Каждое общество стремится к восстановлению числа своих граждан. Для Спарты, по крайней мере в IV в. до н. э., эта проблема приобрела особую актуальность. Но разрешить ее радикальным образом, т. е. уничтожить архаическую цензовую систему 1 при определении гражданского статуса своих граждан, Спарта не смогла. Она выбрала иной, механический путь. Появление на рубеже V—IV вв. новых социальных групп наводит на мысль о наличии в Спарте нескольких ступеней гражданства.2 На первой ступени, бесспорно, находились те, кто являлся членом общины равных и мог называть себя спартиатом.
Термин «спартиат» неоднозначен. В своем более широком значении он используется для отличия спартанских граждан от
периэктов и илотов. В трудах античных авторов, которые по большей части являются историями войн, довольно трудно и редко можно выделить спартиатов как отдельную социальную группу. Это объясняется тем, что спартанское войско, обязательно включавшее в себя и периэков, обозначалось, как правило, общим для этих двух категорий этниконом — лакедемоняне. Однако если по ходу изложения надо было выделить спартиатов из общей массы лакедемонян, источники легко это делали (об этом свидетельствует ряд мест у Геродота, Исократа и других греческих авторов). Так, например, Демарат у Геродота, рассказывая персидскому царю о спартанском войске, делит его на две части — на 8 тыс. спартиатов, составлявших ядро спартанской армии, и остальных лакедемонян (VII, 234). То же самое деление очевидно и у Исократа в «Панафинейской речи» (XII, 178—181; ср.: IV, 131). Спартанцы здесь предстают как корпорация, осуществляющая коллективную эксплуатацию народа. Под «народом» Исократ имеет в виду как илотов, так и лериэков (XII, 178—181; см. также: Diod., XI, 64; XV, 90).
Однако слово «спартиат» имеет и другое, отличное от обыденного, значение. В своем узкотехническом смысле оно означает граждан с более высоким гражданским статусом, чем все остальные. В таком значении термин «οπαρτιαται» выступает как эквивалент к ö-utot («равные») и впервые появляется у Ксенофонта в «Греческой истории» (III, 3, 5). Конечно, слово «ομοιοι» вряд ли могло быть вполне официальным обозначением полноправных спартанских граждан. Скорее всего, оно возникло в среде самих спартиатов в еще достаточно раннее время.3 Оно использовалось членами гражданской корпорации для горделивого подчеркивания своего особого аристократического равенства и никакой другой нагрузки вплоть до начала IV в. в себе не несло. Только в тот момент, когда спартиатам потребовалось отделить себя от другой, уже неполноправной, группы своих сограждан и подчеркнуть свое особое по сравнению с «опустившимися» качество, вновь возникло, но уже с несколько другим оттенком, слово «δμοιοι». Это произошло, скорее всего, на рубеже V—IV вв., когда для Спарты зафиксирован рост неполноправной гражданской прослойки, так называемых гипомейонов. Судя по немногочисленным и относительно поздним ссылкам на гомеев и гипомейонов, оба эти термина зафиксировали факт естественного размывания гражданского коллектива и поставили точку на любимом социальном лозунге
спартанцев о полном равенстве своих членов. Сам факт существования таких терминологических понятий, несущих на себе большую социальную нагрузку, как «равные» и «опустившиеся», говорит о том, что в Спарте уже не осталось даже фикции прежнего декларативного равенства.
