Действительно, путь развития Востока после завоеваний греко-македонян под предводительством Александра разительно изменился 7. Однако поставим вопрос в несколько иной плоскости, более конкретно: был ли эллинистический мир таким, каким видел будущее своей державы сам завоеватель? Мы остановимся только на некоторых вопросах, но таких, которые занимали важное место в деятельности Александра и обладали исторической значимостью 8.
Видимо, наиболее показательным с этой точки зрения станет прежде всего обращение к тому аспекту проблемы становления эллинизма, в котором наиболее ярко проявилась разница между замыслами и планами Александра (хотя бы в той мере, в какой вообще возможно говорить об определенных планах и замыслах, а не видеть лишь цепь действий и поступков, продиктованных изменяющимися обстоятельствами и новой обстановкой) и реальностью эллинистического мира. Александр бесспорно стремился создать единую огромную державу. Мы не будем здесь говорить о том, какие именно цели он преследовал, начиная поход на Восток, вынашивал ли он изначально планы мирового господства (высказывалось и такое мнение), или македонский царь не думал даже о завоевании всей Персидской империи, а имел в виду только захват Малой Азии и превращение Эгейского моря в безопасную от персов зону. Мы не будем также обсуждать, хотел ли великий завоеватель, вернувшись с Востока, устремиться на Запад, и мечтал ли он о создании «мировой» державы, которая охватила бы всю ойкумену 9. Все эти вопросы представляются схоластическими и для нас, в общем, несущественными. Достаточно отметить
одно, что Александр не допускал возможности отпадения от уже созданной им державы какой-либо ее части, полная власть над всеми завоеванными странами и народами, безусловно, была ведущей линией его политики. Напомним о разгроме выступления греков под руководством спартанского царя Агиса 10 или о той «чистке», которую он провел по отношению к сатрапам, проявившим тенденцию к самостоятельности во время индийского похода 11.
Однако историческая реальность оказалась совершенно иной: распадение державы началось уже чуть ли не на следующий день после смерти Александра. Борьба диадохов и процесс сложения политической системы эллинистического мира неоднократно служили объектом изучения. Отсылая читателя к соответствующей литературе 12, хотелось бы только подчеркнуть некоторые моменты. Если до 305 г. до н. э. единство оставленного Александром государства признавалось хотя бы формально, то, после того как отдельные соперничавшие диадохи приняли царские титулы, даже с этой фикцией было покончено. В конечном счете к 281 — 276 гг. до н. э. на месте единой державы возникает несколько государств: Македония, царство Птолемеев, Селевкидов, по существу независимый Пергам. Кроме того, некоторые территории, например Индия, ранее принадлежавшие Александру, оказались в руках местных правителей.
Особое место в деятельности Александра занимает вопрос о так называемой «восточной политике», т. е. его отношениях к народам Востока, вошедшим после завоевания в состав нового государства. Эта политика, неоднократно став объектом исследования, трактовалась весьма различно, вплоть до признания в ней «интернационализма» и «братства народов» |3. Более того, утверждали даже, что в известной мере слияние народов оказалось достигнуто и полному завершению дела Александра помешали его смерть и отсутствие преемника, способного поддержать единство империи и проникнутого теми же идеями, которые двигали им. Кроме того, лучшие представители «духа» Эллады не приняли планов великого завоевателя и восстали против него 14. Но концепция «слияния» рассматривалась и с прямо противоположной точки зрения: не как стремление включить персов в македонскую культурную среду, а, напротив,
как желание Александра приобщить македонян и греков к духовной культуре Ирана. Ф. Альтхайм 15, например, полагал, что после завоевания Согдианы и Бактрии и включения воинских контингентов согдийцев и бактрийцев в армию Александра происходит резкое изменение отношения македонского царя к иранцам. Александр, в частности, оценил зороастризм и стремился популяризировать его среди македонян. В целом, политику «слияния» Ф. Альтхайм понимает как своего рода средство «иранизировать» македонян.
