В 305 г., справив в Риме триумф, в котором была проведена плененная семья персидского царя Нарсеса, Диоклетиан исполнил то, что клятвенно обещал римскому народу 20 лет назад. 1 мая 305 г., в полном соответствии с введенным им положением о двадцатилетнем правлении августов, о коем было официально объявлено 1 апреля 285 г., Диоклетиан сложил с себя власть, принудив к этому и Максимиана. «Мужественно поступил он, ибо единственный из всех правителей после основания римского государства добровольно покинул столь высокий пост и ушел в частную жизнь. Итак, сделал он то, чего никогда не было от сотворения людей, добровольно ушел в частную жизнь. Был причислен к богам», — писал Евтропий1.
«Он хорошо понимал угрожающие опасности, и когда увидел, что сама судьба готовит внутренние бедствия и как бы крушение римского государства, он отпраздновал двадцатилетие своей власти и, будучи в добром здравии, сложил с себя заботу об управлении государством. К этому же решению он с трудом склонил и Геркулия (Максимиана), который был у власти на год меньше. И хотя люди судят об этом по-разному, и правду нам узнать невозможно, нам все же кажется, что его возвращение к частной жизни и отказ от честолюбия свидетельствует о выдающемся характере этого человека», — это слова Аврелия Виктора2.
Можно, конечно, упрекнуть Евтропия в неточности, напомнив, что в 79 г. до н.э. Луций Корнелий Сулла также добровольно сложил с
себя властные полномочия3. Сулла даже, как известно, заявил о своей готовности дать любому отчет о своей деятельности на посту диктатора... Но, думается, сопоставление с Диоклетианом здесь совершенно несправедливо по отношению к последнему. Сулла прекрасно знал, что десять тысяч освобожденных им рабов — новоявленных Корнелиев — истребят в Риме всех, кто посмеет покуситься на их отставного благо-
детеля. А к этому должно добавить сто тысяч ветеранов сулланских войн, боготворивших своего полководца и, помимо прочего, получивших земельные владения в Италии. Кроме того, Сулла действительно был смертельно болен и на своей вилле, удалившись от дел, прожил чуть более года.
Диоклетиан же действительно стал частным лицом тогда, когда мог бы по здоровью еще не один год находиться у власти, да и такого страху на римлян, как Сулла, он вовсе не нагнал... В этом смысле Диоклетиан в римской истории остается фигурой уникальной. И потому нельзя здесь не согласиться с Евтропием и Аврелием Виктором, увидевшими в добровольном отречении от власти Диоклетиана прежде всего величие его души.
После добровольного отречения от власти Диоклетиана и вынужденного — Максимиана августами, естественно, становились недавние цезари — Галерий и Констанций Хлор. Старшим августом, преемником Диоклетиана должен был стать Галерий. С ним-то предварительно и решался вопрос о будущих помощниках новоявленных августов — цезарях. В изложении Лактанция этот разговор выглядит так:
«— Следует назвать цезарями, — сказал Галерий, — таких людей, которые находились бы в моей власти, боялись бы, ничего не делали бы без моего повеления.
— Итак, кого же мы сделаем цезарями? — спросил Диоклетиан.
— Севера (будущий Флавий Север II. — И. К.).
— Этого танцора, пьяницу и пропойцу, обратившего ночь в день, а день в ночь?!
— Он достоин быть цезарем, потому что доказал свою верность воинам, и я отправил его к Максимиану Геркулию, чтобы тот облек его в пурпур.
— Пусть будет так. Кого ты предлагаешь второго?
— Этого, — сказал Галерий, показывая на Дазу, молодого полуварвара, которому он недавно приказал называться Максимином...
— Кто этот человек, которого ты мне предлагаешь?
— Мой родственник. Диоклетиан со вздохом произнес:
— Не таких ты мне даешь людей, которым можно вверить защиту государства. Я согласен. Смотри ты, которому предстоит взять управление в свои руки. Я потрудился достаточно и позаботился, чтобы под моей властью государство пребывало в сохранности. Если случится что-либо плохое, вина будет не моя»1.
Старый август был, конечно же, прав. Выбор Галерия должно признать крайне неудачным. Исходя исключительно из принципа личной
преданности, пренебрегая личными достоинствами, вернее сказать, полным их отсутствием у кандидатов в цезари, Галерий буквально провоцировал грядущую смуту в империи, тем более что не мог он не знать и при всей своей недалекости не понимать, что молодые, честолюбивые сыновья одного прежнего августа — Максенций и новоявленного Констанция Хлора — Константин, безусловно, рассчитывают на посты цезарей и, не обретя таковых из-за упорства Галерия, непременно станут бороться за императорский пурпур с помощью военной силы, благо такой опыт римским честолюбцам, приближенным к престолу, век предыдущий оставил богатейший.