Так, в «Греческой истории», описывая заговор Кинадона, Ксенофонт подчеркивает, что глава заговора не принадлежал к сословию «равных» (III, 3, 5), подразумевая под «равными» политическую элиту спартанского общества. Этот пример показывает, что с возникновением гипомейонов термин «спартиаты» уже стал нуждаться в некотором уточнении и пояснении. По словам Шультесса, «самосознание полноправных граждан, которые были в состоянии исполнять свои обязанности, стало столь высоким, что они более не довольствовались общим названием ,,спартиаты”, но стали называть себя „гoмeями,,».4
Спартиаты, с одной стороны, гипомейоны и неодамоды — с другой, занимали разные ступени одной и той же социальной лестницы. Гражданские права последних двух групп ограничивались, πό-видимому, только участием в народном собрании, но даже этого вполне достаточно, чтобы отнести их к разряду граждан. Эти три социальные группы внутри одного и того же класса не были абсолютно изолированы друг от друга. Мы точно знаем, что спартиат, потерявший свой клер, «опускался» в разряд гипомейонов. Но мог ли существовать обратный механизм? Не могло ли государство при той катастрофической убыли гражданства, которая наблюдалась в Спарте, прибегать к своего рода паллиативной мере и кооптировать себе «полных» граждан из низших слоев гражданского населения? Детлеф Лотце в статье, посвященной мофакам, убедительно доказывает возможность именно такого решения проблемы.5
Мофаки, или мофоны,6 судя по источникам, представляли особую категорию лиц, получивших спартанское воспитание (αγογη) вместе с сыновьями спартиатов. Происхождение тер
мина «мофак» или «мофон» не ясно. К. Краймс возводит его к слову «μόθος» (битва) и полагает, что первоначально мофаки
были военной свитой знатных спартиатов.7 Но вряд ли этот так. Ведь слово «μόθος», которое употребляется только в эпической поэзии у Гомера и Гесиода, уже в период классики стало архаизмом и было забыто. А производные от этого слова в V—IV вв. до н. э. приобрели уже далекое от первоначального значение. Так у Аристофана «μόθων»—это наглый, дерзкий человек, выскочка и простолюдин (Schol. Aristogh. Plut., 279; Eq., 634; Sllid S. V.: μόθωνες παρά Αριστοφάνη οί ευτελείς).
Поскольку «мофак» как технический термин впервые зафиксирован только у Филарха (Phyl. ар. Athen., VI, 271 e-f), а Ксенофонт, наш основной авторитет в подобного рода спартанских реалиях, его еще не знал, то можно думать, что и сам этот термин возник не ранее середины IV в., превратившись из первоначального полупрезрительного и полунасмешливого обращения в устойчивое социальное понятие. Такой путь от слова, несущего в себе элементы социальной и моральной ущербности, к новому техническому термину был вполне возможен там, где необходимо было подчеркнуть двусмысленность и неопределенность положения той или иной социальной группы.8
Действительно, у Гарпократиона, Гезихия, Свиды, а также в схолиях к Аристофану даются подчас текстуально совпадающие толкования к слову «мофак» или «мофон». Приведем отдельные тексты и переводы к ним. Согласно Гарпократиону, «мофонами лаконцы называют мальчиков, воспитываемых вместе со свободными» (Harpocr. s. v. μόθων ) .9 Абсолютно идентичный текст встречается в схолиях к Аристофану (Schol. Aristoph. Plut., 279). У Гезихия мофаки — это «мальчики-рабы, воспитываемые вместе с сыновьями» (Hesych. s. ν. μόθακες ).10 B «Etymologicum Magnum» мофон толкуется как домашний раб (Etym. М. s.v. μόθων).11 В «Лексиконе» Свиды читаем: «Мофонами называли лаконцы мальчиков, следовавших за свободными» (Suid. s. v.μόθωνες).12
Как мы видим, во всех этих текстах подчеркивается несвободное происхождение мофаков, хотя прямо не сказано, что это были сыновья именно илотов (ср. у Гезихия:δοΰλοι παιδες; в Etym. М. — τόν οίκογενη δουλον) Однако самое раннее по времени и самое важное свидетельство Филарха не согласуется с представлением о несвободном происхождении мофаков. Фи-
ларх определенно говорит, что мофаки были свободными людьми, хотя и не спартиатами.13 Вместе с сыновьями спартанских граждан они проходили полный курс агогэ (Phyl. ар. Athen., VI, 271e-f = FgrHist 81 F 43: εισίν ούν οί μοθακες ελευθεροι μεν, ου μήν Λακεδαιμόνιοί γε, μετέχουσιν δέ τής παιδείας πασης)
Д. Лотце, который считает это свидетельство Филарха самым важным для суждения о статусе мофаков, полагает, что к мофакам могли относиться сыновья обедневших спартиатов, т. е. гипомейонов. «Для сыновей опустившегося большинства имелся лишь один шанс для того, чтобы занять свое место в привилегированном классе», и этот шанс был связан с получением равноценного с прочими детьми граждан воспитания. Основываясь на данных Филарха, а также на Плутарховой биографии Клеомена (8, 1), Лотце приходит к выводу, что по крайней мере в III в. богатые спартиаты широко использовали мофаков для воспитания собственных сыновей. Так вместе с царем Клеоменом воспитывалось два мофака (Plut. Cleom., 8, I: δύο των συντρόφων του Κλεοαένου;, ους μόθακας καλουσιν), которые, по всей видимости, были незаконными детьми царственных отцов. «В любом случае, — по словам Д. Лотце, — это была очень высокая честь — быть σύντροφοι царя, и соответственно на мофаков Клеомена падала важная государственная задача».14
По-видимому, к III в. каждый знатный спартанский юноша имел сотоварищей из числа мофаков.
