90

А. Л. Верлинский

МЕДИЦИНСКИЕ АНАЛОГИИ И ПРОБЛЕМА ПРАКТИЧЕСКОГО ПРИМЕНЕНИЯ ЗНАНИЯ У ПЛАТОНА И АРИСТОТЕЛЯ

Хорошо известно, сколь низко оценивается практическая пригодность научного знания в греческой философии классического периода. Самоценность чистого философского созерцания, его противоположность эмпирии и утилитарным сиюминутным потребностям понимались Платоном и Аристотелем как принципиальные характеристики подлинного знания. Однако, существует область, в которой им обоим пришлось столкнуться с проблемой прикладного, практического знания. Это сфера этики и тесно связанной с ней политической теории, задачи которой находились в центре философских поисков Сократа и Платона и вошли в качестве существенной части в круг энциклопедических интересов Аристотеля.

Возникающая философская этика, с ее стремлением возвести человеческие поступки к универсальному познаваемому принципу, в поисках их более очевидной и простой аналогии рано обращается к примерам из области τέχναι— различных видов прикладного знания от ремесел до искусства в современном понимании [ 1 ; 2, с, 65—78; 3, с. 123—239]. Многочисленные примеры из сферы τέχναι у Сократа (которые можно считать достоверными как засвидетельствованные и Платоном, и Ксенофонтом) объясняются не столько его происхождением — сын каменотеса и повивальной бабки, — сколько тем, что уже к этому времени примеры «из ремесел» играли существенную роль в философских дискуссиях. Сложилось отчетливое понимание критериев τέχνη: полезность, строго определенная цель, знание предмета и способность передаваться в процессе обучения [1, с. 127— 129]. Простота и очевидность (отчасти кажущиеся) структуры ремесла способствовали перенесению ее на структуру нравственных поступков, что сыграло значительную роль в формировании философской этики [2, с. 71], хотя уже Сократ, а вслед за ним Платон и Аристотель указывают на известные границы применимости «технических» аналогий в этике [1, с. 129; 2, с. 73 слл.].

Часто появляющиеся в этических рассуждениях медицинские примеры ставят перед нами проблему: в какой мере реальное влияние медицины содействовало выработке этических концепций? Постоянный и в различной степени плодотворный обмен между философией и медициной — характерное явление для всей истории античной цивилизации [4, с. 239—271; 5, с. 11—58]. Влияние медицины на биологические и натурфилософские взгляды Платона¹ и Аристотеля² не вызывает сомнений. Сложнее обстоит дело с многочисленными меди-

¹ Этиология болезней в «Тимее» показывает влияние сицилийского врача Филистиона [7, с. 69, 75; 8, с. 84—90].

91

цинскими аналогиями в их этических и вообще методологических рассуждениях.

Предпочтение, которое в этике отдается медицинским примерам, объясняется напрашивающейся параллелью между исцелением физических страданий и помощью «болезни» души [5, с. 87; 2, с. 72] — сравнение, которое может иметь целый диапазон оттенков — от сострадания к больному до авторитарного «исцеления» при помощи насилия. Сопоставление мучений души и тела сравнительно рано появляется в поэзии [11, с. 2].

Врач рано появляется в рассуждениях софистов как один из представителей полезных для цивилизации искусств [1, с. 147—151] и в этом значении, с особым упором на профессиональное знание,служит у Сократа образцом для молодых людей, намеревающихся стать политиками (Xen. Memor. III, 1, 4). Решающим для предпочтения медицины было высокое социальное положение, которым обладал врач по сравнению с представителями других τέχναί: на него не распространялось презрительное отношение к тем, кто получает за свой труд плату, господствующее в образованных слоях общества V— IV вв. до н. э.

Но уже софистов медицина интересовала и с методической точки зрения, прежде всего как предельно дифференцированное практическое знание, способное гибко применять свои средства (Gorg. Hel.

14). Давняя медицинская традиция соединения общих положений, как спекулятивных, так и эмпирических (слабо различавшихся), с требованием дифференцированного подхода и учета индивидуальной ситуации (καιρός) [13, с. 263—275; 5, с. 36; 11, с. 82] представляла особый интерес для этики Платона и Аристотеля, где проблема применения общего знания в сфере изменчивых явлений гораздо более остра по сравнению с теориями софистов.

Непосредственное влияние медицины на этический метод Сократа и Платона допускал В. Йегер [5, с. 32 слл. и 390, с. 79—82] ³, После работы Ф. Хайниманна [1] стало очевидно, что в ряде случаев мы имеем дело не с прямым заимствованием Платоном методологических принципов из медицинских трактатов, но с одновременной зависимостью его и авторов СН (особенно «Об искусстве»⁴ и «О древней ме

² В работе С. Быля на примере далеко не банальных совпадений [9, с. 36—37, 40— 90] вновь доказывается, вопреки скептикам, важная роль Гиппократовского корпуса (далее — СН) для биологических сочинений Стагирита.
³ Еще ранее М. Поленц высказал эту мысль в ходе полемики по поводу «подлинного» Гиппократа [16, с. 134—140; 12, с. 404—421].
⁴ В недавней работе А. Йори [14] резонно указывает на отсутствие в этом сочинении серьезной медицинской проблематики и делает вывод о связи автора с софистическими кругами. Но очередная попытка приписать сочинение известному софисту (на этот раз Гиппию) мало убедительна. Автор мог быть врачом, прошедшим выучку у софистов и обращавшимся к непрофессионалам.

92

дицине», далее — VM) ⁵ от софистических дискуссий и выработанных в них критериев τέχνη [ 1, с. 129— 132,162— 164], что не исключает и прямое влияние медицинских сочинений. Необходимость защищать собственное искусство от враждебных нападок⁶ имела особое значение для странствующего врача, целиком зависящего от местных клиентов. Известно, что врачи произносили публичные речи популярного характера [1,с. 137; 5, с. 21—22; 11, с. 3 [. «Методические» сочинения СН, определенно рассчитанные на достаточно широкую аудиторию, написаны для эрудитов, интересующихся не только основами медицины, но и современными спорами о методе. Они в большей степени, чем специальные медицинские сочинения находят параллели в представлениях о τέχναί философской литературы.

В соответствии со своими эпистемологическими принципами Платон в примерах из медицины, как и других τέχναi, делает упор на целостном знании предмета, здоровье в безусловном смысле [18, с. 54]. Неоднократно упоминаемые идеи простых предметов (ложе, уток), на которые ориентируется в своих действиях ремесленник (Rep. 596 b, 601 d; Crat. 389 a) могли бы подразумевать существование видимого образца, модели: на «идею» можно «взирать» [5, с. 398; 21, т. 5, с. 21—23, 105, 133, 262, 410]. Вдобавок, слово είδος у Платона сохраняет оттенок обычного значения—«внешний вид» [19, с. 258—259], и сам Платон не раз именует идею παράδειγμα (Euthyphr. 6 d—е; Rep. 472 с; Parm. 132; Tim. 39 а), не только в онтологическом смысле (как образец вещей чувственного мира), но и в качестве эпистемологического ориентира действий. Но рассуждения «Кратила» показывают, что даже знание идеи «утка», которым обладает столяр, не имеет ничего общего с каким-то стереотипным образцом. Подразумевается знание того, каким должен быть любой из видов этого изделия, в зависимости от его назначения (389 b—с), и, кроме того, умение обращаться с соответствующим материалом (389—390а). Если учесть, что знание ремесленника включает не только связь между формой, материалом и функцией изделия, но и те операции, которые необходимы для его изготовления, то очевидно, что «идея утка», т. е. элементарных предметов «искусства», не сводится ни к какой модели.

Платон понимает под идеей простого произведения τέχνη, как и под идеей вообще, результат методически правильного исследования проблемы, в результате которого ремесленник приходит к дости-

⁵ Традиционная датировка VM (конец V в.) была пересмотрена Г. Диллером [24] в пользу середины IV в. Это встретило определенную поддержку [28, с. 367; 29, стб. 52—53; 30, с. 449]. Но то, в чем Диллер видел влияние философской методологии, «немыслимой до Платона», легко объясняется атмосферой софистических дискуссий. Главный адресат полемики VM — Эмпедокл и его последователи, что делает наиболее вероятной традиционную дату [ 1, с. 138—140]. Сам Диллер позднее отказался от своей гипотезы [31].
⁶ В сочинении Протагора «О борьбе и других искусствах» (80 В 8) излагались способы опровержения представителя любой τέχνη [1, с. 137—138], что предполагает сложившиеся методологические критерии.

93

жению неограниченного глубокого знания о своем предмете [22, с. 244, 251].

Идеи искусственных вещей возникли в платоновском учении в результате расширения первоначальных воззрений и играют незначительную роль в его философии [20, с. 35—36]. Но идеи абстрактных понятий, относящихся к этической или математической сфере, уже в раннем «Евтифроне» тоже именуются παραδείγματα и на них можно «взирать» (6 d—е). Это свидетельствует о том, что идеи не могут быть адекватно сведены не только к «моделям», но и к фиксированным дефинициям. Цель исследования в «Евтифроне» — не просто логическое определение благочестия, но такое универсальное по глубине и полноте знание, включающее все существенное в благочестии, с которым может быть сопоставлен любой конкретный и проблематичный случай [20, с. 32—36; 19, с. 252—253].

Зрительные метафоры, употребляемые в связи с идеями, свидетельствуют о стремлении Платона поставить знание того, «что» есть предмет (в конечном счете тождественное онтологической основе предмета) выше любого суждения, которое может быть сделано, исходя из подобного знания. При этом метафоры «взирать на цель» или «на образ» придают этим представлениям наглядность хорошо известных из опыта явлений. То, что мастер «Кратила» или философ-царь «Государства» действует правильно и «знает» все то, что возводится к идее, делает рассуждения Платона правдоподобными, но в какой форме может быть выражено подобное знание и как из него могут быть выведены истинные положения, неясно. Трудность состоит в том, что это знание объективно, однако полностью раскрывается лишь в сознании человека и не может быть без потерь передано другим.

