198
Священная дорога
Павсаний путешествовал по Аттике примерно в 160 году от Р.Х., однако о местах Малых и Великих мистерий он пишет очень скупо. Что до поля в Аграх, он хотя бы указал, где оно располагалось, и перечислил постройки (1.18 и 19); Элевсинион, а тем паче священную территорию перед Элевсином он полностью обошел молчанием, ибо во сне ему было предостережение от выдачи тайны мистерий (1.38,6). Но Священную дорогу от Афин до Элевсина Павсаний подробно описывает шаг за шагом; ни на минуту не упуская из виду процессию с ее остановками и описывая лишь те места, которые можно соотнести с таинствами (1.39,3). Другие места, как, например, лежащие в
Священная дорога из Афин до Элевсина
начале дороги гробницы афинских воинов, которые показывали тогда всем чужестранцам, он вообще не упоминает.
Керени время от времени пользуется Павсаниевыми заметками о Священной дороге, чтобы как в зеркале увидеть подробности таинств. Мы применим ту же методику и будем рассматривать остановки как отражение самих таинств.
Протяженность Священной дороги составляла 22 км; процессия одолевала ее за день. Таким образом, было до-
199
статочно времени для совершения обрядов на стоянках, а участники сберегали силы для Священной ночи. Впереди шествовали два вестника (не жрецы) в черных одеждах. Следом за ними, тоже в черном, верховные жрецы: иерофант, дадух и керик, или вестник; далее две жрицы с корзинами на голове — здесь использовались только малые корзины. За ними несли деревянное, украшенное миртом изображение Иакха — это и был центр процессии. У городских ворот его водружали на повозку и так везли до самых Рэт, а через эти "ручьи" в классическую
Дионис с Иакхом
эпоху проезжей дороги не было. Лишь Адриан в 128 году от Р.Х. — если не еще раньше, в 112 году, будучи афинским архонтом, — соорудил там широкий каменный мост. Жрицы и пожилые жрецы тоже ехали до Рэт на повозке, а после постройки моста, возможно, и до самого Элевсина140. Каждый жрец имел при себе служку. Все были в черном — это цвет разгневанной и скорбящей Деметры.
Далее следовали мисты, иногда числом более двух тысяч, тоже в черном. Начиная с 174 года до Р.Х., когда Марк Аврелий восстановил разрушенный костобоками Элевсин, одежды стали белыми; правильнее было бы — в соответствии со скорбью и примирением Деметры — идти на
200
таинства в черном, а возвращаться в белом. Примерно с 600 года до Р.Х., когда Солон ориентировал святилище на Афины, до 84 года до Р.Х., когда Сулла разоружил Аттику, процессию сопровождали всадники — будущие воины со щитами и копьями; сами они еще не имели права на посвящение, но вечером светили шествию факелами до привратной площади для танцев и возвращались домой, когда мисты входили на священную территорию. Все мисты, и мужчины тоже, были в миртовых венках, как невесты. Кроме того, у них в руках были миртовые ветви, а у мужчин еще и кувшинчик с кикеоном. Женщины несли на голове кувшинчик побольше. На первом отрезке пути, от Пестрого портика до моста через афинский Кефисс, процессия хранила молчание.
Павсаний, прошедший этой дорогой в одиночку и не в праздничное время, описывает ее так: "Если идти в Элевсин из Афин той дорогой, которую афиняне называют священной, то тут сооружен [справа от ворот. — Д.Л.] памятник Анфемокрита. Мегарцы совершили против него злодейское и безбожное дело; когда он шел к ним в качестве вестника, чтобы запретить им в дальнейшем обрабатывать беззаконно <священную> [к западу от Элевсина, ближе к границе. — Д.Л.] область, они его убили [в 431 году до Р.Х. — Д.Л.]. За такой поступок над ними до сих пор тяготеет гнев богинь, и им одним из всех эллинов император Адриан [в 128 году от Р.Х., экономически. — Д.Л.] не смог помочь" (1.36,3). Павсаний не задерживает внимания на гробницах погибших воинов и государственных деятелей по сторонам дороги за Священными воротами, равно как и у ближней дороги к Академии141. Об Анфемокрите он упоминает, поскольку его миссия свидетельствовала об опеке Афин над элевсинским святилищем и о том, что, убив Анфемокрита, мегарцы однозначно отвергли эту опеку. Еще в VII веке существовала такая же дорога процессий из Мегары, и надо сказать, полностью ее не перекрывали никогда. "За погребальным памятником Анфемокрита <...> — продолжает Павсаний, — идет местечко Скир, названное так по следующему поводу.
201
Когда элевсинцы воевали с [аттическим царем. — Д.Л.] Эрехтеем, к ним пришел из Додоны прорицатель по имени Скир, который основал и древний храм Афины Скирады в Фалере [старейшей афинской гавани. — Д.Л.]. Когда он пал в сражении, то элевсинцы похоронили его около горной реки и название как этому месту, так и реке дано по имени этого героя" (1.36,3). Еще раз Павсаний вспоминает об этом сражении, говоря о Рэтах. Вероятно, предание вело речь вообще о спорной границе между Афинами и Элевсином. В те времена, когда Додона значимостью превосходила Дельфы, то есть еще в VIII веке, граница эта проходила южнее Пестрых гор, а позже по Рэтам, куда в VII веке из Дельф был призван Аполлон; ранее Дельфы не имели в Элладе достаточно высокого авторитета.