Не исключено, что такая практика была своеобразным налогом на богатых, который они платили своим неимущим согражданам. Система литургий, широко развитая в античности, вполне могла принять в Спарте подобную форму. Именно такое истолкование дает вполне удовлетворительный смысл тому месту у Филарха, где он говорит, что при спартанском мальчике, в зависимости от имущественного положения его отца, мог находиться один или даже несколько воспитанников-мофаков (Phyl. ар. Athen., VI, 271 е).15
Таким образом, мофаки для Спарты являлись как бы резервом общества. По мнению Д. Лотце, в эту социальную группу входили гетерогенные элементы, состав которых на протяжении IV—III вв. менялся.16
По-видимому, основную группу мофаков составляли дети гипомейонов и неодамодов. Обе эти социальные группы были
близки по своему статусу и различны по своему социальному происхождению. Первые — это бывшие спартиаты, члены общины «равных», потерявшие из-за бедности часть своих гражданских прав, вторые — это бывшие илоты, «поднявшиеся» благодаря военной службе в разряд спартанских граждан с ограниченным набором политических прав. Институт мофаков для этих людей был единственным шансом дать своим детям спартанское воспитание, которое являлось непременным, хотя и не единственным условием социальной и политической полноправности. Спартанская община же с помощью этого механизма хоть в малой степени могла восполнить резко возросшую именно в IV—III вв. убыль своего гражданского коллектива.17
Однако точка зрения на мофаков как детей неодамодов может быть верна только для IV в. Для более позднего времени неодамоды в наших источниках не засвидетельствованы.18 Думать же, будто в приведенных выше глоссах из Лексиконов и Схолий произошла подмена понятий (слово «δούλοι» употреблено вместо термина «νεοδαμόδεις»), у нас нет никаких оснований. Это было бы слишком большой натяжкой. Скорее, дабы найти логическое объяснение взаимоисключающим свидетельствам Филарха и лексикографов, нам придется допустить, что мофаки могли кооптироваться из самых разных слоев лаконского населения, вплоть до илотов. Принципы же выбора во многом зависели от конкретных исторических обстоятельств. Так, например, в III в. существовала практика освобождения илотов за определенный денежный выкуп (Plut. Cleom., 23, 1). Дети таких зажиточных илотов вполне могли оказаться среди мофаков.