То, как Лактанций описывает сцену инаугурации новых цезарей, уже не оставляет сомнений в неизбежности грядущих потрясений:
«Созывается сходка воинов, на которой старик Диоклетиан со слезами заявляет, что он немощен, хочет покоя после трудов, передает власть в более сильные руки и избирает других цезарей. Все ждут, кого он назовет. Тогда он неожиданно объявляет цезарями Севера и Максимина Дазу. Все ошеломлены... Константин, сын августа Констанция Хлора, стоит рядом, выше других. Воины переговариваются между собой, не изменено ли имя Константину, как вдруг Галерий, на виду у всех, отведя руку назад, из-за своей спины выводит Дазу, с которого уже снята обычная одежда. Все изумляются — кто он? откуда? Никто, однако, не осмеливается выразить неудовольствие, так как все пребывают в замешательстве в связи с переменой власти. Диоклетиан, сняв с себя порфиру, надевает ее на Дазу и снова становится Диоклом»1.
Мрачное предчувствие Диоклетиана в канун отречения от власти, о котором писал Аврелий Виктор, предсказание грядущих бед, сделанное самим августом в разговоре с Галерием, приводимом Лактанцием, причем здесь Диоклетиан заранее снимал с себя вину за будущие плохие события в государстве, все это представляется вполне естественным в действительной ситуации 305 г. Триумф, увенчавший победу семилетней, кстати, давности, не мог скрыть нарастающих сложностей в делах империи. «Эдикт о ценах» не достиг своей цели, приведя, в основном, к противоположным результатам, преследование христианства отнюдь не укрепило империю, даже нарушило единство действий четырех императоров, поскольку Констанций Хлор явно саботировал его в своих провинциях. Наконец, Диоклетиан не мог не предчувствовать, что одно из важнейших его детищ в плане политическом, несомненно, важнейшее и любимое детище тетрархия может успешно существовать и действовать при одном-единственном условии: если ее возглавляет Диоклетиан. Увы, трагическое противоречие « между идеальным государственным
устройством и жалким несовершенством человека»1 существовало во все времена и просто образцово проявилось после 1 мая 305 г.
Любимец Галерия Флавий Север II в апреле 307 г. был вынужден покончить жизнь самоубийством, трагически закончил жизнь — то ли отравление, то ли самоубийство — другой его избранник — Максимин Даза в 313 г. Зато Константин и Максенций, коими Галерий пренебрег, довольно быстро провозгласили себя цезарями (306 г.), а через год были уже августами. Старик Максимиан, вопреки предостережениям Диоклетиана, вздумал вернуться к власти... В итоге в 307 г. в империи оказалось пять единовременных августов — Галерий на Востоке, на Западе — Флавий Север, Максенций, Максимиан и Константин. Старшинство Галерия было совершенно формальным, и сам он выглядел жалкой пародией на своего славного предшественника Диоклетиана.
Разгоревшаяся между новоявленными августами междоусобная война длилась до 324 г., когда, наконец, сокрушив Лициния (последний выдвиженец Галерия, стал цезарем на Востоке в 308 г.), Константин вновь объединил империю. Справедливо полагая важнейшей причиной многолетней смуты (306-324 гг.) крайне неудачную систему тетрархии, Константин не стал ее восстанавливать, ограничившись лишь возведением в сан цезарей своих сыновей Константина, Константа и Констанция. Август может быть только один.
Трагически сложилась судьба обоих августов предшествующего правления. При этом особого внимания достойно то обстоятельство, что при диаметрально противоположном поведении Максимиан и Диоклетиан пришли к сходному концу.
