133

VI

РУИНЫ ДУРЫ

У Дуры (см. карту 5) иная, более прозаическая история, чем у романтической Пальмиры. До 1920 г. это место только изредка навещали археологи и туристы; фактически я никогда не слышал ни об одном достоверном случае такого посещения. Но не потому, что город недоступен, так как он теперь, как и сотни лет тому назад, лежит на большой караванной дороге вдоль Евфрата, на полпути между Дейр-эль-Зором, большим торговым и военным центром на среднем Евфрате, и Абу-Кемалем, небольшой деревней на границе Ирака и подмандатной французской территории. Здесь побывали только два или три предприимчивых археолога, но даже они не заинтересовались его могучими башнями, его стенами и цитаделью. Поэтому только недавно Дура стала упоминаться в археологических и исторических работах, а то, что я говорил о ее истории, полностью основано на данных раскопок, проводившихся в последние годы.

Хотя история открытия этого места археологам известна, она весьма поучительна для того, чтобы пересказать ее. В 1920 г., в самом конце войны, капитан Мэрфи, командир английского отряда сипаев, роя траншеи и строя блокгаузы по всей территории Дуры, случайно обнаружил в северо-западном углу древнего города, рядом с крепостной стеной, руины храма, украшенного интересными фресками. Вскоре было установлено, что эти фрески украшали стены святилища, посвященного в последний период его существования трем пальмирским богам-воителям — Белу, Агриболу и Яхриболу. Об этом открытии капитан Мэрфи известил госпожу Гертруду Белл, директора Древностей Ирака; это произошло в то время, когда известный американский египтолог Джеймс Брестед (Breasted) находился в этой стране, и госпожа Белл направила его в Дуру для обследования фресок. Когда Брестед прибыл в Дуру, он застал английский отряд готовым покинуть город, в его распоряжении имелся только один день для проведения обследования. В этот день он успел зарисовать и сфотографировать фрески, снять план святилища, насколько это было возможно без раскопок, и набросать приблизительный план города и его укреплений.

После окончания войны Брестед сделал доклад о своем открытии во Французской академии надписей, и Академия немедленно начала

134

там раскопки, так как в это время территория уже находилась в пределах французского мандата. Бельгийский археолог Франц Кюмон — член Академии, член этого научного сообщества, и это позволило ему работать в Дуре два года. Его рабочими были солдаты Французского иностранного легиона, среди них — несколько русских. Было открыто много интересного, результаты раскопок Кюмон опубликовал в большой превосходной двухтомной книге, вышедшей в Париже в 1926 г. под названием «Fouilles de Dura-Europos». К сожалению,

Карта 5. План города Дуры:

I — лагерь археологов; 2 — цитадель и дворец цитадели; 3 — военный храм; 4 — купальня; 5 — преторий; 6 — храм Артемиды-Аззанатконы; 7 — башня лучников; 8 — храм пальмирских богов; 9 — главные ворота; 10 — купальня (напротив нее храм Тихе Дуры) (план купальни представляет положение здания до раскопок);

II —христианская церковь; 12 — храм бога Охлада; 13 — боковые ворота; 14 — «редут» и дворец «редута»; 15 — комплекс частных домов; 16— храм Атаргатис и Хадада; 17— дом жрецов; 18— храм Артемиды-Нанайи; 19— группа частных домов (среди них дом с сасанидской фреской); 20 — римская триумфальная арка на главной улице; 21 — дом архивов или дом Небухела; 22 — агора и суки (по чертежу проф. К. Хопкинса)

135

на продолжение раскопок достаточных средств ни у Академии, ни у сирийского правительства не оказалось, несмотря на очевидность того, что Кюмон не в состоянии найти ответы на все важные исторические проблемы, которые ставит Дура. Можно сказать, что фактически раскопки Кюмона большинство этих вопросов поставили впервые.