Другие исследователи (например, Ф. Шахермайр) 16 в идее слияния видели не возвышенно-утопические цели, а сугубо прагматические: дать новой державе возможно более унифицированную массу подданных. С точки зрения Г. Берве 17, следует говорить о стремлении Александра объединить только два властвовавших народа — македонян и иранцев, сделав их привилегированным слоем государства, мощным орудием в руках царя в деле подавления всех остальных народов и племен. Оригинальный подход к рассматриваемой проблеме недавно продемонстрировал А. Б. Босворт 18. Единственное постоянное начало в деятельности Александра, определявшее все его поступки и распоряжения, — стремление к единовластию, требование покорности от всех подданных независимо от их положения. Нельзя говорить ни о каком слиянии, напротив, одним из методов достижения этой цели был принцип «разделяй и властвуй». Это требование вызвало сопротивление, которое проявлялось в различной форме, и соответственно по-разному реагировал и Александр на те трудности, которые вставали перед ним на том или ином этапе его жизни. При всей верности исходной позиции А. Б. Босворт в своей разрушительной критике зашел, однако, слишком далеко в трактовке источников. Вместе с тем надо иметь в виду, что «смешение» (как бы его ни представлять) было для Александра, несомненно, не целью, а средством, одним из методов достижения той цели, о которой справедливо говорит А. Б. Босворт, и отмеченную линию в его политике, разумеется, нельзя рассматривать как проявление стремления к «согласию и единению царств македонского и персидского» (Arr. Anab. VII. 11. 9).
Смерть Александра внесла коренные изменения в политику, которая полностью отбрасывается его преемниками, что очевидно и в Селевкид-ском государстве 19, и в царстве Птолемеев 20. Так, исследования, основанные на большом просопографическом материале, показали, что высшие эшелоны власти в государстве Птолемеев занимали македоняне и лишь отчасти греки и представители некоторых сильно эллинизированных
народов, египтяне в небольшом числе присутствовали на среднем уровне администрации и достаточно часто появлялись только на самом нижнем — в деревне 21.
Итак, преемники Александра, цари эллинистических государств, отказались от отмеченного направления его деятельности и создали иную политическую систему — с господством этноса завоевателей при подчиненном положении местного населения. Некоторые исследователи
находят возможным говорить даже об обществе «колониалистского» типа 22.
В тесной связи с рассмотренным вопросом стоит еще один — о роли иранцев в армии. Хорошо известно, что Македонец в последние годы правления стремился включить иранцев в свою армию. С точки зрения соотношения македонцев и «варваров», прежде всего иранских народов,
в армии Александра изменение шло в сторону увеличения числа последних. Но дело не только в их количественном росте — изменялось их место. К концу правления Александра это была смешанная армия, в которой иранцы находились и в фаланге — основном воинском формировании того времени.
Первое бесспорное упоминание о «варварах» — свидетельство Арриана (IV. 17. 3) о бактрийцах и согдах под командой Аминты во время борьбы со Спитаменом в 328—327 гг. до н. э., которое не дает ничего более, кроме самого факта появления нового типа всадников. Во время индийского похода, и в частности в битве при Гидаспе, помимо них, мы слышим уже о конных скифах, даях, арахотах и парапамисадах (Arr. Anab. V. 11, 3; 12, 2). Рассказ Арриана не оставляет сомнений в том, что их использовали как отдельные вспомогательные отряды. Это — первый этап.