Ниже у Павсания: «Есть дальше жертвенник Зефиру [несущему дождь западному ветру. — Д.Л.] и Деметре и ее дочери; вместе с ними тут пользуются поклонением Афина и Посейдон. Говорят, что в этой местности Фитал (производящий растения) принял в своем доме [скитающуюся. — Д.Л.] Деметру и что богиня за это дала ему отросток смоквы [облагороженной, сладкой смоквы. — Д.Л.]. Мой рассказ подтверждается надписью на гробнице Фитала: "Некогда здесь царь Фитал почтенную принял Деметру; тут она осени плод впервые герою явила: смоквой священной его род людской называет; за что род Фитала владеет всегда нестареющей славой"» (1.37,1—2). На другом, дальнем Кефиссе близ Элевсина стоял erineos, или "дерево гнева", дикая смоковница.
Алтарь Зефира и Скир находились на этом берегу ближней речки. Возможно, местечко названо отнюдь не по имени прорицателя, а по "белому" зонтику, под которым жрица Афины вместе со жрецами Посейдона и Гелиоса стояла во время летнего праздника Скира. Афина и Гелиос были здесь всего лишь гостями, тогда как Посейдона в этих краях чтили с незапамятных времен. Вообще по эту сторону речки верховным богом являлся Посейдон, а по ту сторону — Плутон, именовавшийся тут Зевсом Мэлихием, "милости-
202
вым", потому что в мистериях он изменяет закосневшие душевные формы. Впрочем, это наше предположение, и только.
На общедоступном празднике Скира (на Троицу, 2 июня) женщины тоже надевали миртовые венки и блюли половое воздержание. Во время этих торжеств они "зачинали" то, что семь месяцев спустя, на Леней (6 января), рождалось в образе мальчика Диониса и в тот же день вырастало в юношу. На Скиру же эти невесты продевали сверху вниз сквозь свои одежды живую змею — в честь Диониса как сына Персефоны, рожденного в Гадесе; так происходило зачатие. Боги — дети семимесячные, недоношенные. Речь здесь о доступном для всех пути, который идет вместе с солнцем, за всадником Кастором. Тайный путь мистов — против хода солнца и под водительством друтого Близнеца, Полидевка, — тоже продолжался ровно семь месяцев, с 24 апреля через март-февраль до Великих мистерий в октябре. Каждый начатый месяц принимается в расчет.
На мосту через первый Кефисс Деметра высылала навстречу мистам свою служанку Ямбу, которая носит то же имя, что и насмешливые стихи, ямбы; орфики называли служанку Баубо, "мамаша Брюхо". Некогда в жилище Келея девушка Ямба фривольными речами и танцами развеяла цепенящую скорбь богини. Теперь на мосту Ямба бесстыдно задирала перед мистами свое платье. И как некогда богиня рассмеялась и выпила кикеон, хотя гнев ее не вполне еще обернулся милостью, так и мисты, задолго до таинств, нарушали свое молчание, пели песни и пили из кувшинчиков кикеон.
Мистериальные действия Ямбы на мосту поясняет история о Геракле, бытовавшая в беотийской Феспии: "У Феспия было 50 дочерей, и с ними со всеми в одну и ту же ночь сочетался Геракл, со всеми, кроме одной, которая одна только не пожелала сойтись с ним. < Разгневанный на нее> Геракл наказал ее тем, что осудил ее на всю жизнь остаться девушкой и быть жрицей в его храме"142. Геракл
203
выступает как божество; сорок девять дочерей Феспия — непосвященное человечество. Мисты же искали близости девственной дщери, в итоге — близости Коры-Персефоны. Ведь и Кора обретает свою силу в нижней части тела, когда физическое его воздействие почти незаметно. Элевсинские мисты получали указание на эту тайну сил уже посредством обряда в Элевсинионе, когда "брали в руки содержимое корзин". Элевсинский иерофант, опасаясь возможной победы телесного, пил после Первой оргии разбавленный сок болиголова, чтобы не потерять твердости в Третьей оргии. Благодаря этому и голос его приобретал надлежащее мальчишеское звучание, и его справедливо звали "краснопевцем" — евмолпом.
За мостом процессия мистов делала первую остановку, возле упомянутого алтаря подземного властелина — Зевса Мэлихия, "милостивого". Эта остановка была программной для всей мистерии. Павсаний сообщает: "Если перейти Кефисс, то увидим древний жертвенник Зевса Милостивого. На нем Тесей получил от потомков Фитала очищение, после того как он среди других разбойников убил и своего родственника со стороны Питфея, Синиса [Синида. — Н.Ф.]" (1.37,3).
