Глава 12.
Итак, на рубеже V — IV вв. до н. э. мир греческих полисов оказался во власти всеобъемлющего кризиса. Перелом был обусловлен самим ходом исторического развития, и в первую очередь естественными сдвигами в социально-экономической жизни древнегреческого общества, а также дополнительным, убыстряющим воздействием ряда политических факторов, среди которых важнейшим была Пелопоннесская война со всеми ее потрясениями и последствиями. И хотя кризис IV в. отнюдь не был равнозначен упадку, а, скорее наоборот, явился своеобразным следствием и выражением общественного прогресса, совре-менниками он по справедливости был воспринят как тяжкое испытание, выпавшее на долю эллинов. Показателен, во всяком случае, тот акцент на общественные коллизии, на смуту (stasis), который отличает произведения и свидетельства всех древних авторов, трактовавших о событиях позднеклассического времени, будут ли то современники Платон, Ксенофонт, Исократ, или же позднейшие писатели Диодор и
И в самом деле, в IV в. трещины пошли уже по всему зданию полисной цивилизации. Потрясения охватили все стороны общественной жизни — социальные и политические отношения так же, как и область идей, дела внутриполисные в такой же степени, как и общеэллинские. Проследить развитие этих раз-
рушительных тенденций в век поздней классики — задача первостепенной важности. Сделать это необходимо хотя бы для того, чтобы довести до конца начатый исторический обзор. Вместе с тем очевидно, что только после этого мы сможем судить, более или менее основательно, о той обстановке, в которой нашли свое завершение жизнь и деятельность Сократа, о тех условиях, которые продолжали влиять на восприемников его дела — мыслителей и писателей времени поздней классики и раннего эллинизма. [1]
Начнем опять-таки с самого главного — с экономики и социальных отношений. Экономическая жизнь позднеклассической Греции характеризовалась, в сравнении с V в., еще более интенсивным развитием таких процессов, которые вели к подрыву социального равновесия в полисе. Важнейшим из них было прогрессирующее развитие крупнособственнического рабовладельческого хозяйства. С особой силой этот процесс шел в городе. Показательно, что для IV в., по сравнению с предыдущим временем, мы располагаем гораздо большим числом упоминаний об эргастериях — крупных ремесленных мастерских, использовавших в основном рабский труд. При этом, как и раньше, ввиду почти непрерывных войн тон в значительной степени продолжали задавать оружейные и иные мастерские, связанные с военным и морским делом.
Ограничимся в этой связи одним примером — упомянем об эргастериях,
принадлежавших отцу знаменитого оратора Демосфена, тоже
Демосфену по прозвищу «Ножовщик». К моменту
__________
[1] Для последующего обзора основанием послужили как наши собственные наблюдения над античным материалом, так, разумеется, и наблюдения других ученых, обращавшихся к теме кризиса древнегреческого общества в IV в. Литература по этой теме чрезвычайно велика. Из изданий до революционных лет все еще могут быть полезны: Бузескул В. П. История афинской демократии. СПб., 1909 (раздел IV); Пёльман Р. Очерк греческой истории и источниковедения. СПб., 1910 (гл. IX). Затем многочисленные уже труды советских авторов: Тюменев А. И. Афины в IV в.// История Древней Греции. Ч. II (История древнего мира. Т. III). M., 1937. С. 111 — 150; Ранович А. Б. Эллинизм и его историческая роль. M.; Л., 1950. С. 10 — 38; Кудрявцев О. В. Эллинские провинции Балканского полуострова во втором веке н. э. M., 1954. С. 34 — 45; Дьяков В. Н. Греция в первой половине IV в. до н. э.//Древняя Греция. M., 1956. С. 391 — 447; Глускина Л. M.: 1) О специфике греческого классического полиса в связи с проблемой его кризиса//ВДИ. 1973. № 2. С. 27 — 42; 2) Проблемы социально-экономической истории Афин IV в. до н. э. Л., 1975; 3) Проблемы кризиса полиса//Античная Греция. Т. II. M., 1983. С. 5 — 42. Из новейшей зарубежной литературы назовем: Mosse С.: 1) La fin de la democratie athenienne. Paris, 1962; 2) Le IVe siecle (403 — 336)//Will Ed., Mosse C., Goukowsky P. Le Mond Grec et l`Orient. T. II. Paris, 1975. P. 9 — 244; Hellenische Poleis (Krise — Wandlung — Wirkung) /Hrsg. von E. Ch. Welskopf. Bd. I — IV. Berlin, 1974 (собрание статей разных авторов); Ресirka J. The Crisis of the Athenian Polis in the IVth century B. C.// Eirene. Vol. XIV. 1976. P. 5 — 29.
