Греческому слову mysterion в латыни соответствует прежде всего sacramentum, а если речь идет о менее важных обрядах — sacramentalia. У эллинов было множество таких обрядов для молодежи.
Рождение младенца род подкреплял на седьмой день — наречением имени. Накануне ночью женщины танцевали только перед матерью и младенцем. Этим обрядом они призывали Мойр, богинь судьбы, принять маленького человека под покровительство101. Танец обеспечивал ребенку гармоничные отношения с небесами. Наречение имени вводило малыша в его ближайшее земное окружение. Ребенок получал право на жизнь; до тех пор он мог стать добычей смерти, и никого бы это не тронуло.
Трехлетним мальчикам в первый день Праздника цветения впервые стригли волосы, происходило это в Аграх. Там же на второй день праздника сам ребенок совершал обряд опрокидывания стола. Рано утром он вместе с остальными членами семьи наблюдал, как от моря шествует Дионис, направляясь к маленькому храму на Болотах, что рядом с Аграми. Теперь на низком столике-треножнике ему показывали основные формы мира вкупе с субстанциями, через которые бог являет себя людям. Ребенок узнавал предметы и их имена: шар, треугольная пирамида, кубики, шерстяные лоскутья, яблоки, медовые лепешки и кувшинчик с вином; в этот второй праздничный день все взрослые ходили с такими кувшинчиками, почему этот день и звался "днем кувшинов", а наутро в семейных домах как бы гостили умершие родственники, ибо кувшинчик был также надгробным символом — из него совершали возлияния на могиле. Что же до упомянутого столика, то его нарочно ставили так, чтобы ребенок, выслушав объяснения, легко мог его опрокинуть. Родня тотчас поднимала испуганный крик насчет пролитого вина — ведь это кровь только что вернувшегося домой бога. Нынче эту кровь пролил ребенок, а некогда вот точно так же его в образе тель-
ца разорвали титаны, предки рода людского. Если Дионис усмотрит в этом инциденте продолжение давнего злодеяния, он наверняка разгневается на всю семью. Значит, надо поскорее убраться подальше отсюда — и незадачливого проказника тащили прочь. Огорченное семейство возвращалось домой, а там ребенок находил маленькую копию той колесницы-корабля, на которой поутру ехал бог. Стало быть, по дороге через город Дионис оставил для мальчика подарок, а это означает, что, невзирая на скверное происшествие, он все-таки милостив и к ребенку, и к его семье. Осенью того же года по ходатайству отца мальчика заносили в список граждан.
Девятилетние мальчики принимали третье посвящение. Обряд этот изображен на шкатулке слоновой кости, которая была сделана в IV или V веке от Р.Х. и ныне хранится в Болонье: обнаженный мальчик сидит на маленьком алтаре; перед ним преклоняет колена женщина с зеркалом, вероятно Гера. Но мальчик в зеркало не глядит; воздев руки, он оборачивается к двум вооруженным юношам, танцующим вокруг алтаря102.
К той же эпохе, что и шкатулка, относится Песнь в честь св. епископа Киприана Антиохийского, которую сложила во время долгой ссылки в Иерусалиме (441—460) императрица Евдокия. И она сама, и ее святой были родом из Афин. Зная, что в детстве Киприан был язычником, Евдокия вкладывает в его уста фразу: "В десять лет я взмахивал факелом Деметры и на плечи мои давило бремя Белых страстей Коры"103. Факел Деметры — свидетельство тому, что он был мальчиком-посвященным в Элевсиниях либо в более поздних приватных таинствах, или теургиях. Под "Белыми страстями Коры" подразумеваются белые как мел титаны, разорвавшие тельца, которым был сын Персефоны, первый Дионис. Белыми как мел и нагими выступали в культе лишь титаны да мертвые. Поэты Еврипид и Нонн связывают этих Белых еще и с Пенфеем, царем-"печальником", которого, приняв за зверя, разорвала в клочья собственная мать-менада, когда
он запретил ей служить богу. Оба поэта называют Пенфея "титан, с опозданьем рожденный"104. А вот сиракузец Феокрит считал, что Пенфей похож на девятилетнего* мальчика105. Итак, на шкатулке слоновой кости изображен мальчик, сидящий на алтаре бога Диониса, который оберегает его от титанов, а они угрожают ему — с помощью зеркала — собственным его телесным обликом. Танцующие Диоскуры помогают "спасителю Дионису", чтобы мальчик не соблазнился данностью, тем, что он якобы есть, а обратился к более высокому, явленному в танце, ведь он может достигнуть этого.