Спустя четыре дня, 23 боэдромиона, город приносил этому Мэлихию белую овечью шкуру, вроде той, на которой основатель города сидел, принимая искупление. Пока бог гневался, он звался Maimaktes ("бурный"), отсюда и название месяца — "маймактерион" (ноябрь). "Гнев" и "милость" у него, как и у Реи, соотнесены с погодой в году (в отличие от Деметры). В мистерии его милость от этого не зависит. Если говорить о временах года, то публично бога умиротворяют Крещенье и карнавал. В открытом культе его умиротворяют искупительные животные жертвы, то есть жертвы всесожжения. Мэлихия изображают с Плутоновым рогом изобилия и с телом как у огромной змеи143. Он отец рожденного Персефоной в образе змеи первого Диониса, которого титаны при его первом превращении в тельца растерзали на части. После этого растерзания (в
204
октябре) отец гневается в ноябре и декабре под знаком Скорпиона и Стрельца, пока благодаря рождению сына во время Леней, под знаком Водолея, не начинает сменять гнев на милость. Этот умиротворенный подземный Зевс — Сотер, "спаситель". Зевса Олимпийского так не называли никогда, однако благосклонный отец глубин может открыто, как бы в первом ослаблении, именоваться Водолеем, или Посейдоном.
В связи с этим Павсаний приводит сказание: "У феспийцев в городе есть медная статуя Зевса Саота (Спасителя). Предание <...> таково: некогда их город опустошал дракон; бог приказал давать дикому чудовищу каждый год одного из юношей, на кого падал жребий. <...> но когда жребий пал на Клеострата, <...> он сделал медный* панцирь, на каждой пластинке которого был загнутый кверху крючок. Надев этот панцирь, он добровольно отдал себя на пожрание дракону, исполненный решимости, отдав себя, погибнуть самому, но погубить и чудовище. За это, говорят, Зевсу дано было наименование Спасителя (Саота)" (1Х.26,7-8).
Железный панцирь указывает на то, что бог войны Арес играл в мистериях весьма важную вспомогательную роль. О металлах, их иерархии и мистериальных задачах мы говорили выше: Арес и железо всегда выступают сообща. Для нас главное тут — дракон, змея, которая живет в земле и, побежденная мистом, оказывается Сотером, Спасителем, что владеет силами преображения. Все боги и полубоги, имеющие доступ в Гадес, могут быть "спасителями", кроме Гефеста и самого Гадеса; в первую же очередь это — подземный отец с рогом изобилия, который не царит над сущим миром, как Олимпийский Зевс, страшась гибели и преображения; это Плутон, владыка возможностей, вечно "богатый". Ему одному ведомы торные пути и для виновных, взыскующих искупления, и для мис-
* В цитируемом немецком переводе речь идет о железном панцире, что обусловливает ход дальнейших рассуждений автора.
205
тов, молящих о высоком преображении, то есть об обожении. Олимпийский Зевс при свете дня держит неумолимые весы судьбы, он справедлив; подземный же Зевс способен оказать милость, умеет прощать, то есть преображать.
При метаморфозе исходный образ не должен просто уничтожиться, скорее, его нужно умело и бережно, часть за частью, орган за органом, перестроить для высокого служения. О том, чтобы исходный образ не разрушился, в таинствах заботился Аполлон. Он защищал прекрасное тело Гектора от увечий, когда Ахиллес волок его за колесницей. В ослабленной форме Аполлон как небесный врачеватель Пеон выполняет ту же службу, "заговаривая" волшебным словом, каковым и является его имя, и тем излечивая все раны богов144. В обиходе волшебное слово "пеан", или "пеон", считается достойным приветствием Аполлона. Противоположной ему силой является метаморфоза, преображение, подвластное Дионису-Иакху, которого приветствуют "иэ-иэ-иэ-Иакх". Когда оба эти волшебных слова сливаются, можно ждать безопасного, здорового посвящения.
Павсаний рассказывает далее о восхождении на Пеструю гору: "Тут же есть <...> могила Мнесифея; говорят, что он был прекрасным врачом, и ему приписывается посвящение статуй, в числе которых есть и Вакх [Иакх. — Д.Л.] " (1.37,4). Иакх — это мистический Дионис, мальчиком следующий за мистическим отцом Мэлихием. У этой могилы корифей запевает песни, а мисты в ответ восклицают: "Иакх, иэ-Иакх!" В дифирамбах восхваляли деяния и страсти тех героев, жизнь которых таила в себе участь Диониса. Одну из этих песен, как сообщает Геродот, одинаково любили и эллины, и варвары, считая" ее древнейшей из всех, — песнь о безвременно умершем юноше Лине, чье имя напоминает об эфемерной красоте распускающихся в июле голубых цветов льна. Геродот: « [В Египте] на пиршествах у людей богатых после угощения один человек обносит кругом деревянное изображение покойника, ле-
206
жащего в гробу. <...> каждому сотрапезнику показывают эту фигуру со словами: "Смотри на него, пей и наслаждайся жизнью. После смерти ведь ты будешь таким!" <...> Среди других достопримечательных обычаев есть у них обычай исполнять одну песнь Лина, которую поют также в Финикии, на Кипре и в других местах. Хотя у разных народов она называется по-разному, но это как раз та же самая песнь, которую исполняют и в Элладе и называют Лином. <...> На египетском же языке Лин зовется Манерос. По рассказам египтян, это был единственный сын первого египетского царя. Его безвременную кончину египтяне чествовали, [прославляя] жалобными песнями, и эта [песнь] была сначала их первойри единственной жалобной песнью»145. Но первым царем Египта считался бог Осирис, затем царствовал его сын Гор. Эллины воспринимали Осириса как мистического отца и видели в нем своего Плутона, а Гора, мистического сына, толковали как младенца Иакха. И, воспевая Лина, помышляли о Дионисе-Иакхе.