О весьма смешанном и неоднородном происхождении мофаков свидетельствует также Стобей. По его словам, среди них могли быть и сыновья иностранцев, и сыновья илотов (Stob. Flor., ХХХХ, 8: καν ξένος καν έξ εΐλωτος ). Еще одну группу мофаков могли составлять бастарды (νόθοι), незаконные сыновья отцов-спартиатов и матерей-илоток. К сожалению, мы не обладаем прямыми и бесспорными свидетельствами античной традиции по этому поводу. Однако кое-какие косвенные данные и соображения общего порядка свидетельствуют в пользу такого предположения. По словам Д. Лотце, «если и была какая-нибудь возможность наделить детей негражданского происхождения полными правами, то, естественно, эта возможность ис-
пользовалась в интересах незаконных сыновей».19 По-видимому, незаконные сыновья спартиатов были самой привилегированной частью мофаков, которые по окончании обучения имели реальный шанс стать полноправными гражданами. Среди них, конечно, могли быть и побочные сыновья царей. Так в биографии. Клеомена Плутарх сообщает о том, что вместе с этим царем воспитывалось двое мофаков, которые позже входили в его свиту (Plut. Cleom., VIII, 1: δύο των συντρόφων του Κλεομένους, ους μοθακες καλουσιν). По этому поводу Д. Лотце замечает: «С большой степенью вероятности мы можем утверждать, что они были незаконными детьми царственных отцов и илоток. В любом случае это была очень большая честь — быть σύντροφοι царей».20
Еще одно очень важное место, где говорится, вероятно, о мофаках, мы находим в «Греческой истории» Ксенофонта. Рассказывая о походе царя Агесиполида в Малую Азию, Ксенофонт замечает, что «в его войске было также много добровольцев, очень почтенных людей, из числа периэков, были и иностранцы ИЗ числа так называемых «воспитанников» (ξένοι των τροφίμων καλούμενων), а также дети от брака спартиатов с не-спартиатами (νόθοι των Σπαρτιατών)» (V, 3, 9).21 Кто же ЭТИ «иностранцы» И «побочные сыновья спартиатов»? У Ксенофонта сказано, что это так называемые «воспитанники» (τρόφιμοι) ,22 То же самое выражение, но уже определенно по отношению к мофакам мы встречаем и у Филарха (ар. Athen., VI, 271 е: είσί δ" οί μόθακες σύντροφοι των Λακεδαιμονίων), и у ряда лексикографов И схолиастов (Harpocr. s. v. μόθων ; Schol. Arist. Plut., 279; Hesych. s. v. μόθακες). Такой сравнительный ряд вряд ли может быть случаен. Ксенофонтовы τρόφιμοι это те, кого позднее стали называть мофаками. Сам Ксенофонт, по-видимому, термина «мофак» еще не знал. Напрашивается только одно объяснение—в его время институт мофаков еще не сложился в окончательном виде и не получил точного словесного оформления. В противном случае трудно было бы объяснить молчание Ксенофонта: ведь его собственные СЫНОВЬЯ были В Спарте среди ξένοι των τροφίμων (Plut. Ages., 20, 2; Diog. L., II, 54). Однако путь развития этого института благодаря свидетельству Ксенофонта становится более ясным. Вероятно, первоначально число детей-неспартиатов, которым разрешалось проходить полный курс общественного воспитания (агогэ), было очень невелико. Это право даровалось только двум категориям детей: сыновьям знатных иностранцев,
оказавших большие услуги Спарте,23 и побочным сыновьям самих спартиатов. Таким образом, последние получали единственный шанс для полной социальной реабилитации своих рожденных вне брака сыновей. Во времена Ксенофонта подобные случаи, по-видимому, были редки и носили исключительный характер. Νόθοι при этом вполне могли идентифицироваться с мофаками, так как они и составляли основную, хотя и не единственную, их часть. Позже, когда в мофаки стали рекрутироваться дети из разных слоев лаконского населения, νοθοι стали их высшей и самой привилегированной частью. Таким образом, говоря о времени появления института мофаков, надо подчеркнуть два момента: как единичное, «штучное», явление этот институт мог возникнуть довольно рано, во всяком случае во второй половине V в. до н. э. он уже существовал; в своем же окончательном виде он оформился не ранее 2-й половины IV в. до н. э.24 Более точная датировка вряд ли возможна, поскольку можно оперировать только двумя опорными датами: временем Ксенофонта, когда эта форма только зарождалась, и временем Филарха, когда институт мофаков принял характер давно устоявшегося массового явления. По словам Д. Лотце, около 400 г. «еще не установились те отношения, с помощью которых мы можем объяснить наличие множества мофаков во время Филарха... — феномен, который является позднейшим результатом весьма длительного развития».25 Мы уже говорили, что первоначально в число мофаков входили сыновья иностранцев и побочные сыновья спартиатов. Первая категория — дети иностранцев, — конечно, не могла быть многочисленной. Речь идет об исключительных, единичных случаях, которые являлись формой благодарности спартанского государства за оказанные ему услуги. Такое право, как мы знаем, было даровано Ксенофонту. Как полагал С. Я. Лурье, «если они (сыновья иностранцев) и получали гражданские права, то это было только почетным званием и не давало реальных прав».26
