ГЛАЗА VΙ
Рассмотрение истории царств Селевкидов и Птолемеев показало, сколь различными путями шло развитие эллинистического общества в различных странах; но при существенных различиях в конкретной политической и экономической истории этих двух крупнейших эллинистических государств в ней нетрудно усмотреть единую линию общей исторической закономерности. Временный значительный подъем производительных сил, укрепление позиций рабовладельческого класса, затем новый кризис всей системы, углубление классовых противоречий, падение производительных сил и, наконец, утрата политической независимости — таков был исторически неизбежный процесс возникновения и падения эллинистического мира.
Меньше всего от нового порядка вещей выиграли Македония и Греция. Даже то политическое единство, которое придали Балканскому полуострову Филипп и Александр, не оказалось прочным. Власть Македонии над Грецией никогда не была ни полной, ни постоянной и зависела главным образом от военных успехов македонских царей. Эта власть была в значительной мере условной. Наряду с полисами, сохранявшими (и терявшими) свою политическую самостоятельность, были города и области, формально подчиненные Македонии, но управлявшиеся по своим старым законам или находившиеся во власти тиранов, ставленников Македонии; 1 даже наличие македонского гарнизона в том или ином городе не означало органического включения этого города в состав македонской монархии. Стремление к автаркии слишком прочно укоренилось у эллинов, чтобы его можно было преодолеть в короткий
срок. Новые, более обширные государственные образования — Этолийский и Ахейский союзы — не сумели объединить большинства эллинских городов и не ликвидировали обособленности входивших в эти объединения полисов. Политическая раздробленность Греции и стремление городов к экономической автаркии были факторами, мешавшими Элладе развить производительные силы и занять в системе эллинистического мира место, на которое она могла рассчитывать как очаг эллинской культуры и наивысшего некогда расцвета классического рабовладельческого общества.
Что касается собственно Македонии, она не могла равняться с мощными государствами Селевкидов и Птолемеев ни по размерам территории, ни по численности населения, ни по степени экономического и культурного развития. Хотя и у македонских правителей возникали иной раз обширные планы создания великой дерл;авы, не только
б Европе, по и в Азии, у них не было реальной силы для осуществления этих планов. Македонии постоянно приходилось вести борьбу против напора варваров с севера, против Иллирии и Эпира. Эллада оказывала сопротивление македонской власти, для установления которой не было достаточных экономических стимулов. Вряд ли включение Эллады в состав македонской монархии могло бы оживить экономику греческих полисов; а экономика Македонии была еще слишком примитивна, чтобы нуждаться в экспансии вовне.
И все же нивелирующие черты эллинизма сказались и во взаимоотношениях между Македонией и Элладой. Македонская монархия утратила свои примитивные черты. Войско, которое еще при Александре сохраняло черты дружины при племенном вожде, превратилось в обычное войско того времени, в котором македонская фаланга выделялась лишь своим вооружением и тактикой. Гетэры исчезают из номенклатуры македонского двора и войска, их сменяют обычные в эллинистических монархиях «друзья», φίλοι (Polyb., V, 2, 1; V, 16, 5 и др.). Македонские цари строили новые города; из них Фессалоника стала крупным экономическим центром, сохранившим свое значение до нашего времени. Рост городской жизни означал некоторое изменение аграрных отношений, так как города получали соответствующую земельную территорию; повидимому, при этом иногда и храмовые владения отходили к городу. В письме царя Деметрия к управителю Верен (248/7 г.) указывается, что город отобрал некоторые статьи дохода святилища Геракла в свою пользу (είς τάς πολιτικάς· Syll.3 459). Развитие городской жизни должно было вести к повышению роли рабства в хозяйстве. В культурном отношении исчезла разница между македонянами и эллинами.
Языком Македонии стала κοινή ; все достижения эллинской культуры были полностью усвоены в Македонии — во всяком случае высшими слоями населения. Македонян стали признавать равноправными участниками общеэллинских игр, празднеств, религиозных объединений.
Но хотя в македонянах перестали видеть варваров, отношение к ним как к чужакам не было изжито, и самый факт существования в Македонии монархической власти воспринимался свободолюбивыми эллинами как признак варварства. Впрочем, классовый интерес эксплоататорских групп общества оттеснял на задний план презрение и ненависть к господству Македонии и побуждал их вступать в союз или отдавать себя под власть Македонии для подавления классовой борьбы трудящихся.
Источники по истории Греции и Македонии до 221 г., с которого начинается связное, но не полностью сохранившееся изложение Полибия, очень скудны. Основной источник — Филарх — до нас не дошел. Эпиграфические памятники для этого периода также недостаточны, а датировка их иногда крайне затруднительна и спорна. Поэтому не только экономическая, но и политическая история Греции и Македонии от конца периода диадохов до 20-х годов III в. известна только в общих чертах.
Нашествие кельтов и победа Антигона над одним из племен при Лисимахии в 277 г. дала Антигону Гонату македонский трон. Отбитые от Греции кельты частью переправились в Азию, где были постоянной угрозой для соседей, частью обосновались по обоим склонам Гема и в течение примерно семидесяти лет прочно сидели в своем царстве с резиденцией в Тиле. Антигон был бессилен изгнать кельтов из Фракии. Они терроризировали богатые города, которые откупались от них данью. Византийцы, сообщает Полибий (IV, 46, 3—4), откупались от кельтов подарками в 3—10 тысяч золотых и в конце концов вынуждены были согласиться уплачивать им регулярную дань в размере 80 талантов в год. Восстание местного фракийского населения привело впоследствии к истреблению этого кельтского племени.
Антигону не сразу удалось утвердить свою власть в Македонии и Греции. Вернувшийся из похода в Италию Пирр, царь Эпира. тоже пытавшийся создать себе кр}чшую державу, вступил в борьбу с Антигоном, нанес ему ряд поражений и захватил почти все владения Антигона в Элладе. После неудачных походов в Италию и Сицилию Пирр пытался занять весь Пелопоннес и осадил Спарту, дав, таким образом, Антигону время вновь собраться с силами; в результате Пирру пришлось уйти от Спарты. В уличном бою в Аргосе он был убит (272 г.).
Власть Антигона была восстановлена. В греческих городах были размещены гарнизоны или поставлены тираны.
Но вскоре Антигону вновь пришлось бороться за свою власть в Элладе против объединившихся в военный союз Афин и Спарты во время Хремонидовой войны.1 Трудно сказать, был ли инициатором этой войны спартанский царь Арей, пытавшийся расширить владения Спарты и достигший в этом направлении ряда успехов, или это были стремившиеся к независимости Афины, или же Птолемей Филадельф, желавший если не сокрушить, то хотя бы ослабить Антигона. В дошедшей до нас надписи Syll.3 434/5 содержится текст постановления афинского народного собрания о заключении военного союза со Спартой против Антигона (266/5 г.). В постановлении говорится, что ужо и раньше оба государства объединялись для совместной борьбы с общими врагами, старавшимися поработить города. Ныне опять возникла опасность со стороны врага, стремящегося «уничтожить законы и исстари существующий у каждого полиса государственный строй. (τούς τι νόμους καί τάς πατρίους έκάστης πολιτείας). И царь Птолемей по старой традиции печется об общей свободе эллинов. Спартанцы, союзники Птолемея, привлекли К союзу Элиду, Ахайю, Мантинею. Орхомен и ряд других городов в Аркадии и на Крите. Постановление призывает всех эллинов примкнуть к союзу с Афинами, Спартой и Птолемеем для борьбы против вероломства и насилия, а также предлагает послать гонцов в эллинские города, чтобы принять от них соответствующие клятвенные заверения. Постановление афинского народного собрания было принято по предложению Хремонида, который вместе со своим братом Главконом руководил делами полиса в качестве προστάτης.
Хремонидова война тянулась до 262 г. и была неудачной для греков. Птолемеевский наварх Патрокл не решался высадить десант и лишь патрулировал у берегов Саронического залива. Антигон занимал Коринфи тем самым не давал спартанским и афинским войскам соединиться. Арей, когда пытался форсировать Истм, потерпел поражение и сам пал в бою. Антигон осадил Афины; после долгого сопротивления город капитулировал. Антигон поставил гарнизон в Пирее и в самом
городе (в Музее); он сам назначал должностных лиц.1 Афины потеряли всякую самостоятельность. Хремоннд и Главкон бежали в Египет, где заняли видные посты.2 Аттика была опустошена. Спартанский союз распался.
Антигон стал владыкой почти всей Эллады и мог повести широкую внешнюю политику. Он вступил в коалицию против Птолемея во время второй Сирийской войны; его флот одержал решительную победу над флотом Птолемея при Косе.3 В результате Птолемеи потеряли господство на Эгейском море, хотя формально Киклады оставались под их эгидой, во всяком случае при Птолемее Эвергете.
Но если многие греческие полисы противились включению в состав македонской монархии ради сохранения своей автаркии, то одновременно наметились другие пути преодоления партикуляризма греческих городов-государств. Потребность в более широком политическом и экономическом единения вызвала появление нового типа государственных образований — лиг или федераций (κοινά).
Формально такого рода объединения не были новым явлением. Симмахии и союзы существовали в Греции и раньше. Они были двух типов: либо то был союз типа Афинского морского союза, где одному из союзных городов принадлежала гегемония над остальными членами союза, причем каждый из союзных городов сохранял свою автономию и свое гражданство; либо то был племенной союз, охватывавший территорию данного племени. Союз первого типа скрывал по существу отношения господства и подчинения. Союзы второго типа были еще примитивными организациями большей частью сельских общин с зарождающейся лишь городской жизнью.
Лиги или федерации III в. означают нечто принципиально новое — они объединяют различные племена и различные племенные территории, притом союзники получают общее гражданство и создают общесоюзные органы власти и управления4. Здесь, таким образом, перед нами попытка создать государственное объединение на более широкой базе, чем замкнутые полисы старого типа. Наиболее крупными и могущественными из них были Этолийская федерация и Ахейская, лига.
Об Этолийской федерации сложились у многих историков превратные представления под влиянием Полибия, личного врага этолийцев. Полибий всячески подчеркивает грабительский характер их походов. Так, в додонском святилище Зевса этолийский стратег Дорпмах «предал пламени его портики, уничтожил множество священных предметов и разрушил священный дом. Таким образом, для этолян не существовало границы между миром и войной, и в мирное ли то, или военное время они в своих предприятиях нарушали общечеловеческие установления и права» (IV, 67, 3—4). Полибий приводит следующие слова Филиппа V Македонского: «Неоднократно и я и другие эллины — мы посылали к вам посольства, чтобы вы отменили закон, позволяющий вам громоздить добычу на добычу (λάφυρον άπο λαφύρου), но вы заявили, что скорее Этолия будет изъята из Этолии, чем этот закон» (XVIII, 4, 8). Полибий возмущается тем, что Скопас, не побоявшийся ограбить храм Артемиды в Кинефе и в других городах, был затем избран в стратеги (IV, 18, 10—11; IV, 27, 2). Под влиянием этих и подобных сообщений Полибия, которому вторит Ливий, большинство историков, начиная с Дройзена и Моммзена, характеризуют этолийцев просто как разбойничьи банды. Ф. Мищенко правильно критикует этих историков, обнаруживших непонимание характера общественных отношений в Этолии. Как справедливо указывает Ф. Мищенко,1 этолийцы сохранили много элементов военной демократии. Этолийское войско представляло вооруженный народ; военный вождь и его дружина получали, конечно, большую часть добычи, но военная добыча, во имя которой предпринимались походы, считалась — формально во всяком случае — собственностью всего народа. Наряду с жестокостью этолийцев сам же Полибий отмечает благородные черты их характера; благодарность по отношению к друзьям, презрение к предателям. В той же Кинефе, где этолийцы, по словам Полибия, проявили нечестивость и жестокость, они прежде всего уничтожили изменников, предавших им свой город (IV, 18, 7). Что касается жестокостей войн, несоблюдения неприкосновенности храмов и т. п., то таковы были вообще методы ведения войны в то время, в которых повинен в такой же мере и Ахейский союз, которому Полибий сочувствует.
Этолийская федерация (το κοινον των Αίτωλών) первоначально известна как племенной союз (Ιθνος), не имевший еще городов; население жило в поселениях сельского типа (χωριαι) ; Полибий никогда не говорят об этолийском полисе. Центр союза — Ферм представлял первоначально город-убежнщо, да и впослед-
ствии был лишь соединением отдельных местечек (τόποι). Этолинцы, единственные в Греции, сумели отстоять свою свободу от македонской власти. В период диадохов они присоединили к своему союзу территорию к востоку от собственно Этолии до Фермопил, включая общегреческое святилище Дельфы. При нашествии кельтов они сумели отстоять Дельфы, что сильно подняло их престиж в глазах всех эллинов. Они стали бесспорными распорядителями дельфийского святилища и заняли руководящее место в дельфийской амфнктионии. Победа над галатами была воспринята как общеэллинско» важнейшее событие. Уже в 278 г. Кос принимает постановление, в котором отмечает, что Кос разделяет ликование всей Греции по поводу чудесного избавления от грозного врага, и решает послать в Дельфы специальную благодарственную жертву Аполлону (Syll.3 398). В честь этого события было учреждено по инициативе этолийцев общеэллинское празднество в Дельфах — сотерии. На призыв этолийцев откликнулись в соответствующих декретах Афины (Syll.3 408), Хиос (Syll.3 402) и ряд других городов. В надписях сотерии засвидетельствованы до 218 г. Вокруг подвига этолийцев сложились легенды. В надписи 218 г. в Ламии восхваляется поэтесса Аристодама, воспевшая достойно деяния «этолийского племени и предков народа» (Syll.3 532). В таком отношении эллинских городов, даже таких отдаленных, как Смирна, к спасению от кельтов сказался, надо думать, дух общеэллинского патриотизма, начинавшего сменять узкий местный патриотизм.
Однако этолинцы вызвали не только чувство благодарности за спасение, но и чувство страха перед их военной силой, сумевшей противостоять македонским завоевателям. В итифаллическом гимне на элевсинских празднествах 291 г. в честь Деметрия Полиоркета Афины прославили как новое божество победоносного царя и его возлюбленную. Гимн этот, интересный во многих отношениях, приведен у Афинея (VI, 253): «Высшие из всех богов и благодетельнейшие приближаются к этому городу. Деметра и Деметрий несут нам счастье. Она приходит, чтобы совершить у нас священные таинства Девы. И он, ясный, как прилично богу, прекрасный и улыбающийся, является вместе с ней. Какое торжественное зрелище: друзья кругом и в середине он сам. Друзья, как звезды, столпились кругом, η в середине он, как солнце. О сын светлого неба, ты, сын Посейдона и Афродиты! Другие боги или далеко или не имеют ушей; может быть, их и совсем нет, или они не смотрят на нас. Но тебя мы видим близко. Ты стоишь перед нами не каменный или деревянный, но телесный и живой. Итак, мы молим тебя: сотвори нам мир, о возлюбленный, ибо ты господин его. И этого сфинкса, который уже не одни Фивы, а всю
Элладу держит в ужасе, сфинкса этолийского, который, сидя на скале подобно древнему сфинксу, похищает и уносит все наши тела, — а я не могу защищаться (дело этолийцев было грабить тех, кто близко, а теперь — и тех, кто далеко), —накажи его всего лучше ты сам. Если же нет, то найди какого-нибудь Эдипа, чтобы он этого сфинкса низверг со скалы или превратил в грязь».1
В течение III в. Этолия превратилась в сильное объединение, территория которого занимала всю центральную Грецию, простираясь от Ионийского до Эгейского моря. Не все члены федерации вступали в нее добровольно. Так, Беотия вынуждена была вступить в Этолийскую федерацию в результате поражения, нанесенного ей этолийцами при Херонее в 245 г. (Polyb., XX, 5, 2). Одно время в состав федерации входила большая часть Фессалии, главного оплота Македонии в Греции; фессалийские области были присоединены к Этолии военной силой (Liv., XXXIX, 25). В некоторых случаях федерация вступала с городами и областями в договорные отношения.2 В 272 г. Этолия заключила оборонительный союз с Акарнанией (Syll.3 421). Многим храмам и городам этолийцы предоставили асилию, обеспечивавшую их от нападений этолийцев. Такие договоры засвидетельствованы в надписях с Кеосом (Syll.3 522), с Митиленой (IG, IX, 1 2, 189, 190), Лусами (там же, 135), Хиосом (Syll.3 443), даже городами Азии—Магнесией на Меандре (Syll.3 554), Тоосом (Syll.3 563), Смирной (OGIS 228) и др.8
Этолийская федерация была основана на симполитии — слиянии гражданств входящих в нее городов; нет уверенности, однако, что это слияние было полным; в надписи Syll.3 522 говорится (строка 25) о предоставлении Кеосу права приобретать землю на территории федерации (γης Ιγκτησι;) ; в договоре о симполптии и союзе с Акарнанией (Syll.3 421) сторонам предоставляется γης ΐγκτησις и έ-ιγχαία; отсюда можно заключить, что γης εγκτησις и έττιγααία должны были оговариваться особо.