Жалобные песни с припевом о нежных голубых цветочках льна были известны не только о Лине, но и о безвременно ушедшем Аттисе и Адонисе. Сирийские женщины оплакивали Адониса в июле. Тень Лина еще жива у Новалиса: его Генрих фон Офтердинген в доме своих родителей в Эйзенахе видит сон о "голубом цветке" — своей мистовой цели. Само имя Лин ("лён") древнее этого образа и идет от сирийского возгласа над мертвым Адонисом: ай-лену! — "увы нам!". Эллины приняли чужие слова за имя собственное: Айлинон, ай Линон, тон Линон, — одновременно памятуя и о голубом цветке льна. Подобным же образом Геродот превратил скорбное египетское восклицание над мертвым Осирисом "маа-на-хра" в надуманное имя "Манерос", просто он не нашел в родном языке подходящего созвучия вроде "ай-лену" — Лин, "лён".
Лин у эллинов считался сыном Аполлона или Гермеса. Многие полагали, что отец мальчика — Посейдонов сын Амфимар, "угасающий". Все боги почитали Лина, ведь он первый из людей спел такую песнь. Лишь Аполлон разгне-
207
вался и убил мальчика. С тех пор Музы оплакивают его146. Легендарный певец Олен дал богине Гекате прозвище Евлинос. Тем самым он чуть ли не выдал мистерию, ибо мало-мальски сведущий человек мог услышать в этом "благо во смерти".
Далее Павсаний рассказывает: "Около этой дороги выстроен небольшой храм Киамита (бобового). Я не могу точно объяснить, стал ли этот человек первым сеять бобы или это прозвище приписано какому-либо герою, как их родоначальнику, так как открытие бобов никак нельзя приписать Деметре: тот, кто уже знаком с элевсинскими таинствами или читал так называемые орфические гимны, знает, о чем я говорю" (1.37,3). Павсаний совершенно напрасно напускает таинственности — по открытым обрядам любой афинянин знал, что владыкой столь популярных в народе бобов был Аполлон. Ели их всегда в его осенние праздники по седьмым числам боэдромиона и пианепсиона, когда солнце находилось в Весах и Скорпионе. В период возникновения этого обычая во II тысячелетии солнце, однако же, стояло по этим дням в Скорпионе и Стрельце. Павсаниевская ссылка на Элевсинии и орфические гимны ничего нового нам не дает, разве только что там, как вообще нередко в таинствах, вино, мясо и бобы были под запретом. Важно другое: Павсаний связывает с мистериями не гомеровские, а скорее орфические гимны.
По поводу того, что бобы не имеют касательства к мистериям, Павсаний позднее сообщает из Аркадии: "У жителей Феней есть храм Деметры, называемой Элевсинской. В честь этой богини они совершают мистерии <...>, ведь и сюда пришла в своих блужданиях Деметра. Те из фенеатов, которые приняли ее гостеприимно в своем доме, получили от богини в подарок семена стручковых растений, только бобов она им не дала. По этому поводу у них есть тайное священное сказание, в силу которого у них считаются нечистыми семена бобов" (VIII.14,8 —15). Сказание это Павсаний не приводит. Пифагор также не допускал употребления бобов в
208
кругу своих учеников, во многом напоминавшем мистериальную общину. Эти плоды принадлежат Аполлону, закрепителю внешнего образа. В остальном пропитание — сфера Деметры, как подчеркивает Каллимах в своих гимнах к этой богине на примере обжоры Эрисихтиона, "того, на кого гневается Земля". Другие боги действуют избирательно: Дионис с вином и древесными плодами, Афина с оливой и Аполлон, особенно через свою подземную тень, Гиакинфа, с бобом.
Мистам вообще нужно было преобразить низшие силы своей натуры в высочайшие силы духа. Если перед таинствами Деметра посылала на мост свою непристойную служанку Ямбу, то в самих мистериях она требовала целомудрия. Если Вакх обычно поощрял к вкушению мяса и вина, то его небесный образ Иакх строго-настрого запрещал в мистериях и то и другое. Пифагор в жизни называл себя сыном Аполлона, но немногочисленный круг своих учеников лишал именно Аполлонова плода — бобов. Вот и Аристофан в комедии "Лягушки", написанной в 405 году до Р.Х., противопоставляет душам непосвященных, которые живут в Гадесе, как лягушки в болоте, блаженных мистов в Элизии. Гадес и Элизий — одно и то же место, которое как Гадес воспринимается сугубо душевно, а как Элизий — возвышенно-духовно. Аристофан заставляет Геракла и Диониса вкупе со слугой и ослом стучать в двери Плутона. Служанка Персефоны приглашает их зайти и предлагает отведать бобовой каши147, с той же остроумной иронией, которая заставила Гераклова раба в ту эпоху, учуяв запах горящей поросятины, надеяться на жаркое. Лишь тот, кто сведущ в мистериях, здесь посмеется. Вино, мясо и бобы для элевсинских мистов были под запретом уже при подготовке.