Геркулий Максимиан, вновь провозгласив себя августом в 307 г., попытался отнять власть в Риме у своего сына Максенция, но в деле этом отнюдь не преуспел и вынужден был покинуть и Рим, и Италию. Тогда он направился в Далмацию к Диоклетиану, где в своем дворце близ Салоны (Сплита) и проживал недавний властитель империи. Максимиан, заручившись поддержкой Галерия, возможно, осознавшего свою явную слабость в роли старшего августа, обратился к Диоклетиану с просьбой вернуться к власти. Ответ Диоклетиана, прославивший его никак не менее, чем преобразование Принципата в Доминат, привел Аврелий Виктор в своих «Извлечениях о жизни и нравах римских императоров»: «Когда Геркулий и Галерий звали его (Диоклетиана) вернуться к власти, он, точно отстраняясь от какой-то чумы, ответил им: "О, если бы вы могли посмотреть на выращенные
моими руками в Салоне овощи, вы бы сказали, что (мне) этого никогда не следовало бы делать"»1.
В 308 г. Максимиан был вынужден вновь сложить с себя полномочия августа, кои он так неудачно пытался вернуть. Теперь он нашел приют у Константина. Однако неугомонность, терзавшая Максимиана, похоже, больше старческих недугов, толкнула его на попытку отобрать власть у Константина, бывшего к тому же его зятем. Тот безжалостно подавил мятеж тестя. Максимиан либо покончил с собой, либо был убит воинами Константина, овладевшими в 310 г. его последним оплотом — Массилией (совр. Марсель).
Пока был жив Галерий, Диоклетиан благополучно жил в Салоне, а его жена и дочь — в Никомедии. Валерия, дочь Приски и Диоклетиана, с 293 г. была женою Галерия. Однако, когда весной 311 г. Галерий скончался, Приска и Валерия оказались во власти Макси-мина Дазы, того самого молодого полуварвара, на которого шесть лет назад Диоклетиан лично возложил императорскую порфиру. Даза, завороженный красотой и богатством Валерии, оставил свою жену и потребовал от дочери Диоклетиана вступления в брак, но она гордо отказала ему. Тогда Максимин Даза велел конфисковать имущество вдовы Галерия, подверг истязаниям близких ей людей, а саму ее вместе с матерью приказал взять под стражу.
Валерию, Приску и Кандидиана — незаконного сына Галерия, усыновленного Валерией, — держали под стражей в какой-то сирийской деревушке (Максимиан Даза правил в Египте и Сирии). Диоклетиан просил напрасно облагодетельствованного им варвара вернуть ему жену и дочь, но просьба его осталась без внимания. Это означало, что с утратой политической власти Диоклетиан не мог рассчитывать хотя бы на сохранение нравственного авторитета. Теперь у стареющего отставного императора не могло остаться иллюзий, как на самом деле к нему относятся те, кого он сам привел к высшей власти.
Впрочем, собственные судьбы неблагодарных его преемников также были трагичны. В августе 313 г. разгромленный Лицинием. Максимин Даза то ли сам покончил с собой, то ли был убит. Владыкой Востока стал Лициний. При нем Валерия, Приска и Кандидиан оказались вновь в Никомедии, где поначалу Лициний принял мать и дочь Диоклетиана так, как должно было принимать людей высочайшего сана. Вскоре, однако, заподозрив ни в чем не повинного Кандидиана в императорских амбициях (если даже тот и не имел амбиций, то само его происхождение давало право мнительному Лицинию предполагать таковые — каждый ведь по себе об окружающих судит), Лициний велел его убить.
Валерия и Приска бежали из ставшей для них смертельно опасной Никомедии и почти пятнадцать месяцев странствовали, переодевшись простолюдинками, но скрыться от людей Лициния им, к несчастью, не удалось. В Фессалонике они были схвачены и обезглавлены, а тела их выброшены в море.
Сам Диоклетиан не дожил до страшного конца жены и дочери. Его жизнь трагически завершилась несколько ранее. Константин и Лициний, сокрушив своих последних соперников (Константин Максенция на Западе, а Лициний Максимиана Дазу на Востоке), стали соправителями Римской империи. Один лишь Диоклетиан, пусть и смирно живший в Салоне, все-таки оставался для победоносных августов назойливой тенью прошлого. Лициний лично был Диоклетиану обязан — его в 308 г. цезарем назначил Галерий уже после отречения старого августа, но по его совету. Этого благодеяния Лициний, похоже, и не мог простить. Константин же наверняка не мог простить Диоклетиану того, что тот в 305 г. не сделал его цезарем при Констанции Хлоре, а возвеличил никчемных Севера и Дазу.
Поначалу Константин и Лициний решили выманить Диоклетиана из его убежища внешне радушным приглашением в Медиолан на свадебный пир — соправители решили породниться, и сводная сестра Константина Флавия Юлия Констанция выходила замуж за Лициния.