Особое положение занимала Этолийская федерация в Дельфах, где она имела своих представителен, руководивших как святилищем, так и городом (επιμελητάς του τε ίεροΰ καί τας πολιος Syll.3 534). Этолинцы выносят решения по делам Дельф, например об отмене ателии для некоторых категорий приш
лого населения (Syll.3 480). У Полибия встречается указание и на подчиненное положение, которое мог занимать в этолийской федерации тот или иной город; Лнсимахия названа μετ’ Αίτωλων ταττοαένη (Polyb. XVIII, 3, 11). Да и трудно предположить, что все члены федерации, независимо от того, при каких условиях и на каких началах тот или иной город или область включались в нее, занимали в ней одинаковое положение;1 ведь и само это включение не всегда было полным.1
Что касается собственно Этолин и органически слившихся с ней областей, то их новое государственное устройство в системе то κοινον των Αίτωλων было демократическим. Высшим органом федерации было народное собрание (σύνοδο?, εκκλησία), которое ежегодно собиралось в старом центре Этолин — Ферме, который, повидимому, так и не получил конституции полиса. Но чрезвычайные собрания происходили и в других крупных городах, например в Навпакте. В народном собрании принимали участие формально все члены Этолийской федерации, хотя практически это вряд ли было возможно. Народное собрание имело высшую законодательную власть, право объявления войны и мира; оно же избирало высших должностных лиц. Для редактирования принятых собранием законов существовала коллегия номографов.
В промежутки между заседаниями синода, происходившими обычно два раза в год, действовал более узкий, хотя довольно многочисленный совет, или синедрион, избираемый не народным собранием, а отдельными входившими в союз городами пропорционально выставляемым ими военным контингентам. Во главе совета стояли простаты или булархи.
Наконец, для повседневного руководства делами, особенно внешнеполитическими, существовала комиссия апоклетов, довольно многочисленная (во всяком случае не менее 30 человек, Polyb., XX, 1; Liv., XXXV, 45), выделенная, вероятно, из состава синедриона.
Административная власть находилась в руках избираемых народным собранием должностных лиц; высшая военная и гражданская власть принадлежала стратегу; вторым по рангу был гиппарх; далее следовали секретарь и семь казначеев. В ведении центрального правительства были только дела, касающиеся всей федерации. В своих местных делах города пользовались самоуправлением и, вступая в Этолийскую федерацию, сохраняли свою прежнюю организацию; но тирания, где она существовала, упразднялась.
Этолия не оставила нам ни своих писателей, ни историков, нашими сведениями об их общественном строе и их политической истории мы обязаны главным образом Полибию и Ливию, настроенным к ним недружелюбно. Эти сведения к тому же отрывочны и не позволяют проследить те социальные перемены, какие совершались у этолийцев в течение III—II вв. Но можно считать установленным, что наряду с примитивными обычаями и пережитками варварства в Этолийской федерации в III в. проявилось стихийное стремление к όμονοια, к «единомыслию», к ликвидации партикуляризма путем создания крупного демократического государства. Этолийская федерация в основном поддерживала и вне своих границ демократические движения и к ней тянулись демократические элементы Пелопоннеса. Она упорно боролась против власти Македонии, а позднее —Рима. Но экономически отсталая Этолия не могла поднять рабовладельческое общество, впавшее в глубокий кризис. Напротив, она сама втянулась в этот кризис; не успев развить у себя рабовладельческую экономику, она быстро восприняла все ее пороки. Резкое имущественное расслоение и острые классовые противоречия разложили Этолию раньше, чем Греция в целом могла извлечь какие-либо существенные выгоды от возникновения этой обширной федерации.
Соперником Этолийской федерации была Ахейская лига, тоже возникшая вначале на базе отсталой области Пел он он -неса —Ахайи, но со временем разросшаяся в обширное государственное объединение с территорией в 20 000 кв. км, включившее в свой состав около 60 городов, в том числе такие крупные, как Аргос, Сикион, Коринф, Мегары, Мегалополь.
Полибий, сам бывший крупным деятелем лиги, сообщает о ней много сведений; для более раннего времени Полибий использовал мемуары Арата, долгое время стоявшего во главе лиги. По сообщению Полибия, Ахейская лига в своем новом виде (раньше она представляла племенной союз) возникла в 284 г. Начало союзу положили ахейские города: Дима, Патры, Тритея и Фары; вскоре к ним присоединился Эгий, ставший столицей лиги. Постепенно к ней присоединялись другие города Пелопоннеса, где тираны были свергнуты, либо сами сложили с себя власть. В 251 г. Арат сверг тиранию в Сикионе и присоединил город к Ахейской лиге. Уже в качестве стратега Арат затем освободил Коринф и тоже включил его в состав лиги. За Коринфом последовали Мегары; позднее к лиге примкнули Аргос, Мегалополь, Алиунт.
Патриот Ахейской лиги, Полибий рисует ее как оплот демократии и свободы; ахеяне, пишет он (II, 40), «распространяли господствовавшие у них равенство и свободу и непрестанно воевали с людьми, которые поработили свое отечество
сами ли или с помощью царей»; они «никогда и ни в чем не стремились воспользоваться выгодами побед собственно для себя, а награду за свою ревность на пользу союзников полагали в свободе отдельных государств и в объединении всех пелопоннесцев». Благородным ахеянам Полибий противопоставляет этолян, которые «по врожденной нечестности и алчности» с завистью взирали на успехи Ахейской лиги (II, 45, 1). Полибий не сумел подняться при характеристике обеих федераций над узко групповой точкой зрения. В дальнейшем изложении Полибий сам подробно рассказывает, как Арат и Ахейская лига в целом предали свободу Эллады и призвали македонского царя Антигона на помощь против Спарты, ставшей тогда центром притяжения демократических и революционных сил.
Организация Ахейской лиги недостаточно известна, так как Полибий не дает систематического описания ее, а применяемая им терминология только запутывает вопрос; в частности, нельзя установить, обозначает ли βουλή у Полибия общенародное собрание ахеян или выборный совет. Как в Ахейском, так и в Этолийском союзе верховным органом было общее собрание. Такое собрание Ахейской лиги происходило два раза в год в Эгии. Оно решало вопросы внешней политики и вообще общесоюзные дела и избирало должностных лиц. Но для членов этого собрания (σύνοδος) был установлен возрастной ценз, а для членов σύγκλητος (совета) также денежный ценз. Во главе союза стояла коллегия дамиургов с двумя, а с 245 г. одним стратегом; далее следовали гиппарх, наварх и секретарь.
В Ахейской лиге не было и не могло быть даже той степени единства, какая была в Этолийской федерации. Членами союза состояли крупные высоко развитые полисы, которые, конечно, не только не отказались от своей внутренней автономии, но пытались и внутри лиги вести самостоятельную политику. Введение единой системы монет, мер и веса, существование общесоюзного суда придавали Ахейской лиге внешнее единство, но единство политических и экономических интересов не было создано. Народное собрание фактически не могло представлять весь народ, являться издалека в Эгий могли только немногие, более состоятельные люди. Голосование происходило не по участникам собрания, а по городам, причем каждый город, независимо от того, каким числом людей он был представлен, имел один голос. Этим создавалась почва для образования некой олигархии, диктовавшей свою волю народу. Полибий отмечает (X, 22, 6 сл.), что в избрании стратега решающее значение имели всадники. Слабость народного собрания усиливала власть стратега. Арат в течение
245—213 гг. шестнадцать раз занимал должность стратега (вторично быть избранным на этот пост разрешалось только через год), но, по утверждению Полибия (II, 43, 7), он «непрерывно оставался во главе ахейского народа», сохраняя свое влияние и в перерывы между двумя избраниями. Стратег фактически превращался в единоличного правителя.
Этолийский и Ахейский союзы были вызваны к жизни потребностью в единении. Но они не были и не могли быть внутренне едины. Ядро Этолийского союза составляли отсталые племена, где государство только начинало складываться; в Ахейский союз вошли города и области, где рабовладельческое государство существовало издавна, успело пережить свой расцвет и вступило в полосу кризиса; они сохранили внутри союза свои старые конституции, притом разные: демократические и олигархические. Хотя оба союза охватили значительную территорию центральной и южной Греции, они все же не имели достаточно ресурсов, чтобы можно было на их основе создать прочную экономику. К тому же сначала борьба с Македонией, а затем с Римом истощала силы страны.
Источники подчеркивают жестокость войн между греками в III в. Тяжелым бедствием было пиратство, с которым успешная борьба была невозможна, ибо пиратство было естественным порождением социально-экономических отношений того времени.1 Многие города и храмы добивались асилии, но с ней мало считались.
О жестокости, с какой велась война, можно судить по судьбе Мантинеи. Этот город, неоднократно и ранее подвергавшийся разграблению, в 223 г. был взят Антигоном Досоном, союзником Ахейской лиги. По распоряжению Антигона наиболее активные граждане были перебиты, все прочее население поголовно отдано в рабство. Само имя города было уничтожено; переданный для нового заселения ахейцам город получил имя Антигонии.
Полибий (II, 6, 2) полемизирует с Филархом, утверждающим, что лакедемоняне увезли из Мегалополя добычу стоимостью в шесть тысяч талантов; он указывает, что Мегалополь, как и другие города Пелопоннеса, был совершенно разорен и больше 300 талантов из него нельзя было выжать. Возможно, что Полибий не учитывает стоимости рабов, в которых обращали побежденных; по словам Плутарха (Cleom. 18, 7), это-лийцы увели из Лаконии 50 000 рабов. Во всяком случае, ряд случайных данных помимо этого говорит об обеднении Греции. Афинский декрет в честь Эвриклида (после 229 г.) перечисляет
его заслуги перед городом, выразившиеся в щедрых пожертвованиях на насущные нужды города: «а так как земля в течение войн оставалась заброшенной и незасеянной, он добился того, что она стала обрабатываться и засеваться, доставив средства» (Syll.3 497). В афинской надписи 231 г. (Syll.3 491) говорится о сборе средств на спасение и охрану города, причем начальник македонского гарнизона в Афинах Диоген жертвует 200 драхм (около 80 рублей). Делос восхваляет сидон-ского царя Филокла, представителя Птолемея в Островной лиге, что он помог храму Аполлона взыскать долги с островитян (Syll.3 390). Бедность масс населения не раз отмечается в литературных источниках.
Причину бедственного положения видели в почти не прекращавшихся войнах, спасения же ожидали от мира. Полибий пишет: «. . . все мы молим у богов мира и из жажды его готовы на все уступки. . . один только мир почитается у людей несомненным благом» (IV, 74, 3). В приведенном выше гимне Деметрию Полиоркету народ обращается к царю: «Мы молили тебя: сотвори нам мир, о возлюбленный». В папирусном отрывке из новоаттической комедии выражается пожелание, чтобы владыка Зевс даровал мир и прекратил вражду.1 Но военные действия приносили разорение только массе народа; крупные рабовладельцы и правящие верхи общества извлекали из них для себя выгоду и богатели. Полибий приводит немало сведений о разбогатевших представителях этолийских верхов. Громадная военная добыча обогащала не только военачальников, но и торговцев; десятки тысяч рабов, поступавших на рынок, оживляли работорговлю и давали рабовладельцам дешевую рабочую силу. Вероятно, некоторые виды производства, особенно предметов роскоши, расширились благодаря усилившемуся спросу со стороны эллинистических областей Востока. Косские шелковые прозрачные, золотом тканые платья (Соа vestis), фасосское вино, паросский мрамор, коринфские художественные изделия находили, надо думать, хороший сбыт. Однако внутренний рынок был истощен, и это должно было отразиться прежде всего на благосостоянии мелких производителей.
Обнищание масс и концентрация земельной собственности в руках немногих обостряли классовую борьбу, о которой сохранились в источниках кое-какие сведения, правда, искаженные вследствие враждебного отношения авторов к борьбе народных масс. Следуя им, буржуазные историки квалифицируют выступления масс как бандитские, а их вождей — как головорезов и жестоких тиранов. В Кассандрии тиран
Алоллодор конфисковал и роздал бедноте имущество богатых людей и оказал упорное сопротивление Антигону Гонату, когда тот после победы над кельтами приступил к покорению Македонии и Греции (Diod., XXII, 5; Polyaen., VI, 7). Тпран Элиды Аристотим изгнал или казнил представителей местной знати (lust., XXVI, 1) и тем навлек на себя обвинение в необычайной жестокости и во всевозможных преступлениях, о чем со всякими прикрасами рассказывает Плутарх (de mul. virt, 251 сл., Микка и Мегисто). При помощи этолийцев изгнанники свергли и убили Аристотима (269 г.), а в Дельфах вынесен почетный декрет о тираноубийце Килоне (Syll.3 423; ср. Paus., V, 5, 1 ; VI, 14, 11). В Беотии правительство вынуждено было в течение 25 лет не производить судебные взыскания долгов (Polyb., XX, 6, 1), чтобы таким путем облегчить положение должников.
Возникшие в III в. социальные утопии в известной мере отражали чаяния народа, нашедшие свое выражение в борьбе под старыми лозунгами χρεών αποκοπή и γης αναδασμός — кассация долгов и передел земли. Плутарх отмечает (Cleom. 17, 5), что в ахейских городах во время Клеоменовой войны «вспыхнули восстания — народ надеялся на раздел земель и уничтожение долгов». В присяге итанийцев на Крите (Syll.3 526) граждане дают клятву, что не будут совершать «ни раздела земли, ни домов, ни участков под постройками, ни кассации долгов».
О Кинефе в Аркадии Полибий (IV, 17,3) вкратце сообщает, что граждане этого города «с древних пор обуреваемы были непрестанными жестокими распрями, в которых многие были умерщвлены или изгнаны, сверх того имущество расхищалось, производились все новые переделы земли, пока, наконец, не восторжествовали и не завладели городом сторонники ахеян».
Особенно хорошо мы осведомлены о движении за социальную реформу в Спарте благодаря плутарховым биографиям Агиса и Клеомена. Белох со свойственной ему склонностью к парадоксам утверждает, что кассация долгов была лозунгом не бедноты, а крупных землевладельцев, так как беднота, по мнению Белоха, не может иметь долгов: бедняк не пользуется кредитом, и ему в долг не дают. Белох поэтому считает вопреки не вызывающим сомнения показаниям источников, что борьба в Спарте велась между крупными землевладельцами и «капиталистами».1 По Плутарху, борьба за реформу в Спарте началась в результате распада того общественного строя, который был зафиксирован в так называемой «ликурговой» конституции. Вторжение денег в натуральное хозяйство Спарты
положило конец равенству спартиатов, основанному, в частности, на неотчуждаемости не подлежащих дроблению клеров. Эфор Эпитадей узаконил практику свободного распоряжения земельными наделами. «Вскоре, —пишет Плутарх, —богатство сосредоточилось в руках немногих, вследствие чего государство обеднело. . . Спартиатов оставалось не более семисот человек, и из них, быть может, только сто имело землю и наделы, остальные были неимущей презираемой чернью».