Посвящение происходило так: в закрытом помещении женщины — Эринии или "разгневанные" богини судьбы — преследуют мальчика, "виновного" в любви к своему титанову телу. Они срывают с него одежду и гоняются за ним, награждая тумаками и забрасывая известкой и клейстером, пока белый титанчик не спасается на алтаре. Там он находит покой в созерцании куретов. Это семнадцатилетние юноши, которые танцуют в вооружении и своим танцем изгоняют Эриний.
История юного Нарцисса — купаясь в озере, он влюбился в собственное отражение и утонул, не в силах от него оторваться, — иллюстрирует то же испытание. Диоскуры должны были бы спасти и его и сделали бы это, если бы он принял следующее посвящение.
Девятилетние девочки обретали душевную самостоятельность, поступая в услужение к богине. Когда Агамемнон собрался вести греков в Трою, но флот без попутного ветра застрял в беотийской Авлиде (так их наказала повелительница ветров Артемида), царь пожертвовал богине свою дочь Ифигению. Артемида перенесла девушку — как собственную ипостась — в свой храм в Тавриде. Когда спустя многие годы Орест вернул свою сестру Ифигению домой, они взяли с собой статую богини и поместили ее в самостоятельном тогда городке Бравроне на вос-
точном побережье Аттики. Поэтому афиняне, по возможности, возили девочек в Браврон или хотя бы в ближайший храм Артемиды, чтобы принести их в жертву богине на манер новых Ифигений, и они в буром медвежьем платье — медведица считалась древнейшей ипостасью богини — служили владычице. Таково было первое испытание девочек за пределами родительского дома. Маленьких бурых служительниц звали "медвежатами" — Арктос, или по-латыни, Урсула. Там девочки оставались до юношеских инициаций в двенадцати- или тринадцатилетнем возрасте.
Согласно возрастным этапам дети в течение девяти лет принимали три культовых посвящения, точно так же и юноши и девушки между тринадцатью и восемнадцатью годами трижды проходили посвящения. Посвящения для достигших зрелости девушек изображены на картинах главного зала Виллы мистерий близ Помпей (I век от Р.Х.). Дом был защищен от незваных пришельцев широким рвом. Пепел от извержения Везувия в 79 году заполнил все комнаты и тем сохранил картины. О соответствующих посвящениях для юношей рассказывает греческий роман "Дафнис и Хлоя" римлянина Лонга, который написал свое небольшое произведение сто лет спустя. Он иносказательно повествует как о посвящениях юношей, так и о посвящениях девушек, что позволяет лучше понять помпейские картины.
Большой зал виллы имеет форму прямоугольника размером 4 х 8 м. Главная дверь находится посредине одной из торцевых стен, небольшая дверца есть и справа, в длинной стене. На красном фоне стен изображено в натуральную величину в общей сложности двадцать девять фигур (нередко это одни и те же персонажи, только занятые разными делами). Действие развивается слева направо. Картина напротив двери как бы подводит итог и могла бы существовать сама по себе: Дионис полулежа приник головой к женщине, сидящей в
центре. Верхняя часть этой главной фигуры — единственное, что пострадало от времени. Возможно, перед нами Ариадна, "высокосвященная", а этот эпитет принадлежал древнейшей Афродите, которую впоследствии толковали как Персефону.
Начав с небольшого участка стены слева от главного входа, мы следуем за только что вошедшей, полузакутанной в покрывало девушкой в возрасте между тринадцатью и шестнадцатью годами. Очередная картина, уже на левой стене, показывает эту девушку без покрывала. Она слушает восьми-десятилетнего нагого мальчика, который под присмотром пожилой женщины читает свиток, вероятно правила предстоящего обряда.
Лонг начинает свой роман так: мальчик Дафнис и девочка Хлоя младенцами были оставлены в пещере нимф на острове Лесбос. Пастухи нашли их и воспитали как собственных детей. Настоящие родители, скорей всего, были свободными гражданами, причем богатыми, так как рядом с мальчиком лежали пурпурное покрывало, золотая застежка и ножичек с рукояткой слоновой кости, а рядом с девочкой — золотые украшения. Установленье происхождения детей и образует основной мотив романа.