Кроме мофаков-иностранцев и мофаков-бастардов на рубеже V—IV вв., по-видимому, появилась и стала расти еще одна группа мофаков, чьи отцы по какой-либо причине были ущем
лены в своих правах и не могли дать своим детям подобающее образование. К такого рода мофакам, если доверять нашей традиции, относились Лисандр, Калликратид и Гилипп (Phylarch. ар. Athen., VI, 102, 271e-f = FgrHist 81 F 43; Ael. V. h., XII, 43). На мофакское происхождение Лисандра впервые указал Филарх. Элиан добавил к нему еще Калликратида и Гилиппа. Хотя в случае с Лисандром позволительно усомниться в достоверности традиции,27 однако, с другой стороны, указание Плутарха на бедность отца Лисандра (Lys., 2,2) наводит на мысль, не был ли Аристокрит гипомейоном.28 Возможно, именно сомнительное происхождение Лисандра и бедность его рода были причинами того, что путь его к политической карьере был столь долог. Ведь в 407 г., когда он впервые появляется на политической арене, ему было уже больше 45 лет.29
О происхождении Калликратида мы не знаем решительно ничего. Зато неплохо осведомлены о происхождении Гилиппа. Его отец, Клеандрид, сопровождал в качестве эфора царя Плейстоанакса в походе против Афин, был подкуплен Периклом и приговорен у себя на родине к смерти (Plut. Per. 22; Diod., XIII, 106, 10). Ему удалось бежать и обосноваться в Фуриях (Thuc., VI, 104; Polyaen., II, 10; Strab., VI, 264). Как полагает Д. Лотце, Гилипп ко времени бегства своего отца еще не был взрослым человеком и ему в дальнейшем уже пришлось идти дорогой мофака.30
Эти два примера (Лисандр и Гилипп) помогают нам отделаться от навязчивого представления об исключительно несвободном происхождении мофаков31 и признать, что статус мофаков был совместим с наличием родителей-спартанцев с обеих
сторон. Спартанский полис таким образом гарантировал детям, своих или обедневших, или осужденных сограждан возможность пройти полный курс агогэ. Их дальнейшая судьба во многом зависела от знатности и авторитета семьи, к которой они принадлежали.32
Начиная с конца V в. до н. э. в разряд мофаков стали попадать, по-видимому, отчасти и дети неодамодов. Прямых свидетельств этого процесса мы не имеем, однако отдельные указания античной традиции можно толковать именно в этом смысле. Рассмотрим два известных пассажа из Ксенофонта и Исократа. В третьей книге «Греческой истории» Ксенофонт рассказывает о посольстве беотийцев в Афины перед битвой при Галиарте (395 г.). В своей речи, носящей явную антиспартанскую окраску, беотийские послы ставят в вину спартанцам среди прочего, и то, что «они не стесняются назначать гармостами своих илотов» (III, 5, 12). Исократ в «Панегирике» также говорит об этом: «Они (члену декархий. — Л. П.) добровольно прислуживали илоту, чтобы иметь возможность надругаться над родиной» (Пер. Э. Юнца) (IV, 111).
Таким образом, по крайней мере, два писателя-современника говорят о гармостах плотского происхождения. Хотя их сообщения и носят слишком тенденциозный характер, однако в них в какой-то степени отражено то общее представление о спартанской гегемонии и ее носителях, которое сформировалось в среде враждебных Спарте греческих полисов. Весьма вероятно, что обвинения, направленные против спартанских гармостов, в первую очередь имели целью задеть самого Лисандра. Во всяком случае, говоря об одном из илотов, которому члены декархий подчинялись как рабы, Исократ вполне мог иметь в виду именно Лисандра33 как бывшего мофака. Обыграть этот факт в нужном для себя ключе политические противники Лисандра могли только в одном случае — если хотя бы часть мофаков в классической Спарте была несвободного происхождения.
Как мы знаем, именно во время Ксенофонта и Исократа в. Спарте появились так называемые неодамоды, или «новые граждане», рекрутируемые из числа илотов. Они получили свободу и часть гражданских прав “в обмен на военную службу и активно использовались государством вплоть до крушения спартанской гегемонии.34 В период наибольшей военной активности Спарты низший командный состав спартанской армии бесспор-
но формировался из неодамодов. Сыновья наиболее преуспевших: неодамодов становились мофаками, хотя вряд ли это было правилом по отношению ко всему потомству неодамодов.35 Отдельные представители этого сословия, допущенные к общественному воспитанию, могли стать членами высшего офицерского корпуса и даже занять пост гармоста. Эти редкие случаи, тенденциозно поданные и искаженные врагами Спарты, именно в таком гипертрофированном виде и были зафиксированы традицией. Отсюда, скорее всего, и возникли гармосты-илоты, о которых говорят Ксенофонт и Исократ.