Молодой Агис, занявший в 245 г. царский престол, решил произвести реформу, — вероятно, для того в первую очередь, чтобы поднять боеспособность спартиатов; но возможно, что им действительно руководили идеальные побуждения. Как бы то ни было, Агис решил провести радикальную реформу общественного строя. В 243 г. он через эфора Лисандра внес на рассмотрение герусии ретру, в которой предлагалось провести кассацию долгов и передел земли, так чтобы получилось 19 500 участков, и наделить ими спартиатов и периэков. Агис предложил первым отдать в государственный фонд свое имущество, заключавшееся в большом количестве земли, которая оценивалась в 600 талантов деньгами. Народ, сообщает Плутарх, присоединился к партии Агиса, но богачи обратились ко второму царю Леониду, который возглавил оппозицию предложению Агиса. Была и скрытая оппозиция, которой руководил дядя Агиса, крупный землевладелец Агесилай. Агесилай, имевший много долгов, был за отмену долговых обязательств, но против передела земли. Чтобы провести реформу, необходимо было принять решительные меры. Леонид был изгнан, эфоры смещены и назначены новые, в том числе Агесилай. Проект Агиса был принят, долговые обязательства были сожжены.
Но когда дело дошло до раздела земли, Агесилай и его группа под всякими предлогами тормозили дело. Это дискредитировало реформу в глазах народа. Воспользовавшись тем, что Агис отправился в поход, оппозиция вернула из изгнания Леонида и отменила законы Агиса. Молодой царь по возвращении из похода вынужден был искать убежища в храме; но его оттуда выманили хитростью. Эфоры осудили его на казнь, и он был повешен вместе с матерью и бабкой (241 г.).
Неудача, постигшая реформу Агиса, не сняла с повестки дня необходимости реформы. Ее провел более решительно сын царя Леонида, царь Клеомен (235—222 гг.).
Ближайшие десять —двенадцать лет после гибели Агиса были ознаменованы рядом важных событий в жизни Македонии и Эллады. В 239 г. умер в глубокой старости Антигон Гонат; ему наследовал его сын Деметрий" (239—229 гг.) Он попытался вновь покорить Грецию и затеял так называемую Деметриеву войну. Для борьбы с ним Этолийская и Ахейская
федерации заключили между собой союз. Необходимость отразить напор варваров с севера не позволила Деметрию развить свои первоначальные успехи в Беотии. Ахейский союз в эти годы быстро рос и укреплялся. В 235 г. присоединяется к союзу Мегалополь в Аркадии; его тиран Лидиад сам сложил с себя власть и уже в следующем году был избран в стратеги Ахейской лиги. В 229 г. к лиге были присоединены Аргос, Трезена, Гермиона, в 228 г. —Эгина. У Македонии не осталось владений в Пелопоннесе.
_В 229 г. умер царь Деметрий, оставив малолетнего сына Филиппа; регентство получил его двоюродный брат Антигон Досон. В этой обстановке начальник македонского гарнизона в Афинах Диоген, очевидно, не видел возможности удержать за собой город и за плату (150 талантов) вывел свой гарнизон из города (229 г.). Арат, неоднократно пытавшийся «освободить» Афины и включить их в Ахейский союз, пожертвовал не то 20, не то 25 талантов для уплаты Диогену, чтобы отметить свое участие в этом событии. Но Афины не вступили в Ахейский союз и сохранили независимое положение в воз горевшихся вскоре войнах. Благодарность Афин Диогену была чрезмерна: ему учредили культ (жрец Διογένους ευεργέτου засвидетельствован в надписи ΙG, III, 299), в его честь было учреждено празднество Διογένια. Солдаты Диогена получили венки, и на это пожертвовал необходимые деньги тот же Эвриклид, в честь которого издан упомянутый выше декрет Syll.3 497.
Однако позиция Македонии отнюдь не была существенным образом ослаблена. Антигон Досон разбил угрожавших Македонии с севера дарданов и заключил мирный договор с Этолией. После этого он почувствовал себя достаточно прочно, чтобы объявить себя царем; но Филиппа он усыновил и так легализовал свою узурпацию.
Незадолго до этого в Эпире произошел переворот, в результате которого была упразднена царская власть. Эпир стал республикой и вступил в тесные отношения с Этолийским и Ахейским союзами.
Только Спарта оставалась в стороне от общего движения. Здесь после расправы с Агисом наступила реакция. Царь Леонид вел праздный и роскошный образ жизни. Об Агисе и погибших с ним «небезопасно было даже вспоминать» (Plut., Cleom. 2). Между тем социальный переворот в Спарте уже назрел. В силу особых исторических условий он сильно запоздал. По сути дела речь шла о необходимости упразднения архаических форм социальной жизни, которые могли сохраняться в период существования замкнутых полисов, но потеряли всякую почву под собой в период кризиса
полиса. Перевороты, которые произошли в молодой еще Аттике в VI в., начиная с Солона, вывели Афины на путь демократии, экономического и культурного расцвета. Спарта вступила на этот путь уже одряхлевшая, когда лозунги γης άναδασαός и χρεών άποκοπη уже были недостаточны для того, чтобы вывести ее из тупика ; нужны были коренные преобразования ; но в Спарте с ее архаической «ликурговой» конституцией и примитивной экономикой, с ее полицейским режимом и культурной отсталостью не было предпосылок для успеха такой ломки, если бы она и могла произойти. Даже радикальные преобразования, предпринятые Клеоменом, были облечены в реакционную форму возврата к «законодательству Ликурга». К тому же ни Ахейский союз, последний оплот рабовладельческого класса в Греции, ни Македония, ни вырисовывавшееся на Западе Римское рабовладельческое государство не могли спокойно взирать на зарождение элементов социального переворота в Спарте.
По словам Плутарха, спартанский царь Клеомен, сын Леонида, женатый на вдове Агиса, уже в юности носился с мыслью об осуществлении радикальных реформ в Спарте, столь трагически кончившихся для Агиса. Известное влияние на Клеомена оказал философ-стоик, борисфенит Сфер.1 Плутарх высказывает предположение, что Клеомен для успеха своих начинаний считал нужным произвести свои преобразования во время военных действий, когда в его руках будет военная сила. Клеомен поэтому затеял войну с Ахейским союзом. Но эта война навязывалась обеим сторонам всем ходом событий. Ахейский союз стал господствующей силой в Пелопоннесе, и Арат стремился объединить под гегемонией союза весь Пелопоннес, в том числе Спарту. Этим в первую очередь объясняется охлаждение отношений между Этолийской федерацией и Ахейской лигой, хотя союз между ними официально не был расторгнут. Враждебные действия между Спартой и ахейцами вначале носили характер демонстраций, но затем на союзном совете ахейцев было решено объявить Спарте войну (228 г.). Так началась «Клеоменова война» (Polyb., II, 46, 6). При горе Ликее в Аркадии ахейское войско было разбито Клеоменом; но Арату удалось захватить Мантинею, что поставило под угрозу Орхомен и другие города Аркадии. Это дало повод эфорам отозвать Клеомена, реформаторские планы которого внушали тревогу спартанской олигархии. Чтобы усилить свою позицию, Клеомен, царствовавший
все время один, призвал из изгнания брата Агиса, Архи-дама; но «убийцы Агиса» убили Архидама (Plut., Cleom. 5). Все же Клеомен сумел за деньги добиться согласия эфоров на возобновление военных действий. При Левктрах (226 г.) Клеомен одержал крупную победу над ахейцами. Теперь Клеомен счел своевременным заняться внутренними делами Спарты; оставив спартанские войска в Аркадии, он с отрядом наемников внезапно явился в Спарту; его солдаты убили четырех эфоров; пятый спасся благодаря тому, что его сочли убитым. Восемьдесят наиболее рьяных противников реформы были изгнаны. Клеомен приступил к осуществлению намеченных реформ. Был произведен передел земли. Количество спартиатов было увеличено до 4000 путем дарования гражданства «лучшим из периэков». Одновременно он изменил тип вооружения гоплитов. «Клеомен, —пишет Полибий (II, 47,3), —упразднил исконное государственное устройство и закономерную царскую власть обратил в тиранию». Действуя, однако, под флагом «восстановления ликургова законодательства», Клеомен сделал своего брата Эвклида своим соправителем, так что формально было по-старому два царя. Была создана коллегия патрономов по типу обычных греческих магистратур. С. А. Жебелев высказал предположение, что Клеомен упразднил фактически также герусию. Но оставаясь в рамках «ликургова законодательства», он не мог просто ликвидировать герусию, которая, в отличие от эфората, была старинным «ликурговым» учреждением. Коллегия ежегодно сменяемых патрономов вместе с геронтами должна была по видимости сохранить старую герусию. В этом смысле надо понимать сообщение Павсания (II, 9, 1), что Клеомен «сокрушив силу герусии, поставил на словах вместо нее патрономов».1 Клеомен восстановил и старое спартанское воспитание, простоту быта и сисситии.
Реформы Клеомена в Спарте нашли сочувственный отклик в других областях Пелопоннеса и вызвали тревогу среди руководителей Ахейского союза. Мантинейцы первые призвали к себе Клеомена, прогнали и частью перебили ахейский гарнизон. Клеомен вступил в Ахайю и нанес при Гекатомбее жестокое поражение ахейскому войску под командованием стратега Гипербата (226 г.). Ахейцы вынуждены были вступить с Клеоменом в мирные переговоры. Предварительное соглашение состоялось на том, что Ахейский союз и Спарта объединяются под гегемонией Клеомена. Но ахейцы, и в частности Арат, не склонны были мириться с таким положением.
Речь шла уже не только о политической гегемонии, но о классовых интересах рабовладельцев, и здесь широковещательные фразы о свободе эллинов были забыты. «Арату не нравились ни спартанская похлебка, ни трибоны, ни главным образом то, за что более всего обвиняют Клеомена, —уничтожение богатства и облегчение страданий бедноты. Он бросил себя вместе с Ахайей под ноги македонян, с их диадемами и порфирами и согласился исполнять приказания сатрапов» (Plut., Cleom., 16). Арат не допустил Клеомена на общее собрание ахеян в Аргосе, «опасаясь, что Клеомен всего добьется, когда вступит в сношения с массой» (там же, 17). Мирный договор был сорван. Арат пошел на поклон к Антигону Досону и сам пригласил его вмешаться в дела Пелопоннеса. Среди ахейцев, пишет Плутарх, начались волнения. «В городах вспыхнули восстания; народ надеялся на раздел земель и отмену долгов» (там же, 17). «Арат был в смятении, видя, что весь Пелопоннес сотрясается и революционеры поднимают города» (τάς πόλεις έξανισταμένας ύπό τών νεωτεριζόντων; Plut., Arat. 39). Даже в Сикионе и Коринфе оказались многие, явно сговорившиеся с Клеоменом (там же, 40). В Кинефе произвели передел земли (Polyb., II, 17). Клеомен сумел взять Аргос, затем Трезену, Эпидавр и Гермиону. На его сторону перешел Коринф.
Но наступление Антигона поставило Клеомена в трудное положение. Правда, Птолемей Эвергет, ранее поддерживавший Ахейскую лигу, теперь, когда лига вступила в союз с Антигоном, перестал ее поддерживать и согласился оказать помощь Клеомену, но только деньгами; при этом он потребовал и получил от него в заложники его мать и детей. Бороться против Антигона Клеомену было трудно. К тому же он не оправдал надежд народных масс на радикальные преобразования. В Аргосе против Клеомена было поднято восстание; руководителю восстания «не стоило труда склонить на свою сторону народ, недовольный тем, что вопреки надеждам он не уничтожил долгов» (Plut., Cleom. 20). Аргос был взят, и Аристомах, ставший ранее на сторону Клеомена, подвергся Мучительной казни, о которой с негодованием рассказывал Филарх (Polyb., II, 59). Постепенно Клеомен вынужден был отказаться от всех владений вне Лаконии. В решающем сражении при Селласии (221 г.) Клеомен потерпел поражение от Антигона и бежал в Египет. Здесь он строил планы возвращения в Спарту при содействии египетского царя. Но двор Птолемея Филопатора не склонен был оказать ему реальную помощь. При неудачной попытке поднять в Александрии восстание против Птолемея Клеомен и его сподвижники были вынуждены покончить самоубийством. Его мать и дети были убиты. Но радикальные идеи, пропагандируемые Клеоменом,
не заглохли в Спарте; здесь в течение нескольких десятилетий не прекращались народные движения, принявшие более радикальный характер, чем реформы Клеомена.
После битвы при Селласии Антигон беспрепятственно вступил в Спарту, в течение столетий не видевшую врага в пределах города. Реформы Клеомена были отменены; эфорат был восстановлен, но должность царей оставалась вакантной; изгнанники были возвращены. В Спарте был оставлен гарнизон. Лаконика была включена в новый Эллинский союз, куда вошла и Ахайя, под гегемонией македонского царя. Новая лига не была панэллинской, так как в нее не вошли Афины, Этолия, а также тяготевшие к ней области Пелопоннеса, Элида и Мессения. Вскоре Антигон, посетив немейские игры, где ему были возданы пышные почести, отправился на борьбу с северными варварами. Вскоре он умер, оставив македонский престол семнадцатилетнему Филиппу V.
Этолия, не принимавшая участия в Клеоменовой войне и не вошедшая в Эллинский союз, успела несколько укрепить свои позиции; в частности, благодаря использованию флота острова Кефаллении она получила хорошую базу на Ионийском море, а связи с Критом и некоторыми островами Эгейского моря обеспечили этолийцам возможность совершать пиратские рейды на суше и на море. В этом деле особенно отличились Доримах и Скопас, которые совершали набеги на свой риск и страх; но естественно, что пострадавшие возлагали вину на Этолийскую федерацию. Нападение Доримаха на Мессену заставило мессенцев обратиться за помощью к Ахейской лиге. По требованию ахейцев этолийцы отступили из Мессены, но направились через ахейскую территорию, а когда Арат попытался помешать их проходу через Аркадию и Истм, они нанесли ему жестокое поражение. Вскоре Доримах и Скопас вновь предприняли поход в Аркадию, сожгли и разграбили Кинефу. Наконец, после избрания Скопаса на пост стратега Этолийского союза Филипп объявил Этолии войну (220 г.); началась так называемая Союзническая война.
Полибий, основной источник о Союзнической войне, не дает прямых данных об ее причинах и характере. Можно, однако, принять с достаточной степенью достоверности, что обе враждующие стороны разделяла не «зависть» этолийцев и политическое соперничество, а более глубокие причины. Этолия оставалась, после установления власти Македонии в большей части Эллады, единственной демократической страной, и, следовательно, борьба против Македонии и олигархического Ахейского союза была в какой-то степени борьбой за демократию. Характерно, что Мессена, защита которой от набегов этолийцев послужила поводом к войне, хотя и вклю
чилась в Ахейскую лигу, но своих войск для ведения войны не выставила; очевидно, этому противилась демократическая партия, которая уже после Союзнической войны, в 215 г., расправилась с олигархами и произвела раздел земли (Polyb., VII, 10 сл.). Еще отчетливее классовая подоплека Союзнической войны проявилась в Спарте. Здесь вернувшаяся к власти под воздействием Антигона Досона олигархия сохраняла верность Филиппу. Но в Спарте была значительная группа молодежи, сохранившая традиции Клеомена. В 219 г. они произвели переворот; эфоры, а также некоторые геронты были убиты, противники этолийцев были изгнаны, а с этолийцами был заключен союз. Организаторы переворота действовали так, по словам Полибия, «из-за Клеомена и расположения к нему; они непрестанно питали надежду и поджидали, что Клеомен возвратится в Спарту здравым и невредимым» (IV, 35, 6). Мы не знаем, какова была социальная программа молодежи, совершившей политический переворот, следуя заветам Клеомена. Повидимому, их пока удовлетворяло освобождение из-под власти Македонии и восстановление царской власти. Гораздо дальше пошел другой радикальный деятель Спарты —Хилон. По сообщению Полибия (IV, 81), он вздумал произвести переворот, свергнуть царя Ликурга и занять его место. «При этом он рассчитывал, что, вступив на тот же путь, по которому шел Клеомен, и пробудив в народе надежду на получение клеров и на раздел имущества, он скоро привлечет толпу на свою сторону». «Но Хилон понимал, что сильнейшей помехой ему будут Ликург и те эфоры, которые поставили его царем». Поэтому эфоры были перебиты; все же Ликургу удалось бежать. Однако Хилон продолжал начатое дело. Он «устремился на площадь, избивая врагов, ободрял сторонников и друзей, а прочих старался привлечь к себе обещаниями, о которых мы только что говорили». Дело Хилона не удалось, ему пришлось бежать в Ахайю (219 г.).