Когда Дафнису исполнилось пятнадцать, а Хлое — тринадцать, названые родители определили их в пастухи. Хлоя пасла овец на равнинных приречных лугах, Дафнис — коз на холмах в глубине острова. При этом мальчик так дивно играл на свирели, что один старый пастух вызвался научить его играть и на большой сиринге, или Пановой флейте. Но сиринги под рукой не оказалось. Тогда сынок этого старика, по имени Титир — на тамошнем наречии так называли сатира, — быстро, словно олень, побежал за большою флейтой, легкости ради сбросив рубашку — то есть видом он был весьма похож на мальчика-чтеца из Виллы мистерий. Скоро Дафнис в совершенстве овладел игрою на сиринге, и старик подарил ему этот инструмент, наказав передать его когда-нибудь лишь достойному. Вскоре овцы и
козы плясали под наигрыш Дафниса, будто средь животных явился новый Орфей.
На следующей картине Виллы мистерий девочка моет руки; две женщины держат наготове полотенца. Лонг рассказывает соответственную сцену так: Дафнис упал в медвежью яму и с ног до головы перепачкался глиной. Точь-в-точь белый титан. Хлоя вымыла его у источника в пещере, посвященной Пану. А потом вынуждена была умыться и сама.
Следующая картина изображает козленка, которого вот-вот принесут в жертву. Почтенный старец, с виду похожий на Пана, играет на лире. Лонг рассказывает: Дафнис опять угодил в ловушку и остался невредим только потому, что вместе с ним упал козел и мальчик приземлился ему на спину. Хлоя привела одного из пастухов, и они сообща вытащили юношу из ямы, воспользовавшись вместо веревки длинной белой девичьей головной повязкой. Пастуху, который пришел на выручку, дети подарили козленка, для жертвоприношения.
Продолжение сюжета слева, на торцевой стене против двери. Здесь вновь появляется старец; в левой руке у него чаша с водою, которую он подносит некоему молодому (мужскому?) персонажу, причем подносит он ее так, чтобы этот персонаж отразился в воде или по крайней мере мог решить, будто отразился. Незаметно для юноши, сбоку, другой персонаж поднимает вверх уродливую маску сатира — под таким углом, что юноша может счесть отражение этой маски своим лицом. О рассказе Лонга мы сообщим чуть позже.
Центр торцевой стены занимает уже описанная "итоговая" картина. Правее опять появляется молодая девушка. Она стоит на коленях возле прикрытого Нечто, осторожно приподнимает покрывало. Еще правее, в углу, мы видим крылатую женскую фигуру с протестующе вскинутой левой рукой. Под покрывалом угадываются очертания фаллоса. Далее, на длинной правой. стене, та же девушка, обнаженная до пояса, стоит на коленях, спрятав
лицо в подоле стоящей женщины, которая обнимает ее руками. Крылатая фигура в углу теперь взмахивает длинной розгой; секунда — и эта розга со свистом хлестнет по обнаженной спине девушки.
Лонг рассказывает вот что: телесно Дафнис и Хлоя еще не пробудились. Тогда одна старая пастушка открыла юноше секрет его пола. А Хлоя меж тем попала в лапы чужака, якобы друга хозяев поместья, который пытался соблазнить ее. Она не уступала, и он привез на корабле из-за моря молодых людей — поохотиться на зайцев у Хлои на пастбищах. Свой корабль они привязали ивовой лозой к столбу. А их собаки гоняли в холмах не только зайцев, но и Дафнисовых коз, из которых несколько убежали на берег и перегрызли корабельные "швартовы" — корабль унесло в море. Тогда разъяренные охотники схватили пастуха Дафниса, сорвали с него одежду и жестоко избили. В качестве возмещения за потерянный корабль они угнали с собой Хлоиных овец, причем и пастушке, и скотине одинаково досталось хворостиною. Поскольку же Дафнис отверг притязания сластолюбивого чужака, который пытался соблазнить и его, тот оклеветал мальчика перед хозяевами, а они приказали еще раз высечь Дафниса.
Заключительная картина в помпейской Вилле мистерий изображает танцующую нагую девушку. У Лонга в финале козлята водят хоровод под наигрыш Дафнисовой сиринги. Однако в близком по сюжету произведении, повести об Амуре и Психее, финал аналогичен этой заключительной настенной картине: после множества испытаний, которые едва не погубили Психею, на свадьбе у нее танцует, скинув покровы, сама богиня Афродита. Лишь тогда Зевс-Юпитер объявляет прошедшую испытания девушку бессмертной.