В большинстве случаев знание платоновского врача — знание здоровья в безусловном смысле, т. е. «идеи» здоровья (Gorg. 464b слл.; Men. 72 е; Lach. 198 d—e; Charm. 156 b—с) [5, с. 35; 22, с. 238; 16, с. 54]. Оно не связано с конкретным методом и является результатом перенесения на медицину общего философского принципа. Сходным образом,противопоставление τέχνη врача, включающей в себя знание причин , по которым он действует так, а не иначе, опыту, который возникает из рутинной сноровки (άλογος τρφή, Gorg. 463, 465а; Phdr. 270 b; Leg. 720 с—e) — принадлежит самому Платону: ни в СН, ни в рассуждениях софистов τέχνη и εμπειρία не различаются [23, с. 262—265; 1, с. 144]. Методическое выведение единичных действий из конечной цели τέλος, которая является одновременно «идеей», — это также чисто платоновская мысль. Впервые она встречается в «Протагоре» (354 b—е), хотя близкие образы возможны и в более ранней литературе [1, с. 152—153; 5, с. 120—121].

⁷ Подразумевается не знание конкретных физиологических и анатомических причин болезней, но ориентация всех действий врача на безусловное знание, характер которого не разъясняется.

94

В «Федре» сделана попытка представить медицинское знание, а вместе с тем знание вообще, не только как неопределенное «взира-ние» на идею (265 d — 266 d), но и как систему дифференцированных положений, относящихся к свойствам больных различных типов в их взаимодействии с внешними факторами (270 с — d). Подобное знание приводится как образец для философской риторики — системы положений, в которой указаны различные виды души, подобающие типы речей, способные их убедить, и причины этого соответствия (271 а — b). Тем самым, наряду с диалектикой, ведущей к познанию истины всякий раз «здесь и сейчас» (оставшееся до конца неизменным сократовское наследие), в «Федре» присутствует понимание науки как системы определенно выраженных положений, применимых на практике.

Многолетняя дискуссия по поводу медицинского метода «Федра», важного потому, что Платон приписывает его самому Гиппократу (270 с), привела к оправданному скепсису: мы не можем заключить на основании платоновских высказываний, какие из сочинений СН имеются в виду и могут считаться принадлежащими самому Гиппократу [24,с.385—386; 25, с. 171 —175] ⁸. Сам метод, как заметил В. Йегер, близок к появляющемуся в поздних диалогах диайрезису, логическому делению общего понятия, вплоть до нахождения дефиниции его неделимого низшего вида [5, с. 34—35; 25, с. 174; 11, с. 254]⁹. Не ясна связь подобного метода с упоминаемым космологическим [27, с. 469] знанием о «природе» (269 е 4 слл., 270 с 1—5), которое напоминает спекулятивные построения врачей — последователей Эмпедокла («О диете»), использованные самим Платоном в «Тимее». Во всяком случае, медицинский метод Федра» подразумевает только разделение φύσις тела на типы, различающиеся по характеру взаимодействия с внешними факторами (270 с 10 слл.), что соответствует антидогматической концепции VM (гл. 20, с. 24. 19 слл. Kühlewein) [5, с. 30; 24, с. 407—408], а не спекулятивному знанию господствующего в теле элемента (Hipp. De victu 1,2), как полагал У. Гейдель [26, с. 11]. Создается впечатление, что стремление Платона строить научное знание на метафизической и космологической основе вступает в противоречие с его глубокой методической проницательностью. Важно однако, что несомненно эмпирический подход [12, с. 407—408] формулируется в резкой полемике против того, что сам Платон считает эмпиризмом (270 b).

Противопоставление знания и опыта в «Горгии» и «Федре» не затрагивало практический успех обладателей того и другого, но под

⁸ Аналогичный вывод давно сделан в отношении папируса «Лондонского Анонима» — медицинской компиляции эллинистического времени, использовавшей сочинение перипатетика Менона [7, с. 1; 25, с. 175—176].
⁹ С другой стороны, В. Йегер усматривает в различении единства (Ιδέα) и многообразия типов (είόη) конституции человека и действующих в нем «сил» в медицинской литературе предвосхищение терминологии платоновской диалектики [5, с. 29—30, 35].

95

черкивало отсутствие объективных критериев действий врача-эмпи-рика. Однако, по мере того, как учение об идеях приобретало характер общей теории познания, заметно любопытное изменение. Опыт, основанный на рутине «рабского» врача, дает лишь стереотипные приемы, тогда как знание природы тела в целом позволяет учесть конкретные особенности отдельных пациентов (Leg. 720 с — е, 857 с — d) ¹⁰. Сравнение политика с врачом в «Политике» ведет в том же направлении: истинное знание способно наиболее адекватно воспринять трудности данного момента (295 с — е) ¹¹. Таким образом, теоретическое знание оказывается превосходящим опыт не только с точки зрения отчетливости и обоснованности, но и практической успешности. Последовательное превращение теоретического знания в основание для практических выводов заставляло безгранично расширять подразумеваемое содержание «идей» сверх логического определения предмета. Платон до конца жизни был убежден в том, что интуитивное постижение сущности предмета (которому предшествует методически правильное исследование) выше любой его дефиниции [32, с. 54—55], что связано с глубокими основаниями всей его философии. Но, начиная с «Федра», под идеей понимается не только «что» есть предмет, но и «как» он взаимодействует с другими объектами [32, с. 48]. Это свидетельствует об осознании недостаточности дефиниторного и «дедуктивного» знания также и на практике¹².

С точки зрения платоновской методологии теоретическое знание оказывалось более гибким, чем рутинный опыт [16, с. 178—179]. Но Платон сознавал, что в реальности практическое знакомство с делом позволяет действовать гибко и точно, а теоретическое знание часто оказывается слишком отвлеченным (Ер. 322 d — е). Поэтому, наряду с пониманием опыта как рутинной сноровки, у него появляется и более широкая концепция.

Медицинский пример из «Филеба» показывает, что строгое научное знание, в данном случае математическое, оказывается недостаточным в практике врача, и для того, чтобы принять нужное решение, он должен «целиться (στοχά^εσταί) в меру» между избытком и недо-

¹⁰ Совершенно не прав Д. Гарсиа, который полагает, что этот эмпирик-рутинер соответствует эмпирическому направлению в СН, в частности VM [33, с. 3—4] : сочинения подобного типа Платон упрекнул бы скорее в отсутствии понимания «причин», но не в грубости лечения. Точно также это не обычный выпад против лечения «по учебникам», встречающийся в тогдашней медицинской литературе: руководство давало хотя и недостаточное, но гибкое знание. Очевидно, здесь имеется в виду врач вообще далекий от всяких «направлений» и «методов».
¹¹ Несмотря на то, что в поздних платоновских диалогах, наряду с абсолютной точностью знания, основанного на идеях, и математики, играет существенную роль практическая точность — способность находить соответствующее конкретной ситуации [34, с. 9 слл.; 13, с. 262—266], нет оснований считать, что Платон исходит при этом из «индивидуальной нормы», как утверждает Г. Кремер [28, с. 367—368]. Приближение к конкретному достигается благодаря абсолютной норме, идее [21. т. 6, с. 170—173].
¹² О трудностях, которые видел Платон в строго методическом применении научных положений в политике, говорит К. фон Фриц [20, с. 268—269].

96

статком (56 а). В раннем «Горгии» эта метафора знаменитого леонтинца, показывающая трудность достижения оратором нужного эффекта [15, с. 17—21], оборачивается против него контрастом «целящейся» риторики, лишенной знания и действующей при помощи «чувственной» способности (463 а,464 с, 465 а), и философской политики вместе с медициной как знания подлинного блага, чуждого колебаний (464 b — 465 а). Но в «Филебе» требование «целиться» применено именно к медицине и свидетельствует одновременно о более строгом понимании научного знания и о сознании недостаточности его на практике (см. также Phdr. 268 b, 271 е — 272а). Врач, как и представители других «искусств», имеющих дело с применением математических соотношений, нуждается дополнительно в эмпирической тренировке «восприятия», интуитивной способности попадать в меру (55 е, 56 а).

Несмотря на более сочувственное отношение к этому «стохастическому» элементу в «Филебе» [24, с. 398—400], как и в «Горгии», «угадывание» имеет не интеллектуальный, а «чувственный» характер, и тем самым противопоставляется знанию. Близость этого места к 9-й главе VM, замеченная Г. Диллером, скорее свидетельствует о влиянии медицинского сочинения на Платона, чем наоборот. В VM тоже говорится о необходимости «целиться» в должную меру между избытком и недостатком в назначении диеты и подчеркивается, что эту меру нельзя соотнести с каким-то точным математическим критерием, но только с реакцией данного пациента на ту или иную пищу. Существенно, однако, отличие: для Платона отсутствие объективного критерия означает, что «попадание» врача зависит не от знания, а от чисто эмпирической способности, а автор VM не знает противопоставления объективных положений науки и личной способности знающего врача и убежден в том, что успех обеспечивает знание. Таким образом, если Платон имел здесь в виду не только проблемы собственного «Горгия», но и VM, то эмпирический критерий, надежный с точки зрения гиппократовской медицины, он переосмыслил и счел субъективным и ненаучным.

* * *

Эти колебания Платона в оценке универсального и индивидуального, знания и опыта в медицине и практическом знании вообще не позволяют рассматривать медицинские аналогии у Аристотеля как простое продолжение идей Платона или, наоборот, отход от них. Поскольку медицина интересовала обоих не сама по себе, а как важный аналог этико-политического знания, изменения в оценке медицины обычно означают не новое ее понимание, а усиление акцентов на различных явлениях из числа известных.

Медицинские аналогии у Аристотеля были недавно тщательно изучены В. Фидлером [11], и его анализ подтверждает и континуитет, и существенные отличия в понимании медицины по сравнению с Платоном. Однако ставшее традиционным пренебрежение к возмож-

97

ной эволюции Аристотеля, в частности в этике, ведет к неоправданно гармонизирующей интерпретации медицинских аналогий в трех этиках — «Евдемовой» (ЕЕ), «Никомаховой» (NE) и «Большой» (ММ) ¹³. Между тем именно изменение в изображении практической медицины косвенно свидетельствует об эволюции Аристотеля — в его стремлении сделать этическое знание менее отвлеченным и приблизить его к поступкам. Мы попытаемся показать, что это изменение связано не только с потребностями философской теории, но и с непосредственным влиянием медицины .