Союзническая война велась не особенно энергично. Филипп сумел, используя вопреки ожиданиям этолийцев флот, полниться неожиданно в Этолин, разграбить и сжечь центр Этолийской федерации — Ферм. Он с необычайной быстротой продвинулся в Лаконию и Элиду, сильно разорив эти области. Но серьезных тактических успехов Филипп не имел. Обе стороны, повидимому, начали тяготиться войной, которая не сулила существенных успехов. С другой стороны, начавшаяся II Пуническая война настойчиво привлекала к себе внимание македонского правительства. Известие о поражении римлян при Тразименском озере должно было возбудить надежды у одних и тревогу у других. При этих условиях Филипп и этолийцы приняли мирное посредничество хиосцев,
родян, византийцев и царя Птолемея. Очевидно, Союзническая война, в которую был втянут и Крит, наносила ущерб экономическим интересам торговых городов Греции и Египта. В Навпакте был заключен мир (217 г.) на условии сохранения status quo. Полибий передает речь представителя Этолии, Агелая, во время мирных переговоров в Навпакте. Агелай призывал эллинов к согласию и единству, особенно ввиду грозных событий на Западе. «Теперь для всякого ясно, кто хоть немного разумеет в государственных делах, что восторжествуют ли карфагеняне над римлянами или римляне над карфагенянами, победитель ни в каком случае не удовольствуется властью над италийцами и сицилийцами, что он прострет своп замыслы и поведет свои войска далеко за пределы, в которых подобало бы ему держаться». Агелай призывал Филиппа отложить споры до лучших времен. «Если царь допустит только, чтобы поднимающиеся теперь тучи с запада надвинулись на Элладу, то следует сильно опасаться, как бы у всех нас не была отнята свобода мириться и воевать и вообще устраивать для себя взаимные развлечения — отнята до такой степени, что мы будем вымаливать у богов как милости, чтобы нам вольно было воевать и мириться друг с другом, когда хотим, и вообще решать по-своему наши домашние распри» (Polyb., V, 104).
Если эта речь Агелая не создана Полибием ретроспективно, трудно сказать, кого разумел Агелай под «тучами с запада» — карфагенян или римлян. Римляне тогда терпели поражения; с другой стороны, они со времен так называемых Иллирийских войн стали внедряться на Балканы. Во всяком случае в дальнейшем Рим, а не Карфаген повел захватническую политику на Востоке.
Первое проникновение римлян на Балканы относится к 229 г. Поскольку иллирийские пираты составляли угрозу морским сообщениям на Адриатике, римляне совершили экспедицию в Иллирию со значительным войском под командованием обоих консулов. Отчасти благодаря содействию иллирийца Деметрия, династа острова Фароса, римляне овладели Керкирой и рядом городов на побережье и принудили иллирийцев заключить договор, по которому они обязались не плавать южнее острова Иссы. В связи с этим римляне вступили в сношения с Этолийским и Ахейским союзами и послали посольства в Афины и Коринф. Однако в 219 г. Деметрий Фаросский, получивший влияние в Иллирии и сблизившийся с Македонией, нарушил соглашение, что привело ко второй экспедиции римлян. Деметрий был разбит и бежал к Филиппу Македонскому, который сделал его своим советником.
Другой иллирийский вождь, Скердилаид, оказал Филиппу помощь в его борьбе с этолийцами. Но вскоре Скердилаид переменил фронт и выступил против Филиппа. К тому времени Союзническая война кончилась, и Филипп без труда захватил в Иллирии ряд областей, что приблизило владения Македонии к районам Иллирии, находившимся под протекторатом Рима. Таким образом, внедрение Рима на Балканы неизбежно должно было натолкнуться на сопротивление Македонии.
Пока что Рим был занят борьбой с Ганнибалом, а поражение римлян при Каннах позволило Филиппу устремить свои взоры на Запад. В 215 г. Филипп через своего посла, афинянина Ксенофана, заключил с Ганнибалом наступательный и оборонительный союз. Текст торжественного клятвенного договора сохранён Полибием (VII, 9). Стороны обязуются взаимно охранять друг друга: «Мы не должны злоумышлять друг на друга, прибегать к козням друг против друга; со всей ревностью и благожеланием, без хитрости и злого умысла мы, македоняне, должны быть врагами для врагов карфагенян, исключая царей, города и гавани, с которыми соединяет нас клятвенная дружба. И мы, карфагеняне, должны быть врагами для врагов царя Филиппа, исключая царей, города и народы, с коими соединяет нас клятвенная дружба. И вы будете нашими союзниками в войне, которую мы ведем с римлянами, доколе боги не даруют нам и вам победы. Вы же, карфагеняне, должны помогать нам, македонянам, поскольку будет нужда в том, и так, как мы сообща признаем». Мир и дружбу с римлянами после победы каждая сторона может заключать только сообща с другой договаривающейся стороной. Договор предусматривает, что римляне будут лишены своих владений в Иллирии, и Деметрию Фаросскому будут возвращены все его подданные, находящиеся в пределах римского государства. Таким образом, в случае победы Ганнибала, которая тогда представлялась неминуемой, Филипп не притязал на какие-либо приобретения в Италии, а лишь домогался освобождения Балкан от римлян.
Филипп выступает в договоре от имени «македонян и прочих эллинов, находящихся в союзе с ним», т. е. от имени Эллинского союза. Однако Филипп далеко не мог быть уверен в прочности этого союза и в единстве интересов его членов. Да и планы и намерения самого Филиппа не ясны Для нас. Полибий сообщает, что, получив во время немейских игр известие о поражении римлян при Тразименском озере, Филипп, по совету Деметрия Фаросского, замыслил переправиться в Италию, что должно было быть «первым шагом к завоеванию всего мира» (V, 101). Для этого он поспешил заключить Навпактский мир с Этолией. Однако из дальнейших действий
Филиппа не видно, чтоб у него были серьезные намерения в отношении Италии. Не имея флота, Филипп и не мог пред-принять экспедицию в Италию. Правда, в 216 г. он соорудил «флот» из сотни легких судов и предпринял на них поход в Иллирию, но, получив известие о выходе римской эскадры из Лилибея (впоследствии выяснилось, что римляне выслали в Ионийское море всего десять кораблей), он поспешно вернулся в Кефаллению (Polyb., V, 109—110). Но и после заключения союза с Ганнибалом Филипп ничего против Рима в Италии не предпринимал и даже во время начавшейся затем войны с Римом не отвлек сколько-нибудь значительных сил Рима с италийского театра военных действий в Македонию.
Необходимо иметь в виду, что римляне тогда еще представлялись грекам варварами, и если Полибий видит в предполагаемом походе Филиппа против Рима первый шаг к мировому господству, то это объясняется тем, что Полибий переносил в прошлое некоторые представления своего времени. Во время Филиппа «мировое господство» еще мыслилось только в рамках державы Александра Македонского. Если у Филиппа были мечты о создании мировой державы, то его помыслы должны были обратиться прежде всего к Малой Азии, к царству Селевкидов, к Эгеиде и материковой Греции. Конечно, Филипп должен был считаться с возраставшей мощью Рима; этим, надо полагать, объясняется его договор с Ганнибалом; но основная цель договора для Филиппа — обеспечить безопасность Македонии с запада, вытеснить римлян из Иллирии, не дать им возможности завоевать какие бы то ни было позиции на Балканах.
Эллада лишь номинально подчинялась Филиппу. Полибий рассказывает (VII, 11,3), что Деметрий Фаросский советовал Филиппу, если он хочет овладеть Пелопоннесом, схватить быка за рога, «разумея под рогами Итому и Акрокоринф, а под быком Пелопоннес». Но Итома, крепость Мессены, Филиппу не давалась. При одной из попыток взять Мессену погиб Деметрий Фаросский, Филипп только разорил Мессенскую область, чем восстановил против себя не только мессенцев, но и Ахейскую лигу. Вообще, противоречия внутри эллинских государств и острая классовая борьба делали невозможным единство Эллады. Антигон Досон пытался установить насильно такое единство, но оно оказалось непрочным.
В Спарте, как мы видели, продолжалось социальное движение, и с этим был связан переход Спарты в антимакедонский лагерь. В 210 г. во главе Спарты стоял «тиран» Маханид; он упорно вел войну против Ахейского союза, пока не погиб в бою под Мантинеей в 203 г. (Polyb., X, 41, 2; XI, 10—18; Syll.3 551).
Этолия отнюдь не была удовлетворена Навпактским договором. Военная партия во главе с Доримахом и Скопасом не оставляла плана войны против македонского господства. Даже Ахейская лига и ее олигархия не внушали доверия Филиппу, который, по словам Полибия, отравил Арата (213 г.).
Используя военную ситуацию в Италии, Филипп стал вытеснять римлян из Иллирии; только Аполлония и Диррахий, под защитой римского флота, оказались ему не под силу. Тогда римский военачальник в Иллирии Марк Валерий Левин вступил в переговоры с Этолией и в 212 г. заключил с ней военный союз. Условия договора показывают, что римляне тогда не стремились к территориальным приобретениям в Элладе — это было бы нереально; пока что их целью было сохранение своих позиций в Иллирии и грабеж. Поэтому было условлено, что все завоеванные в предстоящей войне против Филиппа города до Керкиры переходят к этолийцам — «земля, крыши, стены» (Liv. XXVI, 24), вся же добыча (движимое имущество и рабы) становится достоянием римлян. Римляне со свойственной им методичной жестокостью и беспощадностью дотла разоряли, в силу этого договора, захваченные эллинские территории, уводили в рабство поголовно все население (Polyb. IX, 39, 3).
Союз Этолии с Римом вызвал протесты в Греции. В речи перед лакедемонянами представитель Акарнании Ликиск призывал их к совместной борьбе против римлян: «Нынешняя война, говорил он, угрожает эллинам порабощением иноплеменниками, коих вы думали накликать только на Филиппа, и не видите, что призвали их против вас самих и всей Эллады. Этолийцы поступают теперь точно так же, как те народы, которые в военное время вводят в свои города гарнизоны, превосходящие собственные их войска, и тем рассчитывают упрочить свое положение, но потом, лишь только избавятся от страха врагов, предают себя во власть друзей. Ибо в желании одолеть Филиппа и сокрушить македонян этоляне, сами того не понимая, накликали на себя с Запада такую тучу, которая на первых порах, быть может, затемнит одних македонян, но потом угрожает тяжкими бедами всем эллинам» (Polyb., IX, 37, 7-10).
Но ни этолийцы, ни лакедемоняне не отдавали себе тогда отчета о размерах опасности, грозящей с Запада. Элида, Мессена, Спарта в разное время примкнули к Этолии и ее союзнику — римлянам в войне, которая известна под названием Первой македонской —войны___(подразумевается римско-македонская), хотя роль римлян как воюющей стороны была в ней незначительна. В основном это была война Этолийского союза
против Македонии и ее греческих союзников. На стороне этолийско-римской коалиции в войну вступил царь Пергама Аттал, пытавшийся тоже выкроить себе державу за счет Эгеиды и Греции. Соединенный флот Рима и Пергама представлял грозную силу, способную блокировать Грецию вместе с Македонией и с Востока и с Запада, поскольку Филипп не имел достаточного военного флота. С другой стороны, Прусий, царь соседней с Пергамом Вифинии, взял сторону Филиппа.
Филипп в этой войне проявил огромную энергию. Обеспечив удачными операциями свой тыл от северных варварских племен, он сумел повести действия на суше довольно успешно, хотя на море он был бессилен. Карфагенский флот ему не оказал реальной помощи. Римляне захватили остров Эгину, который они продали Атталу за 30 талантов; предварительно по своему обыкновению они дочиста ограбили остров. Этолийцы также имели некоторые успехи, но не прочные. Жестокость «варваров» римлян, уводивших в рабство население разоренных ими городов, не могла сделать войну этолийцев популярной в глазах греков. Несмотря на совместные действия мощного флота Аттала и римлян, военные действия во внутренних областях Греции развивались в общем в пользу Филиппа и его союзников; Филипп при этом успевал отвлекаться от основного театра военных действий для отражения очередного нашествия дарданов с Севера.
К 208 г. стратег Ахейского союза Филопемен нанес поражение спартанскому «тирану» Маханиду при Мантинее. Это сражение, подробно описанное Полибием (XI, 11—18), представляет значительный интерес для истории военного дела. Зато Прусий напал на Пергам, и Атталу, попавшему под удар Филиппа в Локриде, пришлось спешно ретироваться в Азию. После этого римляне фактически не принимали участия в войне. Филипп сумел перейти в наступление и вновь взять и разорить этолийскую столицу Ферм. Этолийцы убедились, что их дело проиграно, и в 206 г. заключили сепаратный мир с Филиппом — от имени своего и своих греческих союзников — на приемлемых при создавшейся ситуации условиях.
Но римляне усмотрели в этом мире измену со стороны Этолии; они рассчитывали, очевидно, что этолийцы будут воевать, захватывать, хотя бы на время, эллинские города и отдавать их на поток и разграбление римлянам. В 205 г. римский полководец Публий Семпроний Тудитан прибыл с35 военными кораблями и значительным войском в Диррахий, рассчитывая толкнуть этолийцев на возобновление военных действий. Поскольку это не удалось, Семпроний пошел на посредничество эпиротов и в 205 г. заключил с Филиппом мир в Фенике в Эпире.
Условия мира были благоприятны для Филиппа. Но последствия его оказались для Македонии и Греции роковыми. Эта война в Греции, в которой впервые участвовали римляне, была для них предварительным опытом для решительного наступления на Восток, когда окончательная победа над Карфагеном развязала им руки. Упрочившийся в течение этой войны союз Рима с Пергамом оказался роковым и для Пергама.
Закончившаяся в Греции война, которую некоторые историки справедливо называют Второй Союзнической, не внесла изменений в расстановку социальных сил. Война и принесенное ею разорение только обострили социальные противоречия. В Спарте социальное брожение перешло в настоящее восстание. После гибели Маханида к власти пришел Набис, происходивший из царского рода. Полибий в своей ненависти к революции рисует его как жестокого тирана, грабителя и убийцу. Но «преступление» Набиса состояло в том, что он пытался не без успеха довести до конца и осуществить на практике радикальные идеи, выдвинутые еще Клеоменом. Опираясь, в отличие от Агиса и Клеомена, на народные массы. Набис сумел провести ряд социальных мероприятий, внушивших тревогу рабовладельческому классу.1 Он сформировал преданное ему войско, чтобы, как выражается Полибий (XIII, 6, 2), «упрочить жестокую тиранию на долгие времена». Набис частью истребил, частью изгнал «граждан, выдававшихся больше богатством, нежели славным происхождением», конфисковал и раздал их имущество. Он освобождал илотов и наделял их землей, расширив тем спартанское гражданство, и укрепил спартанское войско, включив в него илотов и периэков. Свои радикальные мероприятия он распространил и на Аргос, где и до того была напряженная ситуация. Возможно, что нападение его на Мессену (Polyb., XVI, 13) также было вызвано желанием поддержать революционно настроенные массы. Вместе с тем Набис боролся за независимость Спарты; его смерть (в 192 г.) означала конец не только спартанского народного движения, но и спартанской независимости.
В Этолии к власти опять пришли Доримах и Скопас. Разорение Этолии и обнищание населения (Diod., XXIX, 33) выдвинули необходимость социальных реформ. Назначенные законодателями (νομογράφοι) Доримах и Скопас, по сообщению Полибия (XIII. 1, 2), «приняли полномочия и написали законы». Повидимому, эти законы должны были улучшить положение масс за счет экспроприации имущих, судя по тому,
что против законодательства выступил один из богатейших людей того времени, Александр Исский. Скопасу пришлось покинуть Этолию. Он направился в Египет, где его, в ожидании неминуемой войны с Антиохом III, приняли на службу в войске, назначив ему громадное жалованье — 10 мин в день.
Ожесточенную классовую борьбу можно отметить для этого времени и в Беотии (к этому мы еще вернемся) и в городах малоазиатского побережья. Полибий, со свойственной ему ненавистью к революционным деятелям, описывает реформы Молпагора, ставшего во главе массового движения в Киосе (XV, 21): «Заискивая у толпы, он возбуждал ее подозрения против людей достаточных, из коих одних погубил, других вынудил покинуть родину, имущество же их присваивал государству и раздавал народу. Такими средствами он быстро приобрел себе значение единодержавного владыки».
