А. А. Тахо-Годи
Книга Р. Грейвса "Мифы древней Греции" хорошо известна в англоязычном мире как одна из попыток дать целостную картину греческой мифологии в той форме, которая удовлетворит и ученого, и так называемый широкий круг читателей. Собственно говоря, этой цели бывают посвящены обычно наши научно-популярные серии. Однако книга Р. Грейвса задумана и написана отнюдь не столь популярно, и нашему читателю следует еще достаточно потрудиться, чтобы войти в нее полностью и оценить. Более того, читателя ожидает встреча с совершенно особым миром, созданным не только усилиями исследователя, но и талантом одного из крупнейших английских поэтов XX в.
Роберт Грейвс родился 24 июля 1895 г. в Англии, вблизи Лондона, в городе небольшом, но известном, а именно в Уимблдоне. Он был поздним ребенком. Его отец Альфред Грейвс почти в пятидесятилетнем возрасте женился вторым браком на сорокалетней немке Амалии фон Ранке. В роду отца-ирландца (однако по материнской линии он шотландец) были высокие духовные лица. Семья матери гордилась знаменитым историком Леопольдом фон Ранке (1795-1886) (Грейвс - его правнук) - другом Бисмарка, автором собрания сочинений в 54 томах, где обосновываются идеи европоцентризма с выделением ведущих народов и сильной нации, осуществляющей в своей истории божественные замыслы. Отец, обладая поэтическим талантом, всей душой отдавался литературной работе, но по долгу службы был инспектором школ в одном из лондонских округов. Родители внимательно воспитывали сына, которого окружала дружеская семейная обстановка, причем эта дружба распространялась и на немецких родственников. Туда, в Германию, в детстве приезжал гостить мальчик, которого особенно привлекала красота замка его тетушки-баронессы в горах Баварии.
Совсем юным, в 19-летнем возрасте, Р. Грейвс вступил добровольцем в Королевский полк Уэльских стрелков и прошел все ужасы первой мировой войны. На фронте во Франции молодой офицер был настолько тяжело ранен осколком разорвавшегося снаряда, что его матери послали известие и соболезнование в связи с его кончиной. Это произошло, когда Грейвсу исполнился 21 год, и явилось хорошим предзнаменованием долгой жизни. Однако ночные кошмары, вызванные войной и ранением, мучили Грейвса в течение целых десяти лет.
Дальнейшая жизнь будущего поэта после полной демобилизации в 1919 г. была посвящена литературным трудам и протекала удивительно плодотворно. В 1916 г. он опубликовал свои первые стихи и с тех пор издавал десятки разнообразных книг (поэм, критических эссе, исторических романов, повестей, сборников мифов, научных изысканий), не раз получая международные и национальные премии. В 1924 г. он получил бронзовую медаль на Олимпийских играх в Париже. В 1935-м -одну из самых известных в Британии премию им. Н. Готорна (Hawthorne Prize) за исторический роман "Я, Клавдий" (1934) и в том же году - премию Эдинбургского университета за романы "Я, Клавдий" и "Божественный Клавдий" как за лучшие романы года. Он получал литературные премии во Франции, в Америке, Британии (1939, 1958, 1960, 1962, 1968) и, наконец, в Мексике на Олимпийских играх 1968 г. Академическая жизнь его шла не менее успешно. Если в 1926 г. он получил свою первую научную степень бакалавра литературы в Сент-Джон-колледж в Оксфорде и в том же году впервые начал читать лекции в Каирском университете, то в 1954 г. он - известный писатель и поэт, лектор Тринити-колледж в Кембридже, с 1961 по 1965 г.-профессор поэзии в Оксфорде, выступающий одновременно с лекциями в США (Массачусетский технологический институт) и в Англии (Кембридж). В 1970 г. Американская академия искусств и наук удостоила его звания своего почетного члена.
Семейная жизнь Р. Грейвса начиналась заново трижды. Первый брак (1918-1929) с художницей и общественной деятельницей (феминисткой) Нэнси Николсон, от которой у него было четверо детей; второй (1929-1939) -с писательницей Лаурой Райдинг (Riding), завершившийся уходом Лауры к их общему другу поэту Джексону; и наконец, в 1939 г.-третий - с Берил
Ходж, покинувшей своего мужа - поэта Алана Ходжа. С 1929 г. Грейвс поселился вдали от Англии, на о. Майорка (его современников Т. С. Элиота, Э. Паунда, Д. Джойса, Д. Лоуренса жизнь в Англии тоже не вдохновляла), покинуть который его заставили сначала война в Испании, а затем вторая мировая война. Но уже в 1945 г. он вместе с Берил и тремя детьми окончательно возвратился на Майорку (там появится потом и четвертый ребенок - сын).