своей смерти он владел, помимо прочего состояния, двумя эргастериями, из которых один специализировался на производстве оружия (мечей), а другой — мебели. В первой мастерской было занято 32 или 33 раба высокой квалификации, оценивавшихся одни в 5 — 6, а другие — не менее чем в 3 мины каждый и приносившие владельцу 30 мин чистого дохода в год. Во второй было занято 20 рабов, также приносивших достаточно высокий доход — 12 мин в год (Демосфен, XXVII, 9 и 18; ср:. Плутарх, Демосфен, 4) . [2]
Рост крупного ремесленного производства, в свою очередь,
стимулировал дальнейшее развитие торгового и кредитного
дела. О большом размахе и значении торговых операций в IV
в. свидетельствуют, в частности, развиваемые в литературе
того времени взгляды на торговлю как на особый род экономической
деятельности, равно как и утвердившееся подразделение ее
на специальные виды — на торговлю крупную, оптовую, связанную
с перевозками по морю и осуществляющую обмен товарами между
городами, и торговлю мелкую, розничную, ограниченную рамками
данного городского рынка (относительно этого подразделения
см. у Лисия в речи XXII — «Против хлебных торговцев», а
также: Платон, Государство, II, 371 d; Софист, 223 c — d;
Политик, 260 c — d; Аристотель, По-
__________
[2] Для того чтобы читатель смог по достоинству оценить приводимые в тексте данные о доходах греческих предпринимателей, надо сделать некоторые пояснения о деньгах, ценах и доходах в Древней Греции. Во-первых, о деньгах. Главной точкой отсчета служил талант — условная денежно-весовая единица (аттический серебряный талант равнялся 26,2 кг). Талант делился на 60 мин, тоже условных единиц (не монет!); мина равнялась 100 драхмам, а драхма — 6 оболам, причем драхмы и оболы были уже монетами и чеканились из серебра различным достоинством (в Афинах чаще всего в 1 и 4 драхмы, в 1, 2 и 3 обола). Для суждения о ценах приведем данные из афинских надписей — так называемых Аттических стел конца V в.: форм пшеницы (1 форм = 1 медимну = 52,5 л) стоил 6 — 6 с половиной драхм, ложе милетской работы — 7 — 8 драхм, цена раба колебалась от 60 до 360 драхм (см.: Фролов Э. Д. Социально-политическая борьба в Афинах в конце V в. до н. э. Л., 1964. С. 92 слл.). Далее, жалованье должностным лицам в Афинах в IV в. равнялось: судьям за присутствие в день заседания — 3 обола, а всем вообще гражданам за участие в народном собрании — сначала 1, затем 3 и наконец от 6 до 9 оболов (в зависимости от вида собрания), причем 3 обола равнялись, по-видимому дневному прожиточному минимуму (Латышев В. В. Очерк греческих древностей. Ч. I. Изд. 3-е. СПб., 1897. С. 226, 255, 300 — 301). И еще одна опора для сопоставлений: частные состояния оценивались в Афинах: мелкие — в 5 мин (имущество Сократа, Ксенофонт, Экономик, 2, 3), а крупные — в 160 талантов (имущество Дифила, Плутарх, Жизнеописания 10 ораторов, Ликург, 843d); государственные доходы Афин — в 1 тыс. талантов в год к началу Пелопоннесской войны (Ксенофонт, Анабасис, VII, I, 27), в 2000 талантов в 422 г. (Аристофан, Осы, 660) и в 1200 талантов в конце IV в. (Афиней, Пирующие софисты, XII, 542 b — с). Читатель может сам теперь судить, сколь велик был доход, получавшийся Демосфеном Старшим от его эргастериев, если он равнялся 8 состояниям Сократа, или 1/200 состояния сверхбогача Дифила.
литика, I, 4, 2; IV, 3, II). [3] И не случайно, что именно в IV в. укореняются представления о зависимости благоденствия государства от интенсивности торговой деятельности. Такую мысль высказывает, например, Ксенофонт в своем трактате «О доходах» (гл. 3). [4]
Что же касается кредитного дела, то опять-таки показательно, что именно к IV в. относятся первые обстоятельные сведения о профессиональном ростовщичестве, о деятельности древних банкиров-трапезитов и даже о целых банкирских домах, осуществлявших кредитные операции в больших масштабах, можно сказать, в рамках всей Эллады. Из речей Исократа (XVII) и Демосфена (XXXVI, XLV — XLVI, XLIX) нам хорошо известен один такой, — правда, по-видимому, наиболее крупный и знаменитый — банкирский дом в Афинах, осуществлявший кредитные операции на протяжении ряда поколений. Сначала им владели совместно Архестрат и Антисфен, затем его унаследовал вольноотпущенник Архестрата, впоследствии ставший полноправным афинским гражданином, Пасион, а еще позже его главою стал Формион, который, в свою очередь, был вольноотпущенником Пасиона и тоже с течением времени приобрел права афинского гражданства. Оборотный капитал этого предприятия, когда во главе его стоял Пасион, может быть оценен в круглую сумму более чем 50 талантов (см.: Демосфен, XXXVI, 5). [5]
Впрочем, крупное хозяйство делает в это время успехи не
только в тех отраслях экономики, которые были непосредственно
связаны с городом, но и в земледелии. Об этом можно судить,
например, по уже упоминавшемуся выше трактату Ксенофонта
«Экономик» («Об управлении хозяйством»). Хотя это сочинение
и содержит некоторые реминисценции из времени Пелопоннесской
войны, все же в целом оно отражает ситуацию и настроения
IV в., когда и было создано. В трактате доказывается, что
при надлежащих условиях земледелие может стать наиполезнейшим
и наивыгоднейшим видом экономической деятельности. При этом
имеется в виду не просто земледелие, но именно крупное землевладельческое
хозяйство, основанное на использовании чужого, главным образом
рабского, труда и ориентированное на извлечение товарной
прибыли. В качестве идеального образца приводится имение
некоего афинянина Исхомаха, сумевшего благодаря рациональ-
__________
[3] Ср. также: Шишова И. A. Emporos и kapelos в древнегреческой торговле//Проблемы социально-экономической истории древнего мира М.; Л., 1963. С. 239 — 247.