Богу Аполлону посвящены три остановки на Священной дороге: 1) уже упомянутый храм бобового бога, 2) храм наверху, на Дафне, и 3) место очищения у Рэт. Павсаний описывает перевал Дафне так: "Тут же есть святилище, в котором находятся изображения Деметры
209
и ее дочери, а также Афины и Аполлона. Вначале это святилище было сооружено только в честь Аполлона. Вот как это было: говорят, что <...> Кефал [голова. — Д.Л.], как изгнанник, жил в Фивах, бежав из Афин вследствие убийства жены своей Прокриды [сухая смоква как символ низких телесных сил. — Д.Л.]. В десятом колене <...> потомки Кефала, отплывши в Дельфы, вопросили бога о (возможности) возвращения в Афины. Бог прежде всего велел им принести жертву Аполлону в том месте, где они увидят бегущую по земле триэру. Когда они были у так называемой горы Пойкилы, им явился дракон, спешно уходивший в свою нору; и вот они приносят жертву Аполлону в том месте; когда с ни после этого пришли в Афины, то афиняне сделали их своими согражданами" (1.37,4).
Аполлон здесь символизирует важнейшую для всяких таинств метаморфозу низких сил в высокие. Как в Дельфах, так и на Дафне подземным отражением Аполлона была змея, или дракон. Супруги Кефал и Прокрида обозначают естественное противоборство верхних и нижних сил тела. Только с оживлением нижней силы можно ожидать, что таинства будут успешными; вместо сухой смоквы, сплошь состоящей из семян, появляется оккультная — здесь: сокрытая в норе — змея.
На перевале мисты вспоминали мифическое происшествие с Аполлоновым треножником в Дельфах, которым завладел Геракл. Поскольку Аполлон не дал герою ответа на вопрос, где он найдет искупление кровавой вины, Геракл сам сел на треножник и услышал: "Искупление дарует Элевсин". "Геракл и Аполлон как-то поссорились из-за треножника; когда же они примирились, — пишет Павсаний, — то после этой ссоры они вместе построили этот город [Гифион. — Н.Ф.]; у них на площади есть статуи Аполлона и Геракла, а около них Диониса" (III.21,8). И в Дафне для мистов постоянно присутствовали эти трое: Аполлон как хранитель ясного сознания в береженом телесном образе; Геракл — Стрелец — как пышущий мощью
210
Борьба Аполлона и Геракла за пифийский треножник
укротитель жизни и таинств; Дионис как наставник на мистическом пути преображений.
На северном склоне Пестрой горы Священная дорога сворачивает влево и вниз. На западе открывается морской простор и остров Саламин — едва ли не самый красивый в Элладе пейзаж. Великие Афины исчезли из глаз процессии мистов. Элевсин, тоже отсюда невидимый, еще далеко. Северные склоны пусты — ни поля, ни сада, только пастбища, по которым спешит с козами Пан. Там мисты вспоминают о "бушующей в горах" сестре Аполлона, девственнице Артемиде, которая делает глубже дыхание, расширяет грудь. Ребенком она, как поет Каллимах, просила у своего отца Зевса: "Горы мне все подари, а вот город — какой пожелаешь мне уделить; не часто его посетит Артемида"*. Мисты воспевают "гортинскую нимфу, зоркую Бритомартис-оленеубийцу", которая таилась "то в укромах лесных, <...> то в болотных лощинах" и под конец "ввергнулась в море". Далекое море у Саламина напоминает путникам о спокойной, всегда приветливой матери Лето. Первая элевсинская оргия проходит в стихии ветра, Вторая — процессия как бы их предвосхищает — будет разыгрываться в воде.
* Каллимах. К Артемиде, 18—19; 190 сл. Перевод С.С. Аверинцева.
211
Полдень. Между горами и морем Пан ищет свою возлюбленную Эхо. В долине для нее поставлена "часовня". Но он не может найти ее, зовет по имени, прислушивается. Сперва ответ доносится от ближайшей скалы, затем от далеких и все более дальних гор, будто она мчится по склонам резвее самой Артемиды. Вместе с Паном мисты благодарно поминают и его отца Гермеса, проводника мертвых и мистов.
