Как давно ухе замечено, критерии, с которыми древние подходили к проблеме разграничения "города" и противостоящего ему "негорода", существенно отличались от наших сегодняшних критериев. Решение этой проблемы античные мыслители искали отнюдь не в экономической или чисто социологической плоскости. С точки зрения современной социологии, многие греческие полисы из числа тех, которые античные авторы без колебаний включали в разряд "настоящих городов", вероятно, были бы признаны недостойными этого названия, несмотря на наличие в них агоры, правительственных зданий, храмов, театров, гимнасиев, крепо-
стных стен и водопроводов. В лучшем случае им пришлось бы довольствоваться обозначением "административные" или "церемониальные центры", в худшем они были бы просто отнесены к категории "больших деревень".
Само слово полис, как показывает контекстный анализ его использования в греческой литературе и в надписях, могло вмещать в себя довольно широкий спектр смысловых градаций и оттенков, которым в конкретной исторической действительности, по-видимому, соответствовали иногда очень сильно между собой различающиеся поселения, как собственно городского, так и протогородского или даже квазигородского типа. Тем не менее, в представлении самих греков, все они были, в сущности, лишь разновидностями одной и той же формы человеческого общежития, генетически и типологически очень тесно между собой связанными. Тем общим, что сближало их между собой и оправдывало их обозначение одним и тем же термином "полис" был, вне всякого сомнения, свойственный всем этим поселениям независимо от их размеров, структуры, внешнего вида и т.д. особый политический статус места обитания самоуправляющейся гражданской общины. В этом смысле различия между ними могли носить лишь количественный, но никак не качественный характер.
Историческое своеобразие греческого города в значительной мере определяется конкретными формами его генезиса, в котором чисто экономические факторы играли, по-видимому, лишь ограниченную роль, главенствующее же место принадлежало факторам демографического и военно-политического характера. Сами города представляли собой на этом раннем этапе их развития лишь более или менее крупные аграрные поселения или модифицированные сельские общины, в жизни которых ремесло и торговля еще долгое время занимали второстепенное, подчиненное положение. За очень немногими исключениями, обе эти отрасли экономики были скорее порождением урбанизации, чем стимулом, вызвавшим ее к жизни. Главное, что отличало город от деревни в момент его возникновения, а во многих случаях и еще долгое время спустя, это -не столько его особые экономические функции рыночного или ремесленного центра, сколько его особый военно-политический статус "столицы" карликового государства и вместе с тем основного укрепленного пункта на его территории.
Основой благополучия и процветания подавляющего большинства греческих полисов, можно сказать, гарантией самого их существования всегда оставалось сельское хозяйство, во многих случаях с довольно низким уровнем товарности, иногда приближающимся к натуральному хозяйству. Ремесло и торговля развивались здесь лишь в той мере, в которой это было необходимо для нормальной жизнедеятельности обособленной полисной общины.
Впрочем, даже и там, где возникали ремесленные предприятия, работающие на экспорт, как, например, мастерские по производству терракотовых статуэток в беотийской Танагре, их деятельность чаще всего не вносила никаких принципиальных изменений в хозяйственную жизнь полиса: и по масштабам, и по характеру производства такие предприятия
едва ли существенно отличались от кустарных промыслов, процветавших во многих деревнях дореволюционной России. Едва ли случайно (на это обратил внимание М. Финли), что на монетах целого ряда греческих городов эпохи независимости мы видим вычеканенные изображения различных сельскохозяйственных растений или продуктов: хлебный колос, виноградную гроздь, амфору с вином или маслом, но ни разу не встречаем изображений каких-нибудь особенно популярных ремесленных изделий. Всякого, кто изучал планы полностью или частично раскопанных греческих полисов, не может не поразить резкая диспропорция между общим размахом городского благоустройства, великолепием общественных сооружений и комфортабельностью частных жилых домов, с одной стороны, и крайней незначительностью расположенных в городской черте производственных комплексов, с другой. В таких городах, как Олинф и Приена, считающихся классическими образцами античного урбанизма, археологи не обнаружили ни одного сколько-нибудь крупного ремесленного предприятия. Лишь маленькие лавчонки, пристроенные в виде ниш к наружным стенам домов и в некоторых случаях, вероятно, использовавшиеся также и в качестве мастерских, показывают, что ремесло и торговля были не совсем чужды обитателям этих городов.
Немногочисленными исключениями из этого общего правила могут быть признаны лишь такие крупные центры международной транзитной торговли, как Афины, Коринф, Милет, Сиракузы, Родос, которые уже в V-IV вв. до н.э., хотя едва ли ранее, приблизились к черте, отделяющей город от негорода в современном значении этого термина. В представлении самих греков эти мегаполисы, включавшие в себя огромные агломерации ремесленного и торгового населения, были явно аномальными явлениями.