В конце своего романа Лонг приблизительно воспроизводит центральное изображение зала: бога и его ближайших спутников. Дафнис нашел в лице хозяев поместья своих настоящих отца и мать; родителями Хлои оказа-
лись их знатные друзья. Имя отца Дафниса было Дионисофан — "сияющий Дионис". По острову быстро разнеслась весть: "Дионисофан нашел своего сына; козопас Дафнис теперь хозяин лугов". "Пурпурное покрывало, застежку и нож, — говорит юноше отец, — я положил рядом с младенцем не для опознания, а в дар мертвому". А когда Хлоя встретилась со своим отцом, тот вскричал: "Что вижу я, моя дочь: ты родилась вновь!"
Цель юношеской инициации достигнута: в смертном от природы потомке титанов — человеке — отыскалось бессмертное, свершилось второе рождение. Такая же инициация соответствует у христиан первому причастию или конфирмации. Дальнейшие вакхические таинства у христиан соответствия не имеют, разве что напоминают "обращение", проводимое пиетистами в конце второго десятилетия, или же участие в причащении.
Следующая ступень посвящения имела место в семнадцать лет и была широко распространена на Крите. В классической Элладе (начиная с 700 года до Р.Х.) повсеместно бытовали только соответствующие таинства для девушек. В подростковом возрасте оба пола воспитывались раздельно; позднее, с девятнадцати лет, они снова находились под совместной опекой.
Прежде чем восемнадцатилетних граждан начинали учить обращению с оружием, семнадцатилетним в рамках посвящения дозволено было с оружием танцевать.
Танец вооруженных семнадцатилетних куретов
У пещеры Великой Матери на критской Иде
Тогда они назывались куретами, и слово это выступало во множественном числе. Поэт Еврипид (485—407) в своих "Критянках" вкладывает в уста хора таких юношей текст: "Я сделался мистом идейского Зевса, Загрея, мечущего громы в грезах ночи. Среди куретов я зовусь священным Вакхом, вкусившим сырого мяса и вздымавшим факелы Матери Горной"106,
"Горная Матерь" — это Рея, родившая в пещере подземному Зану младенца Загрея. Чтобы пожирающий младенцев отец Кронос — таково более позднее эллинское толкование — не услышал плача новорожденного, у пещеры в зимнем высокогорье танцевали, бряцая оружием, обнаженные юноши. Каллимах в Гимне Зевсу пишет об этом так: "Бурно кружились куреты окрест твоей колыбели, громко бряцая оружьем, для Кронова чуткого уха звоном медяным щитов твой детский плач
заглушая "107 .
Юноши, танцевавшие под лязг оружия на критской горе Иде, были те самые, описанные выше дети-помощники Диониса. Танцевала каждый раз одна пара. Праобразами их были Диоскуры — Кастор и Полидевк. С древнейших времен в планетарных сферах они кружили в танце возле Афродиты — как Утренняя и Вечерняя звезда возле редко видимого Меркурия, который в ту пору еще пред-
ставлял эту богиню, а не посланца богов Гермеса-Меркурия. В начале развития олимпийской мифологии из Утренней и Вечерней звезды вышли определенно Гермес и, вероятно, Арес. Когда астрономы в VII веке обнаружили, что сверкающие братья на самом деле всего лишь одна планета, и назвали ее Венерой-Афродитой, меньшее светило досталось Меркурию-Гермесу. Возможно, хотя все-таки довольно сомнительно, что именно тогда красную планету нарекли Марсом.
В религиозном плане Арес взял на себя многие из давних функций Диоскуров, оттеснив Близнецов на уровень героев. Но танец он сам перенять не мог, для этого красная планета слишком медлительна. Вместо этого Марс-Арес посватался к своей прежней владычице, которая принадлежала раньше кузнецу Гефесту как побочной ипостаси Плутона. В Элевсиниях эта новая связь не играла важной роли, уже потому, что в Третьей оргии являлась вместо Афродиты одна только Персефона; во Второй же оргии оставался шанс для новации. Таинства куретов, по сути еще совершенно минойские, были обращены не к Персефоне, а к исторически более древней Рее-Афродите. Когда в начале последнего дохристианского тысячелетия народился Марс-Арес и начиная с VII века юноши вместо культового танца с оружием стали проходить вполне рациональную групповую военную подготовку, культовый танец мало-помалу исчез. Сохранились только юношеские посвящения для девушек.