Некогда двое греков сидели здесь слева от дороги, возле горы, а перед ними, в долине и на море, разыгрывалась великая история. Тогда, в 480 году до Р.Х., в этот самый день 19 боэдромиона, кипело морское сражение при Саламине. Аттика обезлюдела, жители укрылись на острове, ожидая, что принесет им богиня случая Тюхе — счастье или беду, ибо война коварна. Эти двое служили персу Ксерксу, который восседал дальше влево, на западном склоне горы, откуда он наблюдал за битвой в морском проливе. Писцы усердно записывали его слова — похвалы и укоры воинам, чтобы позже те получили награду или наказание. Упомянутые же двое были греками из царской свиты; Геродот пишет о них вот что: «Дикей, сын Феокида, афинский изгнанник, бывший тогда в почете у персов, рассказывал: когда войско Ксеркса опустошало опустевшую Аттику, ему как раз пришлось быть вместе с лакедемонянином Демаратом на Фриаспийской равнине. И вот он увидел поднимающееся от Элевсина облако пыли, как бы от трех мириад человек. Оба они пришли в изумление: какие это люди могли поднять такое облако пыли? И вдруг послышались звуки голосов, которые показались им ликующей песней хора мистов. Демарат, который не был посвящен в Элевсинские мистерии, спросил Дикея, что это за звуки. А тот отвечал: "Демарат! Ужасная беда грозит царскому войску. Аттика ведь покинута жителями, и совершенно очевидно, что это голос божества, которое идет из Элевсина на помощь афинянам и их союзникам. И если [это облако пыли] обрушится на Пелопоннес,
212
то это грозит опасностью самому царю и его войску на материке; если же оно обратится на корабли у Саламина, тогда под угрозой царский флот. А празднество это афиняне справляют каждый год в честь Матери и Коры, и всякий афинянин или другой эллин, если пожелает, принимает посвящение в таинства. Звуки же, которые ты слышишь, — это ликующие песни (хора) на празднике". <...> А пыль и звуки голосов превратились в облако, которое, поднявшись вверх, полетело на Саламин к эллинскому флоту. Тогда Демарат и Дикей поняли, что флоту Ксеркса предстоит гибель» (VIII. 65).
Видение говорит о трех мириадах людей, которые кричали "Иакх!" на Фриаспийской равнине. Более поздние толкователи полагали, что это была тридцатитысячная или просто огромная толпа мистов. Но элевсинский Телестерион в ту пору имел размеры 20 х 20 м. Видение могло лишь указывать, что элевсинские богини защитят всех сражающихся афинян, число которых и вправду составляло около тридцати тысяч.
За свою более чем двухтысячелетнюю историю Элевсинии, как известно, не состоялись лишь трижды: в 480 году до Р.Х., о котором только что шла речь; в 335 году до Р.Х., когда Александр Македонский стер Фивы с лица земли и в Аттику хлынули беженцы, и наконец в 166-173 годах от Р.Х., когда костобоки разрушили святилище. Навсегда Элевсинии погибли в 396 году после нашествия Алариха, короля вестготов.
В шуме и тучах пыли Павсаний вместе с нами покидает Пеструю гору и достигает побережья на юго-западной оконечности Рарийского поля: "Дальше есть [как следующая остановка. — Д.Л.] храм Афродите и перед ним стена из белых камней [у Фрэзера: "из необработанных камней". — Н.Ф.] " (1.37,4). Об этом — судя по стене — очень древнем культовом центре Афиней Навкратийский, творивший около 200 года от Р.Х., в своем "Пире софистов" (XIII,590) рассказывает, что во времена Александра художник Апеллес был вдохновлен здешним ландшафтом к созданию зна-
213
Афродита выходит из моря
менитейшей своей картины "Афродита, выходящая из моря", которую он написал для святилища Асклепия на острове Кос; оттуда император Траян перевез картину в Рим, в храм Гая Юлия Цезаря и его прародительницы Венеры.
Афродита — из числа великих морских богинь, а ведь таковы и титанида Тефида (или Тефия), супруга Океана, древняя, как Стикс, которым клянутся боги; и Рея, супруга Кроноса, которая в архаические времена была опять-таки связана с Посейдоном; и Амфитрита, (по Гомеру) супруга Посейдона; и Лето, зачавшая от Зевса двух детей — Аполлона и Артемиду; и Фетида, которая бы родила от Посейдона или от Зевса грядущего божественного владыку мира, если бы Зевс не принудил ее вступить в брак со смертным "мужем из глины", Пелеем — вторым Адамом, — от которого она родила Ахиллеса. "Пенорожденная" Афродита — дочь Кроноса, а значит, титанида — легко вошла в круг много более молодых олимпийцев и даже позволила Аресу тешиться иллюзией, что он может стать ей мужем.
У предвечной Тефиды на реке Стикс живут пряхи судьбы. Кто хочет узнать — а узнать можно только в мистериях, — тот услышит, что Афродита одна из них, и самая
214
могущественная. Об этом знали уже мисты на поле в Аграх. Тефида властвует околоплодными водами эмбриона, Рея — всеми процессами становления, Амфитрита "объемлет" вместе с Посейдоном все воды внешнего мира; человеческое тело подносит ей свои соки. Лето присутствует у человека в спинномозговой жидкости; ее сын Аполлон через верхний отдел позвоночника обеспечивает прямохождение; его сводный брат Гермес, рожденный от земной девушки Майи, властвует поясницей и действует через подвижные ноги. Сестра Аполлона Артемида творит в дыхании и речи; мать Ахиллеса Фетида — в сукровице; ее подзащитный Дионис — в алой крови, где и бог огня Гефест находит свою вторую кузницу.
Когда Посейдон, Гера и Афина приковали владыку Зевса к трону, Фетида привела на помощь сторукого великана148; возможно, питательным соком в крови она восстановила подвижность сознания в Зевсовой голове. Но то, что действует на сыворотку крови из эмбриональной первичной почки, а затем через очищающие почки, — это Афродита. Вновь и вновь она возрождает прекрасный образ, ярче всего в ходе поколений, равно как и в новых инкарнациях. Для мистов она своими украшениями возвышает образ, поднимая его над природой. Но подобно тому, как в жизни боги поставили человеку условием преуспеяния труд в поте лица, так эта богиня в таинствах ставит условием обретения ее прекрасного убора, то есть оккультных органов, — боль. Масштаб этому задает мистическое воспитание чувств через "настрой" — "страсть", пафос (pathos). О пафосе заботится Семела.