Медицинские аналогии в ЕЕ имеют ряд существенных черт, значение которых до сих пор недостаточно уяснено. Не только научный метод ЕЕ отличается склонностью к дефиниторному и дедуктивному изложению [36; 11, с. 137]. Примеры из медицины говорят о стремлении придать строго логический характер самим рассуждениям, предшествующим совершению поступков.

Для обоснования важности конечной цели всех человеческих действий, евдемонии, в практической жизни Аристотель прибегает к аналогии из сферы дидактики: «Определив цель, доказывают, что каждая из них является благом» (1218 b 16—18). Обучение медицине выглядит так: «Поскольку быть здоровым — вот это (τοδί), необходимо, чтобы вот это было полезным для здоровья» (1218 b 19—20). Аристотель ссылается на важное положение своей теории — недоказуемость первых его начал, в данном случае — этики, и возможность аподиктического знания лишь для производных положений. Но, кроме того, он стремится показать, что конкретные средства определяются целью, что можно доказать правильность их выбора, исходя из правильного представления о цели.

Διδασκαλία, которая имеется здесь в виду, подразумевает не конкретную «философскую пропедевтику» [37, с. 215], но общий процесс передачи знания, демонстрирующий необходимый характер его положений, на который Аристотель указывает в начале «Второй Аналитики». Но было бы неосторожным делать из этого вывод о медицине как строго дедуктивном знании с точки зрения научного метода Стагирита. Дело в том, что обучение медицине означает здесь не обычный педагогический метод, но доказательство правильности выбора врачом конкретного пути лечения.

Еще ближе к методу практического применения знания другой медицинский пример. Во II кн. ЕЕ говорится уже не об этической теории, а о совершении нравственных поступков. Аристотель доказы-

¹³ Ввиду продолжающихся споров относительно подлинности ММ мы оставляем ее, как правило, в стороне. Так называемые «спорные книги» (NE V, VI, VII = ЕЕ IV, V, VI) мы считаем в их настоящем виде предназначавшимися для NE, и считаем NE последним и наиболее зрелым вариантом этических лекций Аристотеля.
¹⁴ В предшествующей литературе, посвященной медицинским аналогиям Аристотеля [41; 10; 24; 18; 6], не проводится сопоставление ЕЕ и NE. Только вскользь своеобразное понимание медицины в ЕЕ отмечено В. Йегером [57, с. 251].

98

вает, что τέλος поступков устанавливается не при помощи рассуждений, но полагается добродетелью в качестве их исходного пункта, от которого следует делиберация (βούλευσίς) — рассуждение, ведущее от цели к средствам.

Пример из медицины, который использует для иллюстрации Аристотель, говорит уже не о доказательстве правильности лечения, но о его мысленном поиске (1227 b 30—33): «Поскольку следует, чтобы вот это было здоровым, необходимо, чтобы произошло то-то и то-то, если это здоровое состояние действительно будет иметь место. Подобно тому, как там [в математике] : если треугольник имеет сумму углов, равную двум прямым, то необходимо, чтобы было то-то. Итак, цель является началом размышления, а завершение размышления есть начало действия...»

Несмотря на свой слишком общий характер, эта медицинская аналогия позволяет сделать существенные выводы: αρχή, из которой исходит рассуждение врача, его цель, здоровье, устанавливается без помощи доказательства, λόγος. Но речь не идет о простой констатации цели с этической точки зрения, благо или зло, здоровье или болезнь. Общей аналогией практическим рассуждениям в этике и медицине служит математическая дедукция, исходящая из υποθέσεις как врач отталкивается от своей цели. Υποθέσεις в данном случае означают hç гипотетические допущения (так LSJ. s. v.), а универсальные положения математики (равенство суммы углов треугольника двум прямым углам, ср. NE 1151а 16—18, из которого исходит математическое доказательство) [39, т. I, с. 9—10; 38, с. 278—279] ¹⁵. Сходным образом и τέλος врача предполагает некое знание, универсальное и недоказуемое, а не простую констатацию цели.

Другой важный вывод, который можно сделать из того же пассажа, касается формы рассуждений врача. Они носят подчеркнуто необходимый характер (неоднократно упоминаемая в выводах άνάγκη), что еще усиливает сопоставление с математической дедукцией. Строгое логическое рассуждение врача, которое, как видно из ЕЕ 1218 b 16 слл., может выступать в качестве доказательства, с точки зрения аристотелевской теории познания, должно сводиться к силлогизму (Anal. Post. 1, 2). Но несмотря на это, в единственном месте, где подобное рассуждение приводится в развернутом виде, видно, что оно не имеет ничего общего с силлогизмом [14, с. 20 слл.].

Более того, рассуждение врача и других технитов стоит в реши-

¹⁵ В отличие от αρώματα, которые являются первыми принципами всех наук, υποϋέ-σείς — начала отдельных наук. Хотя в «Аналитиках» все примеры υποθέσεζς являются суждениями о существовании математических объектов [20, с. 350—351], в других сочинениях (Phys. 253 b 5—6) они имеют близкое нашему месту значение первоприн-ципов [20, с. 360—361], т. е. дефиниций и вообще универсальных недоказуемых суждений. Аристотель знает доказательство равенства суммы углов треугольника двум прямым [38, с. 25—26], но он часто применяет это положение как связанное с сущностью треугольника и близкое к первопринципам геометрии.

99

тельной противоположности к обычному характеру силлогистического вывода. Как показал Э. Капп, во всем корпусе логических сочинений практически отсутствуют указания на психологические процессы, которые стоят за логическими операциями [45, стб. 1063 сл.; 19, с. 83—87] ¹⁶. Это объясняется не сознательной установкой (присутствующей в современной логике и, отчасти, в научной методологии), но близостью «Органона» к диалектике платоновской Академии (особенно заметной в ранней «Топике») и совершенным отсутствием связи с эмпирическим научным исследованием . Силлогизм — это результат формализации правил защиты выдвинутого тезиса, т. е. аргументация, а не исследования. Из посылок не может быть «выведено» при помощи какого-то мыслительного процесса «новое» положение, они служат корректным причинным обоснованием уже имеющегося суждения [45, стб. 1056; 30, с. 87].

Точно также метод научного доказательства «Второй Аналитики» не является методом исследования: познание фактов должно предшествовать построению силлогизма. «Научное доказательство не претендует на то, чтобы обладать чем-то новым в своем выводе, но на то, что оно содержит научное объяснение в своих посылках» [19, с. 72]. Punctum saliens в построении силлогизма с психологической точки зрения — не достижение вывода ¹⁸, но выбор среднего термина (μέσος ορος), который связывает воедино понятия, входящие в силлогизм, и может быть познан лишь интуитивно (Anal. Post. 1, 34). Напротив, интересующее нас рассуждение врача имеет итогом некое новое знание.

Необычность дедукции, связанной с применением медицинского знания в ЕЕ, еще усугубляется тем, что несмотря на ее сходство с силлогистическим выводом, отсутствуют всякие указания на малую посылку. Аристотель стремится вывести все суждения врача из одного— «если здоровье является тем-то» (1218 b 19; 1227 b 30). Совпадение идеального прообраза здоровья, находящегося в сознании врача, с реальным здоровьем, которое возникнет в результате лечения в организме больного (1218 b 20—22) показывает, что врач исходит в своих размышлениях не из частного суждения, но из самой сущности здоровья, его «формы» (είδος). Медицинское средство именуется «движущей причиной» здоровья (1218 b 20). Близкие, вплоть до бук-

¹⁶ Самое существенное исключение — описание индукции «Второй Аналитики» (11, 19) —достаточно далеко от современного ее понимания [20, с. 652—676].
¹⁷ Сходным образом, несмотря на большую роль математических примеров в логических сочинениях Аристотеля, нет никаких следов прямого влияния математических доказательств на его силлогистику [45, стб. 1061 сл.]. Иначе обстоит дело с концепцией «начал» дедуктивного знания [20, с. 423 сл.].
¹⁸ Начало «Второй Аналитики» показывает, что дедуктивный метод связан у Аристотеля не с мышлением «одинокого мыслителя», но с беседой, аргументацией, передачей знания от учителя к ученику, в которой действительно психологически воспроизводится логическое движение силлогизма от посылок к следствию [45, стб. 1063; 20, с. 644 сл.).

100

вальных совпадений, медицинские примеры обнаруживаются не в логических сочинениях, где теория четырех «причин» (формальной, целевой, движущей и материальной) играет незначительную роль, а в учении о сущности и природе («Метафизика», «Физика») и опирающихся на него методологических экскурсах («Физика», кн. II; «О частях животных», кн. I) [41, с. 27—58].

Форма (эйдос) сохраняет у Аристотеля платоновский онтологических смысл — качественная определенность вещи, противоположная неопределенной материи, являющаяся в природе целью всякого развития. Сильнее, чем у Платона, выражена у Аристотеля логическая сторона эйдоса — определение сущности предметов, относящихся к данному виду [6, с. 181 —188]. Одно из самых ранних упоминаний эйдоса здоровья у Аристотеля показывает, что в первую очередь подразумевалось онтологическое значение — здоровое состояние во всех его составляющих, в противоположность болезни (Met. 1070 а

22—23). Но Аристотелю понадобилось привлечь аналогии из сферы двух наиболее часто встречающихся у него τέχναί — домостроительства и медицины — для иллюстрации того, как неизменная сущность (эйдос) предшествует любому становлению (γένεσίς), являясь его целью. Приняв платоновскую мысль об эйдосах ремесел, казавшуюся бесспорной (намек на существование проекта, предшествующего творчеству), Аристотель использовал ее для иллюстрации положений собственной онтологии, где эйдос в чистом виде существует только в виде знания.