В гомеровской религии куретова сила идет не от Кастора-Триптолема, а уже от Ареса, "дарующего смелую юность"108. Эта сила Кастора — доблесть, — разумеется, была необходима мисту и впредь как внутреннее достояние. Древнейший Элевсин требовал испытаний мужества в суровых военных играх, что проходили весной109. После введения государственной военной подготовки нужда в них отпала; чисто внешне такие культовые игры Эллада сохранила в Олимпии. В Этрурии и в Риме они стали
сперва сугубо погребальными, а затем выродились в бои рабов-гладиаторов. Для юношей-мистов обязанность участвовать в таких играх была в Элевсине упразднена, вероятно, лишь при Солоне (600 год до Р.Х.), который взамен Мегары присоединил к Аттике Элевсин.
Эллада и Элевсин ставили доблесть на первое место, полагая ее главной силой внутреннего развития мужчины. Однако же они вполне отдавали себе отчет в том, что у этой добродетели есть и оборотная сторона — варварская необузданность. Мастерство в бою хотя и разжигает доблесть, но слишком легко возвращает человека во власть первозданных титанических сил, имя которым — ярость и жажда убийства. У Гомера ярость зовется Энио, грозная богиня, следом за Аресом "ведущая бранный мятеж беспредельный"110. Певец гомеровского гимна Аресу молит: "Если б мог я <...> разумом натиск души укротить..."111
Между неистовой Энио и вышколенной доблестью от Ареса находится помощник — титан Анит, который (его имя идет от глагола апуо, "свершаю") дарует "могучее свершение", волю к битве или стойкость в завершении начатого дела. Анит был воспитателем девочки Персефоны112. Доблесть и упорство в исполнении долга позволяют душам мистов приблизиться к Персефоне. Наставник, видимо, довершал в мистах свое дело, прежде чем, заглянув в себя, они будили Персефону. Арес и Анит — непременные подготовители, но не исполнители.
Покуда Диоскуры и куреты танцевали с оружием в руках для подземнорожденного божественного младенца, еще была жива толика минойской религии, еще властвовала древняя Рея-Афродита. Лишь Матерь полей перевела Триптолема из воинов в "троепашцы", в работники. Вот и ныне тоже Аресу, Афине, Деметре и Персефоне удается успешно развить человека между шестнадцатью и девятнадцатью годами, лишь в этот период им совершается самостоятельная, уверенная работа, лишь тогда с помощью Афины рассуждают без
предвзятости, лишь тогда обеспечивается свобода интимных мистических переживаний.
Танец куретов попал к древним эллинам с минойского Крита, влияние которого на рубеже тысячелетий ослабело и около 600 года до Р.Х. полностью иссякло. В эти столетия (1100—600 год до Р.Х.) наставником стала Азия, хотя и в более низкой, побочной роли. Сходный танец исполняли теперь корибанты уже не из знати; он стал популярен в простонародье. Молодые мужчины танцевали для фригийской Матери — для Кибелы. Подле Кибелы находился только один юноша, горячо ею любимый, снова и снова умирающий и воскресающий, — Аттис. Этот Аттис был малоазийским собратом сирийского Адониса, друга Астарты. И у Кибелы, и у Астарты спутник всего один. Танцоров же при этом было великое множество. Танцевали они нагими и с оружием; вместо мечей и щитов довольствовались ножами, которыми кололи себя самих и друг друга, ранили, иногда оскопляли. Скопцы играли ведущую роль. Здесь и речи не было об эллинском "обращении к музам".
Начиная с эпохи Солона, когда для всех без исключения юношей была введена прямо-таки поразительная система военной подготовки, молодежь потеряла интерес к культовым танцам с оружием. В V веке ни небо, где уже не было танцующих Диоскуров, ни земная жизнь не давали пищи религиозному совершенствованию молодых мужчин.