[4] О соответствующей ориентации полисного государства в его экономической политике ср.: Шишова И. А. Торговая политика Афин в IV в до н. э.: Автореф. канд. дис. Л., 1953.
[5] О развитии кредитного и банковского дела подробнее см.: Глускина Л. М. Проблемы социально-экономической истории Афин IV в. до н. э. с. 71 — 100.
ным методам управления, в немалой степени через посредство доверенных рабов-управляющих, обеспечить себе верный доход от своих сельских владений. [6]
Вообще характерной чертой времени становится деловая активность крупных предпринимателей — хрематистов (от греческого chrema — «ценность», «добро», «деньги»). Их удачливые операции, служившие выражением общего роста и успеха крупного частновладельческого хозяйства, становятся предметом обсуждения в литературе IV в. Для одних писателей эти операции были всего лишь символом нездоровых спекуляций. Так, афинский оратор Лисий в речи «Против хлебных торговцев» обрушивается на городских спекулянтов, скупивших хлеб у купцов-оптовиков и затем взвинтивших на него цены. «Их интересы — восклицает оратор, обращаясь к афинским судьям, — противоположны интересам других: они всего больше наживаются тогда, когда при известии о каком-нибудь гражданском бедствии продают хлеб по дорогим ценам. Ваши несчастия так приятно им видеть, что иногда о них они узнают раньше всех, а иногда и сами их сочиняют: то корабли наши в Понте погибли, то они захвачены спартанцами при выходе из Геллеспонта, то гавани находятся в блокаде, то перемирие будет нарушено. Вражда их дошла до того, что они в удобный момент нападают на вас, как неприятели. Когда вы всего более нуждаетесь в хлебе, они вырывают его у вас изо рта и не хотят продавать, чтобы мы не разговаривали о цене, а были бы рады купить у них хлеба по какой ни на есть цене. Таким образом, иногда во время мира они держат нас в осадном положении» (Лисий, XXII, 14 — 15, пер. С. И. Соболевского).
Другие, не отрицая спекулятивного характера подобных операций,
интересовались главным образом практическими методами, благодаря
которым те или иные дельцы добивались успеха, и эти методы
в первую очередь и рекомендовали вниманию общества и государства.
Так, Ксенофонт в трактатах «Экономик» и «О доходах» обстоятельно
рассматривает эффективные способы обогащения соответственно
в сельском хозяйстве и горном деле. В особенности интересны
упоминания о спекулятивных операциях, содержащиеся в первом
из этих сочинений. Выводимый в трактате «Экономик» идеальный
хозяин Исхомах не ограничивается получением стабильного
дохода со своего имения, но занимается еще и скупкою и перепродажею
земельных участков. Рассказ Исхомаха об этих его подвигах
Ксенофонт передает со слов Сократа, от которого он якобы
слышал все это в свое время. Здесь интересны как разъяснения
афинского делового человека, так и реплики и реак-
__________
[6] Подробный обзор трактата «Об управлении хозяйством» см. в нашей статье: Фролов Э. Д. Экономические взгляды Ксенофонта//Учен. зап. Ленингр. ун-та. № 192. Сер. ист. наук. Вып. 21. 1956. С. 53 — 80.
ция Сократа, исполненные характерной для этого философа иронии. Пассаж этот столь важен для суждения о тенденциях социально-экономического развития Греции в позднеклассический период, что заслуживает быть процитированным здесь in extenso. Приводим его с небольшими сокращениями в том виде, т. е. в форме диалога между Сократом и Исхомахом, как он излагается у Ксенофонта (первым говорит Исхомах):
«...Для людей, умеющих заботиться о деле и усердно обрабатывающих землю, земледелие — самое эффективное средство обогащения. Мой отец и сам так вел хозяйство и меня научил. Он никогда не позволял мне покупать землю, хорошо обработанную, а такую, которая по небрежности ли хозяев, или по недостатку средств у них не обработана и не засажена; такую он советовал покупать... Уверяю тебя, Сократ, что благодаря нашим стараниям, стоимость многих участков земли стала во много раз больше первоначальной...