Диоклетиан вежливо отказался, сославшись на то, что из-за старости не имеет сил участвовать в празднестве, за что и приносил обоим императорам свои извинения. Тут же немедленно и выяснилось, что же на самом деле скрывалось за приглашением Диоклетиана в Медиолан на свадебный пир. Константин и Лициний направили старому августу (ему уже исполнилось 68 лет) угрожающее письмо, в котором обвиняли Диоклетиана, что тот ранее благоволил к Максенцию, а затем к Максимину Дазе. Это, думается, была заведомая ложь. Диоклетиан подчеркнуто сторонился политики уже 8 лет. С самого своего отречения он не дал ни малейшего повода усомниться в искренности своего ухода в частную жизнь. Да и как он мог быть покровителем Максимина Дазы, если тот так относился к его жене и дочери? Хамское пренебрежение Дазы к смиренной просьбе Диоклетиана отпустить Валерию и Приску в Салону лучше всего характеризует истинные их отношения. Таковые, очевидно, не волновали Константина с Лицинием. Они искали повод для расправы. И нашли его. Диоклетиан все понял. «Как стало достаточно (всем) известно, он покончил с жизнью добровольно из чувства страха... Подозревая, что ему готовится позорная насильственная смерть, он, как говорят, принял яд»1.
Что оставила эпоха Диоклетиана потомкам? Надо сказать, что сам император делал все возможное, чтобы память о его царствовании не угасала. «Наступило время мира в империи. Четыре государя спокойно распоряжались делами из своих четырех столиц: Никомедии, Медиолана, Сирмиума и Аугусты Треверов. Резиденции эти в короткое время укрепились и дворцами, и цирками, и колоннадами»1. Возможно, памятуя о знаменитых словах Августа, гордившегося тем, что принял он Рим кирпичным, а оставил мраморным, Диоклетиан стремился оставить после себя как можно больше монументальных сооружений. По словам Лактанция, ему была присуща « некая безграничная страсть к строительству, ложившаяся немалой тяжестью на провинции, так как с них он требовал всех рабочих, ремесленников и телеги — все то, что необходимо для возведения зданий. Здесь строились базилики, цирк, монетный двор, там — арсенал, дворцы для жены и дочери. Внезапно значительная часть горожан принуждена сняться со своих мест: все переселяются с женами и детьми, как будто город захвачен врагами. А когда эти здания построены за счет разорения провинций, то он заявляет, что они не так построены и пусть они будут построены иначе. Все должно быть разрушено и изменено. Так он постоянно безумствовал, стремясь уподобить Никомедию Риму»2.
Эпоха «солдатских императоров», военный кризис Римской империи в III в. неблагоприятно отразились на развитии римской архитектуры. За пятьдесят кризисных лет в провинциях угасло монументальное строительство, сократилось оно и в самом Риме. Это отразилось и на качестве подготовки архитекторов и высококвалифицированных мастеров. Известно, что когда при Диоклетиане, главным образом, в столице и других крупных городах монументальное строительство было возрождено, то явственно ощущался недостаток архитекторов, квалифицированных строителей, ремесленников. Константину Великому пришлось даже учредить специальные государственные стипендии на их подготовку3.
В то же время незадолго до начала правления Диоклетиана, в правление Аврелиана (270-275 гг.) и Проба (276-282 гг.) столица империи Рим последний раз в своей древней истории, ввиду того, что даже она не могла теперь чувствовать себя в безопасности от внешних врагов, получила новые крепостные стены. Рим был обведен длинной и прочной кирпичной стеной с зубцами и башнями, красивыми и массивными воротами, некоторые из которых целы и ныне. Длина стены — около
18 километров, высота — 15 метров, толщина — 4,3 метра. Стена была снабжена 383 башнями и 17 воротами. Впервые за всю историю города Рима в его крепостную черту помимо семи исторических холмов — Авентина, Виминала, Квиринала, Капитолия, Палатина, Целия и Эсквилина, расположенных на левом берегу Тибра, был включен и холм Яникул на правом берегу реки. Он стал сильнейшим бастионом, прикрывавшим переправу через Тибр.
Эта стена, традиционно именуемая «стеной Аврелиана» по имени императора, ее заложившего, стала последней великой стройкой Римской империи.