Что же до пятнадцати-восемнадцатилетних девушек, то их и после 700 года до Р.Х., а тем паче после Солона (600 год до Р.Х.) опекали в культовом плане гораздо лучше, чем юношей. В январе, по окончании Леней (на Крещенье) — а в этом женском празднике незамужние девицы не участвовали, — они под водительством молодых женщин в неистовой процессии устремлялись по зимним горам Беотии на снежный Парнас, вздымающий свою вершину над Дельфами. Эта дорога с площадками для танцев, то бишь для отдыха, считалась
священной и политически всегда была открыта для такой процессии.
Раз в два года эти празднества справляли с особенной пышностью. Каждая девушка хотя бы однажды в жизни принимала участие в таком странствии. Многие с удовольствием повторяли его неоднократно, зачастую уже будучи молодыми женщинами. На бегу они сильно хлестали друг дружку жесткими стеблями тростника, которые назывались тирсами и нередко были увенчаны большой сосновой шишкой. Внутри стебля такого тростника, нартекса, Прометей спрятал и принес людям небесный огонь. Тот, кому доставался удар тирсом, как бы соприкасался с небесным огнем, в него как бы ударяла молния, дарующая гениальность.
Четырнадцатилетняя аттическая царевна Орифия, по преданию, была похищена Бореем, северным ветром, в день мертвых, 13 анфестериона. Когда ее сверстницы по весне впадали в меланхолию, их, не утруждая северный ветер, сажали на качели и сильно раскачивали.
Семнадцатилетние фиады, или "курительницы ладана", тоже обитали в царстве бурь. Ни северный ветер, ни меланхолия их уже не трогали. Они стремились к высокому, вместе с телами поднимали к снежному Парнасу и свои души. То место, где они завершали празднества, было огромной пещерой на высоте 1360 м. А снежная вершина Парнаса, на которую взбирались отдельные группы, достигала и достигает высоты 2457 м над уровнем моря. Плутарх в связи с этим сетует на обморожения у девушек и молодых женщин113. Длинные пестро-красные шерстяные юбки под названием "лисицы" и оленья шкура на плечах считались самой подходящей одеждой.
Павсаний (Х.4,2—4) рассказывает о таких менадах — "безумных", а затем "курящих" в пещере: "Фиады — это женщины из Аттики, раз в два года [в январе. — Д.Л.] отправляющиеся на Парнас и там вместе с женщинами из Дельф совершающие оргии — торжественное служение в
Менады протягивают Дионису зайца
честь Диониса. У этих фиад установлено во время пути из Афин устраивать пляски во многих других местах, в том числе и у панопейцев [к востоку от Дельф. — Д.Л.] <...>. В Панопее <...> стоит небольшое здание из необожженного кирпича, а в нем статуя, изображающая, как одни говорят <...> Прометея <...>. Здесь в овраге лежат два камня, каждый такой величины, что может служить достаточным грузом для одной повозки. <...> Говорят, что эти камни еще остались от той глины, из которой Прометеем был вылеплен весь человеческий род. Там же, около оврага, есть могильный памятник и Тития" [великана среди титиров, или сатиров, убитого Аполлоном при попытке овладеть его матерью Лето. — Д.Л.].
"Если идти из Дельф на вершину Парнаса, то приблизительно в стадиях 60 [12 км. — Д.Л.] от Дельф есть медная статуя и отсюда подъем в пещеру Корикион, который легче сделать человеку пешком, без поклажи, чем верхом на муле или коне. Пещера Корикион и по величине превосходит только что названные, и почти везде можно ходить по ней даже без светильников <...>. Живущие около Парнаса считают, что эта пещера находится под особым покровительством нимф и Пана. От Корикиона подняться на вершину Парнаса
трудно даже пешком и налегке, так как его вершины находятся уже выше туч, и фиады на них [в январе. — Д.Л.] совершают свои исступленные оргии в честь Диониса и Аполлона114.
Парнасские обряды мы реконструируем по четырем картинам, находящимся в довольно большом храме Диониса в Афинах, около древнего театра, откуда начинался путь в горы. Павсаний видел эти картины в 160 году от Р.Х. и записал их темы: 1) Дионис ведет Гефеста на Олимп; 2) Пенфей, царь "Печальник", погибает от рук своей матери и других менад — они разрывают его на части; 3) Ликург, царь "Волкотварь", преследует молодого Диониса; 4) Тесей покидает спящую Ариадну на Наксосе, и к ней приближается Дионис.