Там, в Дее, на любимом острове, в уединении (изредка прерывая его, чтобы прибыть на переговоры с издателями или для получения очередной премии), Р. Грейвс погружается в изучение древнейших мифологических пластов - не только кельтских, но и критских, доахейских и даже библейских. К более чем пятидесяти сборникам стихов, изданных за всю жизнь Р. Грейвса, можно прибавить начиная с 40-х годов новые книги историко-мифологического характера, расцвеченные фантазией поэта, в числе которых "Золотое руно" (1944), "Белая богиня" (1948), принципиально важные для всей мифо-поэтической концепции Грейвса "Мифы древней Греции" (т.1-П, 1955), "Дочь Гомера" (1955), а также переводы Апулея (1950), Светония (1957), отрывков из Лукана (1956) и Гомера ("Илиада", 1959).
Весь этот многообразный литературный и научный труд Р. Грейвса является как бы живым доказательством целостного единства талантов, унаследованных от кельтско-германских предков - вдохновенно поэтического и столь же вдохновенно научного. Такой поэт, живи он в эпоху эллинизма, а точнее, в тот блестящий период литературы и искусства, что именуется александрийским (III-II вв. до н.э.), несомненно, был бы причислен к так называемым ученым поэтам (не забудем, что Грейвс писал стихи на французском, испанском и даже латинском языках), у которых глубокая научная эрудиция заправских мифологов, комментаторов, издателей текстов, филологов, каталогизаторов и систематизаторов исторических фактов и преданий органически сочеталась с риторической выучкой, отточенным мастерством и поэтическим озарением.
Р. Грейвс всегда сознавал себя по преимуществу поэтом и говорил, что прозу пишет для заработка, а подлинное его призвание - "зов к служению" - стихи. И поэт он был большой, занимающий почетное место в ряду выдающихся своих современников, таких, как Р. Киплинг, У. Б. Йейтс, Т. С. Элиот, У. X. Оден, Дилан Томас. Однако с начала 40-х годов (об этом упоминалось выше) некоторые мотивы его поэзии настойчиво зазвучали в трудах совсем иного рода. Иначе говоря, исторический мир Грейвса обрел фундамент, основанный на научно-мифологических разысканиях. Поэзия и миф в творчестве Грейвса оказались теснейшим образом связанными» взаимно обогащая, дополняя, объясняя, поддерживая и оправдывая друг друга.
Сам Грейвс уже в позднее время писал в предисловии к своему поэтическому сборнику:
"Ведущая тема моей поэзии - невозможность для мужчины и женщины сберечь в реальной жизни абсолютную любовь, невозможность, перешагнуть через которую способна лишь вера в чудо" (Collected Poems. London: Cassell, 1965, р. 11).В его лирике смыслом жизни является возвышенная любовь, лишенная плотских вожделений. Любовь - вечное стремление мужчины к любимой и вечное служение той, которая персонифицируется в Музу, Царицу, Праматерь, жестокую и милостивую, требующую от поэта (а он и есть тот, кто любит) аскетически-возвышенного служения и принесения себя в жертву. Говорят, правда, что импульсом для этого верного служения богине Музе явились реальные отношения Грейвса и Лауры Райдинг и что основа его теории Белой богини обрела устойчивую форму уже к 1939 г. именно под влиянием взаимоотношеий с этой незаурядной женщиной.
Страшный опыт войны, пережитый молодым Грейвсом, трансформировался в его поэзии в систему символов стихии, ужаса, хаоса, смерти, слепой судьбы, мучений, пытки, огня. Недаром первый сборник его стихов 1916 г. так и назывался- "Over the Brazier" ("Сквозь пекло")1. Его автор действительно прошел через испытание огнем, через пылающий жар средневековых ордалий, суд которых только один непререкаем.
Грейвс, как и герой его лирики,- служитель космического женского начала, богини Музы, которая издревле вдохновляет поэтов. И как ни парадоксально, но светлый разум Аполлона (а его, возглавляющего хоровод муз - Мусагета,— всегда призывали поэты) оказывается, по Грейвсу, для поэзии бесплодной пустыней. Зато, по мнению Грейвса, логический, разумный язык греческой классической философии и вообще всей греческой классики выработан и расцвел под покровительством именно Аполлона.
Поэзия - вдохновение, и она рождается по ту сторону разума, хотя в дальнейшем, конечно, не удается избежать здравого голоса критических оценок, данных самим же поэтом. Грейвс, несмотря на его умаление рационалистического начала, несомненно, был философствующим поэтом, да к тому же распрощавшимся с формально исповедуемым христианством еще в 16-летнем возрасте, сохранившим, однако, особую привязанность к личности Христа. А что касается собствен-
ной практики, то он делал иной раз до десятка набросков, прежде чем стихи принимали окончательную форму. Но здесь уже участвовал, по мнению Грейвса, опыт всей жизни, интеллектуальный и эмоциональный, опыт чувства языка, знания исконных значений слов, их переносных значений, их синонимики (Грейвс ежедневно по 4-5 раз заглядывал, изучая то или иное слово, в Оксфордский словарь английского языка). Никакой внешней техники поэт не признавал — только смысл и мастерство. Он оставался самим собой всегда, хотя за время его долгой жизни сменилась не одна поэтическая школа.
Именно здесь, вопреки отрицанию Грейвсом аполлонийского начала в поэзии, сказывается его пафос ученого.