Социальные противоречия не только внутри отдельных государств, но и между демократией и олигархией различных государств и государственных объединений осложнялись ме-, ждународной обстановкой. Начавшийся в конце III в. упадок Египта оживил надежды двух остальных крупных эллинистических монархий на расширение своей территории за счет Египта. Антиох III после своих грандиозных походов на Восток явно стремился к реваншу за поражение при Рафии. Влияние Египта в Эгеиде, упавшее со времени поражения, нанесенного египетскому флоту Антигоном при Косе, фактически перешло к Родосу. Обладая сильным флотом, этот крупнейший торговый город имел возможность хоть в какой-то степени обуздывать пиратов, чтобы обезопасить морскую торговлю. Родос, таким образом, стал естественным покровителем Островной лиги. Египет уже не обладал достаточными средствами для сохранения своих позиций во Фракии, непосредственно прилегавшей к Македонии.
Раздел заморских владений Египта межлу Сирией и Македонией казался неизбежным; между Антиохом и Филиппом был заключен в 203 или 202 г. тайный договор о разделе внеегипетских владении Птолемеев (Polyb., III, 2, 8; XV, 20—2). Но обе стороны не доверяли друг другу; соперничество и опасения чрезмерного усиления мощи «союзника» побудили Филиппа начать завоевания в Азии и Эгеиде городов, принадлежавших и не принадлежавших Птолемеям. Захватив Лисимахию, Халкедон, Перинф, Киос (для своего союзника, царя Вифинии), Филипп поставил под угрозу снабжение, в частности Афин, боспорским хлебом. Это вызвало тревогу в Афинах,— назначивших своего руководителя (προστάτης) Кефисодора чрезвычайным уполномоченным по снабжению хлебом (ταμίας
των σιτωνικών), о чем стало известно из недавно опубликованного декрета в его честь.1
Афины до сих пор, после восстановления независимости в 229 г., не принимали участия в войнах. Полибий упрекает афинян, что они, избавившись от страха перед македонцами, «с того времени воображали, что независимость их прочно обеспечена. Руководимые Эвриклидом и Микионом, они не принимали участия ни в каких движениях прочих эллинов. Разделяя настроения и желания своих руководителей, они простирались в прах перед всеми царями, наипаче перед Птолемеем, допускали всякого рода постановления и общественные восхваления и по легкомыслию своих вождей мало заботились о соблюдении достоинства» (V, 106, 6—8). В надписи в честь стратега Деменэта от 211 г. (Syll.3 547) афиняне восхваляют его за то, что во время Союзнической войны он «многократно отправлялся послом к Этолийскому союзу, равно как к царю Филиппу, чтобы со стороны обоих сохранялась народу дружба и мир и чтобы город, не обижаемый ни одним из них, пришел к исконному преуспеянию» (ευδαιμονιαν).
На этот раз, однако, соблюдение нейтралитета было для Афин делом нелегким. Зависимость Афин от привозного хлеба сделала положение города угрожающим, когда Филипп стал захватывать подступы к проливам. Павсаний (I, 36, 5—6) описывает памятник, поставленный Кефисодору на Священной дороге в Элевсин, «памятник Кефисодора, предстоятеля народа, злейшего врага Филиппа, сына Деметрия. Кефисодор побудил стать союзниками Афин царей: Аттала мисийца и Птолемея египтянина, из автономных народов — этолийцев, из островитян — Родос и Крит». Кефисодор отправился также и в Рим просить помощи против Филиппа.2
Но и без призыва со стороны греков Рим теперь становился важнейшим фактором международных отношений на Востоке. Если агрессивные тенденции Рима в то время еще не могли привести к немедленному захвату территорий на Востоке, то во всяком случае его интерес состоял в том, чтобы не допустить усиления крупнейших эллинистических государств и поддерживать раздробленность Эллады.
Завоевания Филиппа в районе Боспора внушили серьезную тревогу Родосу, и когда Филипп стал захватывать области Карии, принадлежавшие Родосу, конфликт из скрытого стал явным.
Филипп с присущей ему энергией и стремительностью повел операции на суше и на море и одержал ряд побед не только на суше, но и над соединенным флотом Пергама и Родоса. Однако после ряда завоеваний в Карии он попал в ловушку в Баргилии, где его флот оказался блокированным. Ему пришлось зазимовать в Баргилии и «вести, что называется, волчью жизнь» (Polyb., XVI,24, 4), без провианта и в тревоге за Македонию. Все же весной 200 г. Филипп сумел прорвать блокаду и вернуться в Македонию.
Тем временем в Риме готовились к войне, хотя никаких легальных оснований для этого не было. Сенат предъявил Филиппу ультиматум, ссылаясь на обиды, чинимые союзнику Рима — Пергаму, и направил на Восток посольство, посетившее ряд греческих городов; в Пирее оно встретилось с Атталом, которому афиняне устроили чрезвычайно торжественный прием; одну филу назвали в его честь Атталидой. На народном собрании было зачитано обращение Аттала с призывом к войне против Филиппа, и афиняне постановили выступить на стороне Аттала. Затем посольство посетило Филиппа, осаждавшего Абидос, и формально объявило ему войну. Сульпиций Гальба высадился в Иллирии с двумя легионами, и началась вторая македонская война.
В течение первых двух лет военных действий римляне не имели существенных успехов в Македонии. Будучи совершенно изолированным, так как греческие государства, в частности Ахейский союз, не решались выступать против Рима, которому благодаря союзу с Пергамом и Родосом принадлежало господство на море, Филипп упорно защищался и даже переходил в наступление. Присоединение сначала Этолии (199 г.), а затем и Ахейского союза (198 г.) к римлянам поставило Филиппа в весьма тяжелое положение. Все же он сумел отстоять Коринф и взять Аргос. Но тяжесть положения заставила Филиппа повести переговоры о мире.
Свидание между Филиппом и римским главнокомандующим Титом Квинкцием Фламинином состоялось осенью 198 г. в Никее (в Локриде). Переговоры подробно изложены Полибием (XVIII, 1—10). Филипп держался с большим достоинством и тактом, несмотря на тяжелые и обидные условия, выдвинутые Фламинином и особенно представителями Пергама, Родоса, Ахейского союза и Этолии. В конце концов соглашение не состоялось, но решено было представить условия мира, выдвинутые сторонами, на решение сената. Тот решил продолжать войну, поручив ведение ее Фламинину на правах проконсула.
В июне 197 г. при Киноскефалах, (Карадаг) в Фессалии произошло решающее сражение. В неудобной для маке
донской фаланги позиции Филипп рассеял левый фланг под командованием Фламинина; но на правом фланге римляне, поддержанные этолийской конницей и слонами, имели решительных! успех; сражение было Филиппом проиграно. Он отступил в Македонию, где ему пришлось опять отражать набег дарданов, и начал мирные переговоры, закончившиеся заключением мира на условиях, поставленных Фламинином в Никее: Филипп должен был отказаться от всех владений вне Македонии и до утверждения условий мира сенатом внести 200 талантов и дать в заложники своего младшего сына.
Но греческие союзники Рима обманулись в своих ожиданиях. Эвакуируемые Филиппом территории, на которые претендовали этолийцы, ахейцы и др., Фламинин не собирался им отдать. Они были завоеваны римским оружием, и только Рим мог ими распоряжаться.
Вскоре прибыли уполномоченные сената, привезшие принятые сенатом условия мира. «Важнейшими статьями этого решения были следующие: всем вообще эллинам, как азиатским, так и европейским, быть свободными и пользоваться собственными законами; тех же эллинов, которые до сих пор были подвластны Филиппу, а равно занятые его гарнизонами города Филипп обязан передать римлянам перед истмийскими играми. Эврому, Педасам, Баргилии, городу иасян должен предоставить свободу, равно как Абидосу, Фасосу, Мирине, Перинфу, и вывести из них свои гарнизоны. Что касается освобождения иасян, то Тит должен был согласно сенатскому определению написать о том Прусию. В тот же срок Филипп обязывался возвратить римлянам всех военнопленных и перебежчиков, а также выдать им все палубные корабли за исключением пяти кораблей и одного шестнадцатипалубника. Он должен был, наконец, уплатить тысячу талантов, из коих пятьсот тотчас, а другие по частям в течение десяти лет» (Polyb., XVIII, 44).
О добыче, захваченной Фламинином в Греции, некоторое представление может дать описание его триумфа, данное Ливием (XXXIV, 52, 4—11). Триумфальное шествие длилось три дня. В первый день проносили оружие, знамена и бронзовые и мраморные статуи. Во второй день несли золото и серебро в изделиях, слитках и монетах: серебра — 18 270 фунтов, много серебряных сосудов, из коих некоторые высокой художественной ценности, много художественной бронзовой посуды и 10 серебряных щитов; наконец 84 000 серебряных тетрадрахм, соответствующие 252 000 римским денариям, золота пронесли 3 714 фунтов, кроме того, щит целиком из золота и 14 514 золотых монет «филиппиков» (вес монеты — 1/40 фунта). На третий день пронесли 114 золотых венков —
«дары» греческих городов. Каждый солдат получил по 250 ассов, центурионы — по 500, всадники—по 750.
Но, вероятно, гораздо большую стоимость имела добыча, награбленная солдатами. Кроме того, совершенно не поддается исчислению ущерб, нанесенный постоями войск, а также разрушением городов при захвате их римскими войсками. Неизвестно также, какое количество людей было уведено в рабство. Такова была цена, которую греки заплатили за первый опыт вмешательства Рима в дела Греции.
Сенатское постановление вызвало смятение в Греции — все видели, что «совершается не освобождение эллинов, а лишь смена господ» (Polyb., XVIII, 45, 6). Римляне, однако, оказались хитрее, чем думали. Они не видели пока расчета создавать собственную администрацию в Элладе, рискуя при этом восстанием, которым мог бы воспользоваться Филипп и особенно Антиох III, ставший владыкой Азии, подступивший к Фракии и угрожавший римскому господству на Балканах. Римляне поэтому сочли благоразумным, утвердив фактически свою власть над Грецией, предоставить ей формально_свободу в тех пределах, в каких это угодно будет Риму.
На истмийском празднестве было провозглашено: «Римский сенат и полководец с консульской властью (στρατηγός ύπατος) Тит Квинкций, победив в войне Филиппа и македонян, даруют свободу коринфянам, фокидянам, локрам, эвбейцам, ахеянам фтиотским, магнетам, фессалийцам, перребам, предоставляя им не содержать у себя гарнизонов, не платить дани и жить по собственным законам» (Polyb. XVIII, 45, 5). Эта прокламация вызвала у присутствующих, по словам Полибия, взрыв энтузиазма. Но провозглашенная Фламинином «свобода» означала подчинение Греции Риму.
Немедленно после истмийского празднества сенатская комиссия при Фламинине приступила к наведению порядка в Греции; комиссия перекраивала греческие области, совершенно не считаясь ни с желанием народа, ни с историческими правами. Примером того, как понимали римляне свободу эллинов, может служить Фессалия. Фламинин реорганизовал Фессалийскую лигу по ахейскому образцу и ввел в фессалийских городах тимократическую конституцию. Так понимали римляне право «жить по собственным законам» (Liv. XXXIV, 51). Вообще Рим опирался на элементы «порядка», на тех, «кому скорее выгодно было, чтобы все было тихо и спокойно» (там же).
Во время македонской войны Фламинин терпел Набиса. Теперь он потребовал от эллинов, чтобы они объявили войну Набису, отказавшемуся «освободить» Аргос. Кроме этолийцев,
все прочие приняли участие в этой войне (195 г.). Набис упорно защищался, но, лишившись своих морских городов, вынужден был вступить в переговоры. Вопреки желанию эллинов и в первую очередь Ахейской лиги, Фламинин заключил с ним мир. Набис сдал римлянам свои приморские города. Арголиду. а также владения на Крите, и должен был уплатить 500 талантов контрибуции.
Господствующий класс в своих классовых интересах поддерживал римлян, способных подавить движения масс, но народ видел в римлянах прежде всего союзника и покровителя угнетателей. Поэтому, несмотря на внушаемый римлянами страх, массы возлагали надежды на Антиоха. Ливий прямо пишет, что масса, «жаждавшая переворота, целиком была на стороне Антиоха». В своей пропаганде Антиох учитывал эти настроения. В своем выступлении перед этолийским собранием представитель Антиоха, Менипп, призывал к союзу с Антиохом против римлян, обещая восстановить прежнюю честь Греции; «Свобода ведь состоит в том, чтобы основываться на собственных силах, а не зависеть от чужого суждения» (Liv., XXXV, 32). В Беотии Фламинин, чтобы расположить к себе народ, настроенный враждебно к Риму, разрешил военнопленным беотийцам вернуться. Народ в связи с этим демонстративно выразил свою благодарность не ему, а Филиппу. «Друзья римлян», противопоставлявшие себя народу, пришли в смущение, так как они, «заглядывая в будущее, страшились за свою участь... Они хорошо сознавали опасность своего положения в Беотии, когда римляне покинут Элладу, а Филипп останется бок-о-бок с Беотией и всегда будет оказывать поддержку их политическим противникам». Они поэтому обратились к Фламинину, «указывая на то, что народ уже теперь возбужден против них и на неблагодарность черни»; они просили устранить вождя народной партии Брахилла. Фламинин не захотел лично участвовать в этом деле, но поддержал их предложение: Брахилла втихомолку убили (Polyb., XVIII, 43).
Антиох имел сторонников в Эпире, в Элиде, в Фокиде (Polyb., Χλ, 2— 3; 7—1; XXI, 6, 2—6). Но, повидимому, он переоценил силу сопротивления эллинов Риму. Набис был предательски убит (192 г.) после безуспешной попытки стратега Ахейской лиги Филопемена сокрушить его. Только Этолия ринулась в борьбу на стороне Антиоха. Что касается Филиппа, он не счел, очевидно, выгодным для себя усиливать своего давнишнего соперника Антиоха и вновь вступать в опасный конфликт с Римом.
В результате Антиох. вступивший в Элладу с незначительными силами в расчете на помощь греков, потерпел поражение
при Фермопилах и отступил в Азию. Здесь, в битве при Магнесии на Сипиле Антиох потерпел решающее поражение (189 г.), приведшее к Апамейскому миру (188 г.).1
В Элладе совместные действия римлян и выступившего на их стороне Филиппа поставили этолийцев в безвыходное положение. Вместе с тем успехи Филиппа отнюдь не были приятны Риму. С Этолией было заключено перемирие (190 г.); наконец, уже после Магнесии, Этолия капитулировала (189 г.) и признала над собой власть Рима. Ее территория была значительно урезана. Она дала Риму заложников и обязалась уплатить контрибуцию в 500 талантов: 200 немедленно, 300 в рассрочку на шесть лет. Господству Этолии в Дельфах, продолжавшемуся около ста лет, пришел конец. Ряд дельфийских надписей (Syll.3 607—615) содержит постановления сената и римских магистратов о предоставлении Дельфам и их храму асилии, свободы от податей, автономии и свободы; сенат предоставил Дельфам право выселять (έξοικίζειν) всех, кого пожелают, и позволять поселиться у них тем, кто им будет угоден (Syll.3 611); этот указ направлен в первую очередь против этолийцев. Была восстановлена дельфийская амфиктиония на старых основаниях.
О том, что представляла собой римская свобода в это время, немало материала приводит Полибий. В Беотии, где «людей беспокойных и злонамеренных было больше, нежели благонамеренных», уже Фламинин потребовал возвращения изгнанников, и сенат послал беотянам письменное распоряжение об этом; те попытались под благовидным предлогом уклониться от исполнения распоряжения сената; тогда полицейская задача восстановления «порядка» в Беотии была возложена на ахейцев; Филопемен «дозволил всякому желающему идти за добычей на беотян». Ахейцы уводили у беотян стада и только вмешательство Мегар положило конец этому методу «умиротворения» (XXII, 4, 17).