Первая картина в храме показывает, о чем идет речь в таинствах: Гефест родился хромоногим, и его мать Гера тотчас же сбросила младенца в подземный мир. Хоть и хромой, он все же оказался необычайно искусен в рукомесле и подарил матери прекрасное кресло собственной работы, но едва она села, как ее опутали незримые путы, от которых она не могла освободиться. Поэтому олимпийские боги сочли за благо попросить хромоногого воротиться на небо и вызволить Геру. Дионис, которому
Дионис выводит хромого Гефеста из Гадеса
открыты и небо, и ад, привез Гефеста на осле, в сопровождении сатира — божества чувственности.
Гера здесь — душа. Дух техники вдвое крепче приковывает ее к телу, как к креслу, дух мистики освобождает ее. Дионис и Гефест полярно взаимосвязаны. Оба с легкостью направляют свои старания на дела ради одного только грядущего, оба ловко действуют руками и легко забывают вину и долг — бремя прошлой судьбы. Гефест утратил к этому всякий интерес и чутье, потому-то и живет с хромой ногой. Еще и у Гёте Мефистофель хромоног, а в позднеантичных романах мы сплошь и рядом видим ковыляющих посвященных. В языке мифических образов осел увозит в подземный мир, тогда как конь, особенно крылатый Пегас, поднимает в небеса.
Вторая храмовая картина показывает опасность, которой таинства чреваты для недостойного: фиванский Пен-фей, царь "Печальник", украдкой подслушивает менад во время танца в честь Диониса. Предводительницей хоровода была его мать; она заметила соглядатая, но не узнала в нем сына и вместе со своими спутницами разорвала его в клочья, как лань. В Тесеевом мифе нам бы, соответственно, сообщили, что Синид разорвал героя, привязав к верхушкам сосен. Пенфей любопытен и в духовных процессах несведущ; поэтому вместо возвышения и роста они приносят ему гибель.
Третья картина показывает, как таинства ступень за ступенью стимулируют развитие души, и каждая из этих ступеней таит свои опасности. Дионису должно родиться трижды, прежде чем он, духовное существо, сможет одарить людей на земле. Да и тогда он еще нуждается в самом тщательном уходе. В Гадесе Персефона закладывает основу духовного человека, рождая его там "в огне" под знаком Стрельца, в октябре. Семела зачинает его душевно — под Рождество от молнии; но и это пропало бы втуне, если б Афина с ее "укрепляющими идеями не спасла его из мимолетных душевных порывов, или "ветров". Зевс, властитель ясного света, хозяин на-
шего сложившегося мира — в более древнюю эпоху Водолей-Посейдон, — укрывает спасенное Афиной сердце в своем теле и 6 января рождает мальчика в третий раз. Теперь Дионис находится в земном человеческом мире. Но царь "Волк", не терпящий бесполезного развития, проникается к нему враждебностью. В доме морской богини Фетиды мальчик должен исподволь созреть, стать взрослым бородатым мужем. Так же и мистики подолгу в строгой тайне лелеют то, что уже определенно живет в них и растет. Болтовней они зреющее не портят.
Буйствующие на Парнасе девушки считались кормилицами осиротевшего, рожденного Зевсом в третий раз 6 января божественного ребенка, который затем в темной пещере становится у них на глазах взрослым юношей. И на Парнасе в этих девушек (якобы) молниями били наполненные огнем стебли тростника, и от ударов они зачинали плод небесной жизни. От молнии каждая "кормилица" становилась зачинающей матерью бога, Семелой. Одновременно эти удары прощали кровь растерзанных животных, в которых повторно умер Загрей.
В пещере Корикион через десять дней после Леней (Крещенья) эти девушки за одну ночь сжигали великое множество стиракты или ладана, почему их и звали "курительницами". Под защитою дыма они отыскивали в корзинке (для провеивания зерна) трижды рожденного младенца и наблюдали его быстрый рост. Плутарх пишет: кружась в хороводе, фиады будят младенца в корзине115. Затем бог поднимался на ноги, танцуя, исчезал в дыму и, время от времени появляясь, демонстрировал ступени становления, пока не превращался в безбородого юношу. Тут снаружи входил царь "Волк", или "Волкотварь", со свитой вооруженных пиками волков-пособников — чтобы прогнать его. Фетида дает ему прибежище в море.
Бог-мальчик и бог-юноша то скрывался, то появлялся вновь, а девушки пели XXX орфический гимн:
Я Диониса зову, оглашенного криками "эйа"!