Этот пафос и привел Грейвса к созданию книги "Белая богиня" (1948). Эта книга, которую он остроумно назвал "исторической грамматикой поэтической мифологии", оказалась своеобразным исследованием и размышлением о судьбах древних религий и мифологий, о целях и глубинных основах поэзии. Поводом к разработке концепции Белой богини послужил анализ двух уэльских средневековых поэм, в которых Грейвс пытался подобрать ключ к тайнам магического языка преданий Средиземноморья и Северной Европы, связанного с архаическими ритуалами служителей луны-богини, или, что то же, Священной царицы, Музы, космической Праматери. Занимаясь разгадкой этого магического языка, Грейвс с энтузиазмом начал применять для понимания кельтской, критской и доахейской, праэллинской мифологий эзотерический, известный друидам, так называемый древесный алфавит, в котором 5 гласных и 13 согласных соотвествовали наименованиям деревьев и кустарников, ассоциировавшихся с мифологическими именами. Этот алфавит после введения христианства якобы служил для своеобразной тайнописи. Именно с его помощью излагалась священная языческая история о рождении, жизни, смерти и воскресении Бога молодого нарастающего Года, а также о его борьбе с Богом старого, убывающего Года за любовь всемогущей Тройственной богини. Причем этот соперник одновременно являлся кровным братом и, собственно говоря, ипостасью, или другим воплощением "я", Бога нарастающего Года.
Все эти построения, несомненно, явились одним из вариантов распространения у древних народов мифологии вегетативного умирающего и воскресающего божества (ср., например, мифы об Осирисе, Адонисе, Аттисе). Концепция Грейвса объединяла творческое и жертвенное начала, создавая миф о поэте, любимом богиней Музой, но отвергаемом ею и умирающем ритуальной жертвенной смертью.
Сведения об этом алфавите Грейвс обнаружил в книге ирландского поэта XVII в. Р. 0'Флайтерти. Хотя крупнейшие знатоки кельтских мифов предупреждали его об опасности некритического увлечения этой идеей, Грейвс придал своему открытию универсальный характер и стал применять древесный алфавит к кельтской, древнегреческой, скандинавской, библейской и мусульманской мифологиям, расшифровывая с его помощью многочисленные имена богов и героев. Ни на какие критические ограничения и уступки Грейвс не шел, хотя к его труду по любимой им "мифографической стенографии" ученый мир отнесся скептически, не считая его плодом корректной науки. Однако Грейвс, фанатично сконцентрировав свои интересы именно на луне, Белой богине (она, собственно говоря, не белая, а бледная), и судьбе Бога нарождающегося Года, создал настоящий мифологический архетип, продемонстрировав тем самым близость к теории К. Юнга об архетипах (всячески отрицая при этом свою близость к юнгианству). Отныне Белая богиня стала для Грейвса лейтмотивом всей его мифологической концепции, затмевая все остальные побочные линии, вбирая в себя всю систему кельтских, италийских, греческих, ассиро-вавилонских, шумерских, древнееврейских мифов и становясь поистине грандиозным, универсала ным, господствующим мономифом.
Самое лучшее представление о том, что принцип универсализма был свойствен великим богам и богиням античности, можно получить, прочитав уже не ученого английского поэта XX в., а "Метаморфозы" ("Золотой осел") Апулея, где великая богиня Изида произносит торжественную речь, полную гимнических восхвалений собственной божественной силы, воплотившейся в многочисленные ипостаси этой милостивой Матери богов, госпожи моря, земли и неба, звезды утреннейт! вечерней, спасительницы и единственного прибежища обиженных, но и справедливого судии провинившихся.
Нет ничего удивительного, что Грейвс, знаток древних религий и мифологий, возводит в некую высшую триединую космическую целостность Белую богиню (символизируя рождение любви и смерти) в ее многочисленных ипостасях, у истоков которой стоит Мать-Ночь. Белая богиня - изменчивая обликом луна. Она бледна при рождении, с красноватым оттенком при полноте любви и темная на ущербе, знаменуя умирание. Она - Пасифая на Крите, Даная в Аргосе, Селена в Фивах. Она - Левкотея (букв. белая богиня) морская, богиня Деметра - мать земных плодов, шумерская Ма, Персефона - подземная дева. Она - тройственная богиня судьбы и Фе-
мида - правосудие. Она - Евринома - мать всего, рожденная из Хаоса, богиня-мать Рея-Кибела и богиня-супруга Гера. Она - Афродита-любовь, во всех своих воплощениях прославляемая Изидой, Астартой, Иштар, Инанной. Она же - дева-охотница Артемида. Она — луна-Селена, Геката, повелительница мертвых.