О втором этапе можно судить по тем сведениям относительно реорганизации конницы, которые дает тот же Арриан, рассказывая о недовольстве македонян в Сузах (Ibid. VII. 6. 2—5) и о мятеже в Описе (Ibid. VII. 8. 2). Здесь важен контекст. Мотивы недовольства, высказанного македонянами в первом случае, — индийская одежда Александра, свадьба в Сузах, «ориентализм» сатрапа Персии Певкеста, собственно реорганизация конницы, которая заключалась в том, что «конные бактрийцы, согды, арахоты, заранги, арии, парфяне, а из персов так называемые эваки были зачислены по лохам в конницу „друзей“ (выбирали тех, кто выдавался знатностью, красотой или другими достоинствами)». Поскольку вся конница была увеличена, образовали пятую гиппархию 23, в которую набирали как македонян, так и варваров. Кроме того, в царскую агему включили персидских юношей из самых знатных фамилий (детей сатрапа Парфии и Гиркании и др.), а во главе нее поставили бактрийца Гистаспа. Во втором случае, в главе о мятеже в Описе, Арриан ничего принципиально нового не сообщает, повторяя кратко ранее сказанное о зачислении иноплеменных всадников в отряды гетайров.
Как видим, наряду с племенами, которые упоминались ранее (бактрийцы, согды, арахоты), в коннице появляются и иные. Но конница не только расширяется за счет восточных народов, они получают новую для них македонскую организацию — все эти племена входят в число гетайров и образуют гиппархии. Вооружение, видимо, сохраняется традиционное, в отличие от членов агемы, которые вместо варварских метательных копий получили копья македонские. Весь контекст обоих рассказов Арриана позволяет думать, что речь идет о недавних преобразованиях, наиболее вероятное время которых, следовательно, зима 325/324 г. до н.э.
С Сузами связано и первое свидетельство о «варварах» в пехоте: сюда пришло около 30 тысяч персидских юношей — однолеток в полном македонском вооружении, прекрасно обученных македонским военным приемам 24. Изумительная ловкость и легкость их в военных упражнениях, по словам Плутарха, обрадовала царя, македонцев же раздосадовало их прибытие.
До сих пор мы не касались весьма важного вопроса о причинах всех этих преобразований, так как для этого (кроме последнего случая) нет точных данных источников. Можно только, с той или иной степенью уверенности, предполагать, что здесь действовал ряд факторов: и чисто военные причины — стремление в войне с новым противником иметь новые виды войска, желание просто восполнить большие потери, которые армия понесла в Индии и при переходе через Гедрозию. Возможно, имело значение и стремление обезопасить тылы, оторвав иранцев от дома, и держать их при себе как своего рода заложников. Яснее обстоит вопрос с «эпигонами». Диодор прямо связывает их набор с тем недовольством, которое войско высказало во время индийского похода. Рассказ историка весьма примечателен в одном отношении: он (Diod. XVII. 108. 3) говорит об организации Александром вооруженных сил из персов, которые можно было бы противопоставить македонской фаланге — антитагме25. Тем самым создавалась новая армия (30 тысяч), которую отличали три черты:
1) она состояла исключительно из иранцев; 2) они были вооружены по-македонски, представляли фалангу и тем самым уравнены с македонцами; 3) они могли македонцам противостоять.
Еще одна форма включения «варваров» в пехоту — 20 тысяч обученных ранее персов, которые со своим вооружением (одни — с луками, другие — с дротиками) были зачислены в македонскую фалангу, так что в каждой «декаде» на четырех македонцев приходилось12 персов. Так была создана смешанная фаланга, произошло это в Вавилоне незадолго до смерти Александра (Arr. Anab. VII. 23. 1—4; Diod. XVIII. 110. 2).
Итак, как видим, формы привлечения «варваров» в армию Александра были весьма различными — использование отдельных племен в качестве вспомогательных отрядов, включение в уже существующие военные единицы, слияние с македонянами в пределах фаланги.