— Что же, Исхомах, отец твой сам владел всеми этими именьями, которые он привел в цветущее состояние, или также и продавал, если мог получить хорошую плату?
— Да, клянусь Зевсом, и продавал... но тотчас же, по своей любви к труду, взамен одного покупал другое именье, но запущенное.
— Судя по твоим словам, Исхомах... отец твой, действительно, по натуре своей любил сельское хозяйство не меньше, чем купцы любят хлеб. Ведь и купцы, по своей чрезвычайной любви к хлебу, как прослышат, что где-нибудь его очень много, так и едут туда за ним, переплывают и Эгейское, и Эвксинское, и Сицилийское море. Потом наберут его как можно больше и везут по морю, да еще на том судне, на котором сами едут. Когда им понадобятся деньги, они не выбрасывают хлеб зря, по дешевым ценам, куда попало, а напротив, где, по слухам, цены на хлеб всего выше и где больше всего им дорожат, к тем и везут его на продажу. В таком же роде, должно быть, и твой отец был любителем сельского хозяйства.
— Ты шутишь, Сократ, а я ничуть не меньше считаю даже любителями строительства тех, которые, выстроив дом, продают его, а потом строят новый.
— Нет, клянусь Зевсом, Исхомах... я верю тебе: это так естественно, что все любят то, из чего надеются извлечь себе выгоду» (Экономик, 20, 22 — 29, пер. С. И. Соболевского).
Несколько позже тех же сюжетов касался Аристотель, для которого подобного рода спекулятивные операции служили поводом к теоретическим размышлениям на политико-экономические темы. Так, в «Политике», рассматривая различные способы обогащения, Аристотель касается темы торговой монополии и вслед за известным, но одиноко стоящим случаем из архаической эпохи — взятии в наем, в предвидении урожая оливок, всех маслодавилен в округе милетским мудрецом Фалесом —
приводит пример из близкого ему времени: «Так, в Сицилии некто скупил на отданные ему в рост деньги все железо из железоделательных мастерских, а затем, когда прибыли торговцы из гаваней, стал продавать железо как монополист, с небольшой надбавкой на его обычную цену; и все-таки он на пятьдесят талантов заработал сто. Узнав об этом, Дионисий издал приказ, в силу которого этому человеку разрешалось увезти деньги с собой, сам же он, однако, должен был оставить Сиракузы, так как он нашел источник доходов, который наносил ущерб интересам Дионисия».
И далее, сопоставляя два эти случая, разделенные столь большим промежутком времени, философ заключает: «Находчивость Фалеса и сицилийца была тем не менее одинакова: оба они сумели в одинаковой мере обеспечить себе монополию. Такого рода сведения полезно иметь и политическим деятелям: многие государства, как и семьи, но в еще большей степени нуждаются в денежных средствах и в такого рода доходах. Встречаются и такие государственные мужи, вся деятельность которых направлена к этой цели» (Аристотель, Политика, I, 4, 7 — 8, пер. С. А. Жебелева — А. И. Доватура).
Раз уж мы коснулись обсуждения в греческой литературе IV
в. проблем хрематистики, т. е. рациональной экономики, ориентированной
на получение товарной прибыли, то заметим, что своеобразным
венцом этого обсуждения явилась постановка вопроса о ценности
вещи (chrema). Отчасти эта тема была затронута уже Ксенофонтом
и Платоном, но наиболее обстоятельно она была исследована
Аристотелем. Последний в «Никомаховой этике», рассматривая
вопрос о справедливом, т. е. эквивалентном обмене и деньгах
как условном мериле ценности обмениваемых вещей, близко
подошел к решению кардинальной проблемы политэкономии —
проблемы стоимости. Уловив различие между меновой и потребительной
стоимостью товара, Аристотель, однако, оказался не в силах
раскрыть природу стоимости. Его мысль была ограничена кругом
обмена и ролью в нем денег, которые он склонен был фетишизировать,
не понимая, что они — лишь форма выражения стоимости, а не
ее суть. Чтобы понять истинную природу стоимости, т. е.
того заключенного в товарах внутреннего качества, которое
и делает их соизмеримыми, надо было обратиться к более глубинной
сфере — к сфере производства, которой античная философия
пренебрегала. Решить проблему стоимости как овеществленного
труда суждено было поэтому только новейшей политэкономии.
[7]
__________
[7] Критическую оценку осуществленного Аристотелем анализа формы стоимости дал К. Маркс в 1-м разделе 1-й книги «Капитала» (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. М., 1960. С. 68 — 70. Ср. также: Колобова К. М., Фролов Э. Д. Аристотель и его греческие комментаторы (в поисках формулы стоимости)//ВДИ. 1958. № 2. С. 14 — 28).