Судя по книге Дж. Викери "Роберт Грейвс и Белая богиня" (V i с k е г у J. Robert Graves and the White Goddess, 1972), у Грейвса возможны разные и достаточно спорные истоки его великой богини. Но вполне очевидно, что в своей концепции о примате женского, материнского начала Грейвс опирался на ряд трудов, ссылки на которые мы находим иной раз у него самого. Это классический труд И. Бахофена "Материнское право" (Bachofen J. Das Mutterrecht, 1861), где собран богатейший материал матриархальных пережитков в древней Греции. Это ряд работ Р. Бриффо, историка культуры, автора многих работ, связанных с историей матриархальных отношений, роли женщины-матери (1927, 1931), взаимоотношением полов (1931, 1940) .Одним из источников Грейвса явилось также знаменитое исследование действенной роли магии и религии древних и первобытных народов у Дж. Д. Фрэзера в "Золотой ветви" (F r a z e r J. J. The Golden Bough, 3d ed. 1907-1915; русск. пер. М., 1980). Дж. Фрэзер придавал большое значение магическим ритуалам, связанным с календарными мифами вегетативных культов умирающего и возрождающегося бога, в которых особое место занимал обряд периодического умерщвления царя-жреца, покровителя благосостояния общины и плодородия земли. В этом обряде важная роль принадлежала его заместителю, который приносился в качестве очистительной жертвы, так называемого фармака, или, по терминологии Грейвса, "ганиста". Важной для Грейвса оказалась работа Джейн Харрисон, особенно ее "Введение в изучение греческой религии" (Н a r r i s о n J. E. Prolegomena to the Study ofgreek Religion, 1903; 1922), "Фемида" (Themis, 1912), "Древнее искусство и ритуал" (Ancient Art and Ritual, 1913), где главная роль в мифе отводится ритуалу (например, роль масок), причем слово на уровне мифа в несколько редуцированнном виде является коррелятом обрядового действа. Капитальный трехтомный труд А.Б.Кука "Зевс" (Cook А. В. Zeus, 1914-1940), хорошо известный Грейвсу, также давал ему богатый археологический материал для размышлений (особенно о том, что касается критской мифологии. Великой матери и владычицы зверей). Ему были знакомы и исследования философа и филолога Ф. М. Корнфорда о происхождении аттической комедии (Cornford F. M. The Origin of Attic Comedy, 1914), т.е. о ее ритуальных корнях, а также о происхождении и зависимости философии от ритуальных традиций (From Religion to Philosophy, 1913). Все это вместе приводит к мысли, что идеи английских ученых, представителей так называемой Кембриджской школы, оказали в плане разработки культовых обрядов несомненную поддержку Грейвсу. Матриархальная концепция Р. Грейвса нашла свое подтверждение в трудах таких крупных ученых (и отнюдь не поэтов), как Э. Нойман ("Великая мать": Neumann E. The Great Mother, 1955) и Е. Джеймс ("Культ богини матери":
James Е. О. The Cult of the Mother Goddess, 1959). Важна близость универсалистских структур Грейвса с книгами Дж. Кэмпбелла "Герой с тысячью лиц" (Campbell J. The Hero with a Thousand Faces, 1948, 2nd ed. 1968), "Маски бога" (The Masks of God, vol. I-IV, 1959-1970). Следует сказать, что Э. Нойман и Дж. Кэмпбелл испытали на себе воздействие юнгианских идей, с которыми Грейвс не считал себя связанным. Вместе с тем Дж. Кэмпбелл сам возводит мифологических героев к всеохватывающему мономифу, а мифологии древних народов Востока и Европы (древнеграческая, кельтская, германская) конструировались у него по архетипам, символически понятым и психоаналитически истолкованным.
И хотя Грейвс не связывал себя ни с юнгианством, ни с венской психологической школой или с фрейдистским психоанализом, без проблем иррационального в мифе он не мог обойтись. Подлинный пиетет он испытывал перед историком античной философии и филологом-классиком Е. Р. Доддсом, автором известной книги "Греки и иррациональное" (D о d d s E. R. The Greeks and the Irrational, 1951).
Не будем останавливаться здесь на книгах "Золотое руно" (1944) и "Дочь Гомера" (1955), в которой Грейвс поддержал давнюю, еще прошлого века, идею Сэмюэля Батлера о женщине - авторе "Одиссеи", каковой оказалась Навсикая, героиня "Одиссеи", дочь феакийских царей. Перейдем к предлагаемой читателю книге "Мифы древней Греции", которая вышла первым изданием в США в 1955 г. в двух томах, затем не раз переиздавалась в Англии и переводилась на различные языки. В популярных англо-американских мифологических изданиях эта книга обязательно находит свое упоминание и рекомендации для чтения. Читателей привлекает сам облик автора - поэта и мифолога, наделенного богатством вымысла, знатока фольклора, археологии и этнографии (в англо-американской традиции эти последние науки часто объединяются под одним названием - антропология). "Мифы древней Греции" на английском языке - двухтомное издание, состоящее из 171 главы (обозначение сквозное) и предваряющееся важным для понимания этого труда Введением. Структура глав имеет свои особенности - каждая глава подразделяется
на пункты, обозначенные латинскими буквами. Здесь обычно излагается целостная картина реконструкции того или иного мифа (конечно, в той целостности, как ее представляет Р. Грейвс). Изложение снабжено последующими примечаниями - ссылками на античные источники, подтверждающие тот или иной мифологический факт. Вслед за этим идет комментарий Р. Грейвса к собственному изложению, тоже разделенный на пункты, обозначенные арабскими цифрами. Именно здесь общая картина разбивается на отдельные варианты, мотивы в зависимости от ссылок на современных исследователей и самые разнородные античные тексты.