Никомедию уподобить Риму не удалось, да и главная гордость императорской резиденции — великолепный дворец — стала объектом загадочных поджогов, дававших повод к гонению на христиан. Но и древнюю столицу Диоклетиан не оставил своим вниманием. Там были сооружены грандиозные термы, превзошедшие размерами (380x370 м) и великолепием прославленные термы Каракаллы. Строительство их заняло 8 лет (298-306 гг.). Питаясь водой от акведука Марция, они единовременно вмещали 3000 человек — термы Каракаллы только 1600 человек. Расположение основных помещений повторяло композицию терм Каракаллы, на продольной оси располагались кальдарий (жаркая баня), тепидарий (теплая баня), парадная базилика (перестроена Микеланджело в церковь) и большой бассейн фригидария (прохладная баня). Архитектура громадных, лишенных теперь облицовки и украшений терм Диоклетиана исполнена трагической мощи1. Площадь, которую занимали термы Диоклетиана, самые громадные и роскошные из всех известных нам терм императорского Рима, была столь велика, что ныне на их месте и отчасти в их стенах располагаются большой собор Св. Марии с Ангелами, две городские площади, монастырь и Национальный музей города Рима.
Грандиозным сооружением был дворец Диоклетиана в Салоне (совр. Сплит в Хорватии), где император и провел свои последние годы. Недалеко от Салоны в г. Пуле на Адриатике до сих пор сохранились величественные остатки амфитеатра, триумфальных ворот и нескольких храмов времени правления Диоклетиана. В самом Салоне император построил громадный дворец в виде укрепленного постоянного лагеря. Военное происхождение главного августа, его опора на армию, военно-бюрократический характер власти сказались и на архитектурных пристрастиях.
Дворец был 600 футов длиной и 500 футов шириною. Стены с трех сторон были снабжены массивными башнями с бойницами. Две поперечные улицы делили этот лагерь на четыре квартала. Два задних
квартала — помещение дворцовой гвардии. Два передних — храмы, площади и собственно императорский дворец были обращены к заливу. Как пишет Г. И. Соколов, «во всем облике этого комплекса, в неприступности ограды, мощности башен, четкости планировки выступили черты нового художественного осмысления архитектурного образа — обнаженность и резкость форм, свойственные поздней античности. В верхних частях башен имелись окна, а стены со стороны моря, куда выходил дворец, завершались арочными пролетами, смягчавшими суровый характер сооружения».
Колоннада и арочные перекрытия перистиля вели к императорским покоям и служили продолжением главной улицы в южной части дворца. Богато был декорирован перекрытый полуциркулярным сводом храм Юпитера, ориентированный входом на восток и представляющий собою простиль на высоком цоколе с подземной криптой. Для строительства применялись белый камень, кирпич, гипс, проконесский цветной мрамор. Грубые поверхности покрывались мозаиками, штукатуркой, мраморными плитками. Использовались приемы, распространявшиеся позднее в архитектуре византийской: кладка стен, сочетавшая камень и кирпич, а при возведении купольных конструкций веерообразная укладка кирпича. Строители стремились придать великолепие зданиям дворца. Однако мастерство декора в годы Позднего Рима угасало...1
В то же время эпоха Диоклетиана в римской архитектуре резко усилила тяготение к крупным планам и купольным перекрытиям. В Фессалониках, бывших резиденцией цезаря Галерия, велось по примеру, данному Диоклетианом в Никомедии, бурное строительство, где купольная архитектура получила немалое развитие. Так, купол большой залы ротонды в Фессалониках имел диаметр 24,15 м. Триумфальная арка с изображением тетрархов — Диоклетиана, Максимиана, Галерия и Констанция Хлора, воздвигнутая в честь победы над персами, сильно отличалась от римских. В основе ее лежал четкий четырехфасадный план, близкий плану римской арки Януса, но центральное пространство арки тетрархов перекрывалось купольным сводом, а не крестовым2.
Этому новому стилю суждено было не только пережить Западный Рим, но и получить свое наивысшее развитие уже в Византии.
Археологические раскопки на Сицилии после II Мировой войны позволили обнаружить один из интереснейших памятников римской архитектуры и искусства времени правления Диоклетиана. В 1950 г. в центральной малонаселенной части Сицилии, близ деревушки Пьяцца
Армерина, были открыты и раскопаны развалины огромного роскошного дворцового комплекса. Это оказались руины загородной резиденции соправителя Диоклетиана Максимиана. Стены громадных дворцовых помещений сохранились плохо, но мозаичные полы в большей части зал дошли до нашего времени почти без повреждений. Наиболее интересны мозаичные картины, изображающие охоту. На одной из них дан, как предполагают исследователи, портрет самого Максимиана. Не говоря о замечательном мастерстве художников в изображении пейзажа и животных, для историков ценно воспроизведение одежды и вооружения охотников и наблюдающего за охотой их господина1.