Приведенный, по необходимости весьма кратко, материал, как кажется, позволяет видеть в действиях Александра не только его реакцию на меняющиеся обстоятельства и потребности, с которыми он сталкивался в походах, но и определенную политику. Конечно, сказанное нельзя понимать слишком буквально, т. е. приписывать македонскому царю продуманную серию мероприятий, последовательно и планомерно проводимых в жизнь. Но его отдельные военные преобразования, несомненно в чем-то диктуемые изменяющейся обстановкой, в конечном итоге определялись более существенными причинами, составляя лишь один (весьма, правда, важный) элемент его деятельности как главы нового государства, равного которому еще не знал мир.
Данные свидетельства обычно понимались как одно из проявлений приписываемой Александру политики «смешения народов». Недавно А. Б. Босворт попытался опровергнуть этот вывод 26. Александр, по его мнению, хотел противопоставить и взаимно уравновесить две части армии, македонскую и восточную, проводя принцип divide et impera, с помощью которого он стремился достичь единовластия (см. выше). Однако определенное «смешение» в армии, как следует из сказанного, доказывается свидетельствами источников.
Читая в источниках о событиях, последовавших после смерти Александра, мы более не встречаемся с иранцами в составе фаланги, что, видимо, отражает реальность — их исчезновение из военных сил диадохов; ядро их войск составляли македоняне. В армии Селевкидов мы также
находим «варваров» 27, но фаланга оставалась македонской 28. Так же и у Птолемеев 29. Известно, какую роль сыграло включение египтян в состав фаланги накануне битвы при Рафии. Правители Египта пошли на эту меру, несмотря на ее опасность, вынужденные обстоятельствами, и не ошиблись в своих опасениях.
Аналогичный разрыв с политикой Александра наблюдается в градостроительстве. Создание новых городов продолжалось и после ухода из жизни великого завоевателя, но оказались пересмотрены его основные принципы. В литературе высказывались весьма различные мнения относительно целей, которые преследовал Александр, основывая новые города 30. Полагали, что в этом находила практическое выражение уже упомянутая политика «слияния народов»; рассматривали как средство приобщения варваров к высокой эллинской культуре. Но преобладает весьма трезвый подход: ведущими были не идеальные, а весьма реальные мотивы — контролировать завоеванные территории, наблюдать за торговыми путями и т. п., т. е. новые города рассматривают как своего рода форпосты. Вместе с тем есть основания считать, что они не получали статуса полисов. Напротив, македонский царь стремился к смешению в них различных этнических групп (греков, македонян, местного населения) и ставил под строгий административный контроль, не предоставляя им даже видимости автономии 31. Его политика в этой сфере диктовалась теми же автократическими принципами, которые столь заметны и в других сферах его деятельности.
Что же дальше? Селевкиды, вынужденные отказаться от принципов Александра, действовали более гибко, опираясь на греческие политические традиции. Наряду с военными поселениями они основывали настоящие полисы, которые обладали автономией и были связаны с династией не только административно, но и политически, заняв важное место в структуре государства 32. К полисному статусу и организации стремились военные колонии, ряд местных общин (типа вавилонских гражданско-храмовых), храмовые объединения и др. Полис стал своего рода катализатором роста автономных социальных объединений на Востоке.
Приведенные выше примеры касаются Востока. Но столь же радикальный отход от политики Александра наблюдается и в Элладе. Как известно, восточный поход Александр начал не только как царь Македонии, но и как гегемон Коринфского союза и стратег-автократор всех вооруженных сил на суше и на море. Согласно Коринфскому договору, полисы Греции оставались формально свободными союзниками сначала Филиппа, потом Александра, но в действительности зависимость Эллады от них была весьма значительной 33. Кроме того, сейчас ни у кого не вызывает сомнения общий характер эволюции политики Александра по отношению к греческим полисам, его стремление ограничить эту свободу, превратив греков в своих подданных, наряду с жителями других областей новой империи. Очевидно, правы те историки, которые видят в декрете
о возвращении изгнанников и в мерах по обожествлению царя дальнейшие решительные шаги в этом направлении 34. «Деспотический принцип к концу жизни Александра начал действовать и по отношению к грекам» 35.