Закономерным следствием развития крупного частновладельческого хозяйства и предпринимательства была поляризация собственности: рост богатства у известной части общества и разорение, и обнищание народной массы. Конечно, в условиях античного общества, где развитие крупного производства и торговли не было столь безудержным, а воздействие экономических факторов — столь непосредственным и решающим, как при капитализме, процесс разорения массы крестьян и ремесленников не может быть объяснен исключительно или прямолинейно вытеснением мелкого хозяйства крупным вследствие конкуренции. Тут действовали и другие, внеэкономические факторы, и прежде всего беспрерывные войны, ложившиеся особенной тяжестью на простой народ, равно как и различного рода идеологические предрассудки, нередко закрывавшие для граждан возможность обращения к некоторым видам производственной и предпринимательской деятельности, считавшимся уделом несвободного или негражданского населения. В литературе IV в. можно найти великолепные примеры презрительного отношения свободных граждан к «рабским» видам деятельности. Гордясь своим привилегированным положением, иные такие свободные предпочитали перебиваться случайными заработками и голодать, только бы не трудиться наравне с рабами в каком-либо ремесленном производстве или наниматься в управляющие имением к крупному собственнику (см., Ксенофонт, Воспоминания о Сократе, II, 7 и 8).
Очевидно, впрочем, что при ближайшем рассмотрении большая часть этих внеэкономических факторов, подобно только что отмеченному характерному предубеждению, окажется побочным произведением развивавшегося крупного рабовладельческого хозяйства, вследствие чего рост этого хозяйства надлежит признать общей причиной углублявшейся имущественной и социальной дифференциации в среде свободных. Во всяком случае самый факт ускоренной поляризации собственности в IV в. не может быть поставлен под сомнение. Он подтверждается многочисленными свидетельствами современных источников, причем для самых различных полисов — для консервативной Спарты так же, как и для развитых в торгово-промышленном отношении Афин.
Впрочем, для Афин, как и следовало ожидать, мы располагаем особенно богатыми материалами как литературных, так и документальных, эпиграфических источников. Показательно, в частности, массовое возрождение — впервые после Солона — так называемых закладных столбов (horoi). Это были небольшие каменные столбики, которые ставились на участках, служивших закладным обеспечением займа. На столбиках высекали надписи с указанием имущества, отданного в заклад,. имени кредитора и суммы долга или иного имущественного обязательства (например, выплаты приданого). Обнаружение на
территории Аттики довольно большого числа таких закладных столбов, относящихся к IV — III вв. до н. э., нельзя не истолковать как указание на развитие кредитных операций и мобилизацию земельной собственности в греческом полисе на рубеже классики и эллинизма.[8] Наличие такой массы новых документальных свидетельств позволяет по достоинству оценить неоднократно встречающиеся в литературе того времени заявления об углублении пропасти между крупными и мелкими состояниями, о неуклонной концентрации собственности в руках немногих богачей и обеднении народа. Во всяком случае, когда на суде афинский оратор заявляет, что некоторые ловкачи скупили земли больше, чем ею владеют все, присутствующие в судебной палате (Демосфен, XXIII, 208), то это не должно восприниматься как риторическое преувеличение, и только.
Нарисованная картина не была уделом одних только Афин. Сходная ситуация складывалась во всех без исключения греческих полисах. О росте крупных состояний и имущественной дифференциации в городах Пелопоннесса можно судить, например, по мельком сделанному упоминанию в «Греческой истории» Ксенофонта (III, 27, 2) о том, что в Элиде во главе местных лаконофилов стоял некий Ксений, «про которого говорили, что ему приходилось измерять медимном серебро, полученное в наследство от отца» (пер. С. Я. Лурье).
Но, что самое поразительное, общей судьбы не смог избежать
даже спартанский полис, где целая система ограничительных
запретов долго сдерживала, но так и не смогла сдер-
__________
[8] Фундаментальные исследования надписей на закладных камнях в связи с более общими вопросами аграрных отношений в Древней Греции были предприняты в начале 50-х годов Дж. Файном и М. Финли. См.: Fine J. V. A. Horoi. Studies in Mortgage, Real Security and Land Tenure in Ancient Athens ("Hesperia", Supplement IX). Baltimore, 1951; Finley M. J. Studies in Land and Credit in Ancient Athens 500 — 200 В. С. The Horos — Inscriptions. New Brunswick (New Jersey), 1952. Эти исследования стимулировали дальнейшее развитие дискуссии о степени поляризации земельной собственности в Аттике и вообще в Греции в позднеклассическое время. Ср.: Глускина Л. М.: 1) Новые работы по истории земельных отношений и кредита в древней Аттике//ВДИ, 1957. № 4. С. 154 — 167 (рец. на книги Файна и Финли); 2) Аренда земли в Аттике IV в. до н. Э.//ВДИ. 1968. № 2. С. 42 — 58; Андреев В. Н.: 1) Вопрос о концентрации земли и обезземелении крестьянства в Аттике IV в. до н. э.//Учен. зап. пед. ин-та им. А. И. Герцена. Т. 164. Ч. 3. Ист.-филол. ф-т. Л., 1958. С. 59 — 88; 2) Размеры земельных участков в Аттике в IV в. до н. Э.//ВДИ. 1959. № 2. С. 121 — 146; 3) Структура частного богатства в Афинах V — IV вв. до н. э.//Там же. 1981. № 3. С. 21 — 48; 4) Аграрные отношения в Аттике в V — IV вв. до н. э.//Античная Греция Т. 1. С. 300 слл. (с крайними отрицательными выводами); Pecirka J. Land Tenure and the Development of the Athenian Polis//Geras. Studies presented to G. Thomson. Prague, 1963. P. 183 — 201; Audring Q. Über Grundeigentum und Landwirtschaft in der Krise der athenischen Polis//Hellenische Poleis. Bd. I, S. 108 — 131.