Фрагмент раннего сочинения Аристотеля «Об идеях», сохранившийся в комментарии к «Метафизике« Александра Афродисийского (Artet. Fr. 187 Rose), является промежуточным звеном между идеей здоровья Платона и аристотелевским эйдосом здоровья. Аристотель рассматривает аргументы платоников в защиту идей, исходящие из существования объектов наук (Met. 990 b 8—15=1079 а 4—11). Он соглашается с тем, что знание не может относиться к чувственным, единичным вещам, но это доказывает не существование идей, но универсальных понятий (τά καθόλου), которые относятся к конкретным вещам как их образцы и являются предметом науки [22, с. 227—228]. Наряду с другими универсальными объектами («равное» в математике, ложе в плотницком искусстве), платоники говорили и о том, что «медицина является знанием не данного здоровья, но здоровья в безусловном смысле», следовательно, существует идея здоровья (αΐητουγιεία). Еще более важно то, что существование универсального понятия «здоровье» как объекта медицины и образца конкретного здоровья не вызывает возражений Аристотеля. То, что в этой полемике в качестве эйдосов наук рядом выступали математические понятия, идея здоровья и идея ложа, показывает, сколь малое отношение она имела к реальному научному методу. Одновременно можно заключить, что импульс к сохранению эйдоса, хотя и имманентного чувственным вещам, Аристотель мог получить не только из биологии, но

101

и со стороны укоренившихся эпистемологических представлений: каждому объекту, даже столь сложному, как здоровье, соответствует знание, постигающее его как единство¹⁹.

Представление об эйдосе как образце (παράδειγμα) появляется у Аристотеля, помимо фрагмента «Об идеях»,только однажды — во II кн. «Физики ( 194 b 26—29)^2υ, где особенно много примеров, относящихся к τεχναι. В обоих случаях, хотя связь с платоновскими концепциями существует, Аристотель далек от мысли о существовании самостоятельных образцов чувственных вещей. Он имеет в виду свой эпистемологический принцип: подлинное знание о предмете в конечном итоге тождественно самому предмету, в его сущностном и совершенном состоянии [46, с. 460] — отсюда, как и у Платона, частая метафора — знание как «созерцание» [42, с. 166; 30, с. 579; 21, т.5, с. 113, 262; т. 6, с. 193]. Этот принцип связан с эпистемологическим реализмом Аристотеля, с общим для античной философии представлением о познаваемости мира благодаря известному тождеству наших гносеологических способностей и самого мира [39, т.2, с. 14]. Представление о тождестве существа вещи и знания о ней, «эйдоса в душе», встречается в психологической теории (De an. III, 8) и в виде общих высказываний о знании вообще, но оно не отразилось в его логике, где переход от подобного глобального знания к обычным ограниченным, частным суждениям представлял бы значительную трудность.

Но именно с подобной сложностью мы встречаемся в том единственном месте, где рассуждение врача, исходящее из эйдоса здоровья, приводится в развернутом виде (Met. VII, 7)²¹. Аристотелю важно здесь прояснить не только существование формы как цели всякого изменения, но и показать внутреннюю связь всего процесса, в котором форма обусловливает возникновение соответствующих частей, вплоть до самых мелких (материи).

Рассуждение врача исходит не из конкретного суждения, но из самого эйдоса здоровья ( 1032 b 16)²². Не случайно во всех однотипных примерах Аристотель не приводит никакого суждения о сущности

¹⁹ Как заметил Файн, речь идет, по крайней мере, не только о дефиниции здоровья: врачи «заняты природой здоровья, тем, что такое быть здоровым» [59, с. 210—211]. Но, как велик был соблазн представить это сложное знание как дефиницию, будет показано ниже.
²⁰ В этом редком выражении (кроме данного места, только в «дублете» этой главы — Met. V, 2) видят одно из указаний на раннюю дату II кн. «Физики» [54, с. 512; 30, с. 238]. Обычно Аристотель избегает его из-за связи с онтологией Платона.
²¹ Первоначально эта глава вместе с гл. 5—6 той же книги, вероятно, представляла самостоятельный экскурс, близкий по содержанию к ранней II кн. «Физики» [58, т. 2, с.181; 61, с. 358].
²² Насколько противоречит подобная мысль аристотелевской логике, показывает критика платоновской математической дедукции (Rep. 510 с), где рассуждения исходят из понятий «четное», «нечетное», «угол» и т. д.: началами доказательства по Аристотелю могут быть только суждения (Anal. Post. I, 10) [20, с. 361—365]. В логике Аристотеля понятия являются лишь частями ( οροί) посылок и не имеют самостоятельного значения вне суждений, в которые они входят [19, с. 23—29].

102

здоровья, но ограничивается неопределенным указательным местоимением (τοδι).

Помимо чисто прикладных целей, подобный пример отражал общие представления о медицинском знании, засвидетельствованные в ранних сочинениях Аристотеля: медицинская наука должна основываться на целостном знании природы (Protr. Fr. 46 During; Parva nat. 436 a 17; 480 b 22—30).

Кроме того, платоновская мысль об ориентации всех действий на целостное знание, вместо ограниченных суждений, сохраняла свою привлекательность: применение любого теоретического знания на практике не может быть сведено к определенной методологической схеме. Из множества известных суждений необходимо выбрать то, на которое можно опереться, что придает представлению о знании здоровья как эйдоса психологическую достоверность.

Хотя подчеркивается строгость выводов врача, сам метод представляет последовательное разложение формы здоровья на ее составляющие («материю», 1032 b 12) до тех пор, пока не будет найден простейший элемент — та простая операция, которую врач сможет практически осуществить. Рассуждение врача в первом варианте сильно напоминает дедукцию ЕЕ: «Поскольку здоровье является тем-то (τοδί)_y то необходимо, если будет существовать здоровье, чтобы появилось вот это (τοδί), как, например, равновесие, и если оно, то теплота. И так постепенно мыслит, пока не доведет до того последнего (в анализе), что сам может делать» (1032 b 6—9).Но чуть ниже несколько иначе: «Если будет здоровым, то следует, чтобы находилось в равновесии. Итак, что такое находиться в равновесии? Вот это. А это будет, если будет нагрето. А это что такое? Вот это. А это потенциально имеется в распоряжении. Это уже зависит от самого врача» (1032 b 18—21 ).Последним шагом в рассуждении будет необходимость нагревания, которое осуществит врач при помощи растирания (1032 b 25—26).

Ступени рассуждения соответствуют «частям» здоровья: несмотря на логическую форму, явно подразумевается анализ, что особенно сильно подчеркивает сопоставление «частей» здоровья с камнями дома (1032 b 29—31). Хотя для этой неудачной параллели [58, т. 2, с. 184—186] можно найти объяснения [44, с. 21], совершенно ясно, что Аристотель стремится приблизить эвристическую сторону процесса к мысленному анализу структуры. Точно так же действия, направленные на восстановление здоровья, представляют синтез, воспроизводящий в обратном порядке исследование врача (Met. 1032 b 16—17; ЕЕ. 1227 b 32—33; De part. an. 639 b 28—640 a 7).

Постоянные указательные местоимения показывают, что Аристотель имеет в виду не столько суждения, сколько «образы» здоровья и его «составных частей»²³. Понятия формы и материи, которые ил-

²³ Это находит параллель в предпочтении Аристотелем простых примеров для

103

люстрируют подобный метод, имеют у Аристотеля относительный характер. Материя как часть, входящая в целое (форму), может сама служить формой для своих составляющих. Поэтому и каждая ступень рассуждений врача представляет новую «форму», вновь подвергаемую анализу.

Однако сам ход рассуждений показывает, что Аристотель не имеет в виду использование реальной или воображаемой анатомо-физиологической модели организма: только первая ступень анализа относится к нормальному физиологическому состоянию тела: равновесие. Остальные этапы поиска соответствуют (в обратном порядке) цепочке действий врача, уже никак не связанных с внутренним строением тела: растирание — нагревание — теплота — равновесие — здоровье. Анализ мысленной структуры здоровья нужен не для соотнесения здоровых внутренних процессов с конкретной патологией, но для того, чтобы сделать наглядной связь между единичным действием врача и его исходной целью. Только гармоническое сочетание структуры, мысленного проекта вещи и ее составных частей создает представление о необходимости подобной связи,

Единственное указание на физиологические представления современной Аристотелю медицины в подобных примерах содержится Э указании на «равновесие» как цель действий врача. Хотя подобный медицинский метод связан в первую очередь с онтологическими и эпистемологическими построениями, сам эйдос здоровья обладает реальным смыслом в биологии Аристотеля. В «Физике» эйдос здоровья понимается как пропорциональное соотношение «соков» (гуморов) в теле (194а 21—25) . Но наиболее обычным является представление о здоровье как равновесии «качеств» — холодного, теплого, сухого и влажного (Phys. 246 b 3—6; De part. an. 648 b 2—6 и др.), пары которых — теплое-влажное, теплое-сухое, холодное-сухое и холодное-влажное соответствуют четырем элементам «подлунного» мира — земле, огню, воздуху, воде [48, с. 163]. Судя по тому, что первым суждением врача, исходящим из эйдоса здоровья, является необходимость равновесия, а для этого — нагревания тела (Met. 1032 b 6—7, 18—20), именно равновесие качеств подразумевается под логическим выражением универсального медицинского знания²⁵.

