217
Фалет и Тиртей
Итак, родина нома — Спарта.
Все граждане этого государства делились на рабов-илотов и свободных-спартиатов. Судьба илотов была ужасной. Самое лучшее, «благородное», на что мог рассчитывать раб-мужчина — умереть с оружием в руках на поле боя, защищая то государство, которое отказало ему в самом естественном праве человека — в свободе. Участь же илотов в мирной жизни была и того хуже: беспросветный рабский труд с постоянными унижениями и оскорблениями, когда ни один поступок не зависит от собственного желания и решения, а все, вплоть до самой жизни, находится во власти хозяина-рабовладельца. Отсюда нетрудно представить себе «культурный слой», в котором находились илоты. Плутарх («Ликург» 28) сообщает, что спартанцы заставляли их, вопреки обычаю, пить неразбавленное вино, доводили до полного опьянения, а затем приводили на общие трапезы, чтобы продемонстрировать юношам, что такое опьянение: илоты пели похабные песни и танцевали танцы с непристойными движениями.
Однако ошибочно было бы думать, что сами спартанцы, считавшиеся свободными, являлись истинно свободными гражданами. Конечно, они не могли быть проданы или убиты по чьей-то прихоти, но вся их жизнь подвергалась строгой государственной регламентации, начиная от формы одежды и кончая нормами супружеской жизни, когда даже вопросы деторождаемости были больше в компетенции государства, нежели семьи. Целью почти всех свободнорожденных мужчин была военная служба в качестве тяжеловооруженных воинов «гоплитов». Всю жизнь их сопровождало звучание «эмбатерион мелос» (έμβατήριον μέλος) — маршевой песни. Иначе она называлась «эноплион мелос» (ένόπλιον μέλος — военная песня). Ее мелодия игралась на авлосе, а слова более речитировались, нежели пелись; ритм же отбивался ногами гоплитов.
Смысл жизни всех свободнорожденных женщин сводился к «воспроизводству» физически полноценного нового поколения,
218
особенно мальчиков, способных впоследствии заменить своих отцов в спартанском войске. Они становились со временем такими же, как их отцы и деды, исполнителями и слушателями «эмбатерион мелос».
Вся страна представляла собой единый военный лагерь, где все — от воспитания детей и до мельчайших деталей быта — было подчинено государственной военно-политической организации. Как говорит традиция, такой строй был задуман и воплощен в жизнь Ликургом — полулегендарной личностью, о которой не сохранилось почти никаких подлинно документальных свидетельств. Считается, что «ликургов строй» установился в Спарте на рубеже VII—VI вв. до н. э., когда было создано уникальное по своей военной силе государство, но с очень слабой экономикой и примитивной культурой. Да и какая культура могла существовать в обществе, построенном на казарменной дисциплине, где подавлялось любое проявление индивидуальности, без которой невозможно подлинное творчество, где дети с семи лет становились собственностью государства, где все были уравнены перед законом не только в праве ничего не иметь, но и в праве мыслить только в предписанных рамках, где за соблюдением установленных порядков следил целый институт надсмотрщиков, возглавляемых эфорами.
О музыкальных вкусах спартанцев достаточно убедительно говорит хотя бы такой факт, о котором сообщает Плутарх («Ликург» 28). Когда во время похода фиванцев на Лаконию в 371 г. до н. э., захваченным в плен илотам приказано было спеть «что-нибудь из Терпандра, Алкмана и лаконца Спендонта» 1, то они отказались, так как привыкли к тому, что их хозяевам такие песни были «не по душе». Да и могли ли нравиться высокохудожественные произведения спартанцам, воспитанным на казарменной музыке эмбатериев.
Естественно, что в Спарте музыке отводилась лишь одна роль — будить мужество, способствовать укреплению воинского духа, но не более! И действительно, Плутарх («Ликург» 21) сообщает, что в Спарте пению и музыке учили с не меньшей тщательностью, чем чистоте речи. Однако тексты песен всегда были просты, безыскусны и чаще всего сводились к прославлению счастливой участи павших в бою за Спарту, а также провозглашали позор трусам, обреченным влачить жизнь в бесчестье. Плутарх приводит одну из популярных в Спарте песен, исполнявшуюся тремя хорами — стариков, мужчин и мальчиков. Слова первого хора — воспоминания о былой силе и могуществе, второго — о нынешней физической бодрости, а третьего —
1 Никаких сведений об этом музыканте не сохранилось. Можно предполагать, что либо он сам был жрецом, либо происходил из династии жрецов, так как его имя происходит от глагола σπένδω, обозначающего «совершать жертвенные возлияния».
219
о предвосхищении того времени, когда юноши достигнут мощи своих отцов. Это был некий гимн телесной силе, возведенной в ранг всеобщей эстетической и нравственной ценности.
Поэтому когда Плутарх пишет, что Терпандр и Пиндар изображают спартанцев самым воинственным и самым музыкальным народом, то его утверждение следует понимать только в том смысле, что спартанская муза была одета в воинские доспехи и весь свой талант направляла на создание военизированного искусства, сопровождавшего лаконцев на протяжении всей жизни.