жать естественно развивавшийся процесс расслоения гражданской корпорации. Принятый около 400 г. закон эфора Эпитадея о свободе дарения и завещания земельных наделов спартанцев уничтожил последние формальные препоны для мобилизации собственности (см.: Плутарх, Агис, 5).[9] После этого Спарта, так сказать, семимильными шагами принялась наверстывать упущенное. Последствия этого движения здесь были поистине катастрофические: в Спарте, где принадлежность к общине «равных» обусловливалась обладанием наследственным наделом-клером и возможностью вносить свою долю в застольное товарищество — сисситию, разразившаяся теперь почти откровенная скупка наделов привела к резкому сокращению числа граждан. Если во времена легендарного законодателя Ликурга спартиатов насчитывалось около 9 или даже 10 тыс. (Плутарх, Ликург, 8, 5; Аристотель, Политика, II, 6, 12), а в период Греко-персидских войн их все еще было свыше 5 тыс. (Геродот, IX, 10 и 28), то к 371 г., по подсчетам К. Ю. Белоха, число спартиатов упало до 1500,[10] а ко времени Аристотеля сократилось еще более.
Указывая на исключительную неравномерность в распределении земли в Спарте и на пагубную роль, которую в этом отношении сыграли законы (Эпитадея?), Аристотель писал: «Дело дошло до того, что земельная собственность [в Лакедемоне] находится в руках немногих. Законоположения на этот счет также страдают недостатком: законодатель поступил правильно, заклеймив как нечто некрасивое покупку и продажу имеющейся собственности, но он предоставил право желающим дарить эту собственность и завещать ее в наследство, а ведь последствия в этом случае получились неизбежно такие же, как и при продаже». И несколько ниже, характеризуя эти пагубные результаты, философ отмечает: «Вышло то, что хотя государство в состоянии прокормить тысячу пятьсот всадников и тридцать тысяч тяжеловооруженных воинов, их не набралось и тысячи» (Аристотель, Политика, II, 6, 10 и 11).
Развитие имущественной дифференциации оборачивалось на практике углублением социального неравенства. Теперь это
__________
[9] О тенденциях внутреннего развития Спарты с начала IV в до н э. см. также: Шмидт Р. В. Спарта, Беотия и Фессалия в IV в.//История Древней Греции. Ч. II (История древнего мира. Т. III). М., 1937, с. 151 слл.; Голубцова Н. И. К вопросу о внутреннем положении Спарты в начале IV в. до н. э.//Тр. Моск. ист-арх. ин-та. Т. XII. 1958. С. 241 — 266; Печатнова Л. Г. Социально-экономическая ситуация в Спарте на рубеже V — IV вв. до н. э. (закон Эпитадея)//Проблемы социально-политической организации и идеологии античного общества. Л., 1984 С. 32 — 48; Oliva P. Sparta and Her Social Problems. Prague, 1971. P. 188 ff.
[10] Beloch K. J.: 1) Die Bevölkerung der griechisch-römischen Welt. Leipzig, 1886. S. 136 ff.: 2) Griechische Geschichte. 2. Aufl., Bd. II, Abt. 1, Berlin, Leipzig, 1922. S. 282 ff.
особенно бросалось в глаза ввиду ставших именно в это время особенно резкими различий в быту: чрезмерная роскошь одних лишь ярче подчеркивала нищенство и убожество других. Разумеется, все это должно было самым печальным образом сказаться на внутреннем равновесии в полисе, на единстве гражданского коллектива. При этом трудность ситуации не исчерпывалась лишь одной, объективной стороной дела, т. е. реальным распадом гражданского содружества в силу все большей невозможности для одной группы граждан и незаинтересованности другой выполнять свои взаимные обязательства перед полисом. Компонентами гражданской общины были не абстрактные классы, а живые группы людей, каждая из которых испытывала теперь сильнейшее недовольство сложившейся ситуацией. Бедные были недовольны постигшей их бедностью, которая унижала их гражданское достоинство, богатые — невозможностью в условиях полисного строя полно и открыто наслаждаться своим богатством. Каждая группа в существующем порядке вещей склонна была винить не объективный ход развития, но именно своего партнера по полисному содружеству, и это порождало и усиливало взаимное недоброжелательство и ненависть.