иллюстрации отношения между формой и материей: статуя и медь, ложе и дерево. Из двух значений είδος — логически выразимая сущность и внешняя форма (лишь отчасти выражающая эту сущность) [20, с. 242, 265] — Аристотель предпочитает подчеркивать второе, хотя сам сознает недостаточность замены определения интуитивным представлением (De part. ап. 640 b 28—36).
²⁴ Здесь упоминаются только два гумора: желчь и флегма, но Аристотель признает и два остальных — кровь и черную желчь (Gen. ап. 511 b 10).
²⁵ Эйдос здоровья, из которого исходят рассуждения, возникает не в ходе анализа состояния данного пациента [42, с. 101; 51, с. 440; 37, с. 500; 63, с. 460], но является исходным знанием: первая ступень вывода — необходимость существования равновесия «качеств» — является не частным положением, а общим принципом аристотелевской медицины, и на нем строится этиология болезней. В пользу этого говорит и отсутствие

104

Если гуморальная теория была традиционной концепцией греческой медицины — и книдской, и косской школы [62, с. 485 слл.], то теории субстанциональных качеств и элементов — результат натурфилософских спекуляций. Понимание здоровья как правильного смешения первичных «качеств» (перенесение существующей со времен Анаксимандра космологической теории на медицину) впервые засвидетельствовано для Алкмеона Кротонского (22 В 4) (начало V в. до н. э.)²⁶. В натурфилософии связь четырех «качеств» с четырьмя элементами была «установлена» Эмпедоклом, а в медицинскую теорию перенесена сицилийским врачом Филистионом [7, с. 110; 10, с. 41], у которого ее заимствовал Платон (Tim. 81е) [7, с. 76]. Связь теории элементов со схемой четырех гуморов устанавливалась не безболезненно. Так, пифагореец Филолай, возводя причины болезни к состояниям желчи, крови и флегмы, считал, что в теле присутствует лишь одно «качество» — тепло (Anon. Lond. 18). В VM критикуется возведение всех болезней к схеме «качеств», и они, теряя субстанциональный характер и связь с элементами универсума, становятся лишь свойствами многочисленных гуморов [13, с. 251—254]. Появление у Платона, наряду с этиологией болезней, основанной на «качествах», гуморальной теории (Tim. 82е) обычно связывают с воздействием сицилийской школы, но ни у Филистиона, ни у Платона нет параллелизма гуморов — с одной стороны и элементов с качествами — с другой [7, с. 75]. Д. Росс, основываясь на псевдо-аристотелевских «Природных проблемах» (862 b 27), считает, что Аристотель установил жесткую связь между гуморами и качествами [54, с. 508] ²⁷. Если это так, то это не следует рассматривать как прогрессивное новшество: в IV в. развитие медицины, напротив, шло в ином направлении — признания множества жидкостей и соответственно причин болезней и отхода от догматических схем [29, стб. 52—53].

Таким образом, знание о природе, на котором по Аристотелю должна строиться медицинская наука, оказывается не эмпирическим

всяких указаний на рассуждение, предшествующее возникновению эйдоса (все они из него исходят), и то, что вся τέχνη врача, как и строителя, сводится к одному единственному эйдосу здоровья или дома (Met. 1070 а 13—18; 1032 b 13—14; De part. an. 640 a 31—32). С другой стороны, когда Г. Иоахим называет знание строителя «дефиницией: системой элементов, которые научное мышление различает и держит вместе, как составляющие... сущностную природу дома» [42, с. 167], то это явно чересчур «всерьез». Платоновские идеи «утка» и «ложа» показывают, что сведение подобного знания к одной идее возможно, но Аристотель с легкостью использует эйдос дома как чертеж (De part. ап. 639 b 15—19). В понимании эйдоса τέχνη как «модели», «понятия» или «дефиниции» колеблется В. Фидлер [11, с. 173, 264, 277].
²⁶ С его теорией сопоставляет определение здоровья в «Физике» (VII, 3) С. Быль [9, с. 249—250].
²⁷ Приоритет Аристотеля в этом подчеркивает А. Тивель [62, с. 572], но Г. Хариг считает, что объединение теорий гуморов и элементов в единую схему, в которой элементы и гуморы подчинены одним и тем же первичным «качествам», первым осуществил только Гален [48, с. 164]. К сожалению, Хариг не интерпретирует «гуморальные» пассажи Аристотеля.

105

знанием природных фактов [11, с. 194], но спекулятивным космологическим знанием элементов универсума²⁸.

Дедукция, которую использует врач в рассмотренных выше примерах — несравнимо более последовательная попытка, чем самые смелые спекуляции СН²⁹, применить это общее знание на практике³⁰. Можно согласиться с У. Гатри, что и современная медицина считает важным целостное представление о здоровье [21, т. 6, с. 232]. Но рассуждение врача, как его мыслит Стагирит, не является попыткой связать конкретную методику с внутренними процессами, происходящими в организме, но попыткой возвести эмпирически найденные средства лечения к абстрактному и спекулятивному принципу.

Указания на строгую необходимость рассуждений врача опираются не на их соответствие принципам формальной логики, но на причинно-следственную связь чисто эмпирического свойства и демонстрируют первенствующую роль эйдоса во всяком природном и «техническом» становлении. Гораздо сильнее этот логический характер рас-суждений врача подчеркнут в методологических экскурсах «Физики» (II, 1—3) и «О частях животных» (I, 1), где учение о четырех причинах развивается в связи с критикой древних «физиологов» и обоснованием собственной методологии, основанной в первую очередь на финальных причинах.

Существование природной телеологии может быть доказано при помощи эмпирических фактов — развития индивидуума от семени до формы [30, с. 241—242]. Гораздо труднее показать, что цель не только существует, но и требует строго необходимых средств, материи, соответствующей форме, что особенно важно для научного метода, основывающегося на «целевом» и «формальном» объяснении.

Именно эту гипотетическую необходимость, т. е. зависимость средств от установленной цели, отличную от безусловной необходимости совершенных природных форм [30, с. 243—244], иллюстрирует дедуктивное рассуждение врача и домостроителя (Phys. 199 а 8 слл.; 200 а 34 слл; De part. an. 639 b 15—31).

Τέχνη подражает природе не только тем, что она доводит до со-

²⁸ Распространенное представление в СН о φύσις тела, как об элементах, из которых оно состоит [25, с. 173, 183], легко переходит в φύσις целого, когда они совпадают с элементами универсума [26, с. 13]. Подобное представление для Стагирита не связано с серьезными научными выводами (Аристотель не занимался специально медицинскими проблемами), но отражается в схематических попытках свести все науки, в том числе и медицину, к квази-дедуктивному «знанию о причинах» (Met. 1025 b 4—7; ср. Anal. Post. 88 b 10—14).
²⁹ Как отмечает Дж. Ллойд, авторы «О природе человека» и «О диете» подчеркивают важность знания гуморов и элементов, из которых состоит тело, но не делают попыток вывести из них последующие рекомендации [25, с. 172].
³⁰ Подобные медицинские примеры показывают, что Аристотель никак не использует математическую сторону равновесия качеств или гуморов, но опирается на него, то как на «схему», то как на логическое суждение. Ср. попытки обыгрывать значение λόγος (пропорция) в логическом и квалитативном духе в полемике с пифагорейцами (Met. XIV, 5).

106

вершенства возникшее естественным путем (Phys. 199 а 16—17; De part. an. 640 а 27—30). Последовательность рассуждений мастера воспроизводит тот «план», которым руководствовалась бы природа, если бы она была наделена сознанием (Phys. 198 b 12—13; De part, an. 639 b 28—640 a 1) и который воспроизводится (в обратном порядке) в природном становлении. Строгая необходимость вывода от формы к материи не имеет никакого отношения к формальной логике. Она «подражает», с одной стороны, закономерности природных процессов, с другой — сама «подтверждается» строгостью математической дедукции (De part. an. 640 а 1—9, Phys. 200 а 15—19). Но если временное предшествование формы материи может быть усмотрено и в самом природном возникновении («человек рождает человека», De part, an 640 а 25), то только творения τέχνη демонстрируют обусловленность материала формой, только в них замысел («форма в уме мастера») диктует расположение частей и элементов.

Стремление придать эйдосу конкретное выражение здесь гораздо отчетливее. Аристотель определенно противопоставляет медицину, в которой здоровье как цель определяется логически, строительному искусству, где исходным пунктом является чертеж (De part. an. 639 b 15—19). A с другой стороны, поскольку речь идет об иллюстрации научного метода, основывающегося на дедуктивной аргументации рассуждения представителей τεχναί особенно приближаются к силлогистике: мастер уже не размышляет и ищет, но доказывает правильность своих действий, соотнося их с конечной целью (De part. an. 639 b 17—19; 641 a 11 —14). Сделать подобную дедукцию убедительной может лишь превращение эйдоса в мысленный «план» или чертеж, поэтому предпочтение отдается строителю или плотнику (641 а 9—14), а не врачу. Но медицина все же присутствует в «технических» аналогиях: исходным пунктом рассуждений врача является, как и в научном методе Аристотеля, логически выраженное знание.

Эти методологические экскурсы показывают, что Аристотель в своих телеологических примерах не имел в виду конкретный силлогизм : попытки представить рассуждения врача как строго дедуктивные явно вторичны. Поскольку силлогистика не играет серьезной роли в сочинениях Аристотеля «о природе», примеры из τέχναί служат не для прояснения механизма вывода, но для подтверждения возможности рассуждать от «формы» к «материи» и, следовательно, ориентироваться на целевую и формальную причину в объяснении природных явлений.

Таким образом, аналогии, связанные с «дедуктивным» медицинским рассуждением в ЕЕ, родственны не собственно силлогистике Аристотеля, как полагал Р. Вальцер [41, с. 46—48], но методу телеологического объяснения явлений природного или «технического» становления. Присутствие подобных примеров в ЕЕ и для разъяснения места евдемонии в системе этического знания (I, 8), и для иллюстрации психологической стороны человеческих поступков (II, 11,) не

107

отражает серьезного убеждения в возможности силлогистического мышления в этике. Аристотель, как и в случае зависимости «материи» от «формы», высказывает убеждение, что в каждой ситуации подлинное знание диктует единственно необходимый поступок. Признание подобного глобального знания в виде знания цели, очевидно, — попытка найти эквивалент платоновской «идее». Ориентация на конечную цель играет существенную роль в ЕЕ (1214 b 6—14; 1218 b 7— 24; 1249 b 16—25). Но, как показывает использование той же телеологической схемы в других сочинениях, за этим стоит лишь убеждение в существовании подобного знания³¹ и возможности соотносить с ним поступки: конкретное выражение подобного знания и исходящей из него дедукции явно вторичны, а в ЕЕ Аристотель вообще к нему не прибегает. Об этом свидетельствует и продолжающее вызывать разногласия [57, с. 251—255; 37, с. 498—504; 53; 44, с. 70— 76; 47, с. 173—180] заключение ЕЕ (VIII, 3).