Безусловно, это не значит, что другие музыкальные жанры начисто были исключены из спартанской жизни. Они продолжали свое скромное существование в тиши «гинекеев» (женская половина дома), в мастерских ремесленников, на сельских полях. Государство же взяло на вооружение только военно-патриотическую музыку и всячески способствовало ее распространению, ибо она полностью соответствовала милитаристскому духу Спарты.
С деятельностью Ликурга связывается имя музыканта Фалета. По одним источникам (Псевдо-Плутарх 42), Фалет, благодаря своей музыке, избавил Спарту от эпидемии чумы, а по другим (Плутарх «Ликург» 4) — распространение его музыкальных произведений способствовало укреплению законов Ликурга.
Сохранившиеся предания позволяют считать, что Фалет родился в конце VII в. до н. э. в Гортине, на острове Крите. Здесь же, у себя на родине, он становится знаменитым и мудрым государственным деятелем. Однако свои общественно-политические и законодательные идеи он облекает не в параграфы учения и не в своды законов, а в песни. Именно посредством этих песен он пропагандировал свои воззрения. Популярность же песен способствовала широкому распространению его взглядов. Нужно думать, что песни Фалета представляли собой уже известные нам номы — распевающие законы, которые доходили не только до разума, но и до сердец людей, постепенно внушая им нравственные критерии и нормы повседневной жизни.
Легенда гласит, что знаменитый законодатель Спарты Ликург во время своего путешествия по Криту познакомился с Фалетом и уговорил его переехать в Спарту. Плутарх («Ликург» 4) так описывает это: «Одного из почитаемых там [то есть на Крите] мудрецов и государственных деятелей [Ликург ] с милостью и дружбой отослал в Спарту. Считаясь создателем лирических песен и сделав это искусство прикрытием [для своих проповедей ], Фалет на деле добивается [того], чего [добились] и самые лучшие из законодателей. Слова [и ] песни, одновременно [сочиненные им ], призывали к послушанию и единомыслию посредством мелодий и ритмов, безусловно обладающих благопристойностью и [производящих ] умиротворяющее действие. Их слушатели незаметно успокаивались и совместно активно
220
распространяли нравственно прекрасные [обычаи, хотя ] тогда [в среде спартанцев существовала] взаимная неприязнь. Поэтому он некоторым образом подготавливает для Ликурга их просвещение».
Переехав в Спарту, Фалет возглавляет там музыкальное дело. После Терпандра это было «второе музыкальное установление» в Спарте. Судя по источникам (см. Псевдо-Плутарх 9), Фалет осуществляет его вместе с другими музыкантами: Ксенодамом из Кифер (остров и город у входа в Лаконский залив) и Ксенокритом из Локр (на юго-восточном побережье Брутия). Видимо, оба они были моложе Фалета. О них практически ничего не известно, за исключением того, что по их инициативе в Спарте были введены гимнопедии — ежегодные десятидневные празднества, проводившиеся сначала в память погибших спартанцев, а затем посвященные Аполлону. Во время празднеств обнаженные юноши показывали гимнастические упражнения вокруг статуи Аполлона. Исполнение упражнений сопровождалось песнопениями, носившими серьезный и торжественный характер. Отсюда и произошел танец, названный «гимнопедике», (γυμνοπαιδική), во время которого также воспроизводилось подражание «панкратике» (παγκράτιον) — соревнованию по борьбе и кулачному бою.
Кроме гимнопедии Фалету, Ксенодаму и Ксенокриту приписывается (см. Псевдо-Плутарх 9) введение в Аркадии каких-то «представлений» (Αποδείξεις), а в Аргосе — «украшений» (Ένδυμάτια). К сожалению, история не сохранила никаких свидетельств об этих музыкальных фестивалях и они, как видно, уже навсегда останутся загадочными. Однако такое мимолетное упоминание дает основание считать, что деятельность Фалета, Ксенодама и Ксенокрита коснулась не только Спарты, но и других городов Эллады. Псевдо-Плутарх (9) считает, что все они были авторами пеанов. Однако поэт VI или V вв. до н. э. Пратин из Флиунта (город на северо-востоке Пелопоннеса) склонен думать, что Ксенодам был создателем не пеанов, а гипорхем (см. там же).
Что же касается художественного стиля самого Фалета, то древнегреческие авторы рассматривали его как продолжателя традиций Архилоха. По этому поводу в утерянной работе «О древних поэтах и музыкантах» Главка из Регия (V или IV вв. до н. э.), по свидетельству Псевдо-Плутарха (10), сообщалось следующее: «Главк, полагающий, что Фалет жил после Архилоха, говорит, что он подражал песням Архилоха и удлинял [их] до более крупного размера, [а также] начал [использовать] пеан и кретический ритм, которыми Архилох не пользовался, а также [не пользовались] ни Орфей, ни Терпандр».
Так античная критика определяла историческое место Фалета в ряду древнегреческих художников.