Следует также отметить, что нормальный греческий полис, по-видимому, не знал сколько-нибудь резких социальных контрастов между городом и деревней, по крайней мере, в классический период своей истории. Во многих греческих государствах настоящая противоположность между городом и деревней, т.е. то, что М. Вебер называл "городским паразитизмом", не могла сложиться уже потому, что в них практически отсутствовал второй элемент этой дихотомии, т.е. сама деревня как какой-то особый противостоящий городу тип поселения, а сами граждане полиса вели в сущности полугородской-полудеревенский образ жизни, поскольку многие из них сами обрабатывали свои земельные наделы, другие делали это с помощью рабов и поденщиков, но так же, как и первые, были непосредственно связаны с землей и сельским хозяйством. Все эти факты находят свое естественное объяснение в общеизвестной миниатюрности "среднестатистического" греческого полиса. В условиях карликового государства с территорией в 200, 100 и даже менее того км2 система поселений-сателлитов, группирующихся вокруг общего городского центра, была экономически, политически и стратегически нецелесообразной. Поэтому в большинстве из них рано или поздно должен был возобладать противоположный принцип - принцип концентрации основной массы гражданского населения в единственном поселении городского
типа с вынесением на территорию хоры сельских усадеб в качестве его хозяйственных "аванпостов". Деревни возникали или, наоборот, сохранялись лишь в наиболее крупных полисах, располагавших достаточно большой территорией для того, чтобы на ней могла быть развернута сложная иерархия городских и сельских поселений.
Рассказывая о вынужденной эвакуации афинян за городские стены в первый год Пелопоннесской войны, Фукидид (II, 14-15) особо отмечает, что большинством граждан это переселение было воспринято как настоящее бедствие, "так как многие (из них) всегда имели обыкновение жить на (своих) полях", причем "у афинян такой образ жизни сложился уже издревле и был присущ им в большей степени, чем прочим". Тем самым читателю ясно дается понять, что большинство греков в те времена было вынуждено вести преимущественно городской образ жизни, теснясь за стенами полиса, тогда как в Афинах благодаря обширности территории государства значительная часть гражданской общины была рассредоточена по целому ряду населенных пунктов (ср. Xen. Hell. V, 2, 7). Но такая система расселения существовала в Греции не всегда. По словам того же Фукидида (1,5), древнейшие греческие полисы, как правило, не были обнесены стенами, а их население жило "по деревням", что превращало их в легкую добычу для свирепствовавших повсюду пиратов. Также и Аристотель в "Политике" отмечает, что в древности тирании возникали чаще, чем в "новое время", объясняя это .тем, что "города были тогда невелики, а простой народ жил на полях и без отдыха занимался своей работой" (1305а 19-21; ср. 1311а 12-15; 1319а 32-38). Эти сообщения подтверждаются свидетельствами греческих поэтов архаического периода. Уже у Гомера поселяне (агройкой, агройотай) презрительно третируются как люди "второго сорта" (Iliad XX, 676; Odys XXI, 85). Следы этой старинной розни между жителями полиса и хоры ("поля") мы находим также у Гесиода (Theogon. 26), Алкмана (fr. 13 Diehl), Саффо (fr. 61 Diehl) и, наконец, у Феогнида Мегарского (53-57).
В большинстве греческих полисов первоначальная дискриминация сельского населения была изжита в процессе демократизации государственного строя, одним из результатов которого было выживание свободного крестьянства там, где оно еще сохранилось и сумело избежать закабаления, и его регенерация как класса там, где оно уже начало исчезать. Эти важные социальные сдвиги сопровождались заметным усилением демографической мобильности среди доселе косной и инертной крестьянской массы. Началось массовое переселение крестьян, особенно зажиточной их части в города, о чем свидетельствует известный фрагмент из "Элегий" Феогнида, жалующегося на появление в полисе новых людей, ранее живших за чертой городских стен. Там, где эти процессы в силу тех или иных причин протекали слишком медленно, они могли искусственно ускоряться благодаря целенаправленному вмешательству правительства полиса, которое с помощью убеждений или даже в принудительном порядке переселяло сельских жителей в город, осуществляя тем самым то, что сами греки обычно называли "синойкизмом". При этом крестьяне в большинстве своем так и оставались крестьянами, несмотря
на столь радикальное изменение места и образа жизни, поскольку никто не лишал и не мог их лишить принадлежавших им земельных наделов. Многие из них, вероятно, сохраняли загородные дома или усадьбы, расположенные прямо на наделах, хотя жили в основном в городе. По всей видимости, именно таким образом могла сложиться типичная для большинства греческих полисов демографическая ситуация, на которую намекает Фукидид в своем повествовании о событиях, происходивших в Аттике в первый год Пелопоннесской войны.
Среди наиболее значительных греческих государств одна лишь Спарта еще и в V-IV вв. до н.э. продолжала сохранять все видовые признаки архаической модели системы полис-хора. Антагонизм между полисом, в котором концентрировались по преимуществу представители господствующего сословия, и его сельской округой, основную массу населения которой составляли порабощенные илоты, был выражен здесь намного сильнее, чем, скажем, в Афинах, А это тем более показательно, что Спарта в сущности так и не стала настоящим городом даже в античном понимании этого слова. Еще в годы Пелопоннесской войны она представляла собой, согласно известному определению Фукидида, "несинойкизированный полис, заселенный по древнему эллинскому обычаю по деревням" (1,10,2).