Перед образом воспаряющей над морем Афродиты как будто бы достаточно ощутить сладостный настрой удивления и восторга; но этого мало, необходимо также страстное ожидание, которое сменяется горькими чувствами. Нарастающую боль Гомер изображает как раны богов в битве на Скамандре149; в Элевсиниях такова была целенаправленность Второй оргии.
От бычьего пастуха Анхиза у Афродиты родился "блис-
215
тательный" и славный сын Эней, как у Фетиды от Пелея — Ахиллес. Обе эти богини через связь со смертным узнали и "великое горе". Поэтому Афродита перетолковала имя "лучистого" Энея в "приносящий горе": "Имя же мальчику будет Эней, потому что в ужасном горе [ainon achos. — Д.Л.] была я, попавши в объятия [Анхиза. — Д.Л.] смертного мужа"150. Мисту должно самому нести божественное горе.
Когда Фетида через Пелея узнала такое же горе, она оставила супруга. Но когда мисты чувствуют божественное горе, боль придает им и толику божественного величия. В новое время ярчайший пример тому — капитан Ахав из романа Германа Мелвилла "Моби Дик" (1851)151.
От храма Афродиты процессия направляется на север — по косе мелководного залива к "ручьям", Рэтам. По-гречески у этого слова есть множественное число, так как обозначает оно "потоки" отлива и прилива. Во времена Солона Рэты служили границей между землями Элевсина и землями Афин. Предание связывает "ручьи" с битвой: древний афинский царь Эрехтей ("рожденный землею" ) и элевсинец Иммарад, чье имя — сопряженный со смертью эпитет Вакха, вступили там в бой и оба погибли, как и древнейшие спутники Афродиты Кастор и Полидевк. Умирая, цари повелели, чтобы Элевсин подчинился Афинам, но чтобы лишь элевсинцы совершали Великие таинства. Такой совет дал призванный сюда Аполлон152. Вот почему Аполлон считался господином этого места и времени; по "призыву" (boe) царей дельфийский бог примчался "бегом" (dromos) — отсюда и название месяца таинств: боэдромион. От более древней эпохи дошло сказание о битве царей у первого Кефисса возле Афин, по случаю которой Додонский оракул обнародовал прорицание. В VIII и VII веках важнейшим в Элладе стал Дельфийский оракул. Элевсин же был присоединен к Аттике только в VII веке, и новую границу блюли Дельфы, а не Додона.
О Близнецах на Рэтах писал еще Гёте в "Фаусте" (ч. II). Это мелководье он называет "Елевсинскими боло-
216
тами"; неутомимый кентавр Хирон рассказывает о них своему всаднику Фаусту, когда везет его на этот раз не в Элевсин, а через фессалийскую реку Пеней к провидице Манто, чтобы она посвятила его в своей пещере под горою Олимп. Фауст спрашивает сначала о Геракле, а потом о Елене, которая была человеческим отражением Афродиты. Хирон отвечает:
Пусть красота сама себе довлеет:
Неотразима грация одна,
Которая сердца привлечь умеет.
Такой была Елена в дни, когда
Я вез ее.
Фауст
Ты вез Елену?
Хирон
Аа!
На этой вот спине.
Она сама
Меня, как ты, рукою обнимала,
Держась за шерсть.
В ту пору Диоскуровой чете Пришлось спасти сестричку дорогую
Из плена похитителей [Тесея и Пирифоя. — Д.Л.]; а те,
Удивлены подобной неудачей,
Привыкнув лишь к победам, ободрясь,
Пустились вслед погонею горячей.
И беглецов тут задержала грязь
В болотах Елевсинских; братья бродом
Отправились, я плыл через разлив... (7359 — 7421)*
За такими разговорами Хирон прискакал к Манто, которая приветствует всадника Фауста:
* Здесь и далее "Фауст" цитируется в переводе H.A. Холодковского
217
Войди сюда, смельчак,
И радуйся: вот темный ход, которым
Дойдешь путем надежным ты и скорым
До Персефоны. (7489 сл.)
Так было и с аттическими мистами на Рэтах.
Павсаний сообщает об этом месте следующее: «Так называемые Рэты (Соляные озера) похожи на реки только тем, что они текут, так как вода у них столь же соленая, как в море. <...> Говорят, что Рэты посвящены Коре и Деметре и что рыбу ловить в них можно только [элевсинским. — Д.Л.] жрецам. <...> По ту сторону Рэт первым обитателем был Крокон; то место, где он жил, еще и сейчас называют "дворцом" Крокона» (1.38,1—2). Через "ручьи" еще в VII веке был перекинут узкий деревянный мостик. Лишь император Адриан в 129 году, а может, и раньше, в 112-м, построил там каменный мост для повозок. С той поры сановные афинские дамы могли доехать прямо до самого священного участка в Элевсине. А прежде по крайней мере отсюда все мисты шли пешком. Свита — молодые конники, — возможно, переплывала Рэты или скакала в объезд, по берегу мелководья; так или иначе, они и дальше светили процессии факелами. Мисты использовали мостик два часа, совершая описанный ниже обряд.