Насильственное включение Филопеменом Спарты в Ахейскую лигу служило предметом разбирательства в Риме (Polyb., XXII, 6; 10). Ликвидация Филопеменом всех реформ Набиса повергла Спарту в такой хаос, что даже возвращенные ахеянами спартанские изгнанники вынуждены были жаловаться в сенат на то, что в результате действий Филопемена спартанцы стали бессильны и утратили свободу, «потому что они не только подчиняются союзным решениям ахеян, но и в частной жизни обязаны повиноваться предержащим властям союза». Сенат (185 г.) назначил комиссию для расследования дела (Polyb., XXII, 15—16).
Через три года сенат снова разбирает дела Ахейской лиги, ее взаимоотношения с Лакедемоном и Мессеной. Вопрос о лакедемонских изгнанниках (на этот раз изгнанниками были представители неугодных ахеянам элементов) снова был поставлен в сенате в 180 г. Представитель Ахейского союза Калликрат, сторонник сильной римской власти, выступил с речью против пославшей его лиги, указывая сенату, что «в наше время во всех народных государствах есть две партии, из которых одна учит, что необходимо подчиняться идущим от Рима указаниям и почитать превыше законов, договоров и всего подобного волю римлян. Другая партия выдвигает вперед законы, клятвы, договоры и убеждает народ не нарушать их без крайней нужды. Это последнее мнение, преобладающее в народе, гораздо больше отвечает чувствам ахеян; вот почему позор и поношение в народных массах выпадает на долю сторонников римлян, а отношение противоположное составляет удел врагов ваших». Калликрат поэтому рекомендовал сенату твердую политику по отношению к ахеянам (Polyb., XXIV, 10—11).
«Свобода», провозглашенная Фламинином, означала опеку и верховенство Рима. В письме к Гераклее (у Латма) Гней Манлий Вульсон в 188 г. неплохо формулирует отношения между Римом и «свободным» греческим полисом: «так как вы перешли εις την ημετερα [μ πιστίμ] (очевидно, перевод латинского in nostram fidem), мы предоставляем вам свободу, как и всем прочим городам, которые передали нам попечение (επιτροπήν) . . . Мы принимаем также от вас выражение почета (φιλάνθρωπα) и преданности (τάς πίστεις)» (Syll.3 618).
Хотя римляне и на этот раз не сделали никаких прямых территориальных приобретений в Греции, они иногда конфисковали землю и другую недвижимость, которую они распределили по-своему. В письме к городу Хиретии (в Перребии) Фламинин (196—194 гг.) «великодушно» возвращает городу «принадлежащие римской казне оставшиеся еще земельные владения и дома» (Syll.3 593). Остается только поражаться странному заявлению М. Олло, что «римляне, может быть, совершили ошибку, слишком строго настаивая на принципе свободы».1 Политику раздробления и угнетения Греции Олло рассматривает как некоторое чрезмерное увлечение римлян греческим идеалом свободы!
Македония, сохранившая свой суверенитет, также была фактически подвластна Риму, и когда в 179 г. Филипп умер и престол перешел к Персею, македонская делегация прибыла
в Рим, чтобы получить от сената признание норого царя (Liv., XLI, 24, 6).
Некоторые авторы, античные и современные, полагают, что Филипп после поражения Антиоха готовился к новой войне против Рима. Может быть, потеря Антиохом владений в Малой Азии внушила Филиппу надежду на возможность создания могущественной Македонии в счет прежних малоазиатских владений Антиоха. Во всяком случае Филипп пытался завладеть, насколько это позволяли условия договора с Римом, некоторыми стратегическими пунктами в Греции и Фракии и принял ряд мер к улучшению экономического положения Македонии. Он значительно укрепил финансы своего царства. «Чтобы восстановить прежнее многолюдство, которое было утрачено из-за военных поражений, он не только выращивал новое поколение, поощряя рождение и воспитание детей, но и переселил большое множество фракийцев в Македонию» (Liv., XXXIX, 24). Своему сыну и наследнику Персею он оставил царство достаточно укрепившимся, чтобы Персей мог вести великодержавную политику.
Но этого не мог позволить Рим. Сенат стал предъявлять Персею всякого рода обвинения и, подготовив предварительно общественное мнение греческих государств, где народ был против римлян, а знать — за римский «порядок», объявили Персею войну (третья македонская война, 171—168 гг.). Персей одержал ряд успехов, к нему примкнули Иллирия и Эпир. Положение его казалось совершенно прочным. Но в единственном генеральном сражении при Пидне (22 июня 168 г.) его войско потерпело поражение, и участь Македонии была решена. Персей сдался в плен, шел за триумфальной колесницей победителя, Луция Эмилия Павла, и погиб в тюрьме. Небывалый разгром был устроен в Эпире. Полибий, по Страбону (VII, 7, 3), сообщает, что Павел разорил в Эпире семьдесят городов и продал в рабство 150 000 человек.
На этот раз римляне положили конец существованию Македонского государства. Сенатская комиссия под руководством действовавших в Греции полководцев — Л. Эмилия Павла и Л. Аниция Галла — «прежде всего объявила свободу македонян и иллирийцев», т. е. упразднила македонское царство. Страна была разделена на четыре части с центрами в Амфиполе, Фессалонике, Пелле, Пелагонии. Между этими округами была установлена искусственная преграда: жители каждого из четырех округов не имели ни ius connubii (право браков), ни ius commercii (право приобретать недвижимость) в других трех. Золотые россыпи, приносившие государству громадный доход (ingens vectigal), запрещено было разрабатывать; но Павел разрешил добывать железо и медь. Был запрещен
ввоз соли (Liv., XLV, 17—18; 29, 1—4). Кроме того, запрещено было рубить и вывозить лес, который шел на постройку судов. Такая же расправа произведена в Иллирии.
В Греции произведено исправление границ в зависимости от заслуг того или иного государства перед Римом; противники Рима подверглись наказаниям. В Этолии по наущению Ликиска и Терсиппа римские солдаты перебили 550 членов этолийского совета, и эта операция была одобрена Римом (Liv., XLV, 28, 6—7). Лиц, заподозренных в сочувствии Персею, отправляли на суд в Рим. По сообщению Павсания (VII, 10, 7 сл.), более тысячи ахейцев было отправлено в Рим, в том числе историк Полибий. Несмотря на неоднократные ходатайства ахеян, только в 151 г. оставшимся в живых (около 300 человек) было разрешено вернуться на родину.
Господство римлян в Македонии и Греции, отвечавшее экономическим интересам богатых слоев населения, встречало скрытую оппозицию со стороны масс народа, так как римская военная сила делала безнадежными попытки социальных реформ. В Спарте революционные традиции сохранялись. Около 180 г. к власти здесь пришел «известный Херон, за год до того ходивший послом в Рим, человек умный и ловкий, но молодой, низкого происхождения и невысокого воспитания». «Он-το прежде всего завладел землей, которую тираны (под тиранами Полибий понимает прежде всего Набиса) предоставили в городе сестрам, женам, матерям и детям изгнанников и собственной властью роздал поля беднейшим гражданам зря и неравномерно; затем он распоряжался общественными деньгами, как своими собственными, расточал государственные доходы, не сообразуясь ни с законами страны, ни с народными постановлениями, ни с предписаниями властей» (Polyb., XXIV, 7, 1—4). Конечно, власти Ахейского союза быстро приняли меры и арестовал!} Херона.
Недовольство масс населения в Македонии позволило появившемуся здесь Лже-Филиппу (он выдавал себя за сына царя Персея) быстро овладеть страной и нанести несколько поражений римским отрядам. Против него римляне направили большое войско под командованием Квинта Цецилия Метелла. В 148 г. Лже-Филипп (Андриск) был разбит, взят в плен и после триумфа Метелла казнен в Риме. Македония окончательно потеряла свою автономию и была превращена в римскую провинцию; прежнее деление на четыре области было упразднено, под начало правителя новой провинции были отданы также Иллирия и Эпир.
По и во всей Элладе после поражения Персея наступили, по словам Полибия (XXX, 6, 2), смуты и перемены. Ахейский союз, охвативший теперь весь Пелопоннес, также раздирался
внутренними противоречиями. После казни Филопемена, попавшего в плен к мессенянам (183 г.), наряду со стратегами вроде Калликрата, поддерживавшего целиком римскую политику, руководство лигой иной раз оказывалось в руках людей, не склонных мириться с полной потерей независимости. Повидимому, и засилье олигархии было подорвано: В свое время Эвмен, царь Пергама, предложил Ахейской лиге 120 талантов в качестве фонда, проценты с которого шли бы на содержание участников союзных собраний. Поскольку это могло бы дать возможность и беднейшим гражданам участвовать в управлении лигой, ее руководители категорически отвергли предложение Эвмена (Polyb., XXII, 10—11). Но тогда руководители Ахейской лиги чувствовали себя уверенно. Теперь, когда римляне уже не нуждались в полицейских услугах лиги и собирались урезать ее владения —отнять Спарту, Аргос, Коринф, Орхомен, —лига вступила в открытый конфликт с Римом и стала искать опоры в массах.
Стратег Критолай выступил на собрании лиги с обвинениями против римлян. «Рядом с этим он запретил властям взыскивать что-либо с должников, приказал не принимать тех, кого приводили бы для заключения под стражу за долги, отсрочить до окончания войны разбор жалоб по недоимкам» (Polyb., XXXVIII, 9, 10). Когда представители сената появились в собрании, их не пожелали слушать. «Дело в том, — поясняет Полибий (XXXVIII, 10, 6), —что никогда не собирались на вече в таком количестве ремесленники и простолюдины». При сочувствии и пассивной поддержке некоторых других эллинских государств ахеяне начали войну с Римом (146 г.). Критолай погиб в одном из боев. Сменивший его Дией имел было небольшой успех, но в сражении с консулом Луцием Муммием потерпел поражение, и судьба Ахайи была решена, вместе с тем решилась и судьба всей Эллады.
Все союзы, сочувствовавшие Ахейскому союзу, были распущены (Эвбейский, Беотийский, Фокидский и Локридский). По распоряжению из Рима, Коринф был сожжен дотла, а все имущество было вывезено и распродано римлянами. Полибий отмечает варварство римских солдат. Он собственными глазами видел, как солдаты играли в кости на брошенных наземь картинах великих мастеров (XXXIX, 13).
О дальнейшей истории Эллады до Августа источники крайне скудны. Поэтому до сих пор остается не вполне ясным, каково было положение и место ее в системе Римской республики, каковы были формы и методы управления ею. Единственный дошедший до нас связный рассказ Павсания вызывает справедливые сомнения: «Во всех городах, —пишет Павсаний (VII, 16, 9—-10), — которые воевали против Рима, Муммий
срыл стены и отнял оружие, еще до того как римляне прислали к нему советников. Когда же прибыли те, кто должен был с ним совещаться, он там упразднил демократии и установил цензовую (άπο τιμηματων) власть. И подать была наложена на Элладу, а денежным людям было запрещено приобретать землю за пределами своей территории. Племенные союзы все — ахеян, фокейцев, беотян, или где-либо в другом месте в Элладе — были одинаково упразднены. Но через немного лет римляне сжалились над Элладой и вернули всем народам их древние союзы и разрешили приобретать недвижимость вне своих территорий. Они также сложили штраф с тех, на кого наложил его Муммий, а именно, на беотян он наложил сто талантов в пользу Гераклеи и Эвбеи, на ахеян двести в пользу лакедемонян; и вот эллины получили прощение этих штрафов от римлян, а правителя посылали (в Элладу) еще до моего времени».
Относительно характера власти Рима в Греции до сих пор остается в силе результат исследования С. А. Жебелева, который на основании анализа литературных и эпиграфических материалов пришел к такому заключению: «После 146 г. те территории, которые, вслед за ахейской войной, составили непосредственные владения римлян в Греции, присоединены были к провинции Македонии и находились в непосредственном подчинении ее правителя»; «во вторую половину II в. до н. э. отдельной провинции Ахайи (понимая под ней всю Грецию) не было. Но вместе с тем ясно видно, что в спорных делах, отличавшихся известной сложностью, . . . греки обращались за решением их к правителю Македонии, а если это не приводило к мирному концу, то в разбор дела вмешивался сенат».1
Не менее скудны наши сведения об экономическом положении Греции в конце III и в первой половине II в., до окончательного крушения независимости Македонии и Эллады. Мы имеем в литературных источниках некоторые описания и общие характеристики отдельных греческих областей в начале и в конце интересующего нас периода. Около начала II в. Гераклид Критик дал в сатирическом плане описание Греции, отрывки которого сохранились (GGM, I, 97 сл.). Об Афинах Гераклид пишет, что большинство домов бедны, красивых очень мало, и чужестранец с первого взгляда может даже усомниться, действительно ли перед ним знаменитый город Афины; вскоре он, однако, в этом убедится, когда увидит знаменитые храмы, гимнасии и т. д. Но чужестранцы, интересующиеся тем, что им нравится, забывают про рабство (ληθην
της δουλείας εργάζεται). Прекрасные зрелища и развлечения доступны всем, и это заглушает голод и позволяет забыть об еде. Если чужестранец привез с собой провизию, он может провести здесь время приятно. Богатым посетителям докучают бегающие по городу в поисках заработка осведомители.
В несколько ином роде описывает Гераклид Фивы. Он отмечает, что споры фивяне решают не законным порядком, а кулачной расправой, «перенося в правосудие навыки, приобретенные атлетами в гимнических играх. Поэтому судебные процессы у них затянулись по крайней мере лет на тридцать. Напомнивший в народе о чем-либо подобном, но немедленно не удравший из Беотии и оставшийся в городе самое короткое время, подвергается насильственной смерти от руки тех, кто не хочет, чтобы судебное дело разбиралось. Убийства у них совершаются по любому поводу».
Насмешливое описание Фив у Гераклида основано на действительном положении вещей в Беотии. Полибий пишет (XX, 4, 1), что «уже с давнего времени беотяне находились в состоянии упадка в противоположность более далекому прошлому, когда государство их процветало и славилось». «Государство беотян было окончательно расстроено, и у них в течение чуть не двадцати пяти лет не было постановлено ни одного приговора ни по частным жалобам, ни по государственным делам». Выше мы видели, что приостановка судебных разбирательств, как и раздача беднякам жалованья из казны (Polyb., XX, 6, 1—2), была выражением общего экономического расстройства Беотии и острой классовой борьбы, которую древние источники обычно искажают. К сожалению, Полибий в своем желании дискредитировать демократию в Беотии, выражается весьма резко, но неопределенно о некоторых интересных явлениях общественной жизни того времени в Беотии: «Люди бездетные, умирая, не оставляли имущества своего в наследство родственникам, как было у них в обыкновении раньше, а обращали (διετίθεντο) на пиры и попойки и делали его общей собственностью друзей; а из тех, кто имел детей, многие отделяли большую часть своего имущества для застольных сотовариществ» (συσσιτίοις). Возможно, завещание имущества (при отсутствии прямых наследников) «в общую собственность друзей» и организация сисситий говорят о каких-то мерах улучшения положения бедноты. Сюда же относится и сообщение Полибия, что «иные из союзных стратегов выдавали беднякам даже из государственной казны жалованье» (μισθοί, XX, 6, 2).
Городам Беотии приходится прибегать к займам на тяжелых условиях (Акрэфия, SEG, III, 356, 359); город Ороп обещает наградить особыми почестями лицо, которое согласится
ссудить городу на год один талант из 10% ; но нашелся только один такой охотник (Syll.3 544).
Только ненавистью к демократии можно объяснить тот вывод, к которому приходит автор исследования о Беотии в III в. Фейель.1 Оказывается, что все бедствия Беотии объясняются. . . демагогией! «Начиная примерно с 220 г., демагогическое управление распылило общественные ресурсы и быстро разорило как частных граждан, так и города; упорствуя в своей демагогии, главари беотян стали тогда прибегать к печальным приемам, как займы под высокие проценты, уловки, имеющие целью воспрепятствовать функционированию суда, увеличение числа празднеств, обращение к щедрости богачей и иностранных государей». Очевидно, по мнению Фейеля, «роскошная» жизнь бедноты, получавшей пособия от казны и добившейся отсрочки в уплате долгов, была причиной всех бедствий. Между тем сам Фейель приводит материал, показывающий концентрацию богатств в руках немногих, обогащение богачей и разорение бедняков — явление, наблюдающееся в то время во всей Греции и неизбежно сопутствующее упадку классово-эксплоататорского общества. Именно потому господствующие слои рабовладельческого класса приветствовали римскую агрессию, что понимал и Полибий.