Оставил архитектурную память о себе и младший соправитель Максимиана Констанций Хлор. В Париже в Латинском квартале на бульваре Сен Мишель близ славной Сорбонны сохранились остатки помещений дворца, построенного в конце III в. для Констанция Хлора в его резиденции в Паризиях (Лютеция Паризиев — современный Париж). До настоящего времени уцелело два помещения дворцовых терм — фригидарий (холодная баня) и тепидарий (теплая баня). Поскольку от дворца не сохранилось больше ничего, здание сейчас носит странное название — дворец Терм2.
К сожалению, не сохранился тронный зал дворца Констанция Хлора, где в 360 г. был провозглашен августом знаменитый Юлиан Отступник, последний римский император, бросивший вызов христианству.
В 1485-90 гг. уцелевшие залы терм были включены в Отель Клюни — парижскую резиденцию настоятелей бенедектинского аббатства Клюни. В настоящее время в Отеле Клюни находится Музей средневекового искусства3.
«Необходимо подчеркнуть, что в отличие от литературы и теологии эпохи поздней Римской империи, которые не вызывают нынче повышенного интереса, искусство этого периода оценено современниками очень высоко, а его история является предметом открытых дискуссий. В скульптуре и живописи классический реализм уступил место формалистическому подходу, для которого равновесие и стиль более важны, чем правдоподобие, а смелое использование ярких красок предпочтительнее утонченных цветов и оттенков. В архитектуре довольно строгим правилам классических течений, которые уже в некоторой степени были разрушены стилем барокко, ставшим популярным во II веке, пришли на смену дуги и закрученные формы, а скульптурные изваяния сменились изображениями, навеянными
образами иконографии и выполненными главным образом в виде мраморной облицовки и мозаики»1.
С эпохи Диоклетиана начинает угасать римская скульптура. По мнению немецкого антиковеда Г. Хафнера, это в первую очередь связано с тем, что «даже властители потеряли свою индивидуальность, они стали символами власти»2. Нивелирующий все и вся режим Домината отразился в первую очередь на искусстве. Наиболее ярко это проявлялось на примере памятников тетрархам, которые по повелению Диоклетиана устанавливались по всей империи. До нашего времени дошло только два из них: один находится в Риме в библиотеке Ватикана, другой в Венеции, где его использовали для украшения фронтальной части собора св. Марка (в 1204 г. венецианцы вывезли его из Константинополя).
Изображения тетрархов совершенно лишены выраженных индивидуальных черт. «Тетрархи всячески демонстрировали "полное согласие", поэтому изображение их одинаковой одежды на памятниках, то, что они стояли, обнявшись, было направлено на подчеркивание гармонии их взглядов, на то, что они являются лишь олицетворением гармонии их взглядов, на то, что они являются лишь олицетворением власти... Грубые черты фигур, их подчеркнутое внешнее сходство свидетельствует о небольшом интересе к художественной форме. Эти кукольные фигуры нельзя считать портретами»3.
Скульптуры, находящиеся в Венеции, выполнены более искусно, нежели те, что сохранились в Риме. Но и там «невозможно индивидуально различить ни одного из изображенных и соответственно назвать их»4.
Скульптурный портрет самого Диоклетиана сохранился до настоящего времени. Бюст, изображающий основателя Домината, находится ныне в экспозиции Национального музея в Стамбуле. Он изображает немолодого человека с бородой, правильными чертами лица, с уверенным, не без суровости, взглядом. Мало похож на него другой скульптурный портрет великого реформатора, хранящийся в Латеранском музее в Риме. Этот мраморный бюст изображает безбородого человека с короткой прической — облик, более типичный для республиканского, нежели для позднего Рима. Рот несколько необычно искривлен справа налево, что придает лицу своеобразное ироническое выражение. Взгляд же устремлен ввысь, как бы поверх голов зрителей.
Впрочем, на монетах Диоклетиан изображен ближе к тому облику, каковой являет собою стамбульский, а не латеранский бюст. На монетах Диоклетиан — человек с аккуратной короткой прической и аккуратно же постриженной, но окладистой бородой и усами.
В любом случае, все эти изображения передают облик человека достойного, незаурядного. Диоклетиан, собственно, таковым и был.