Перворожденный и трижды рожденный, двусущий владыка,
Неизреченный, неистовый, тайный, двухвидный, двурогий,
В пышном плюше, быколикий, "эвой" восклицающий, бурный,
Мяса вкуситель кровавого, чистый, трехлетний, увитый
Лозами, полными гроздьев, — тебя Ферсефоны с Зевесом
Неизреченное ложе, о бог Евбулей, породило.
Вместе с пестуньями, что опоясаны дивно, внемли же
Гласу молитвы моей и повей, беспорочный и сладкий,
Ты, о блаженный, ко мне благосклонное сердце имея!*
Пока девушки наверху в пещере Пана пели и наблюдали, внизу в дельфийском храме поддерживали торжество жрицы Диониса. Плутарх сообщает: "<...> когда вдохновенные жрицы пробуждают Ликнита, "чистые" [посвященные постарше. — Д.Л.] приносят тайную жертву в святилище Аполлона"116. Происходило это в заднем, обычно недоступном помещении храма. Там рядом с Пупом Земли стоял треножник пифии, там находилась могила убитого Аполлоном змея Пифона и урна с прахом мертвого Диониса. Так сообщает мифолог и провидец Филохор, которого афиняне убили в 260 году до Р.Х.117.
Первый Дионис — Иакх и сын Персефоны — принимал там как умерший жертву из воды и пресных лепешек с медом. Ибо в дельфийском храме наряду с олимпийским Аполлоном обитал и подземный Дионис. Мы знаем об этом не только из сообщения тамошнего чиновника и жреца Плутарха, но и по изображениям на фронтоне, которые были восстановлены после пожара 375 года до Р.Х. Павсаний приводит их описание: "На фронтонах храма изображены: Артемида, Латона [Лето. — Н.Ф.] и Аполлон, музы, заходящее солнце (Гелиос) [и Дионис. — Д.Л.] и женщины-фиады" (Х.19,3).
В более древнем храме, построенном в 513 — 505 годах до Р.Х., на западном фронтоне, который по всем ста-
тьям годится для Диониса как подземного бога, была изображена битва олимпийцев с гигантами — повтор древнейшей борьбы трех сыновей Кроноса с титанами. Обе сцены вполне приложимы и к Дионису, но в более поздней связь с ночными таинствами в пещере Пана прослеживается четче. В парнасской пещере вместо гигантов выступают "волки", опять-таки персонажи чрезвычайно архаичного культа.
Плутарх толкует соотношение двух владельцев храма так: "Дионис со своими оргиями — властелин зимы; Аполлон, которому ясными, чистыми звуками поют пеан, правит летом"118. Более поздний латинянин Макробий (ок. 400 года от Р.Х.) соединяет задачи обоих богов под именем одного Аполлона: "Аполлон подобен солнцу ночи"119. Увидеть "в полночь <...> солнце в сияющем блеске" — вот какова, по Апулею, была цель полных таинств. Однако фиады совершали только подготовительную юношескую инициацию, которой еще очень требовалась тайная поддержка в храме.
Духовную взаимосвязь Дельф и Элевсина засвидетельствовал в 328 году до Р.Х. афинянин Филохор в своем гимне, выбитом на камне в Дельфах. Чтобы понять его, нужно вспомнить, что "пеан" — дельфийский возглас в честь Аполлона. "Io-bakchos" или "Iakchos" — элевсинский возглас в честь Диониса. Гимн гласит: В божественном безумье ты, Дионис, вторгся, факелами потрясая, в цветущую укромность Элевсина: эвоэ, иэ, иэ-вакхос, иэ, иэ-пеан! Элевсинский народ призывает тебя: ты по нраву тем, кто видит священные празднества. Ты отворяешь смертным в их стараньях гавань [мира в Элизии. — Д.Л.]120.
Четвертая картина в храме у афинского театра подсказывает, как поступить с плодом таинства. Она изображает Тесея: он покидает похищенную в Кноссе, спящую теперь Ариадну, и бог Дионис вновь забирает к себе вечную свою невесту. Мистерии таят в себе столь необычное переживание, что человек сохраняет их как
диковинный сон лишь в знаках-символах, а не в прямом воспоминании. Лишь божество живет в постоянном присутствии духа: Дионис забирает свою невесту. Четвертая картина указывает правильный отклик таинства в душе миста.