Другие литературные данные, касающиеся экономического положения Греции, относятся к периоду после 146 г. Об ахеянах Диодор пишет (XXXII, 26, 2—3): «Они собственными глазами видели, как убивали их родных и друзей, бесчестили женщин, они видели порабощение родины, грабежи и повальное издевательское обращение в рабство; окончательно утратив независимость и свободу, они из величайшего благополучия перешли к крайним бедствиям». Диодор возлагает вину на стратегов и их демагогию — они проводили кассацию долгов и опирались на множество неимущих должников (άπορων χρεοφειλετών).
Полибий пишет (XXXVII, 9, 5): «В наше время всю Элладу постигло бесплодие женщин и вообще убыль населения (συλληβδην όλιγανθρωπία), так что города обезлюдели и нет урожаев». Для своего времени Страбон указывает (VII, 7, 8—9), что «ныне многие места остаются пустынными, а заселенные представляют села и лежат в развалинах».
Упадок Греции носил общий характер; об этом свидетельствует судьба Афин. Афины меньше всего были затронуты военными действиями, если не считать опустошительного вторжения Филиппа в Аттику в 200 г. С Римом Афины все время сохраняли лойяльные отношения и выступали в сенате
в качестве посредника и ходатая о мире с Этолией. Для войны с Персеем афиняне предоставили римлянам войско, флот и 100 000 модиев пшеницы, хотя Афины сами нуждались всегда в хлебе (Liv., XLIII, 6, 2—3). Поэтому после победы над Персеем римляне подарили Афинам Делос, Лемнос и территорию полностью разрушенного римлянами Галиарта. И все же состояние афинских финансов было настолько тяжелым, что в 156 г. афиняне решились на чисто пиратский набег: они напали на пограничный с Беотией город О рои и дочиста его ограбили. Павсаний по этому поводу пишет (VII, 11, 4), что они «разграбили Ороп скорее по необходимости, чем добровольно, ибо афиняне дошли до крайней бедности», разоренные македонской войной. Поступок Афин вызвал возмущение. Оропцы пожаловались в Рим, сенат поручил разбор дела городу Сикиону, который присудил афинян к штрафу в 500 талантов в пользу Оропа. Афиняне, впрочем, добились от Рима снижения штрафа до 100 талантов, да и тех, повидимому, не уплатили.1
Декрет из Краннона в Фессалии (ВСН LIX, 1935, стр. 39) говорит о том, что из-за войн город влез в долги, которыми истощаются уже много времени (έπειδει ά πόλις έν δανείοις πλεόνεσαι υπάρχει διε τός πεστάντας αΰτα π ολευ.ος, και χρόνος ε'ίδε πλέον ας ελκονται τά δάνεια).
При неустойчивости экономики случайный неурожай мог стать бедствием. В надписи 175/4 г. восхваляется патриотический поступок купца, который закупил 1500 метретов масла, чтобы отвезти его в Понт, продать там и привезти хлеб, но, узнав по пути, что в Аттике неурожай на оливки, он отказался от своей спекуляции и распродал свое масло в Аттике (Syll.3 640).
Обеднение Греции и неустойчивость существования вели к падению рождаемости и уменьшению народонаселения, о чем свидетельствует приведенное выше сообщение Полибия. Оно подтверждается и эпиграфическими данными. Тарн2 подобрал данные о греках, получивших между 228 и 200 гг. милетское гражданство. Для 79 из них сообщаются подробные данные о составе семьи: у них в общей сложности 118 сыновей и 28 дочерей. Низкий процент дочерей объясняется тем, что в трудные времена предпочитают вырастить сына, будущего добытчика, а дочь подбросить. Посидипп, писатель III в., в одной из своих комедий (Hermaphr., frg. 11) формулирует даже как бы правило: «сына выращивает всякий, даже
если он беден, дочь же подбрасывает даже богатый». Из числа около 600 семей, о которых имеются сведения в дельфийских надписях II в., только 1% имеет двух дочерей. Конечно, в общем количество сыновей и дочерей уравнивалось с течением времени; но уменьшение численности населения в целом не подлежит сомнению.
Относительно более высокий уровень жизни, достигнутый в первый период эллинизма, сохранялся в среде богатых людей, но масса населения разорялась и беднела. Некоторое представление об уровне жизни городского населения дают дошедшие до нас подробные отчеты иеропеев, руководителей делосского храма Аполлона, от конца IV в. до примерно 170 г. Эти отчеты содержат весьма точные материалы, из года в год,
о ценах на различные товары и предметы широкого потребления и о размере оплаты различного рода труда — от поденщика до архитектора. Можно проследить по этим отчетам колебания цен и уровня жизни трудящихся. Составленные Ф. Гейхельгеймом 1 таблицы не позволяют делать обобщения, касающиеся всего эллинистического мира; Несмотря на некоторое единство экономики, было бы неосторожно усматривать прямую связь между колебаниями цен на Делосе, в Египте и в У руке. Но поскольку Делос занимал центральную пози-цию»в Элладе, можно данные, касающиеся Делоса, во всяком случае использовать и для близлежащих греческих областей.
На основе несколько уточненных данных Гейхельгейма Ларсен 2 исчисляет расходный бюджет семьи из мужа, жены и двух малолетних детей в начале II в. до н. э. в 433 драхмы в год; при этом он исходит из годовой нормы потребления пшеницы для мужчины 7 1/2 медимнов по 10 драхм, для женщины — 572 медимнов; кроме пшеницы, стоимость других видов пищи (όψώνιον) принята Ларсеном для мужчины 55 драхм, для женщины —43 драхмы; наконец, мужчине и женщине ассигнуется по 25 драхм на одежду. Расход на ребенка (не грудного) принимается в размере половины расхода на взрослого мужчину. Никакие другие расходы, кроме хлеба, όψώνιον и одежды, в этом бюджете не предусматриваются, хотя, конечно, должны были быть расходы на жилье, культовые потребности и т. д. Жалованье храмового служителя (надзиратель, писец, герольд и др.) в это время колеблется от 60 до 130 драхм в год. Очевидно, такой служащий должен был иметь посторонние заработки, чтобы прокормить и содержать даже
только себя, ибо стоимость содержания взрослого мужчины составляла тогда 155 драхм; жена должна была изыскивать другие средства для себя, а детей прокормить было нечем.
Конечно, все эти выкладки слишком абстрактны, жизнь вносила в бюджет бедняка какие-то практические коррективы, благодаря которым население, хотя и на более низком уровне, кое-как поддерживало свое существование. Во всяком случае заслуживает внимания, что согласно элевсинской надписи 329/8 г. (IG II3, 1672) на содержание раба тратилось 3 обола в день, или 180 драхм в год — больше, чем получал жалованья храмовый служитель во II в.
Хозяйственный упадок многих городов Греции античные и современные авторы объясняли внешними причинами — военными неурядицами. Мы видели, какую громадную добычу вывез из Греции Фламинин. По исчислениям Ларсена (ук. соч., стр. 323), добыча, вывезенная из Греции римскими полководцами от Фламинина до Эмилия Павла и Аниция, и наложенные на греческие города контрибуции составляют в общей сложности громадную цифру в 81 830 336 денариев. А ведь в эту цифру входит только добыча, зарегистрированная в источниках, и притом только римская, не считая добычи римских союзников в Греции и громадных разрушений, причиненных войнами. Да и мирное пребывание римлян в Греции обходилось населению недешево. В надписи 117 г. политархи г. Лета в Македонии выражают особую благодарность М. Аннию за то, что он не мучил городов расходами на содержание войска (όψωνκης, Syll.3 700).
В часто цитируемом письме к г. Ларисе (Syll.3 543) Филипп V пишет, что, как ему доложили, «и ваш город из-за войн нуждается во многих жителях»; он поэтому предлагает даровать право гражданства проживающим в городе фессалийцам и вообще эллинам; «это будет полезно и мне и городу и земля будет лучше обрабатываться». Так как граждане Ларисы, хотя беспрекословно исполнили распоряжения Филиппа, кое-кого все же исключили из списка, Филипп направил к ним резкое послание, указывая на необходимость предписанных им мер для того, «чтобы город был крепок, а земля не пустела бы позорно, как теперь»; он ссылается на пример римлян, которые дают гражданские права вольноотпущенникам и потому «не только возвеличили свое отечество, но и выслали колонии почти в 70 мест».1
Во время македонских войн римляне конфисковали земли противников. Мелкие участки они, повидимому, вернули городам для нового распределения (Syll.3 593); но большие земельные владения, — например македонских царей, остались в руках Рима. Цицерон пишет о полях в Македонии, которые раньше принадлежали Филиппу или Персею, а теперь сданы цензорами и приносят вернейший доход (certissimum vectigal, de lege agr. 2, 51).
Пиратство было не только вольным промыслом, но использовалось воюющими сторонами как один из методов ведения войны. Об этом имеется множество эпиграфических свидетельств. Против пиратства прежде всего принимались оборонительные меры (например Кос во время «критской войны» 204—201 гг., Syll.3 569), но и делались попытки урегулировать применение пиратских приемов. Так, делосский декрет Syll.3 582 (200—197 гг.) восхваляет Эпикрата между прочим за издание распоряжения, чтобы «пиратствующие против врагов отправлялись из собственных гаваней и чтобы никто не использовал для этого га.вани на Делосе». Даже Афины не были гарантированы от пиратских нападений. Афинский декрет (Syll.3 535) хвалит Эвмарида за то, что, когда Букрис, совершив набег на страну, увел в рабство на Крит многих граждан и не-граждан, Эвмарид дал щедрый взнос на выкуп пленных.1
Конечно, войны, военные грабежи и пиратство наносили бедной ресурсами стране тяжелые потери, иной раз невозместимые. Но только этим объяснить положение Греции от последней четверти III в. и до утраты ею независимости было бы неправильно. Войны и пиратство существовали в Греции и раньше. Главное же — то, что войны и их характер сами были производными от общего кризиса, который переживала Эллада и который бросил верхи рабовладельческого класса в объятия завоевателя Рима.
Прежде всего необходимо иметь в виду, что отнюдь не все слои общества в одинаковой степени были затронуты кризисом, и не все области Эллады переживали упадок. Те из них, которые сумели использовать созданное эллинизмом относительное единство экономики, гораздо дольше сохраняли состояние благополучия и дая*е процветания. Это относится главным образом к островам Эгейского моря и прежде всего к Родосу.
Родос уже до периода эллинизма благодаря своему удачному местоположению стал крупным торговым центром. Он стойко противостоял военному искусству Деметрия Полиоркета, показав при этом высокий уровень военной техники. О значении, какое придавали Родосу другие эллинистические государства, свидетельствует помощь, оказанная ими Родосу после землетрясения 223 г. Гиерон и Гелон сицилийские, Антигон Досон, Птолемей Эвергет, Прусий Вифинский, Митридат, азиатские династы, поспешили на помощь щедрую и скорую. «Что касается городов, помогавших им по мере возможности, то трудно было бы даже перечислить их», —пишет Полибий. Для характеристики масштабов восстановительных работ на Родосе и степени заинтересованности в них эллинистических государств достаточно назвать пожертвования Птолемея. Он «обещал им триста талантов серебра и миллион артаб хлеба, строительного леса на десять пятипалубных и на столько же трехпалубных судов. . . , тысячу талантов медной монеты, три тысячи талантов пакли, три тысячи парусов, на восстановление Колосса три тысячи талантов меди, сто мастеров и триста пятьдесят рабочих и на содержание их отпускал ежегодно 14 талантов; сверх того на состязания и жертвы двенадцать тысяч артаб хлеба, а равно двадцать тысяч артаб на содержание десяти трирем» (Polyb., V, 88). С своей стороны Родос через несколько лет оказал существенную помощь Синопе, когда против нее начал войну Митридат III (Polyb., IV, 56). Эта помощь была оказана по соображениям отнюдь не филантропическим, а торговым. Торговля Родоса проникала во все углы эллинистического мира. Поэтому, когда около того же времени византийцы ввели пошлины на товары, идущие из Понта, Родос объявил им войну и добился отмены этих пошлин (Polyb., IV, 47 сл.).
О размерах торговых оборотов Родоса можно судить по тому, что, как заявили послы его в Риме, «в прежнее время», т. е. до установления римлянами беспошлинного ввоза и вывоза товаров на Делосе в 167 г., сумма сборов в гавани Родоса доходила до миллиона драхм; так как сбор взимался в размере 2% стоимости товаров, то оборот доходил до 50 миллионов драхм. Родос владел значительными территориями на прилежащем берегу Малой Азии, приносившими республике немалый доход. Так, Кавн и Стратоникея доставляли Родосу ежегодно 120 талантов (Polyb. XXXI, 7, 6 сл.).
После битвы при Косе, когда морское могущество птолемеевского Египта было сломлено, Родос стал фактическим руководителем Островной лиги. Он вел упорную борьбу с пиратами, налаживая порядок на морских путях.
В договоре о военном союзе между Родосом и Гиеранитной на Крите оговорено, что если критяне займутся λαστηρια, морским разбоем, и Родос выступит против них, Гиерапитна должна помогать Родосу всеми силами на море и на суше (Syll.3 581). Этот же договор предусматривает, что если Гиерапитна наймет наемников в Азии, Родос будет содействовать безопасности их переезда.
Во время «Критской войны» 204—201 гг. родосцы по пути из Эгины домой подчинили своему покровительству все острова, кроме Пароса, Андроса и Китна, занятых македонскими гарнизонами (Liv., XXXI, 15, 8).
Полибий указывает, что, по общему мнению, родяне — искуснейший в морском деле народ (XVI, 14, 4). Неудивительно, что именно Родос разработал некий морской кодекс, действовавший еще в период империи; ему посвящена в Дигестах (XIV, 2) специальная глава de lege Rhodia de iactu; здесь же (§ 8) приводится упомянутый нами анекдот об императоре Антонине, который по поводу одного морского конфликта ответил, что он владыка мира, но на море господствует родосский закон.
Родосская торговля, особенно вином, проникала во все концы эллинистического мира, о чем свидетельствуют, в частности, многочисленные родосские амфорные ручки, находимые повсюду. С другой стороны, в Родос прибывали купцы из отдаленных мест. В одном фрагменте надписи начала I в. до н. э., когда торговое значение Родоса упало, содержится список крупных взносов нескольких лиц, повидимому, на общее предприятие, из них два родосца, один боспорец, один амастриец, один кизикенец. «Этот документ. . . лишний свидетель близких связей Родоса с Северным Черноморьем вообще и с Боспором Киммерийским — в частности. Связи эти хорошо известны из монументальных надписей нашего Юга. . . , относящихся к III в., наконец, по шести с лишком тысячам ручек родосских винных амфор, найденных в городах Северного Причерноморья и относящихся целиком к эллинистической эпохе».1 О связях с Северным Причерноморьем свидетельствуют надписи IOSРЕ I2 30 (Ольвия), 340 (Херсонес), II, 35 (Пантикапей).
Родос был, по описанию древних, одним из крупнейших, красивейших и наиболее благоустроенных городов. Страбон указывает (XIV, 2, 5), что вряд ли другой город мог бы с ним сравниться. В нем процветали искусства, науки, философия (выходцем из Родоса был Панэтий). Управление в Родосе было олигархическое; Страбон хвалит «хороший государственный
строй» (ευνωμια) родян, «так как, хотя правление у них и не демократическое, они все же стараются содержать массы бедняков. Народ пользуется хлебными раздачами, и люди состоятельные, следуя отцовскому обычаю, поддерживают нуждающихся». Вероятно, эти подачки народу — результат не мудрой политики родосских купцов и ростовщиков, а борьбы народа против богатой олигархии.1 Масса пришлого населения Родоса (а может быть, и коренное население острова до его колонизации), парэки и катэки, хотя играли видную роль в экономике, не имели гражданских прав, очень ревниво охраняемых родосцами. О многочисленности рабского населения Родоса свидетельствует большое количество эпитафий рабов, имевших свои культовые объединения и входивших также в объединения свободных.2
Таким образом, Родос больше других полисов Эллады извлек пользу из новой формы существования рабовладельческого общества. Он развил рабство и основанное на нем производство, развернул обширные торговые и денежно-ростовщические связи со всей тогдашней ойкуменой, стал одним из крупнейших центров распространения эллинистической культуры.