Новое направление в римском портрете, непосредственно связанное с эпохой Диоклетиана, ярко воплотилось в знаменитой гемме — парном портрете Диоклетиана и Максимиана, хранящейся в Вашингтоне. Выполненная на халцедоне камея также воплощала важнейшую тему эпохи — «согласие августов». Изображение августов-соправителей Диоклетиана и Максимиана сопровождалось их именами, вырезанными на золотой оправе камня.
«В экспрессивных и лаконичных портретах подчеркнуты сила, мощь, энергия, славно гарантирующие солидность и устойчивость политического режима. Это подчеркивание мощи в ущерб другим чертам сложного реального образа человека приводит в портретах IV века к полной иератической застылости и абстракции. В реальном противоречивом характере отбираются лишь те черты, которые должны были прокламировать неустрашимую смелость, сверхчеловеческую силу, мудрость и боговдохновленность правителя. Так убедительные человеческие характеристики сменяются абстрактными и символическими портретами — иконами», — пишет о камее, изображающей Диоклетиана и Максимиана, крупнейший специалист по геммам античного мира О. Я. Неверов1.
А ведь в предшествующую правлению Диоклетиана эпоху «солдатских императоров» римский скульптурный портрет — высший этап развития античного портрета — переживал величайший расцвет. Мастера III века были способны на сложнейшие психологические портретные характеристики, с замечательной точностью передающие индивидуальные особенности изображаемых личностей2. Так эпоха Диоклетиана открыла новую страницу в истории античного искусства. Не лучшую.
Если говорить о развитии культуры духовной, то здесь, разумеется, эпоха Диоклетиана никак не выглядит блистательной. Это не только не «золотой век» эпохи Августа или «серебряный век» эпохи Антонинов (96-193 гг.), но даже не время Северов. Из сколь-либо известных произведений позднеантичной литературы ко времени Диоклетиана относительно уверенно можно отнести только роман «Эфиопика» Гелиодора, происходившего из г. Эмессы в Финикии. Великие хри-
стианские писатели Евсевий и Лактанций жили во время Диоклетиана и весьма подробно описали его, но уже после ухода от власти. Из деятелей христианства, живших в эпоху Диоклетиана можно также назвать Ариобия (ок. 253/260 — ок. 327 гг.), автора известного труда «Против язычников» (предположительно до 311 г.1, возможно, еще в царствование Диоклетиана в ответ на его репрессии).
Современниками Диоклетиана были епископ Кордовский Осий (256-356 гг.), ставший впоследствии специальным посланником Константина Великого в Александрии для умиротворения арианской ереси, а также сам знаменитый основатель крупнейшей христианской ереси Арий (ок. 260-336 гг.)2.
С правлением Диоклетиана совпала молодость знаменитого Гая Мария Викторина Афра (ок. 280 — ок. 363 гг.), выдающегося античного ритора, перешедшего на старости лет (около 355 г.) в христианство и давшего первый образец латинского синтеза неоплатонизма с христианством. Викторин — первый философ западного христианства. Правда, в эпоху Диоклетиана он был молодым язычником и занимал, глубоко изучая античные науки, явно антихристианские позиции.
Ко времени Диоклетиана относятся сочинения Ямвлиха «О мистериях» и изложение учения Пифагора.
Ямвлих (240/245 — ок. 325) был представителем сирийского неоплатонизма. В своей философской теории он пытался сформулировать два важных открытия. Во-первых, Ямвлих внес ясность в учение о первоединстве (на эту тему до него писали Плотин и Порфирий). Он впервые различил непознаваемое и познаваемое в первоединстве при помощи специальной диалектики, для чего он привлек старинное учение о диалектике пифагорейцев и Платона. Во-вторых, в своей теоретической философии Ямвлих поставил проблему Ума. Ямвлих внес в Ум саму категорию жизни, так что Ум у него, с одной стороны, есть участвуемое бытие, а с другой стороны, это участвующая в умственном предмете умственная лее жизнь3.