О росте таких настроений можно судить, например, по характерной
сценке в «Пире» Ксенофонта. Произведение это принадлежит
к числу так называемых сократических сочинений Ксенофонта,
однако, несмотря на присутствие в нем Сократа, оно ориентировано
скорее на общественную ситуацию IV в. Собеседники рассказывают
о том, что составляет для каждого предмет гордости. Один
похваляется богатством и благотворительностью, другой —
знанием гомеровских поэм, третий — красотой, а некий Хармид
— постигшей его бедностью, которую он полушутливо-полусерьезно
превозносит перед богатством. «Когда я жил богато в Афинах,
— повествует Хармид, — я, во-первых, боялся, что кто-нибудь
пророет стену моего дома, заберет деньги и мне самому сделает
какое-нибудь зло. Затем мне приходилось ублажать сикофантов
: я знал, что они мне скорее могут повредить, чем я им.
Кроме того, город всегда налагал на меня какие-нибудь расходы,
а уехать никуда нельзя было. А теперь, когда заграничных
имений я лишился и от здешних не получаю дохода, а, что
было в доме, все продано, я сладко сплю растянувшись; город
мне доверяет; никто мне больше не грозит, а я уже грожу
другим; как свободному, мне можно и здесь жить и заграницей;
передо мной уже встают с мест и уступают дорогу на улице
богатые. Теперь я похож на царя, а тогда, несомненно, был
рабом. Тогда я платил налог народу, а теперь город платит
мне подать и содержит меня» (Ксенофонт, Пир, 4, 30 — 32, пер.
С. И. Соболевского).
__________
[11] Сикофанты — в Афинах профессиональные доносчики, клеветники.
Полисное содружество распадалось, но распадалось не только в силу объективной невозможности дальнейшего гражданского сотрудничества, но и ввиду нежелания главных слагающих полис классов, которые теперь во взаимном озлоблении готовы были буквально пожрать друг друга. Можно сказать и так: упадок классического полиса был подготовлен объективным ходом общественного развития, но его реальный кризис был обусловлен в первую очередь внутренним расколом — междоусобной бранью составлявших его граждан. Платон отказывал в праве называться государствами современным греческим полисам именно потому, что они утратили необходимое внутреннее единство. «Как бы там ни было, — возглашает он устами Сократа, — в них заключены два враждебных между собой государства: одно — бедняков, другое — богачей; и в каждом из них опять-таки множество государств, так что ты промахнешься, подходя к ним как к чему-то единому» (Платон, Государство, IV, 422 е — 423 b, пер. А. Н. Егунова; ср. также: VIII, 551 d).
Платону вторит Аристотель, когда он передает мнение, согласно которому в греческих государствах главными компонентами являются диаметрально противоположные и разделенные враждою группы бедных и богатых (Аристотель, Политика, IV, 3, 15). В другой связи Аристотель ссылается на характерные проявления взаимной ненависти противоположных группировок в полисе: в демократических государствах демагоги непрестанно подстрекают народ к выступлению против богачей, между тем как в некоторых олигархических государствах аристократы связывают себя такой клятвой: «И буду я враждебно настроен к простому народу и замышлять против него самое что ни на есть худое» (там же, V, 7, 19).
Обострение социальных отношений в полисе находило выражение в самых различных формах. Недовольство народной массы сказывалось в растущем давлении на богачей по традиционным полисным линиям и, в частности, посредством увеличения возлагавшихся на них общественных повинностей — литургий. Прорывалось оно и в стихийных возмущениях и выступлениях под вновь возродившимися лозунгами сложения долгов и передела земли (ср.: для Сиракуз в середине IV в. — Плутарх, Дион, 37, 5; для Балканской Греции — Демосфен, XVII, 15; в общей форме — Платон, Государство, VIII, 566 а и е; Законы, III, 684 d — е). Реакцией на это со стороны знатных и состоятельных граждан было уклонение от своих гражданских обязанностей, создание антидемократических товариществ — гетерий и организация контрвыступлений. И если отдельным полисным государством, с развитыми республиканскими институтами и традициями, нередко еще удавалось предотвратить открытые междоусобицы, то в целом в Элладе картина становилась все более удручающей, и все чаще недовольство отдельных социальных групп выпле-
скивалось в радикальных формах в виде организованных заговоров или стихийных возмущений. [12]
Для иллюстрации возьмем несколько примеров из «Греческой истории» Ксенофонта — все, относящиеся к первому десятилетию IV в. Пример первый: в 399 г., во время войны Спарты с Элидой, в этой последней местные олигархи во главе с богачом Ксением попытались произвести государственный переворот в пользу Спарты. Неожиданно напав на демократов заговорщики учинили резню, однако народ, сорганизовавшись, в конце концов одолел их и заставил бежать из страны (III,2, 27 — 30).