Аристотель, ранее формально указывая, что «середина» в добродетельных поступках определяется в соответствии с правильным суждением, теперь пытается определить норму этого суждения. В качестве параллели приводится врач, у которого существует критерий, соотнося с которым, он определяет, здорово ли тело, и меру в применении медицинских средств (1249 а 21—24). Д. Вагнер справедливо указал, что критерий и цель в применении к добродетельному человеку тождественны³² [53, с. 64]. Рассмотренная выше медицинская дедукция помогает понять, что имеется в виду под целью, ради которой действует врач (1249 b 11 —13): это универсальное знание о здоровье, форма здоровья, сущностно тождественная будущему здоровью пациента. Это понимание критерия действий как полного знания о здоровье подтверждается сходным местом в «Политике» (1331 b 34—37). Понятие критерия (ορος), с которым можно соотносить действия технита, появляется еще в доплатоновское время [1, с. 162— 169]. В «Древней медицине» (гл. 9) таким критерием является реакция (αίσθησής) индивида на пищу. У Платона нормой являются не эмпирические симптомы и результаты, но само достигнутое знание, тождественное в онтологическом смысле своему предмету (Resp. 551 а). Хотя Аристотель применяет ορος и в значении дефиниции, и чисто внешнего критерия, здесь (ср. ЕЕ 1222 а 14—17, b 7—9) он близко подходит к платоновским представлениям о совершенном зна-

³¹ Мы предполагаем, что ЕЕ отражает стремление Аристотеля связать нравственное совершенство с философским познанием мира, — учение, наиболее ярко запечатленное в «Протрептике» [57]. При этом учение о «перводвигателе» (ЕЕ. 1248 а 24—27; 1249 а 13—16) должно было занять место платоновской онтологии. Детализация этой связи не только невозможна, но, как показывают медицинские аналогии, была затруднительна для самого Аристотеля.
³² Хотя 1249 b 16—23 буквально значит, что критерий является чисто эмпирическим — то, насколько человек достигает цели, философского созерцания, — смысл пассажа далек от эмпиризма: только достигнутое философское созерцание в состоянии квалифицировать человеческие поступки как добродетельные или порочные.

108

нии как абсолютной норме (ср. Protr. Fr. 13 During)³³. Именно это неопределенное представление, а не силлогистический метод, господствует в ЕЕ.

Таким образом, не только терминологическое сходство в определении середины в поступках и проявлении аффектов приближает ЕЕ (1229 b 21—35) к формулировке середины в «Политике» Платона (284 d—е) [30, с. 448—449]. Критерием этой середины в конкретной ситуации³⁴ в обоих случаях является безусловная норма. Для Платона это идея [21, т. 6, 170] ³⁵, для Аристотеля это знание. У Аристотеля попытки методически применить это знание на практике носят гораздо более последовательный характер.

Но попытка Аристотеля во «Второй Аналитике» (II, 2) построить настоящий силлогизм, в котором здоровье в качестве целевой причины является средним термином силлогизма, неудачна. Вопреки правилам силлогистики большой посылкой является не универсальное суждение о здоровье (его дефиниция или необходимое качество), но частное суждение, обусловленное конкретной ситуацией (96 b 19— 20), причем это нарушение правил осознается Аристотелем [55, с. 642 слл.]. В своеобразной форме здесь отразилось противоречие между спекулятивными физиологическими теориями и эмпирическим методом тогдашней медицины³⁶, о котором писал Т. Гомперц: «Неверно, что дедуктивный метод ложен или непригоден; но дело в том, что применять его на практике можно было при бесконечно более совершенном состоянии науки, а тогдашней патологии недоставало основы в виде анатомии и физиологии, а физиологии в виде клеточной физиологии, химии и физики» [4, т. I, с. 266; ср. 56, с. 203]. Некоторые модификации в изображении медицинской практике в NE связаны с осознанием Аристотелем слабости дедуктивного подхода.

Влияние медицинской диететики с ее дифференцированным подходом на принцип «середины» в NE было впервые предположено Г. Кальхройтером и развито В. Йегером [5, с. 36; 52, с. 46 сл.; 18] и Ф. Верли [10]. Однако давно замеченная связь аристотелевских рас-суждений с принципом μέτρον в поздних платоновских диалогах су-

³³ Невнимание к медицинской дедукции, показывающей, что исходный пункт рас-суждений врача — знание о здоровье, ведет Д. Вагнера к ложному противопоставлению Norm (здоровье) и Masstab [53, с. 68—72, 149], причем неясно, в чем состоит Masstab. В. Йегер, которого он критикует, напротив, был совершенно прав, указав на близость ορος в этом месте к Платону [57, с. 251].
³⁴ То πρε'πον, καίρός и δε'ον в «Политике» 284 d—е (ср. 286 d) указывает на влияние ситуативного подхода в современной риторике [17, с. 57], и одновременно на стремление противопоставить ему нормативное знание; важность учета особенностей момента в ЕЕ тоже неоднократно подчеркнута (1201 а 15—19 и т. д.).
³⁵ Попытка Г. Кремера и И. Дюринга возвести представление о середине к «эзотерическому учению» Платона [28, с. 348; 40, с. 449] убедительно опровергнута В. Фидлером [11, с. 220—229].
³⁶ Очевидно, что превращение универсального знания о здоровье в простое суждение делает неубедительным дедуктивное рассуждение. Кроме того, заметно, как трудно связать эмпирическое средство (прогулка после еды) с физиологией организма.

109

щественно ослабляет значение совпадений между Аристотелем и медицинской литературой. Г. Крамер и И. Дюринг полагают, что учение о «середине» отражает аксиологию учения о бытии «неписаного учения» Платона, в котором материя как двоица «малое-большое» противостоит единому [28, с. 365—369; 30, с. 194, 448—449]. В. Фидлер, несмотря на критику «эзотерического учения», считает, что «середина» для Аристотеля была целью действий всех τεχναι и не заимствована специально из медицины, признавая в том числе влияние поздних платоновских диалогов с их принципом μέτρον [11, с. 196—229]. Одновременно влияние медицины по-прежнему признается решающим в ряде работ [48, с. 165—166]. Поскольку общий принцип «середины» или «меры» в применении к добродетели вполне может быть объясним воздействием обиходных представлений как на Платона, так и на Аристотеля, интерес представляет прежде всего мысль о норме, которой нужно следовать в конкретных ситуациях, и критериях соответствия ей.

Противоречия «Никомаховой этики» создают впечатление определенной тенденции в развитии теории. В III книге,рассматривая этическую делиберацию, т*. е. рассуждение от цели к средствам, Аристотель понимает ее в духе методологических рассуждений «Метафизики», «Физики», «Евдемовой этики» и других рассмотренных выше пассажей: как анализ мысленно достигнутой цели на составляющие, вплоть до достижения элементарных составных частей, которые могут быть непосредственно осуществлены (1112 b 11 —1113 а 2). Медицинские рассуждения подразумеваются как параллель и здесь (1112 b 12— 13), однако решающее значение имеет математическая аналогия (1112 b 20—21), доказательство выдвинутого положения путем анализа его до элементарных истинных посылок [39, т.1, с. 262—266]. В отличии от обычных синтетических доказательств, которые Аристотель приводил в качестве аналогии медицинской и этической делиберации в других местах, здесь необычный случай аналитического доказательства, которое не имеет строго необходимой формы. То, что это не случайно, подтверждается отсутствием указаний на логическую необходимость в этической делиберации и, напротив, допущением возможности нескольких путей реализации поставленной цели и выбора между ними (1112 b 16—18). Другой существенной стороной доказательства является то, что оно ведется не от универсальных и безусловных начал математического знания, но исходит из положения, которое необходимо доказать. В результате связь между целью и конкретными средствами оказывается более гибкой.

Кроме того, само понимание рассуждений в этической сфере как выведение средств из знания цели в NE постепенно заменяется иным представлением: поиском некоего общего научного положения, которое соответствует данной ситуации, и конкретного решения, которое реализует это положение с учетом всех привходящих обстоятельств данного момента (1142 а 20—23). Единичное решение и общее поло-

110

жение должны быть объединены внутренне необходимой связью, которая должна обусловливать (при наличии правильно воспитанных аффектов) должный поступок («практический силлогизм») (1144 а 31—33) ³⁷. Систематически постепенное возрастание роли подобной схемы в «Никомаховой этике» было показано Д. Алланом [43]. «Гармонизирующее» понимание Дж. Купера [44, с. 51 ], который хочет видеть в большой посылке практического силлогизма (т. е. тех универсальных суждениях, которые используются для поиска конкретного решения) результат предшествующей делиберации, обычного рассуждения от цели к средствам, неприемлемо: в VI кн. NE ясно говорится, что эти суждения достигаются индуктивным путем ( 1143 4—5). Приводимые Аристотелем медицинские примеры показывают, что большая посылка силлогизма — это эмпирические обобщения-рекомендации (1141 b 18—21; 1142 а 22—23), не выводимые дедуктивно из более общего знания.

В какой мере на изменение структуры поступков в этике повлияли имманентные трудности этической теории, а в какой более пристальный интерес к медицинской практике? Несомненно, что возрастание ценности этических поступков, совершаемых «ради прекрасного» или «ради них самих» в аристотелевской этике, вызвали перенос центра тяжести на частные принципы в знании и поведении³⁸. Но есть одно соображение, которое говорит в пользу непосредственного воздействия медицинского метода. В I книге NE, где неоднократно подчеркивается значение, которое имеет знание высшей цели человеческой жизни для нравственного поведения (1094 а — 1094 b 10, 1097 а — 1097 b 21 с примером медицины) неожиданно появляется замечание, которое идет вразрез с этими высказываниями. Критикуя платоновскую идею блага и ее полезность для практики, Аристотель прибегает к сравнениям из области наук и говорит о бесполезности для них знания «идеи блага» (1097 а 1—8). Далее Аристотель переходит к примеру из медицины и говорит, что неясно, как «узревший идею блага станет более искусным врачом». Для доказательства мысли этого вполне достаточно, но следует объяснение: «Ведь представляется, что даже здоровье врач не исследует таким образом [т. е. как идею], но здоровье человека, а еще более, пожалуй, данного человека, ведь он осуществляет лечение в конкретной ситуации» (1097 а 11 —13).