221
Вполне допустимо, что на его творчестве лежала печать двойственности. С одной стороны, он работал на потребности военно-полицейского государства и создавал музыкально-поэтические произведения, соответствовавшие официальному духу. С другой стороны, как подлинный мастер он не мог не творить в сфере «высокого искусства», лишенного официозности и обращавшегося к непреходящим идеалам человечества: красоте, добру, искренности, любви. Как мы знаем, такова судьба многих художников, создававших свои произведения в общественно-политической обстановке парадного патриотизма и военной истерии и не способных до конца (иногда ценой собственной свободы и даже самой жизни) противостоять государственной машине подавления. В таких случаях компромисс неизбежен, а творчество, как и личность мастера, раздваиваются. Однако для потомства сохраняется лишь та часть наследия, которая создавалась вопреки официальной установке.
Существует свидетельство о том, что Пифагор высоко ценил произведения Фалета. В сочинении философа Порфирия (232/233— 301/302 гг.) «О жизни Пифагора» (32) сообщается, что по утрам Пифагор «распевал некоторые пеаны древнего Фалета». Тот же самый факт приводит и ученик Порфирия Ямблих (ок. 283—330 гг.) в сочинении «О пифагорейской жизни» (110). Вряд ли великий философ и естествоиспытатель вдохновлялся военными опусами Фалета.
Однако наряду с таким художником, как Фалет, военная Спарта подарила Элладе и искусство Тиртея, творчество которого целиком было поставлено на службу государству. Его творческая мысль была лишена раздвоенности и двигалась только в направлении, определенном официальными запросами спартанского общества.
Точные сведения о месте рождения Тиртея отсутствуют. Одни считают его афинянином из дема Афидны, другие — ионийцем из Милета, а третьи — дорийцем из Еринея. Однако вне зависимости от своего места рождения к началу второй Мессенской войны (660— 643 гг. до н. э.) он уже жил в Афинах, где «был учителем грамоты, считался человеком небольшого ума и был хромым на одну ногу» (Павсаний IV 15, 3).
После одного из сражений, когда спартанское войско потерпело серьезное поражение, среди лакедемонян началась паника. Они упали духом, и уже раздавались голоса о необходимости прекратить войну. Повсюду наблюдались волнения и росли сомнения в верности избранного пути. Подобно тому, как часто поступали эллины в таких случаях, спартанцы обратились за предсказанием к оракулу Аполлона в Дельфах. Им было дано прорицание: призвать к себе в помощники и советники кого-либо из афинян. Спартанцы снарядили посольство в Афины. Оно сообщило афинянам о вещих словах оракула и попросило дать им человека, способного на добрый совет в
222
сложившейся непростой ситуации. Афиняне оказались в щекотливом положении. С одной стороны, им не хотелось, чтобы лакедемоняне без больших потерь и трудов овладели лучшей частью Пелопоннеса. Если этому суждено случиться, то целесообразнее, чтобы заносчивая и чрезмерно гордая Спарта обессилела в столь продолжительной и изнурительной войне. Ведь она является потенциальным противником Афин. С другой стороны, афиняне не хотели ослушаться воли бога, слишком велик мог быть его гнев. Поэтому их выбор пал на Тиртея. Его умственные способности не вызвали у них восхищения, и они были уверены, что Тиртей не сможет дать по-настоящему дельного совета.
Прибыв в Спарту, Тиртей стал слагать и петь свои элегии. Сначала он выступал только в кругу знатных лакедемонян, а затем и перед всеми, «кого мог собрать». Его элегии представляли собой не что иное, как военные песни. Они зажигали слушателей воинским духом и жаждой доблести. У всякого, кто слушал их, сильнее начинало биться сердце и активнее пульсировала кровь. Элегии Тиртея, призывавшие к подвигу во имя Отечества, попадали на благоприятную почву, взращенную всем спартанским воспитанием. Вот одна из его песен:
«Вперед, о сыны отцов, граждан Мужами прославленной Спарты! Щит левой рукой выставляйте, Копьем потрясайте отважно И жизни своей не щадите: Ведь то не в обычаях Спарты».
(Пер. В. В. Латышева)
Молодежь, воодушевленная такими песнями, презирая опасности, была готова на любые подвиги. Такая музыка как нельзя лучше соответствовала не только временам Мессенской войны, но и вообще духу, царившему в Спарте. Искусство Тиртея было воспринято как родное и желанное, а вдохновленное им спартанское войско удесятерило свои силы и вышло победителем из войны.
После ее завершения Тиртей получил гражданство Спарты и стал одним из самых почитаемых граждан. Его прославляли наряду с основными творцами победы. Было решено, что элегии Тиртея войдут обязательным атрибутом в спартанское войско. И действительно, песни Тиртея исполняли многие поколения спартанских воинов. Так, например, по словам жившего уже в IV или в III вв. до н. э. историка Филохора, которые приводятся Афинеем (XIV 630 f), «когда спартанцы, вдохновленные Тиртеем, одержали верх над мессенцами, они сделали своим обычаем в походах, съев пищу и пропев пеан, каждому петь отрывок из Тиртея. Командир же должен был быть судьей и давать в качестве награды победителю мясо».
223
Не требуется большой проницательности, чтобы представить себе художественный уровень искусства, когда арбитром выступает армейский командир, а призом служит мясо. Другое искусство и не могло культивироваться в тоталитарной Спарте.