При подготовке настоящего издания мы произвели группировку мифов по следующему тематическому принципу: мифы о рождении мира (Р. Грейвс именует это "рождением мифа"), о поколениях человечества, судьбе, семье олимпийских богов, их окружении, их взаимоотношениях с миром чудовищ, так называемым тератоморфным. Здесь же - переход к героям, среди которых Персей, Беллерофонт, Дедал и история Тесея. Затем - мифы об Эдипе, семерых вождях (гл. 105-107), родах Тантала и Атрея (гл. 108-117), жизнь и подвиги Геракла с историей его потомков (гл. 118-146), поход аргонавтов (гл. 148-157), Троянская война (гл. 158—168), возвращение героев на родины - и в их числе Одиссея (гл. 169—171).
Автор дает разные типы космогонических мифов (например, рождение мира по Гомеру, орфикам, Гесиоду, первым философам), обозначая их как пеласгические, олимпийские, философские. В своих комментариях он обильно пользуется материалами сравнительной мифологии (древнееврейской, египетской, вавилонской, хеттской, средиземноморской, догреческой - той, которая здесь опять-таки названа у него пеласгической). В комментариях автора представлены археологические, астрономо-астрологические, этнографические факты, что вообще характерно для английских исселедователей, а также христианские параллели. Ссылки даны в основном на главнейших писателей и мифографов античности, таких, как Гомер, Гесиод, Аполлодор, Апполоний Родосский, Платон, Плутарх, Павсаний, Антонин Либерал, Квинт Смирнский, Филострат, орфики, гимническая поэзия, Вергилий. Цицерон, Гигин. Цитируются трагики, историки, древние комментаторы (схоласты), в том числе Сервий, Прокл ("Хрестоматия"), Стефан Византийский, знаменитый византийский ученый и поэт Иоанн Цец. Правда, вся поздняя, неоплатоническая, философия античности отсутствует, хотя в ней сохраняются редчайшие свидетельства именно об архаических мифах. При анализе мифов в полной мере проявляется эрудиция автора, его стремление подкрепить каждый тезис соответствующей ссылкой на источники. Изложение позитивной картины мифа, достаточно последовательное и ясное, лишено каких-либо отклонений, но зато представлено во всем многообразии взаимоотношений основной темы и ее периферийных мотивов. В связи с этим книга Р. Грейвса производит впечатление не только внешней объемности, но и внутренней, содержательной полноты.
Сразу бросается в глаза увлеченность автора книги идеей женского божества в средиземно морской мифологии, что и следовало ожидать от автора "Белой богини", а также тем историкокультурным пластом, который он именует пеласгическим. Р. Грейвс в системе книги постоянно нарушает историко-социальное движение мифа, хотя сам постулирует периоды матриархата (матрилинейного родства) и патриархата (патрилинейной традиции). Поэтому мир олимпийских богов во главе с Зевсом, на наш взгляд, неоправданно предшествует чудовищным порождениям моря и земли, в которых начинают появляться антропоморфные черты (тератоморфизм и миксантропизм). Древнейшая ипостась Диониса (Загрей) получает неожиданно позднюю фиксацию. Эпонимы (основатели городов), оракулы, второстепенные боги и демонические существа разного типа — вредные и благодетельные (Эмпуса, Ламия,' дактили, тельхины), герои, победители (Персей, Беллерофонт) архаических порождений матриархата следуют за Иксионом, Сисифом и Салмонеем, образами поздней мифологии, с ее вырождающимся героизмом. История Атридов - рода, проклятого богами за свои преступления,- относящаяся к мифам о гибели героических династий, изложена раньше подвигов Геракла, которые относятся к расцвету мифологической героики середины II тысячелетия до н.э. Автор правильно стремится вычленить древнейшее ритуальное зерно мифа, но, с другой стороны, преувеличивает единую основу религиозного культа и мифомышления. Р. Грейвс - весь в поисках "истинного мифа". Вот почему ему особенно важен период материнской общины с культом единого женского божества, и его критика юнгианских мифологем (например, у К. Кереньи) совершенно правомерна. Он опирается на археологические открытия, на факты античной истории и литературы, на сравнительное изучение религии, мифологии, этнографии, с иронией относясь к психоаналитическим тонкостям сферы подсознательного.
В "Мифах древней Греции" последовательно проводится, как сказано, концепция, выработанная в "Белой богине". Мы находим здесь тот же мономиф о женском архаическом божестве, да еще с ярко выраженной сексуальной окраской. Множество фактов сводится к архетипам Луны-богини, к триадическому пониманию ее сущности и судьбе царя-жреца в связи с календар-
ной мифологией нарастающего и убывающего Года и воскресающего божества. Образом этой календарной мифологии оказывается, по Грейвсу, чудовищная Химера, убийство которой символизирует отказ эллинов от одного календаря (сын Медузы Пегас с копытами, по форме напоминающими луну, был конем, на котором герой Беллерофонт поднялся в небо, чтобы убить Химеру) и замену его другим календарем.