³⁷ В соответствии с обычным пониманием силлогизма малая посылка связана с большой чисто формально и не «выводится» из нее. Большая посылка силлогизма определяется требованиями ситуации, например, «необходимо совершить мужественный поступок», а процесс поиска относится к особенности применения принципа в конкретной ситуации — «мужественный поступок заключается в том-то». Законченный силлогизм — не схема рассуждения, а логическая структура добродетельного поступка, которая помогает понять, что является главным: желание совершить мужественный поступок [43, с. 326—327].
³⁸ Тем самым евдемонистический характер этики не устраняется: евдемония понимается не как конкретная деятельность (занятие философией), но как внутреннее совершенство добродетельных поступков (NE. 1139 b 1—4).

111

Это добавление является излишним с точки зрения полемики и не находит аналогий ни в ЕЕ, ни в ММ. Аристотель имеет в виду не только бесполезность для врача идеи блага, но и здоровья как идеи³⁹.

Г. Чернисс указал на некорректность аристотелевской критики и игру слов: обыгрывается двоякий смысл слова «врач» — человек, обладающий научным медицинским знанием и эмпирик [22, с. 237]. Действительно, у Аристотеля встречается мысль, что опытный врач практически действует успешнее чистого теоретика (NE. 1141 b 16— —18; Met. 981 а 13—15). Но критику идеи здоровья следует воспринять всерьез: в важных методологических пассажах NE медицина предстает не как знание формы и материи здоровья⁴⁰, но как дифференцированная система обобщений и предписаний ( 1104 а 3—9, 1137 а 13—25, 1141 b 18—21, 1180 b 18—25, 1181 b 3—5). Особенно подробно это представление развивается в начале «Метафизики». Медицинская τέχνη — это знание того, что «помогло людям определенного типа при данной болезни, например, флегматикам или холерикам, болеющим лихорадкой» (981 а 10—12) . Очень близко в 1181 b 3—5: «Однако врачи пытаются указывать не только медицинские средства, но и как они будут лечить, и как следует обращаться с каждым больным, разделив их на типы». Подобные обобщения достигаются благодаря опыту (Met. 981 а 7—12), но подлинная τέχνη как «знание причин» (981 а 28) предполагает установление внутренней связи между типом больного и соответствующим медицинским средством [50], которая усматривается интуитивно, благодаря множеству сходных случаев.

Таким образом, в критике платоновских идей (NE. 1097 а 11 —13) мог иметься в виду не эмпирик, а врач, обладающий τέχνη, но не пользующийся глобальным знанием, подобным идее «здоровья».

«Необходимость действовать применительно к конкретному случаю (καθ’ έκαστον) может относиться как к эмпирику, так и к врачу, обладающему теоретическим знанием. Но с точки зрения аристотелевского понимания опытности в данном случае имеется в виду

³⁹ По мнению Г. Иоахима [42, с. 47], Аристотель, нападая на идею «блага», заходит слишком далеко. Иоахим сопоставляет это место с 1102 а 18—26, где говорится о том, что выдающиеся врачи стремятся к знанию о теле в целом. Не вызывает сомнения, что Аристотель был убежден в важности «целостного подхода», но наш пассаж показывает трудности применения подобного знания.
⁴⁰ Соответственно, в VI—VII кн. NE, где подробно рассматривается структура нравственных поступков, выведение их из конечной цели всех стремлений человека отсутствует: NE VI, 1, особенно близкое к рассуждениям о высшем критерии поступков (с буквальным повторением 1138 b 29—32 медицинского примера ЕЕ 1249 b 3—5), остается без развития. Οροι ( NE 1142 а 26) означают не «ultimate standards» (ср. ЕЕ 1249 а 21 и Protr. Fr. 13; 39 During), как полагает И. Дюринг [40, с. 94—95], но понятия, служащие «терминами» ( оро/)посылок силлогизма, ср. [20, с. 364]. Аналогичные попытки Э. Кенни [47, с. 170 слл.] основаны на неверной интерпретации текста.
⁴¹ Необходимость исключать второе η в 981 а 12 ( см. издание «Метафизики» В. Йегера) была недавно подтверждена В. Шперри [50]. Это соответствует единственно возможному пониманию είδος в 981 а 10 — тип конституции больного, а не «формальная причина» здоровья, как иногда полагают [61, с. 398; 33, с. 16].

112

врач, который соединяет теоретическое знание и опыт. Конкретное, успех в котором доступен врачу эмпирику, — единичный человек, входящий в сферу его практики (NE. 1180 b 10—13, 16—20). Напротив, способность лечить конкретного человека вообще, даже выходящего за пределы его практики, т. е. интуиция — удел того, кто обладает опытом, в дополнение к теоретическому знанию (NE. 1181 а 14—21, b 5—12). Это позволяет перейти от дифференцированной, но относящейся не к индивидам, а к типам, τέχνη к лечению в конкретной ситуации. Поэтому, скорее всего, здесь имеется в виду не эмпирик, но формулируется важное требование к живому носителю τέχνη: ориентация на конкретное. Идеалом Аристотеля как в медицине, так и в этике было соединение теории и опыта [49], хотя он слабо верил в возможность гармонического их сочетания.

Замечание в критике теории идей относится лишь к глобальному и далекому от практики знанию (которое Аристотель склонен интерпретировать в логическом смысле), но не исключает возможности и полезности медицинских обобщений частного характера. Излишнее с точки зрения непосредственных целей полемики и противоречащее духу предшествующих и последующих рассуждений I кн. NE о важности знания τέλος для совершения конкретных поступков, это замечание походит на непосредственное мнение о практическом методе медицины, опережающее соответствующую переориентацию этической теории⁴². Впечатление непосредственного влияния медицины и резкий контраст с представлением о знании «здоровья» в целом в ЕЕ заставляет предположить, что Аристотель имеет в виду не только Платона, но и собственные медицинские аналогии в более раннем этическом сочинении.

Ввиду проблематичности относительной хронологии аристотелевских сочинений, было бы неосторожно говорить об изменении взглядов Стагирита на медицинское знание вообще. Достаточно указать на то, что концепция четырех причин является очень ранней, а медицинские примеры с эйдосом здоровья, видимо, появились до ЕЕ и отражают представления молодого Аристотеля. С другой стороны, критика идеи здоровья в NE косвенно подтверждает более позднее возникновение этого сочинения, чем ЕЕ, что в последнее время оспаривалось [47].

Более решительно можно говорить об осознании трудности практического применения чрезмерно общих положений (тем более спекулятивных, подобно теории «качеств» и «гуморов», связь которых с лечебными средствами трудно продемонстрировать). Углубление интереса к проблеме практической деятельности вело к изменениям именно в «этиках», где это было действительно важно, в использовании стандартных методологических иллюстраций. Это изменение находит

⁴² Важность NE. 1097 а 11 —13 для переориентации этики на конкретную ситуацию осознается О. Жигоном [60, с. 91—92].

113

аналогию в переходе Платона в «Федре» (270 с—d) от «идеи» здоровья к дифференцированной медицинской τέχνη⁴³. Подобные изменения приближали к реальному медицинскому методу и структуре практических пособий [26, с. 37, 118—121], но уводили от проблемы связи практики с анатомо-физиологическим знанием.

Соответствующие изменения в NE в понимании «середины», которую необходимо соблюдать в конкретной ситуации, также говорят об импульсах со стороны медицины. В ЕЕ (VIII, 3) существует безусловное знание, служащее не только критерием правильности действий, но и источником их «вывода», в NE подобный критерий отсутствует.

Но несмотря на отсутствие подобного абсолютного критерия, Аристотель убежден в объективной правильности действия врача и добродетельного человека: в применении к действиям τέχνη и αρετή во II кн. NE многократно применено слово ακρ/βεια и производные от него (1106 b 11 — 13 и др.).

Не находящее аналогий в ЕЕ заключение II кн. NE посвящено проблеме поиска середины в конкретной ситуации. Ее определению служит особое восприятие (αισθησις) рассудительного человека (II, 9), которому Аристотель в дальнейшем придает определенно интеллектуальный характер (интуиция) (1143 b 5). Надежность интуиции не гарантируется фиксированными научными критериями, но это не уступка релятивизму [10, с. 46], и не шаг к «автономной» этике [41, с. 225]. Интуиция (φρόνιμος) основывается на сочетании теоретического знания (эмпирические обобщения, 1141 b 11 —15), опыта, благодаря которому его можно гибко применять (1143 b 13—14) и волевых усилий (II, 9). В любой ситуации существует объективно точное решение, но его невозможно определить в категориях научного знания (1104 а 3—9).

Сходство NE. II, 9 с 9 главой VM, неоднократно подчеркнутое Йегером [74, с. 38—39, 46—47; 5, с. 36], должно было существенно ограничено: αίσθησις του σώματος — критерий определения должной меры в диетических предписаниях (VM) — это не интуитивная оценка врачом конституции пациента, но реакция конкретного организма на диету [35] ⁴⁴.

⁴³ В соответствии с принципами этики Аристотель иногда склонен подчеркивать банальность знания медицинских средств и трудность их конкретного применения (NE. 1137 а 13—17). При этом неясно, предполагает ли последнее какую-то систему предписаний или основывается лишь на интуиции врача. Но в применении к политической теории, где важность собирания эмпирических данных и их обобщения многократно подчеркнута, аналогия с дифференцированным медицинским знанием проводится без ограничений (NE. X, 10; Pol. 1288 b 10—21).
⁴⁴ Заслуживает большего внимания связь этого представления Аристотеля с Платоном, у которого αίσθησιç служит переходу от общего к конкретному на практике (Phdr. 271 е — 272 а) или благодаря тренировке позволяет действовать там, где невозможно научное знание (Phil. 56 а). Ср. Speus. Fr. 29 Lang=Sext. Adv. math. VII, 145—146 — представление, распространенное в эллинистическую эпоху [17]. По сравнению с Платоном у Аристотеля сильнее подчеркнут интеллектуальный и объективный характер этой способности, а со Спевсиппом — ее самостоятельный, интуитивный характер.