Родос, несмотря на то, что он владел территорией Карии и фактически держал под своим влиянием Островную лигу, не создал и не мог создать крупной державы; благоприятные исторические условия лишь помогли ему использовать объединение, хотя слабое и раздираемое противоречиями, эллинистического мира. Когда это объединение начало распадаться, Родос взял ориентацию на Рим и вступил с ним в союзные отношения. Однако после победы над Персеем римляне резко изменили свое отношение к Родосу, который, может быть, казался им слишком сильным и независимым. Объявление Делоса свободным портом не только лишило Родос значительной части его громадных таможенных сборов, но и «отняло у нашего народа свободу решать подобающим образом как вопрос о гавани, так и все прочие дела» (Polyb., XXXI, 7, 10). Повидимому, римляне лишили Родос господства на море; в результате пиратство, которое раньше в значительной степени было ослаблено благодаря Родосу, теперь вновь развилось, и римляне вплоть до Помпея не могли с ним справиться.
Все же успехи, достигнутые Родосом в III—II вв., были настолько прочны, что даже упадок экономического могущества и его разорение в 42 г. до н. э. Кассием не могли его окончательно сломить, и еще в период империи Дион Хри-
состом в своем ‘Ροδιακος λόγος расточает восторженные похвалы Родосу, как величественному центру культуры и средоточию эллиинства.
В гораздо меньшей степени, чем Родос, в эллинистический период преуспевал остров Делос. Получив в 315/4 г. независимость и став центром находившейся под властью Птолемеев Островной лиги, занимая благоприятное положение между Малой Азией и Аттикой, обладая пользующимся почитанием у всех эллинов святилищем Аполлона, имея за собой традиции священного центра Афинского союза, этот крошечный островок имел шансы вытеснить Афины из морской торговли и занять их место. Многочисленные и весьма содержательные делосские надписи, дошедшие до нас,1 не подтверждают этого априорного положения.
Конечно, Делос отразил новый порядок вещей — образование крупных эллинистических монархий и проникновение эллинистической культуры на далекие окраины Средиземноморья; это выразилось в том, что эллинская святыня на Делосе получает дары от Птолемеев, азиатских царей и династов, даже от нумидийского царя Масиниссы. Но торговля Делоса в период независимости (314—167 гг.) вряд ли приняла такие грандиозные размеры, какие рисуются воображению некоторых буржуазных историков.2 Достаточно указать, что в надписи IG XI, 2, 287А, строки 5...8—10, 250 г. доходы Делоса от πεντηκοστή — двухпроцентного сбора с ввоза и вывоза товаров — указаны 18 800 драхм; если к этой цифре, включающей и пятипроцентный налог с откупщиков (έπώνιον), взимавших эти сборы, прибавить прибыль откупщиков, можно считать общую сумму взысканных сборов около 20 500 драхм, что соответствует обороту в 1 миллион драхм — в пятьдесят раз меньше оборота Родоса.
Да и после превращения Делоса в свободный порт его обороты далеко не поглотили торговли Родоса; если Родос жаловался Риму, что освобождение купцов, прибывающих в Делос, от ввозных и вывозных пошлин отразилось губительным образом на доходах Родоса, то при этом родосцы ссылаются и на невозможность «решать подобающим образом как вопрос о гавани, так и все прочие дела». В частности, родосская торговля стала страдать от пиратов, поскольку военные действия родосцев были ограничены римлянами, тогда как Делос был, наоборот, местом сбыта пиратской добычи и особенно
рабов. Во всяком случае в период независимости делосская торговля и ростовщичество находились в некоторой зависимости от Родоса и его дельцов. Ростовцев (SEHHW. стр. 692) указывает, в частности, что из найденных на Делосе амфорных ручек 95% происходят из Родоса и зависимого от него Книда.
И все же обширные связи, не только культурные, но и деловые, Делоса с середины II в. не подлежат сомнению; об этом свидетельствуют не только посвятительные надписи в честь различных царей и династов, но и эпиграфические данные о существовании на Делосе целых колоний ναύκληροι и έγδοχεΐς из Лаодикеи (Берита) в Финикии (IG XI, 4, 1114; надпись беритских посейдониастов, IDD, 1520) и из Тира.
После 166 г. Делос изменил состав населения. После передачи острова Афинам туда были высланы афинские клерухи, а большинство делосцев (но не все!) было выселено; они поселились в Ахайе, где получили права гражданства. Тогда делосцы потребовали возмещения убытков, нанесенных им афинянами. Вообще овладение Делосом доставило афинянам не только выгоды, но и неприятности. Полибий пишет, что, «получая Лемнос и Делос, афиняне, как гласит поговорка, брали волка за уши, ибо последовавшие затем осложнения с делосцами причинили им много забот» (XXX, 21,8—9).
Делос становится местопребыванием пестрого населения — афинян, пришлых с Востока и из Италии предпринимателей, не считая обычных пилигримов, лиц, приезжавших для участия в религиозных празднествах и церемониях и занимавших немалое место в экономике этого маленького полиса. Во второй половине II в. декреты выносятся от имени κατοικουντες ’Αθηναίοι и παρεπιδημοΰντες (временно пребывающих) из различных других народностей, среди которых все большую роль играют италики. Появление на Делосе купцов не только из Финикии и Палестины, но и из Аравии, позволяет говорить о том, что и торговля Италии с Востоком шла через Делос.
Но больше всего Делос славился как рынок рабов.1 Страбон (XIV, 5, 2) говорит, что Делос был способен принять и отгрузить десятки тысяч рабов в день; это, конечно, не значит, что Делос действительно продавал миллионы рабов в год, — слова Страбона обозначают только, что Делос был крупнейшим рынком по снабжению преимущественно восточными рабами в первую очередь Италии, где расцвет рабовладельческого хозяйства вызвал большой спрос на рабов. Страбон свидетельствует о том, что торговля на Делосе была ожив
ленная, операции совершались быстро, и он приводит сложившуюся на Делосе поговорку: «Купец, причаливай, выгружай, все продано».
При пестром составе населения Делоса, где коренное население было большей частью изгнано, а афиняне не удержали преобладающего значения, Делос перестал быть полисом, а был скорее международным рынком и общеэллинским святилищем.
Но преуспеяние Делоса коснулось, конечно, богатых собственников, купцов, ростовщиков, έγδοχεΐς, ναύκληροι, έμποροι, τραπεζΐται. Масса народа, которая не участвовала в торгово-ростовщических операциях, не только ничего не выигрывала от развития торговли Делоса, но, скорее, вынуждена была снизить свой жизненный уровень вследствие развития рабства на Делосе. Развитие рабства вело, как всегда, к усилению эксплоатации рабов, что вызвало с их стороны сопротивление. Орозий (V, 9, 5) отмечает на Делосе около 130 г. движение рабов, «гордившихся своим недавним восстанием»; это движение было подавлено благодаря предупреждению его некоторыми гражданами.
Преуспеяние делосских рабовладельцев не могло быть длительным и устойчивым. Римляне, бывшие хозяевами положения в Греции, вовсе не были заинтересованы в том, чтобы сохранить надолго привилегированное положение Делоса. Разрушение Коринфа показывает, что римские дельцы не нуждались в посредничестве греческого торгового города и ориентировались уже на италийские порты. Мы не знаем, когда была отменена привилегия Делоса. Но независимо от сохранения положения свободного порта захирение Делоса было неизбежно по мере того, как римские дельцы овладевали восточной торговлей и завязывали непосредственные связи с Востоком, а восточные торговцы прочно оседали в Италии. Повидимому, и в период преуспеяния Делоса его жители рассматривали его как временное местожительство; поэтому, хотя там было, несомненно, много богачей, они не создали на острове памятников художественной архитектуры.
Афины, вступившие в конце III в. в союз с Римом, мало извлекли пользы из этого союза. Мы видели, как Полибий оценил сомнительный дар римлян, отдавших Афинам Делос и Лемнос. Афины как полис мало от этого выиграли, так как ввозных и вывозных пошлин они не взимали; вряд ли афинских клерухов на крошечной территории Делоса могло быть достаточное число, чтобы облегчить продовольственное снабжение Афин. Правда, афинская посредническая торговля нашла на Делосе благоприятные условия для своей деятельности. Но товарное производство в Афинах не могло возродиться.
При слабом развитии общественного разделения труда в античности установление элементов экономического единства приводит к тому, что производство, основанное на рабском труде и потому не специализированное, легко усваивается странами-потребителями, стремящимися, как это неизбежно при натуральном в основе производстве, к экономической автаркии. В частности, археологические данные показывают, что производство греческой художественной керамики в период эллинизма становится самостоятельной отраслью хозяйства в странах, ввозивших ранее керамические изделия из Греции. Кроме того, в системе эллинистических монархий Греция, в частности Афины, не занимали прежнего центрального места. Экономический упадок Греции, начавшийся в IV в., мог при этих условиях разрешиться здесь, как мы видели, лишь на короткое время.
Понятно, было бы неправильно представлять себе новый упадок Афин с середины III в. во всех отношениях беспросветным. Афины еще играли известную роль в экономике Греции и в международных экономических связях. Даже в 96 г. Дельфийская амфиктиония принимает постановление о том, чтобы «все эллины принимали аттическую тетрадрахму за четыре драхмы серебром»; за нарушение этого постановления устанавливается наказание — для раба бичевание, для свободного — штраф в 200 драхм. Иеромнемонам постановление предлагает взять копию решения к себе домой, а также разослать его всем эллинам, даже не состоящим в амфиктонии (Syll.3 729). О значительных торговых операциях Афин свидетельствует также надпись 112/1 г. о товариществе ναύκληροι, и ποροι, объединенном в культе Ζευς Εένίος (Syll.3 706).
Афины сохраняли дружественные отношения с Египтом, Пергамом, Селевкидами и другими восточными царями.1 Но эти связи были скорее культурные, чем деловые. Правда, портик, построенный в Афинах Атталом II (сохранились его остатки и надпись), был предназначен не только для украшения города, но и для торговых помещений. Но вообще щедроты восточных монархов, так же как и участие их в греческих играх, обучение в греческих школах, означали известную дань великому прошлому Афин, желание приобщиться к славе классической культуры Эллады. Эта слава стала в значительной степени источником существования для Афин; они жили за счет щедрот царей и богачей и довольно часто прибегали к сборам добровольных пожертвований (επιδόσεις) иногда довольно мелких, по 5—10 драхм.
Благополучно продолжали существовать отдельные города, которые способны были сами себя прокормить или имели старое налаженное производство. Таков был, например, Самос с его производством керамики и шелковых тканей. До нас дошел декрет Самоса, представляющий закон об организации снабжения хлебом (Syll.3 976); здесь установлен для заведующего хлебоснабжением (έπι του σίτου) высокий ценз в 3 таланта, для ситонов — 2 таланта; это говорит о наличии значительного числа богатых граждан. Надписи из Мессены (см. SEHHW, стр. 750 сл.) показывают, что общая стоимость имущества граждан этого небольшого города составила 1256 талантов, город имел возможность выставить по требованию Рима в конце II в. солдат и рабов-матросов и уплатить контрибуцию в размере 8 оболов с мины стоимости имущества граждан. Но неизвестно, как богатство Мессены распределялось среди граждан. Имеющиеся данные позволяют утверждать, что в Мессене, как и во всей Греции, происходил процесс концентрации богатств в руках немногих за счет обеднения основной массы населения. Уже не говоря о таких крезах, как упоминавшийся Александр Исский, обладавший состоянием в 200 талантов, в литературе и надписях не раз упоминаются люди чрезвычайно богатые, вроде Протогена, благодетеля Ольвии (IOSPE I2, 32), Феокла, которого почтили одновременно восемнадцать городов, главным образом малоазийских (там же, 40), Акорниона в Дионисиополе (Syll.3 762), Пифона, знатного мужа в Абдере, который организовал охрану главной части города посредством 200 собственных рабов и вольноотпущенников (Diod., XXX, 6) и др. Но кучке богачей противопостояла масса народа. Интересно, что в эгинской надписи II в. (OGIS 329) прямо противопоставляются δημοτικώτατοι и εΰπορωτατοί— люди из народа и богачи.
Рост социальных противоречий внутри господствующего класса, естественно, вызывал возмущение масс, которое иной раз прорывалось в восстаниях, несмотря на полицейский гнет римского владычества. Случайно сохранившаяся надпись 139 (?) г. из Димы в Ахайе содержит обращение проконсула Квинта Фабия Максима. Партия «порядка», — синедры во главе с Киланионом—донесла ему о событиях, которые проконсул характеризует как «худшее восстание и мятеж». Народ во главе с Сосом сжег государственный архив и уничтожил государственные акты (δημόσία. γράμματα) ; Сос издал новые законы, противоположные той конституции, которую дали ахейцам римляне. Расследовав дело, Фабий казнил Соса как виновного в «ниспровержении данного римлянами государственного строя», кара постигла и других участников восстания (Syll.3 684).
Глубокое недовольство масс прорвалось гораздо позднее в антиримском демократическом движении в Афинах (во время Митридатовой войны в 88 г.). В последней схватке эллинистического мира с Римом Афины во главе с «тиранами» Афинионом и Аристионом 1 примкнули к Митридату, рассчитывая при его помощи восстановить демократию и провести социальные реформы. Афины долго сопротивлялись Сулле. Взяв их, Сулла жестоко расправился с демократией. Пирей был почти полностью уничтожен. Афины после этого уже никогда не оправились.
В Греции во II в. до н. э. рабовладельческий способ производства изживал себя. Многочисленные сравнительно манумиссии в Дельфах (с 201 г. в течение столетия в надписях засвидетельствовано 900 актов отпуска рабов, большое количество таких надписей найдено в храме Асклепия в Бутте возле Навпакта и в самом Навпакте) свидетельствуют не только об увеличении численности рабов, но и о том, что рабство становилось невыгодным. С другой стороны, рост численности рабов и усиление эксплоатации вызывали их восстания. Выше уже упоминалось восстание рабов на Делосе. Во время первого сицилийского восстания рабов восстали рабы на Лаврийских рудниках в Аттике; это восстание было подавлено стратегом Гераклитом (Oros. V, 9, 5); по словам Диодора (XXXIV, 2, 19), в восстании участвовало 1000 рабов. Посидоний (у Афинея (VI, 272 e-f) сообщает о более серьезном восстании рабов в Аттике во время второго сицилийского восстания. На этот раз восставшие перебили стражу в рудниках, захватили Суний и в течение долгого времени разоряли Аттику.
Общие закономерности эллинизма сказались в Греции в своеобразной форме в силу конкретных исторических условий. И здесь проявилась тенденция к политическому единству под эгидой Македонии или путем создания нового типа государственного объединения — союзных государств. Но экономически и социально отсталая Македония не могла стать базой для образования мощного рабовладельческого государства, достаточно сильного, чтобы придать новую силу рабовладельческому классу и расширить экономику общества. Македония пыталась овладеть богатыми производительными силами Малой Азии, островов Эгейского моря, даже, может быть, Египта (его азиатских владений). Но здесь она натолкнулась на сопротивление более мощных эллинистических государств. Еще менее могла стать связующим единством для
балканских государств Этолия. А Ахейский союз не простирал своих планов дальше Пелопоннеса. К тому же автаркия и свобода греческого полиса слишком глубоко пустили корни в Элладе, чтобы можно было эти идеи преодолеть на практике. Поэтому кратковременный подъем хозяйства в Элладе совершался в сущности на старой экономической базе. Отдельные успехи Родоса, Делоса или Афин не могли изменить общее положение. Революционный выход из положения оказался невозможен, попытки в этом направлении были подавлены. Понятно, что господствующий класс шел навстречу новой силе, которой предстояло начать весь процесс сначала на новой ступени. Рим должен был укрепить позицию рабовладельцев Греции. Следуя Полибию, Ливий констатирует: «Всем было известно, что в государствах знатные и все вообще благонамеренные люди стоят за союз с римлянами и довольны настоящим положением, а толпа и те, дела которых не соответствовали их желаниям, хотят всеобщего переворота» (XXXV, 34, 3).