Здесь несомненно и влияние старой, но очень распространенной во второй половине XIX в. и даже в начале XX в. солярно-метеорологической теории мифа (А. Кун, В. Шварц, М. Мюллер, в России - Ф. Буслаев, А. Н. Афанасьев). Древний человек, по этой теории, возводил в миф небесные явления, связанные с движением солнца и луны, так что боги превращались в солярные, лунарные и астральные символы, в обобщение метеорологических явлений (гроза, молния, дождь, радуга, заря, бури и ветры). В конечном счете в духе солярно-метеорологической символики толковались сложные эпические сюжеты, даже такие, как, например, события Троянской войны или поход аргонавтов, строились этимологические исследования, не принимавшие в расчет строгие закономерности чередования элементов, конструирующих слово. Надо сказать, что Грейвс особенно увлекается интерпретацией имен, никак не оправданной законами языка и относящейся, собственно говоря, к ряду так называемых народных этимологии (например: Персей - Птерсей, "разрушитель", или Дафна — исконно Дафойне = "кровавая", и т.д.).
Так, гигант Алкионей - не что иное, как дух ветра сирокко, ковчег - лунный серп, плавающий в небесах. Атлант - титан 2-го дня недели, отделивший небесную твердь от земных вод. История Кеикса и Гальционы - символ рождения нового царя-жреца во время зимнего солнцестояния, после того как мать царя, Луна-богиня, переправит труп прежнего царя для погребения на остров. История Зевса и Европы -похищение Солнцем-быком жрицы Луны, кувыркание на спине быка во время игр в Кноссе - олицетворение движения планет. Образы Телиоса, Плеяд, Ориона, Гипериона - солярные и астральные символы. Убийство Лая - это ритуальная смерть солнечного царя-жреца, как и история Эномая или Агамемнона. История Эгисфа, убившего Агамемнона, не что иное, как символ нарастающего нового года. Мифы о Геракле имеют солярный характер, а Елена, Даная, Гипсипила и Гипподамия — ипостаси Луны-богини.
Для автора характерны внеисторические и вневременные аналогии (например, архангел Михаил и Прометей), отсутствие внутренней историко-генетической связи в ряде мифов, таких, как миф о Загрее (сыне Зевса и Персефоны, растерзанном титанами) и Дионисе, его поздней ипостаси (сыне Зевса и Семелы), или в сюжете о гибели жреца Лаокоона, задушенного змеями. Грейвс как бы не замечает связи между Афиной, имевшей явно зооморфное змеиное происхождение, которую орфики именовали "пестрой змеей", и морскими чудовищами, погубившими троянского жреца. А ведь в изложении Вергилия ("Энеида", песнь II) змеи, задушившие Лаокоона и его сыновей, исчезают в храме Афины.
Само определение мифа у Грейвса страдает неясностью. Миф, по Грейвсу, рождается из ритуала, мимического представления на народных празднествах. Это своеобразная словесная стенографическая запись древнего действа, запечатленная на храмовых росписях, рисунках, вазах, кубках, печатях и т.д. Собственно говоря, миф у Грейвса рождается на основе рисунка, а не рисунок создается как иллюстрация мифа. Заметим к тому же, что сам ритуал не может не корениться в реальной жизни рода. Он также результат освоения древним греком окружающего мира с позиций члена родового социума на разных исторически обусловленных ступенях его развития (материнская община, патриархат, движение от грубого фетишизма и зооморфизма к чисто анимистическим и, наконец, антропоморфным представлениям о божественной силе) или в глубинах той дородовой стихийно-жизненной основы, где не было еще различия между "я" и "не-я", между человеком и животным и где все вырастали из единой природной материи, непрестанно рождавшей и непрестанно поглощавшей свои же собственные создания. Именно эта историко-социальная обусловленность и ритуала, и мифа остается вне поля зрения Грейвса, увлеченного своей теорией, по которой изменения в институте родовых вождей - или, как их называет Грейвс, царей - были обусловлены переходом к новой календарной системе, а часто и просто зависели от нее.
Вместе с тем, видимо, автор ощущает сам какую-то неудовлетворенность в своих построениях и выдвигает тезис о мифе как сознательно зашифрованной древней истории царей и героев, т.е. прибегает к методу так называемых эвгемеристов, широко распространенному в самой античности. Примеров этому множество (заговор богов против Зевса толкуется как восстание доэллинских племен; киклопы - древние элладские кузнецы; гиганты и алоады - древние племена Македонии, собиравшиеся захватить крепости эллинов; бегство богов в Египет от Тифона указывает на бегство с островов Эгейского моря жрецов и жриц, испуганных вулканическими извержениями; в мифе о кентаврах - отзвук нарушения договора между эллинами и дикими племенами; ранение Геры, которое Геракл нанес ей стрелой с трехгранным наконечни-
ком,- это аллегория нашествия трех дорийский племен на Пелопоннес; оскопление Урана Кроносом - борьба греков с доэллинским населением, похищение Европы — набег эллинов-критян на финикиян).