Далее, в 397 г., теперь уже в Спарте некий Кинадон, спартанец, но уже не принадлежавший к привилегированной группе «равных», совместно с некоторыми другими, очевидно, такими же спартанцами низшего круга, составил заговор с целью ниспровержения существующего олигархического строя. Заговорщики рассчитывали привлечь к своему делу всех бесправных и эксплуатируемых людей в Спарте — илотов, неодамодов, гипомейонов, периэков. [13] Настроение этих групп спартанского населения были хорошо известны, ибо, цитируем Ксенофонта, «когда среди них заходит разговор о спартиатах, то никто не может скрыть, что он с удовольствием съел бы их живьем». О заговоре, однако, своевременно стало известно спартанскому правительству. Кинадон и его товарищи были схвачены и подвергнуты жестокому наказанию: «ему надели на шею железное кольцо, к которому железными цепями были прикованы руки. Затем его вели по всему городу и били бичом и стрекалом. Такая же судьба постигла и его соучастников» (III, 3, 4 — 11).
Еще один пример: в 392 г. в Коринфе аристократы составили
заговор с целью вывода своего государства из состава антиспартанской
коалиции и заключения со Спартою мира. Демократы ответили
на это организацией превентивного избиения знати, избрав
для этого последний день Эвклий (празднества в честь Артемиды),
когда на городской площади собралось чуть ли не все население
города. «После того, — повествует историк, — как убийцам,
заранее осведомленным об именах тех, ко-
__________
[12] Обстоятельный анализ социально-политической смуты, развивавшейся в греческих городах в позднеклассический период, см. в работах: Legon R. P. Demos and Stasis. Ithaca (N. Y.), 1966; Lintott A. Violence, Civil Strife and Revolution in the Classical City 700 — 330 В. С. London; Canberra, 1982; Fuks A. Social Conflict in Ancient Greece. Jerusalem; Leiden, 1984: Gehrke H. J. Stasis. München, 1985.
[13] Нелишним будет пояснить эти категории спартанского населения: илоты — земледельческие рабы, считавшиеся собственностью гражданской общины, но закрепленные за наделами спартиатов; неодамоды — вольноотпущенные илоты; гипомейоны — утратившие полноту гражданских прав спартиаты; периэки — свободные, но лишенные гражданских прав жители небольших городков и селений в основном по периферии Спарты. Подробнее см.: Латышев В. В. Очерк греческих древностей, I3, с. 97 — 101; Oliva P. Sparta and Her Social Problems. P. 163 — 179.
го надлежало убить, был дан условный знак, они обнажили кинжалы и стали наносить удары направо и налево. Один погиб стоя, во время дружеской беседы, другой сидя, третий в театре, а иные даже при исполнении обязанностей арбитра на состязаниях. Когда стало ясно, в чем дело, знатные граждане бросились искать убежища — одни к подножьям статуй богов, стоявших на агоре, другие к алтарям. Но и дававшие приказания и исполнявшие их были безбожнейшими людьми, и вообще им была совершенно чужда справедливость: они убивали и прильнувших к алтарям».
Этот погром положил начало длительной смуте, поскольку части коринфских аристократов все-таки удалось ускользнуть, и в дальнейшем, при поддержке спартанцев, они стали пытаться вернуться на родину. Успех сопутствовал им, однако лишь в 387/6 г., когда, по заключении так называемого Царского мира, вновь усилившаяся Спарта сумела добиться удаления из Коринфа зачинщиков резни 392 г. и возвращения в город своих протеже — аристократов (IV, 4, 1 — 13; V, 1, 34). Между тем еще в 391 г. аналогичного рода ситуация возникла на Родосе: изгнанные народом аристократы обратились за поддержкою к Спарте, и та, опасаясь, что полное торжество демократии приведет к упрочению на Родосе афинского влияния, немедленно организовала вооруженную интервенцию на остров (IV, 8,20).
К этим примерам из Ксенофонта добавим еще один, из более позднего времени, о котором рассказывает Диодор (XV, 57 — 58). В 370 г., в разгар смут, охвативших Пелопоннесс после поражения спартанцев при Левктрах, в Аргосе в ответ на антидемократические происки местных аристократов народ, подстрекаемый демагогами, учинил избиение дубинами более чем 1200 именитых граждан. За вычетом небольшой группы — не более 30 человек, — которая, возможно, имела отношение к антидемократическому заговору, все остальные пострадали только оттого, что имели несчастье владеть значительным состоянием. Страшное это событие, вошедшее в историю под названием аргосского скитализма (от греческого skytale — дубина, палка), показывает, до каких эксцессов могло доходить тогда социальное противостояние в греческих городах.
Так или иначе, приведенных примеров достаточно, чтобы судить об остроте социального брожения в Греции в позднеклассическое время. Распри между отдельными группами граждан расшатывали и разрушали самое строение классического полиса, по они грозили, как это видно по заговору Кинадона, всколыхнуть и более широкую негражданскую массу, в том числе и рабов, что было чревато для античного рабовладельческого общества еще более глубинными и опасными потрясениями. Что ситуация в этом плане действительно была опасной, подтверждается характерным признанием Ксенофонта в трактате «Гиерон, или О тиране». Рекомендуя носителю сильной монар-