Первоначально преемники Александра действовали в том же духе. Достаточно не только сослаться на самый факт возникновения Ламийской войны Зб, но и вспомнить ситуацию после окончания этой несчастной для греков войны. Однако в дальнейшем обстановка меняется. Уже в 319 г. до н. э. Полиперхонт от имени Филиппа Арридея объявляет о «свободе греков», в 315 г. до н. э. то же самое делает Антигон. Не будем выяснять причины, которыми были порождены эти акты. Ясно одно: тем самым диадохи официально порывали с политикой Александра. Посмотрим на этот процесс и в более длительной исторической перспективе. Когда завершилась борьба диадохов и обстановка стабилизировалась, ситуация на Балканах стала иной, чем при Александре. Антигониды отнюдь не контролировали Грецию, где выросли свои собственные достаточно серьезные политические силы, прежде всего Ахейский и Этолийский союзы, и они могли проводить свою политику в Элладе, только опираясь на какой-либо из союзов. В целом нельзя говорить о македонской супрематии над Грецией в той степени, в какой ее удалось установить Филиппу и Александру 37.
Итак, в некоторых весьма важных отношениях развитие пошло не по тому пути, который намечал великий завоеватель. Вместе с тем сказанное отнюдь не означает, что реальный ход событий полностью перечеркнул планы и свершения Александра. Действительность была, как обычно, много сложнее, и есть направления в политике Македонца, которые получили поддержку и развитие.
Обычно считают, что власть македонских царей не была абсолютной, но ограничивалась рядом традиционных установлений 38. С другой стороны, бесспорно, в ходе завоеваний объем власти Александра возрастал. Он сумел преодолеть сопротивление той части македонской знати, которая стремилась в новых условиях сохранить старые традиции, а также почти инстинктивное сопротивление рядовых воинов — македонян. К концу жизни Александр практически полностью отбросил все те ограничения, которые существовали ранее, и власть его стала абсолютной.
В годы борьбы диадохов реальная власть того или иного полководца зависела от конкретной военно-политической обстановки, но общая тен
денция оставалась прежней, а своего завершения процесс достиг уже в раннем эллинизме. Речь идет не только, о реальном объеме власти отдельных царей, но и о том, что оформилась теория автократии, которая отражала суть сложившейся политической системы. Выражением всеобщего признания этого принципа власти, столь чуждого всему предшествующему греческому, да и македонскому политическому опыту, стала формула, приписываемая источниками Селевку I: «решение царя всегда справедливо» (App Syr. 61). В политической теории та же мысль нашла выражение в иной формуле: «царь — это одушевленный закон» 39.
При рассмотрении вопроса о трансформации власти Александра историки нередко вслед за древними (см.: Curt. VI. 6) большое внимание уделяют личностному моменту, изменениям в его психологии по мере завоевания все новых и новых земель.
При этом как-то упускается из виду одно важное обстоятельство: Александр завоевал древневосточное государство деспотического типа. Деспотия на Востоке была порождена не характером правителей, а социальными условиями 40. Как справедливо указал П. Левек 41, в условиях, возникших после завоевания Востока, невозможно было существование политической системы с «двойным лицом»: азиатского деспота и македонского царя, когда титул «басилевс» охватывает различные типы власти. Азиатские черты неизбежно должны были возобладать. Поэтому справедлива критика тех историков, согласно которым эллинистическую монархию подготовила греческая политическая мысль IV в. до н.э.42 Деспотическая власть отвечала природе тех обществ, которые Александр завоевал и которые стали основными составными частями эллинистического мира. Дилеммы не существовало, абсолютная монархия, к которой стремился Александр, стала реальностью.