Такое удивительное соединение противоположных подходов приводит к тому, что, с одной стороны, Грейвс постоянно выдвигает универсальный, внеисторический мономиф, а с другой — претендует на историческое объяснение тех мифов, которые не всегда соответствуют его ритуальг ной модели. Отсюда происходит смешение мифа и легенды, мифа и аллегории, разных исторических ступеней мифа; ряд сюжетов (по нашему мнению, достаточно поздних) он вообще отграничивает от мифа (Нарцисс и Эхо, Кефал и Прокрида, Тесей и его роль в Аттике, роль Эрифилы в судьбе семерых вождей и так называемых эпигонов, роман Геракла и Омфалы, приключения Одиссея в стране феаков) . На том основании, однако, что и в этих сюжетах все-таки можно найти элементы настоящего мифа, Грейвс считает возможным включить их в мифологический корпус. Завершается "собственно миф" (и это совершенно правильно) в период установления патриархальной общины. За пределами этой границы начинается формирование исторических легенд.
Нечеткость дефиниций и двойственный подход к мифу приводят Грейвса к тому, что он дает себе право вполне механически объяснять несоответствия в традиционных мифах с его собственной концепцией как неправильное понимание, неправильное прочтение или расшифровку нарисованных изображений или просто нарочитую путаницу у античных мифографов, называемую, по терминологии Грейвса, "иконотропией" (тем или иным "поворотом" в понимании изображения, образа, рисунка): Прометей - результат неправильного прочтения санскритского слова; в Египте путали Ориона и Сета; Химера была заменена Сфинксом; неверно прочтены сюжеты о Геракле, Тесее, Кирене, Мидасе, Эдипе, Пелее и Фетиде и т.д.
Такой несколько упрощенный подход способствует выдвижению бездоказательных аргументов, если они необходимы для концепции автора (титаны изгнаны на Британские острова, где обитают гиперборейцы; кадмейцы пришли из Малой Азии после распада империи Хеттов и принесли рассказ об оскоплении Урана; Форкий - не что иное, как божество смерти, Аид; страны, которые посетил в своем путешествии Одиссей,- различные метафоры смерти; ветры Эола - духи мертвых, а листригоны — норвежцы). Множество сюжетов объясняется через связь с Ливией или как пеласгическое прошлое, приобретающее гипертрофированные черты. В свою очередь свободное обращение с текстами приводит не только к ложным этимологиям (их еще можно частично принять как использование автором народной традиции), но и к прямым фактическим ошибкам (Протей - брат Эдофеи, в то время как он ее отец; в издании 1958 г. исправлено; Афродита Эпитимбрия вместо Эпитимбия; Аякс в одном случае сын Гесионы, хотя в действительности он сын Перибеи, в другом же месте - правильно), к путанице разных мифологических наименований (Тартара и Аида, титанов и гигантов), латинских и греческих имен (Грации вместо Хариты, Фурии вместо Эринии) или приблизительному цитированию с устаревшей нумерацией (например, цитирование Прокла и Порфирия или византийских лексикографов), а иной раз к отсутствию подтверждающих текстов (музы Гесиода - дети Земли и Воздуха). Богатая фантазия поэта зачастую увлекает Грейвса в сторону от корректных обращений с фактами. Эти последние приносятся в жертву любимым идеям автора, и он становится безоговорочно последовательным в своих приемах и аргументах. Как не вспомнить в связи с этим мрачную иронию выдающегося современного мифолога Дж. Кёрка, который назвал Р. Грейвса "блестящим, но полностью введенным в заблуждение" своей теорией.
А Грейвс действительно блестящий поэт и прозаик, который, кстати сказать, хорошо сознает гипотетичность своей работы, да к тому же выполненной одним человеком, а не группой ученых, и спокойно принимает их "дружескую критику". Его дар рассказчика дает себя знать на каждой странице. Собственно говоря, мифы, представленные читателю, - это не просто изложения, как обычно бывает в подобном жанре, не так называемый пересказ, а хорошая английская новеллистическая проза, сопровождаемая, однако, ссылками на античные тексты (и это придает ей основательную достоверность) и комментариями самого автора. Не забудем также, что ссылки по ходу действия в отдельных главах на родственные мифы как бы координируют с первого взгляда разрозненные сюжеты, внутренне их объединяют незримыми нитями; это, в конце концов, как бы исподволь, неожиданно приводит к реконструкции мифа, более крупного по масштабам, чем составляющие его сюжеты. Особую полноту книге придает, как говорилось выше, использование также сравнительной мифологии. И все это богатство фактов, свидетельствующих о необъятной эрудиции автора, рассыпано по всему его произведению.