Сначала мисты еще раз очищались в море и отдыхали, пока их не призывали к мосту. В Элевсине, как подтверждают надписи, был особый жрец — гидран ("водный учитель"); он-то и стоял за мостиком Кроконидов. Здесь каждому мисту на правое запястье и левую щиколотку повязывали kroke — красную шерстяную нить. Она должна была защищать от дурных влияний и одновременно служила опознавательным знаком.
Вместе с Керени153 мы реконструируем ход событий следующим образом: мисты поодиночке переходят через мостик. На той стороне их ждет "внук Крокона", который спрашивает о подготовке. Каждый отвечает: "Я постился, пил кикеон" и т.д., по обряду в столичном Элевсинионе. После
218
этого миста наделяют двойным kroke. Нечто похожее Павсаний сообщает о Мантинее: "У края горы находится храм Посейдона Покровителя Коней <...>. Есть предание, что в древности этот храм выстроили в честь Посейдона [великие (мифические) храмовые и придворные строители. — Д.Л.] Агамед и Трофоний, использовав как материал дубовые стволы, скрепив их друг с другом. Чтобы преградить людям [а также мертвым и духам. — Д.Л.] вход в этот храм, они <...> протянули только [красную. — Д.Л.] шерстяную нить <...>" (VIII.10,2-3).
Вечереет, теперь путь процессии сворачивает от побережья, ведет к стихии земли, точнее говоря, через свежевспаханные для посева октябрьские поля, называемые "триасскими" — по трезубцу владычествующего здесь Посейдона. Посредине находится "ток Триптолема", где в июне-июле шла молотьба; быть может, мисты несколько минут награждали друг друга ударами, чисто символически, как поступали в подобной ситуации и египтяне.
Уже при свете факелов, которые держали в руках сопроюждающие процессию юноши-всадники, — тем самым при участии стихии огня — мисты подходили к другому мосту, окрестности которого Павсаний описывает так: "Около Элевсина протекает [второй. — Д.Л.] Кефисс; его течение здесь гораздо сильнее, чем выше; около него (одно местечко) называют Эринеон ["смоковница гнева". — Д.Л.] и рассказывают, что, когда Плутон похитил Кору, он спустился под землю именно в этом месте; у этого же Кефисса Тесей убил разбойника Полипемона [Уничтожителя. — Д.Л.], по прозвищу же Прокруста [Растягателя. — Д.Л.] " (1.38,5).
О месте схождения Коры в подземный мир у смоковницы гнева поет также V гомеровский гимн: "...вдруг раскололась широко почва Нисийской равнины" (17). "Илиада" упоминает Нису, где фракийский царь Ликург преследовал "питательниц буйного Вакха" (6,133). "Одиссея" помещает дерево гнева над водоворотом Харибды (12,103). Павсаний сообщает из лаконских Брасий: "Семела [в Фивах. — Д.Л.],
219
родившая сына от Зевса и уличенная Кадмом, была заключена в бочку вместе с Дионисом. Эта бочка была подхвачена волнами и, как говорят, была выброшена на эту землю; так как Семела не пережила уже всего этого, то они ее пышно похоронили, а Диониса, говорят, воспитали. <...> К этому жители Брасий еще прибавляют, что Ино, блуждая по земле, прибыла в их страну, а придя, пожелала стать кормилицей Диониса. Они <...> равнину называют садом Диониса" (Ш.24,3).
Поскольку корень слова "Дионис" звучит как "нис", ученые ищут nysseion oros повсюду там, где существовали плодовые сады. Смоковница гнева, однако, сюда не вписывается, ибо рядом с нею Кора спустилась к мертвым.
Об этом мосте ок. 500 года от Р.Х. писал византиец Гесихий, говоря о gephyris, или "шутках на мосту", что почтенным гражданам (мистам), когда они шли через элевсинский мост, приходилось молча выслушивать брань. Сами поношения и невнимание к ним считались отводящими беду. Впрочем, возможно, что слова Гесихия относились к возвратному пути уже "обоженных" мистов и имели в виду брань ради отрезвления, как полагаем и мы. Ибо и на римских триумфах чествуемый полководец в одеждах Диониса вынужден был безропотно выслушивать подобные поношения толпы. За мостом, возле жертвенника Триптолема, еще не дойдя до хороводной площадки, процессия достигает своей цели.
Далее на просторной площадке между Каллихороном, то есть Колодцем Прекрасных Хороводов, и храмом Артемиды открыто, как самостоятельный обряд, происходит пляска океанид. Сопровождавшие ее песнопения, возможно, каждый раз сочиняли заново, хотя содержание их менялось мало. До наших дней сохранился написанный в VII веке до Р.Х. V гомеровский гимн Деметре — особенно удачный образец такого рода песнопений.
Подготовлено по изданию:
Лауэнштайн ДитерЛ 28 Элевсинские мистерии: Пер. с нем. н. Федоровой. — М.: Энигма, 1996. — 368 с: ил.
© 1987 Verlag Urachhaus Johannes M. Mayer GmbH, Stuttgart
© Издательство "Энигма", 1996