Аналогичная картина наблюдается и с царским культом. Александр, как известно, предпринял ряд шагов для обожествления, жажда признания своей божественной сущности у Александра росла по мере того, как
созревали его планы владычества над миром 43. В эпоху эллинизма это стремление приобрело институализированный характер. Официальный династийный культ и у Селевкидов, и у Птолемеев включал не только умерших и живых царей и цариц, но и Александра Македонского, который стал своего рода «идеальным прообразом» эллинистического царя, мистическим предком каждой из династий на эллинистическом Востоке 44.
Следовательно, в тех случаях, когда деятельность Александра находилась в известной гармонии с господствующими тенденциями развития завоеванного им мира, его мероприятиям и его политике было суждено длительное будущее.
Наконец, коснемся еще одного вопроса. Ряд ученых (Ю. Кэрст, Р. Коэн, У. Вилькен) высказывали в свое время мысль о том, что Александр был «великим» и даже «выдающимся экономистом». По мнению Ф. Шахермайра, организованная Александром чеканка монеты по единому аттическому стандарту из захваченных им персидских сокровищ должна была послужить «на благо объединения империи» 45. Однако эти и подобные им взгляды подверглись критике (П. Бриан 4б), в том числе и в результате изучения монетного дела эпохи Александра. Оказалось, что финансовая политика Александра ограничивалась в основном простым стремлением получить как можно больше средств, для чего использовались самые обычные пути, от прямого грабежа побежденных до взимания податей. А. Р. Беллинджер 4 даже назвал поведение Александра «экстравагантным», отметив, что непроизводительные траты были настолько велики, что даже грандиозных запасов драгоценных металлов из сокровищниц Ахеменидов хватило бы лишь на несколько лет. Современные нумизматические исследования показали, что в чеканке монеты не было никакой системы, Александр просто применялся к обстановке, к реальным условиям. Не было и единого стандарта в чеканке на различных монетных дворах, так что, строго говоря, вряд ли вообще правомерно само употребление слова «политика». Тем не менее после Александра начались серьезные изменения в экономике Востока, где товарно-денежные отношения бурно развиваются 48. Конечно, создание монетных дворов и выпуск здесь монеты диктовались чисто практическими нуждами: оплата армии, основание городов и др., однако в результате всех этих действий начался бурный процесс, не зависящий от воли Александра. Новые города стали своего рода оазисами товарно-денежных отношений среди «пустыни» домонетных форм обраще
ния 49. Более того, греческий город оказался своего рода детонатором для развития товарно-денежных отношений на обширных территориях Востока.
Итак, цели великого Македонца и реальность раннеэллинистического времени находятся в достаточно сложном взаимодействии. Как кажется, можно выделить три основных варианта: 1) эллинистический мир воспринял, развивал и углублял некоторые линии политики Александра; 2) в эпоху эллинизма оказались полностью отброшены определенные начинания Александра; 3) из его практической деятельности родились явления, которые царь не планировал и не мог предвидеть. Несмотря на свою почти очевидную банальность, подобный вывод, насколько нам известно, никогда не был сформулирован столь определенно.
Если, отталкиваясь от этого вывода, идти дальше, встают новые вопросы, лишь немногих из которых возможно сейчас коснуться; одни из них обращены к Александру, другие — к результатам его деятельности.
Вопрос первый — чем руководствовался македонский царь, а затем владыка огромной державы, принимая то или иное решение? Это, пожалуй, один из самых сложных вопросов при изучении его истории. Каждое конкретное решение, действие, поступок, очевидно, определялись целым комплексом причин, они, так сказать, были запрограммированы и характером представлений эпохи, и конкретными взглядами, системой ценностей среды, к которой принадлежал наш герой, уровнем его образования, нравственными устоями и другими факторами. Наконец, нельзя исключить и возможность самой простой ошибки. Мы (в силу самого своего воспитания) нередко априорно полагаем, что политический деятель, выражающий интересы определенного социального слоя или политической группы, в каждой конкретной ситуации принимает решение, наиболее адекватно отражающее их интересы, но реальная картина бывает и иной. Политические деятели древности думали и действовали, руководствуясь своего рода «социальным инстинктом», т. е. представлениями своей среды, которые сформировались стихийно из длительного исторического опыта, отлились в принятые в данном кругу идеи, чувства (что не исключало, однако, возможности разрыва с ней). Предвидеть отдаленные последствия принятых решений вряд ли кто мог.