Однако ученость не скрывает, а, наоборот, оттеняет и как бы высвечивает из тысячелетних глубин изящество и - не побоимся этого слова - прелести рассказа. Пусть читатель вспомнит о воздушном и невесомом танце на волнах богини Евриномы при рождении мира. Пусть он остановится на забавном, бурлескном повествовании о любви Афродиты и Ареса с грубым
вмешательством законного супруга Гефеста или на кратковременном романе Афродиты и Анхиса, к которому она, родив сына, потеряла всякий интерес. Юмором окрашены рассказы об Артемиде-охотнице, сцены Геры с Афродитой и Фетидой, Паном, Аполлоном и Коронидой. А как сетует Гелиос о прежних хороших временах, когда день был днем и никто не требовал, как при зачатии Геракла, превратить его в ночь! А то вдруг автор с улыбкой замечает, что у культурных народов не принято воевать зимой или что тени умерших и боги консервативны в вопросах питания, поедая асфодель. Рассказ о проделках малыша Гермеса весь искрится задорным юмором. Странствия же Одиссея настолько увлекательны, что их в изложении Гомера, оказывается, выслушивали целых двадцать четыре вечера подряд (заметим, что в поэме Гомера Одиссей рассказывает о первых трех годах странствий всего один вечер, растянувшийся на четыре песни, IX-XII).
Особый эффект вечности мифа, его присутствия в настоящем создает излюбленный Грейв- сом прием представлять читателю прошлое как только что случившееся. Достаточно Грейвсу вставить выражение "до сих пор" - и действительно поверишь, что если бы отец Мелеагра не забыл о жертвах Артемиде, то герой "до сих пор бы жил". Также где-то "до сих пор" остались следы прошлого; где-то что-то "до сих пор" показывают как чудо; или "до сих пор" Паллантиды не вступают в брак с Агниями; "до сих пор" устраиваются атлетические игры; "до сих пор" галлы почитают Алесию как мать "всех городов"; "до сих пор" соблюдается требование Зевса. Достаточно бывает поставить наречие времени "Теперь" (дубина Геракла пустила корни и "теперь" выглядит как дерево; и "теперь" приносят жертву Аяксу Оилиду), "ныне" ("ныне эта часть Галатии"), "недавно" ("недавно" император Нерон измерил Лернейское болото), "сейчас" (даже "сейчас весталки...", "сейчас это место называется Академией"), "в наше время" ("в наше время любой грек..."), "с недавних времен" (Александр Македонский "с недавних времен...") или как бы между прочим заметить "ходят слухи" ("ходят слухи", что кто-то из тельхинов еще живет в Сикионе) — и факт прошлого вторгается в нашу жизнь.
Мифологические новеллы Грейвса — и это совершенно очевидно — несут на себе отпечаток каких-то тяжелых воспоминаний, состояний и ощущений. Грейвс отрицательно относился к фрейдистскому психоанализу, но невольно кажется, что в его книге нашел место опыт человека, прошедшего войну, потерявшего после этого на многие годы сон, погруженного в кошмары проклятой памяти, которая все вбирает в себя.
В книге Грейвса, что бы он ни излагал, кипят страсти, с поразительными подробностями живописуются ужасы, текут потоки крови, герои убивают всех вокруг, но они же убивают и самих себя, страдают, мучаются, кричат от боли, тайно и беспощадно мстят, испытывая от этого законное удовлетворение (см. исполненную мрачного пафоса гибель Геракла). При сплошном, а не выборочном чтении читателя охватывает мрачный ужас, и как бы чувствуешь свою погруженность в бездны архаики, в какое-то густое кровавое месиво. Тогда-то и становится понятным, что миф — это не аллегория, не метафора, не сказка и (да простит Нас Грейвс!), не только сведение ритуального действа на словесно-изобразительную зашифрованную запись, которую к тому же можно неверно истолковать или объяснить примитивно-эвгемеристически. Нет, миф - это жуткая реальность тысячелетних бездн, миф - это живая жизнь, одна из форм осмысления мира там, где господствуют непреложные и жестокие законы дородовой стихии и родо-племенной общности. Миф имел свою историю, переходя от грубых форм и образов к прекрасным очеловеченным богам и героям. Но и в середине II тысячелетия до н.э., в эпоху расцвета героической мифологии, этот стихийный, тератоморфный мир не выпускал из своих цепких объятий судьбы олимпийских богов и великих царских династий. Герои не только уничтожали чудовищ, но и гибли сами от их проклятий, колдовских наговоров, отравленных зелий, коварных обманов. Прошлое не умирало, а входило в настоящее, каждый раз побуждая к новому противоборству.
Вечная борьба мрачных стихийных сил и надежда на возрождение и победу светлого начала - эта неизменная, заложенная в самой природе диалектика смерти и жизни, вражды и любви - пронизывают книгу прекрасного поэта и своеобразного мифотворца Роберта Грейвса.
И книга эта доставит истинное удовольствие и удовлетворение любознательному читателю, погруженному в современность, которая также создает из, казалось бы, трезвой и позитивной реальности свои собственные чудеса и мифы.