В современной историографии существуют по крайней мере две точки зрения на илотское происхождение гармостов. Согласно первой, античная традиция в этом пункте полностью недостоверна (она родилась в среде, враждебной Спарте, и является злостной клеветой на Спарту и ее лидера).36
Более позитивной нам представляется точка зрения тех ученых, которые все же видят в сообщениях Ксенофонта и Исократа рациональное зерно и полагают, что за гармостами-илотами скрываются спартанские граждане, которые в детстве были, мофаками. Такова точка зрения К. Германна, Г. Шоманна, П. Кэртлиджа, С. Я. Лурье.37 К ним примыкают также В. Эренберг и Д. Лотце, которые видели в этих бывших мофаках, ставших спартанскими офицерами, сыновей неодамодов.38
Уже в классический период круг лиц, приобщенных к спартанскому общественному воспитанию, был несколько шире круга граждан в собственном значении этого слова. Наряду с детьми самих спартиатов здесь воспитывались также дети гипомейонов, неодамодов, иностранцев. Пока спартанский полис оставался еще достаточно устойчивым, чтобы сохранять и поддерживать корпоративные интересы своих граждан, допуск извне в гражданский коллектив мог носить только характер редких поощрительных актов. Это правило, характерное для всех античных полисов в эпоху их расцвета,39 особенно жестко соблю-
далось в общинах спартанского типа с их тенденцией к полной закрытости и кастовости. По словам В. Эренберга, «пополнение спартанства новыми гражданами вплоть до времени эллинизма совершалось, за редким исключением, лишь медленно и неохотно».40 И если у какой-либо социальной группы в Спарте и был шанс стать полноправными гражданами, то к этой группе мы должны отнести только мофаков.
Спартанское воспитание было обязательным, но не единственным условием для вступления юноши в общину «равных». Вторым обязательным условием было наличие наследственного земельного участка, клера. Без него мофак не мог реализоваться как гражданин. Поэтому для подавляющего числа мофаков доступ в общину «равных» был закрыт.41 Сыновья нео-дамодов и гипомейонов, получив в спартанских агелах прекрасное военное воспитание и образование, могли найти себе достойное применение только в спартанской армии.42 Воспитанные в патриотическом духе, эти люди, с одной стороны, чувствовали себя частью гражданского ополчения, а с другой, — не имея гарантированного обеспечения в виде клера, были вынуждены служить своему государству в качестве наемников. В этом сказывается обычная для Спарты двойственность и непоследовательность всей ее социальной политики. Выработав, казалось бы, удачный механизм по укреплению и восстановлению своего гражданства, спартанская община затем не дает этому механизму успешно работать. В этом еще раз проявилась олигархическая сущность спартанского полиса, его направленность на обеспечение узкоэгоистических интересов гражданского меньшинства.
Как правильно отметили Г. Бузольт и В. Эренберг, гражданские права мофаки получали лишь в редких и исключительных случаях, и ни о каком значительном преобладании их над под
линными спартиатами не могло быть и речи.43 Случаи с Лисандром и Гилиппом лишь подтверждают правило. Оба принадлежали по праву рождения к спартанской аристократии, но бедность одного и наследственная атимия другого сделал» их мофаками. На чей счет они воспитывались и кто наделил их клерами, мы не знаем, но знатное происхождение должно была обеспечить им помощь всего аристократического клана, к которому они принадлежали по праву рождения.
К мофакам, имеющим реальный шанс стать полноправными гражданами, принадлежали также νόθοι. Реализоваться эта возможность могла только в тех случаях, если бастарды с па-мощью процедуры усыновления узаконивались собственными отцами и получали от них клеры. Надзор за этой процедурой находился в компетенции государства. Усыновление осуществлялось гласно в присутствии царей, которые должны были следить за законностью этого юридического акта (Her., VI, 57, 5). По мнению В. Эренберга, число «узаконенных» мофаков могло несколько увеличиться после принятия в начале IV в. закона Эпитадея, de facto разрешившего куплю-продажу клеров.44 Поляризация общества после принятия этого закона резко усилилась. При этом благотворительность со стороны богатых спартиатов по отношению к своим менее удачливым согражданам: вполне могла принять форму финансовой поддержки детей последних.