114

Точно так же μέσον Аристотеля отражает не только медицинские, но и общие для других τέχναί IV в. до н. э. представления об эмпирически находимом «среднем» между двумя крайностями [1, с. 214— 215], отразившиеся ранее у Платона.

Но не только буквальное совпадение (NE. 1108 b 18—19 и VM. 9. Р. 9, 22—23 Kühlewein) делает возможным знакомство Аристотеля с VM. Важен общий методологический принцип: при определении индивидуальной меры в пище (имеется в виду не только количество, но и качественный состав) не действенны слишком общие предписания, касающиеся равновесия «качеств» (VM. 1), и не существует «числа и веса» для определения должной меры (VM. 9). Полемика в СН с применением в медицине точных математических соотношений [62, с. 497—498] или слишком абстрактных схем не связана с отрицанием обобщений и их практической важности [26, с. 31; 13, с. 255, 260, 273], следовательно, не сводится к субъективизму, как иногда полагают [10, с. 44] ⁴⁵. С точки зрения автора VM медицина продвигается в направлении все большей дифференциации предписаний, большей точности науки, которая, однако, должна сочетаться с эмпирической точностью врача практика (VM 3, 9, 20); эти два понятия точности не противопоставляются.

Примерно такова же позиция Аристотеля в NE. Он мог воспринять от медицинской литературы и практики мысль о невозможности использования слишком общих положений в конкретном лечении и одновременно представление об объективной практической точности, которую гарантирует сочетание научного знания и личного опыта. Это могло помочь в поисках важных для этики критериев поступков, связанных не с отдаленными целями, но с конкретными принципами поведения. Если учесть притягательность платоновской мысли об ориентации поступков на высшую цель жизни и соответствующее универсальное знание, — концепции, которой Аристотель пытался придать в ЕЕ систематический характер, — медицинское влияние, содействовавшее частичному отходу от подобных идей, нельзя считать незначительным.

Литература

1. Heinimann F. Eine vorplatonische Theorie der Techne//Sophistik/Hrsg. von C. J. Classen. Darmstadt, 1976.
2. Gigon O. Theorie und Praxis bei Plato und Aristoteles//Mus. Helv. 1973. Bd. 30.
3. Nesselrath H.-G. Lukians Parasitendialog. Untersuchungen und Kommentar. B.; N. Y., 1985.
4. Гомперц Т. Греческие мыслители. СПб., 1911. T.l.
5. Jäger W. Paideia. 3. Aufl. B., 1959. Bd. 2.

⁴⁵ Связь этого круга представлений об ориентации на конкретную ситуацию (καίρός) с софистическим антидогматизмом несомненна [10, с. 47], хотя приоритет риторики или медицины остается спорным. Но каковы бы ни были философские принципы Протагора, по самому роду своей педагогической и политической деятельности он был склонен признавать существование надежных практических критериев, ведущих к успеху [1, с. 163, 168—169].

115

6. Lloyd G. E. R. The role of medical and biological analogies in Aristotle’s ethics// Phronesis. 1968. V. 13.
7. Weltmann M. Die Fragmente der griechischen Ärzte. B., 1901. Bd. 1.
8. Lloyd G. E. R. Plato as a natural scientist//JHS. 1968. V. 88.
9. Byl S. Recherches sur le grand traités biologiques d’Aristote, sources ecrites et préjugés. Bruxelles, 1980.
10. Wehrli F. Ethik und Medizin. Zur Vorgeschichte der aristotelischen μέσον — Lehre//Mus. Helv. 1951. Bd. 8.
11. Fiedler W. Analogiemodelle bei Aristoteles. Amsterdam, 1978.
12. Pohlenz M. Das 20. Kapitel von Hippokrates De prisca medicina//Hermes. 1918. Bd. 53.
13. Herter H. Die Treffkunst des Arztes in hippokratischer und platonischer Sicht// Sudhoffs Archiv. 1963. Bd. 47.
14. Jori A. Note per un’attribuzione del «peri technes» pseudoippocratico//Atti dell’ Institute Veneto. 1984—1985. N. 143.
15. $uss W. Ethos. Studien zu älterer griechischen Rhetorik. Leipzig; B., 1910.
16. Pohlenz M. Aus Platos Werdezeit. B, 1913.
17. Pohlenz M. Το πρέπον. Ein Beitrag zur Geschichte der griechischen Geist//Nach-richten von der Gesellschaft der Wissenschaften zu Göttingen. 1933. Bd. 71. H. 1.
18. Jaeger W. Aristotle’s use of medicine as model of method in his ethics//JHS. 1957. V. 77.
19. Kapp E. Greek foundations of traditional logic. N. Y., 1942.
20. Fritz K. von. Grundprobleme der Geschichte der antiken Wissenschaft. B.; N. Y., 1971.
21. Guthrie W. K. Ch. A history of Greek philosophy. Cambr., 1975—1981. V. 4—6.
22. Cherniss H. Aristotle’s criticism of Plato and Academy. Baltimore, 1944. V. 1.
23. Capelle W. De prisca medicina, XX//Hermes. 1922. Bd. 57.
24. Diller H. Hippokratische Medizin und attische Philosophie//Hermes. 1952. Bd.80.
25. Lloyd G. E. R. The Hippocratic question//ClQ. 1975. V. 52.
26. Heidel W. A. Hippocratic medicine, its spirit and method. N. Y., 1941.
27. Fridländer P. Platon. 3. Aufl. В.; N. Y., 1975. Bd. 3.
28. Kramer H. Areté bei Platon und Aristoteles. Heidelberg, 1959.
29. Kudlein F. Diokles (von Karystos)//Der Kleine Pauly. Stuttgart, 1967. Bd. 2.
30. During /. Aristoteles. Heidelberg, 1966.
31. Diller H. Das Selbstverständnis der griechischen Medizin in der Zeit des Hippo-krates//La collection hippocratique et son rôle dans l’histoire de la medicine. Leiden, 1975.
32. Runciman W. G. Plato’s later epistemology. Cambr., 1962.
33. Garcia D.The structure of medical knowledge in Aristotle’s philosophy//Sudhoffs Archiv. 1978. Bd. 62.
34. Stark H. Aristotelesstudien. München, 1954.
35. Muri W. De prisca medicina, cap. 9//Hermes. 1936. Bd. 71.
36. Allan D. Quasi-mathematical method in the Eudemian Ethics//Aristote et les problèmes de méthode. Louvain, 1961.
37. Aristoteles. Eudemische Ethik/Übers, und komm, von F. Dirlmeier. 3. Aufl. B., 1979.
38. Heath T. L. Mathematics in Aristotle. Oxf., 1949.
39. Stewart J. A. Notes on Nicomachean Ethics of Aristotle. Oxf., 1892. V. 1—2.
40. During I. Aristotle in the Protrepticus//Autour d’Aristote. Recueil d’études offert à A. Mansion. Louvain, 1955.
41. Walzer R. Magna Moralia und aristotelische Ethik. B., 1929.
42. Joachim H. Aristotle. The Nicomachean Ethics. A commentary. Oxf., 1955.
43. Allan D. The practical syllogism//Autour d’Aristote. Louvain, 1955.
44. Cooper J. M. Reason and human good in Aristotle. Cambr. (Mass.), 1975.
45. Kapp. E. Syllogistik//RE. 1931. Bd. 4A.
46. During I. Aristotle’s Protrepticus. Göteborg, 1961.
47. Kenny A. The Aristotelian Ethics. Oxf., 1978.

116

48. Harig G. Zur Charakterisierung der wissenschaftstheoretischen Aspekte in der aristotelischen Biologie und Medizin //Aristoteles als Wissenschaftstheoretiker. B., 1983.
49. Kollesch J. Zu Aristoteles Bewertung von Erfahring und Theorie in der Medi-zin//Aristoteles als Wissenschaftstheoretiker. B., 1983.
50. Spoerri W. À proros des rapports entre l’art et l’„exporience“dans la’Métaphysique’ d’Aristote//Métaphysique. Histoire de la philosophie. Recueil d’études offert à F. Brunner. Neuchâtel, 1981.
51. Aristoteles. Nikomachische Ethik/Übers, und komm, von F. Dirlmeier. 6. Aufl. B., 1979. _
52. Jager W. Diokles von Karystos. B., 1938.
53. Wagner D. Das Problem einer theonomen Ethik bei Aristoteles. Diss. Bamberg, 1970.
54. Aristotle’s Physics/A revised text with intr. and comm, by W. D. Ross. Oxf., 1936.
55. Aristotle’s Prior and Posterior Analytics/A revised text with intr. and comm, by W. D. Ross. Oxf., 1949.
56. Зайцев А. И. Культурный переворот в Древней Греции. VIII—V вв. до н. э. Л., 1985. _
57. Jager W. Aristoteles. В., 1923.
58. Aristotle’s Metaphysics/A revised text with intr, and comm, by W. D. Ross. Oxf., 1949.
59. Fine G. The One over Many//PhR. 1980. V. 89.
60. Gigon O. Ethik//Lexikon der Antike. Philosophie. Literatur. Wissenschaft. München, 1970. Bd. 1.
61. Owens J. The doctrine of Being in the Aristotelian Metaphysics. 3-rd rev. ed. Toronto, 1979.
62. Thivel A. Cnide et Cos? Diss. P., 1981.
63. Aristoteles. Physikvorlesung/Obers. und komm. von. H. Wagner. В., 1967.

Подготовлено по изданию:

Некоторые проблемы истории античной науки. Л., 1989.
© Главная астрономическая обсерватория