Подводя итог всем этим наблюдениям, можно сделать вывод, что отношения между полисом и хорой как категориями не только топографическими, но и социальными в значительной мере зависели от того, какой тип рабовладельческого хозяйства преобладал в том или ином греческом государстве. Там, где достигло достаточно высокого уровня развития рабство классического типа и рабовладельческое хозяйство представляло собой по существу единый экономический организм, в состав которого входили и рабы, и сам рабовладелец как собственник и в известном смысле организатор производства, полис и хора составляли своего рода социальный континуум, внутри которого мы различаем экономический центр - город и его вынесенные за городскую черту - "в поле" - сельские усадьбы. Места для настоящего антагонизма между городским и сельским населением здесь практически не было. Там же, где, как это было в Спарте или в дорийских государствах Крита, рабовладелец непосредственно не вмешивался в производственный процесс, довольствуясь ролью пассивного получателя ренты, а раб сам вел свое хозяйство, отдавая господину лишь установленную законом долю урожая, противостояние полиса и хоры могло достигать чрезвычайной напряженности, будучи по своей сути выражением основного классового антагонизма обществ этого типа.
Массовое воспроизводство этой, казалось бы, навсегда изжившей себя модели полисного государства, осуществлявшееся, конечно, отнюдь не путем простого копирования и в сильно модифицированных формах, мы наблюдаем в новой исторической ситуации, сложившейся в эллинистических монархиях, основанных преемниками Александра Великого. Именно здесь, пожалуй, впервые в истории античной цивилизации стало возможным четкое размежевание города как социального организма, по преимуществу аккумулирующего и потребляющего прибавочный про-
дукт, и деревни как организма, по преимуществу этот продукт производящего, и развился устойчивый антагонизм между двумя этими типами поселений и соответствующими им демографическими категориями населения, каковыми здесь были концентрирующиеся в городе полноправные граждане полиса, с одной стороны, и неполноправные и зависимые земледельцы, живущие в сельской местности, с другой.
Впрочем, и в тех районах античной ойкумены, которые не были непосредственно затронуты завоеваниями Александра и его преемников, как например балканская Греция, Сицилия, Южная Италия и т.д., и в которых по этой причине не могли сложиться социальные структуры, характерные для эллинистических государств Востока, медленно, но неуклонно шли процессы, которые вели в сущности к тем же самым результатам. Я имею в виду, прежде всего, процесс постепенного размывания и деградации свободного крестьянства, т.е. того социального слоя, который на ранних этапах становления греческого полиса выступал в роли основного градообразующего элемента. По мере разложения крестьянской массы на рабовладельцев, с одной стороны, и так называемый "античный пролетариат", с другой, сам полис постепенно менял свой облик и из протогорода или города-деревни (Stadt-Dorf или Ackerburg, как любят выражаться немецкие историки) все более превращался в настоящий античный город. В отличие от современного индустриального города это был по преимуществу город-потребитель с ярко выраженной тенденцией к социальному паразитизму. Основную часть его населения составляли теперь крупные рабо- и землевладельцы - получатели ренты, сами почти не занимающиеся хозяйством, обслуживающие их ремесленники и торговцы и, наконец, масса пауперизованного гражданства, существующая за счет либо филантропии богачей, либо подачек из государственной казны. С этого времени городская жизнь становится у греков синонимом праздности досуга, прямой антитезой трудовой жизни крестьянства.
С тех пор, как греческий город окончательно отделился от деревни, он жил за ее счет, питался ее соками, почти ничего не давая ей взамен. Ни о каком равноправном сотрудничестве или социальном партнерстве между городом и деревней здесь не могло быть и речи уже по одному тому, что в городе концентрировалась элита общества, в деревне же жили по преимуществу люди неполноправные и зависимые: рабы, поденщики, арендаторы и т.п. Деревня производила основную массу прибавочного продукта, но потреблялся этот продукт главным образом в городах, потому что здесь жили "господа", хозяева земли и обрабатывавших ее поселян. Городское ремесло работало преимущественно на внутригородской рынок или же там, где для этого были благоприятные условия, на вывоз. Основная часть деревенского населения жила, как и в глубокой древности, в условиях полунатурального хозяйства, почти ничего не продавая и не покупая.
Таким образом, древний антагонизм между полисом и хорой возродился в новой исторической ситуации, сложившейся как в самой Греции, так и далеко за ее пределами в эпоху эллинизма. Эллинистический город в некоторых достаточно важных своих аспектах был наследником и
продолжателем, хотя и не совсем прямым, наиболее примитивной или, говоря условно, спартанской формы архаического и классического полиса. Это хищническое существование города за счет деревни обрекало его самого на экономический застой и вырождение. Во многом именно оно было тем фактором, который обусловил тупиковый характер античной цивилизации, ее ставшую вполне очевидной уже в первые века новой эры неспособность к дальнейшему самостоятельному развитию.