Дальнейшая судьба этих мофаков, прошедших полный курс агогэ, отчасти могла зависеть от результатов, достигнутых ими в ходе самого воспитания. Судя по данным источников, поощрение личных заслуг было фундаментом спартанского воспитания (Plut. Lyc., 16, 8). Система спартанского воспитания, в которой был особенно развит соревновательный момент, была, по-видимому, очень удобным инструментом для выявления следующего поколения политических и военных лидеров.45 Талантливые мофаки в этой связи могли рассматриваться как один из резервов пополнения командного состава. В этом случае государство находило возможность обеспечить их клером и таким образов ввести в круг «дворянства». Намек на подобную возможность, опять-таки в связи с Лисандром, мы находим у Филарха. По его свидетельству, Лисандр стал гражданином благодаря доблести (Λύσανδρον . . πολίτην γενόμενον δι ανδραγαθίαν. Phyl. ap. Athen., VI, 271f). В этом же ряду свидетельств стоит характеристика, которую дал Ксенофонт Кинадону, руководителю антиспартанского заговора 398 г. По его словам, «это был юноша сильный телом и духом, но не принадлежавший к со-
словию гомеев» (Hell., III, 3, 5). Этим примером воспользовался и Аристотель, чтобы продемонстрировать опасность отстранения от управления государством людей мужественных и энергичных, особенно в тех полисах, где правящий класс количественно невелик. По его словам, Кинадон устроил вооруженный заговор против спартиатов из-за того, что, будучи человеком мужественным (άνδρώνης). не занимал в государстве надлежащего положения (Pol., V, 6, 2, p. 1306b). По мнению В. Ньюмана, Аристотель, вероятно, имел в виду именно случай с Кина-доном, когда советовал аристократическим правительствам принимать в состав правящего класса представителей других сословий, называя их врачебным средством, необходимым для политического равновесия (V, 7, 8, р. 1308а).46 Как видно из источников, Спарта иногда прибегала к врачебным средствам, рекомендованным Аристотелем. В пользу этого говорит судьба Лисандра, Гилиппа и Калликратида. Правда все три фигуры выдвинулись в период Пелопоннесской войны, когда Спарта особенно сильно нуждалась в военных лидерах и не могла с прежней последовательностью проводить свою узкокастовую «социальную политику. После войны, возможно, наступила реакция. Именно так можно понять тот факт, что Кинадон, человек неординарный и уже сумевший себя проявить на государственной службе, тем не менее оставался второсортным гражданином.47
Все источники без исключения относят мофаков к мальчикам, а не взрослым людям. Они воспитывались вместе с сыновьями граждан, с детства воспринимая корпоративный дух спартиатов и их элитарную исключительность.
Мофаки были выходцами из разных социальных групп спартанского населения, причем, по крайней мере для IV в., вовсе не обязательно думать о преобладающем количестве среди них детей илотов.
Хотя мофаки и получали спартанское воспитание, безусловно необходимое для гражданского статуса (Plut. Apophth. Lac., 54; Inst. Lac., 21), но eo ipso спартанскими гражданами они не становились. Большинство из них, став взрослыми, оказывались среди гипомейонов и лишь малая часть их могла попасть в общину «равных». Полагаем, что среди последних были в основном побочные сыновья знатных отцов.
Воспитанники спартанских агел, как дети граждан, так и
мофаки, став взрослыми, по-видимому, сохраняли между собой отношения, характерные для патронов и клиентов. Во всяком случае, наличие в государстве разных социальных групп, скрепленных, однако, общностью воспитания и сознанием своего корпоративного единства, способствовало формированию патронатных отношений.
С помощью института мофаков Спарта достигала двух целей: во-первых, хоть в малой степени, но подпитывала свое убывающее гражданство, а во-вторых, поместив между собой и остальной народной массой своеобразное «среднее» сословие, она тем самым усложнила внутриполисные связи и укрепила спартанскую государственность, не меняя при этом имманентную сущность своего общества.