Попробуем под этим углом зрения остановиться только на одном вопросе, выбрав так называемую восточную политику Александра, о которой шла речь. Уже при самой постановке этого вопроса, видимо, должны быть учтены по крайней мере следующие моменты: характер представлений о взаимоотношении греков и варваров у самого Александра, среди македонской знати, в македонском войске, у греческих союзников; расчеты Александра на соответствующую реакцию персидской знати, т. е. степень знакомства с ее социальной психологией (очевидно, что перечислены далеко не все составляющие).
Учитель Александра Аристотель рассматривал варвара как существо, самой природой предназначенное быть рабом грека. Считают, что именно он привил македонскому наследнику любовь к греческой культуре,
но у нас нет никаких оснований думать, что греческий философ «проходил» с ним и эту тему. Более того, вероятнее полагать, что вопрос о варварах если и трактовался Аристотелем для своего царственного ученика-македонянина, то несколько иначе, чем он сделал это в «Политике». Проблема «грек—варвар» звучала в Македонии весьма злободневно, и в политико-идеологической борьбе, которая развертывалась тогда, многие противники отца Александра Филиппа именно Македонию считали воплощением варварства, а «великий царь», т. е. очередной представитель рода Ахеменидов, был для них меньшим варваром, чем Филипп и остальные македоняне. Конечно, Филипп привлекал к своему двору многих представителей творческой элиты Греции, но восприятие некоторых элементов культуры эллинов не означало принятия всей системы их мировоззрения. Македонский аристократ просто не был способен на это, поскольку греческую культуру пронизывал полисный дух, абсолютно чуждый ему. Не случайно Александр так любил Гомера с его прославлением доблести басилеев, напоминавших македонских аристократов времени Филиппа. Что касается простых македонян, то здесь на память приходит эпизод суда над Филотом. Судило его войсковое собрание, т. е. рядовые воины македонской армии, и одно из выдвинутых обвинений — предпочтение греческого языка македонскому. Тем самым позиция македонян по отношению ко всему греческому совершенно определенна. Сказанное приводит к выводу, что Александр и его окружение не могли воспринимать персов и особенно персидскую знать сквозь призму греческого мировоззрения, а в силу этого у Македонца и не могло быть принципиальных возражений против привлечения персидской знати к управлению.
Истинная проблема заключается в другом: почему для македонской верхушки оказался неприемлемым выработанный Александром план сотрудничества? На первый взгляд более выгодным для диадохов было бы сохранение той системы, которую оставил он, поскольку так обеспечивалась определенная поддержка на местах. Однако этот вопрос можно ведь поставить и по-другому — что если инициатором разрыва выступила не македонская, а персидская знать? Или так — почему значительная часть персидской знати готова была идти за Александром, но отказалась следовать за его преемниками? Но, по совести говоря, здесь мы вступаем в область сплошных предположений.
Второй круг вопросов, как мы отмечали, связан уже с эллинистической эпохой. Почему в процессе формирования эллинистического мира происходит определенная ломка того, что создавал Александр? Тем самым мы подходим к проблеме континуитета, однако здесь, в конкретной ситуации, возможно было бы в принципе говорить о трех началах и соответственно о трех континуитетах: восточном, македонском и греческом. Как они взаимодействовали? Очевидно, что в конечном итоге эллинизм — синтез. Каких именно из названных начал? Механизм этого синтеза во многом также еще не ясен. Почему некоторые элементы история отбирала для взаимодействия, а другие отбрасывались как непригодные? Возьмем в качестве примера царский культ, который так пышно расцвел в эпоху эллинизма. Эта форма мировоззрения не свойственна ни Элладе, ни Македонии, ни ахеменидскому Ирану, однако из трех отрицаний родилось одно
утверждение. Ряд проблем сложения эллинизма слабо разработан теоретически, так что попытаться на современном уровне изученности дать на них ответ невозможно, если не ограничиваться трюизмами.