К наиболее известным писателям и мыслителям эпохи диоклетианова царствования относится Порфирий из г. Тира в Финикии (232-304 гг.). Порфирий был философ-неоплатоник, подобно своему учителю Плотину (204-270 гг.). Учение учителя Порфирия традиционно считается «лебединой песней греческой философии», концом античного миросозерцания, предвестником средневековой схоластики4. Сам Порфирий не был оригинальным мыслителем, а
скорее популяризатором взглядов Плотина. Как писатель Порфирий весьма плодовит. Его перу принадлежат: «Жизнеописание Плотина», «Жизнеописание Пифагора», «Основы учения о мыслимом», «О воздержании от мясной пищи», «О пещере нимф в Одиссее» и ряд других сочинений. Наиболее же значительным произведением Порфирия, как раз созвучным последним годам правления Диоклетиана, ознаменованным великим гонением на христианскую церковь, стал трактат «Против христиан». Очевидно, очень убедительный, ибо в 435 г. по повелению восточноримского императора Феодосия II это сочинение Порфирия было предано огню. Данное событие можно причислить к первым проявлениям средневековой нетерпимости к языческому наследию античности. В целом же, по справедливому замечанию А. Г. Бокщанина, «временная стабилизация государственной и общественной системы в IV в. (созданная Диоклетианом система Домината. — И. К.) создала благоприятные условия для последней вспышки античной культуры »1.
К последнему подъему античную культуру стимулировало усиливающееся христианство. Под влиянием такого опасного соперничества античная литература мобилизует все свои силы и переживает кратковременный, но и последний подъем. Диоклетиан создал для него политические условия, но нивелирующая великую индивидуальность идеология Домината, неудача гонений на христиан, немало способствовавшая усилению Церкви и занятию ею первенствующего положения в Риме IV в., обрекали античную культуру лишь на борьбу за свое сохранение, в которой она уже не могла победить.
Эволюция государственного сознания утверждающегося Домината, в центре которой окончательно занял место «Dominus et Deus», неизбежно вдохновляют религиозное движение греко-римского мира в сторону монотеизма. «Все главные духовные и умственные течения эпохи — провозглашают Единое Начало, Одного Высшего Небесного Бога»2.
Судьбы государственных преобразований Диоклетиана противоречивы. Не оправдала себя система тетрархии, рухнувшая после его ухода от власти, потерпели крах гонения на христиан, явно неудачным оказался Эдикт о ценах.
В то же время многим реформам Диоклетиана была уготована долгая, многовековая жизнь. Система налогообложения, введенная им, благополучно пережила Римскую империю и многие столетия сохранялась в преемнице Рима — Византии. Само государственное устройство Поздней Империи стало основой государственного устрой-
ства Византийской империи и во многом просуществовало до самого конца Второго Рима, пережив своего создателя на одиннадцать с половиною столетий. Во всяком случае, вплоть до VII в., когда в Византии складывается фемный строй, когда вновь в одних руках в провинциях сосредотачивается военная и гражданская власть (стратиги), а основой формирования войска становится местное население (стратиоты), военно-политическая система Диоклетиана существовала без особо радикальных изменений.
Едва ли верно хронологически ограничивать исторические последствия реформ Диоклетиана, создавших политическую систему Домината, концом Западной Римской империи — 476 г.1 Преобразования Диоклетиана куда более успешно прижились как раз в Восточной Римской империи — Византии, где продолжали быть важнейшим фактором ее развития в политической, социальной и экономической сферах еще многие и многие столетия.
Какой еще реформатор в мировой истории может похвалиться такой долговременностью своих преобразований?
Кстати, и перенос Диоклетианом императорской резиденции на Восток оказался весьма дальновидным. Это позволило Восточно-Римской империи спокойно пережить потерю Запада, ставшего угасающей периферией Pax Romana, Восток же и сохранил на тысячелетие вперед имя Вечного Города. Византия, условно так именуемая в исторической литературе, до последнего дня своего сохраняла название Римской державы, пусть и возобладал в ней греческий язык.
К самому Диоклетиану как преобразователю подходят характеристики и новатора, и консерватора. Ведь по его замыслу, что достаточно очевидно, новая система вводилась для того, чтобы восстановить и укрепить мощь явно одряхлевшей Римской империи. Религиозная политика Диоклетиана — наиболее яркое свидетельство его консерватизма. Однако, что и естественно, наиболее живучими оказались его новаторские меры. Самыми же долговечными оказались преобразования Диоклетиана в социально-экономической жизни империи. Диоклетиан внес большой вклад в дело становления и укрепления системы, при которой корпорации, объединявшие людей по роду занятий, становились наследственными. Он же прикрепил сельское население к земле. Корпоративность, прикрепление к земле — это, как известно, основные черты цивилизации средневековой Европы.
Поэтому правление Диоклетиана и должно считаться закатом античного мира и одновременно эпохой, когда забрезжила заря Средневековья.