Видимо, справедливо мнение ученых, согласно которым в деревне на Востоке обстановка в эпоху эллинизма оставалась, в общем, прежней. Соглашаясь с ними, приведем, однако, один факт. В начале XX в. в глубине Ирана были найдены три документа — знаменитые авроманские папирусы 50, датируемые примерно рубежом нашей эры. Это документы об аренде, составленные рядовыми крестьянами, тем не менее два из них написаны по-гречески; арендная плата, налоги, штрафы исчисляются в денежной форме. Одним словом, папирусы из Авромана свидетельствуют о новых явлениях по сравнению с эпохой Ахеменидов. Несмотря на сказанное, мы имеем полное право говорить о том, что (хотя и с определенными модификациями) структуры, созданные ранее, продолжали существовать. Значит ли это, однако, что бесспорно правы П. Бриан и другие ученые, которые стоят на позициях только «восточного континуитета»? Был ведь еще и «греческий континуитет». Создание греческих полисов, эллинизация некоторых местных городов привели к широкому распространению на Востоке полисных институтов, классического рабства, греческих норм права, греческого языка, греческого мировоззрения. Именно в городе можно отметить если не господство, то по крайней мере бесспорное преобладание греческих традиций. Следовательно, следует говорить о двух основных формах континуитета на Востоке: в деревне — древневосточного, местного, в городе — греческого, принесенного и привнесенного. Именно своеобразие социально-экономических отношений, сосуществование двух социально-экономических структур и стали объективной предпосылкой для того синтеза, которым был эллинизм.
Что касается Македонии, то для нее не оказалось места в новой структуре, македонского континуитета мы не находим на Востоке. Не случайно македоняне очень быстро слились здесь с греками в единый господствующий слой.
Подведем некоторые итоги. Нам представляется, что включать период походов Александра в эпоху эллинизма было бы неправомерно и предпочтительнее рассматривать это время как своего рода переходный период от классики к эллинизму. Поход Александра создал условия для возникновения эллинизма, поскольку он сокрушил Ахеменидскую державу и в ходе его происходит завоевание тех пространств Востока, где разворачивается позднее «историческая драма» эллинизма, но вместе с тем исторический процесс на этих территориях пошел во многом по-иному, чем думал и действовал Александр. Становление эллинизма означало в известной мере не только и не столько продолжение процессов, начатых Александром, сколько преодоление их. Именно последнему аспекту обычно уделяется недостаточно внимания, и мы старались выделить эту сторону, чтобы подчеркнуть диалектическую сложность этого процесса.
В последние годы вновь оживился интерес к роли личности в истории. Материалы по проблеме «Александр Македонский и становление эллинизма» дают определенную информацию для изучения ее в общетеорети-
ческом плане. Даже такая гениальная личность, как Александр, обладающая такими силами и такими ресурсами, какими обладал он, не смогла изменить общего течения истории. Когда его планы приходили в противоречие с основными тенденциями развития общества, ход истории «подминал» и отбрасывал их. Но, с другой стороны, не надо забывать того, что истории понадобилось определенное время, чтобы стало ясно, что именно из сделанного Александром или из его планов соответствует ходу исторического процесса, а что ему противоречит. Это последнее соображение предостерегает нас против того, чтобы упрощенно, механистически рассматривать процесс развития общества, где историческая необходимость действовала бы с силой математического закона. Общие закономерности развития выявляются не на уровне событийной истории, а при рассмотрении истории как длительного процесса, истории «long durée», если воспользоваться терминологией, которую любили сторонники школы «Анналов».