Несмотря на то что, как мы уже видели, Дура не может сравниться с Пальмирой ни по богатству, ни по исторической роли, которую она играла, тем не менее как раз в таком городе наиболее велика вероятность найти достаточный материал, который позволил бы нам разрешить проблемы, представляющие очень большой интерес. Город был заселен на протяжении шести веков (приблизительно с 280 г. до н. э. по 256 г. н. э.) последовательно македонянами, парфянами и римлянами. Он был разрушен в середине III в. н. э. и никогда вновь не заселялся. Таким образом, мы можем проследить в Дуре историю этих греко-македонских островков, рассеянных среди семитского и иранского моря Александром Великим и его преемниками вдоль всех главных дорог семитского и иранского миров. Мы знаем названия некоторых из этих островков, однако очень мало знаем об их жизни, деятельности или культуре. Мы также более или менее знакомы с результатом эксперимента, так как можем утверждать, что иранские и семитские волны захлестнули эти островки, хотя по-прежнему не можем сказать точно, как это происходило, или что собою представляли эти островки.

Я уже говорил о том, как важно для историка древности знать о культуре, истории и государственном строе Парфии. Условия парфянской жизни по-прежнему неизвестны, хотя, несомненно, мы можем утверждать, что они разные: в Индии одни, в Персии другие, в Месопотамии третьи. Дура, бывшая городом парфянской державы на протяжении почти трех веков, естественно, не могла дать нам ключи для решения всех этих проблем, но она уже позволила нам сформулировать их, а в недалеком будущем она, несомненно, поможет нам разрешить, по крайней мере, некоторые из них.

Конечно, следует ожидать, что большинство памятников Дуры будут датироваться римским временем. Пока македонский и парфянский периоды в Месопотамии по-прежнему остаются погруженными во мрак, темноту, то римский, если не в Месопотамии, то, по крайней мере, в Сирии, становится более понятным. Однако даже здесь мы находим, что наши знания неполны, и мы должны задать вопрос о том, достаточно ли сделано для того, чтобы увеличить их тщательным изучением имеющегося материала. Влияние Рима на Сирию очевидно, но был ли он таким же могущественным и на Евфрате? Именно в этом государстве проявились некоторые интересные проблемы римской истории.

136

Римская политика в отношении Пальмиры может быть, например, одним из интересных экспериментов в столь гибком государственном устройстве; интересно проследить за результатами, полученными Римом в Дуре, которая была македоно-иранской по характеру, хотя и семитской по происхождению, и поэтому абсолютно чуждой Риму. Удивительно, как Рим и эллинизм встретились там и как римляне справлялись с проблемами территорий, расположенных вдоль берегов Евфрата.

Таковы в общих чертах наиболее значительные вопросы, на которые мы ожидаем найти ответ, по крайней мере частичный, в Дуре. Раскопки Кюмона позволили нам сформулировать эти проблемы, и они также дали надежду на то, что при удачном стечении обстоятельств (а раскопки всегда в какой-то мере зависят от удачи) и с помощью тщательных систематических научных исследований Дура даст больше ценного материала для изучения указанных проблем.

Несомненно, раскопки Кюмона, как мы и ожидали, показали, что в Дуре нет первостепенных произведений архитектуры, скульптуры или живописи, или большого количества золота и серебра в виде ювелирных украшений, золотых или серебряных блюд, или государственных документов, затрагивающих важные политические вопросы. Она никогда не была большим или богатым городом или важным центром политической жизни; она была маленьким провинциальным городом, затерянным на границе двух цивилизаций — греческой и парфянской.

Тем не менее мы имели основания ожидать находок большого количества предметов, которые пролили бы свет на некоторые стороны жизни города на протяжении шести веков его существования, притом таких, которые мы не могли бы ожидать найти в руинах других городов Древнего мира.

Песок пустыни сохранил в Дуре не только то, что сохраняет земля в других местностях Древнего мира — камень, керамику и металл, но также дерево, ткани, кожу и бумагу, а среди всего прочего также и тексты на пергаменте и папирусах. По Египту мы знаем, как ценны такие находки, особенно тексты на папирусах, так как именно благодаря им мы знаем больше о прошлом этой земли, чем о прошлом какой-то другой области Древнего мира.

Когда стало известно, что из французских и сирийских источников средств на продолжение раскопок в Дуре не будет, я, с согласия Кюмона, попытался найти средства на это в Америке. Благодаря деятельной поддержке профессора Джеймса Р. Энджела (James R. Angel), президента моего университета, Йеля, мне удалось собрать необходимые средства на раскопки Дуры, которые теперь ведутся сотрудниками

137

этого университета совместно с Французской академией надписей. Мы работаем там вот уже пятый год. Уже изданы три тома предварительных отчетов о раскопках, остается надеяться, что нам удастся закончить раскопки так же успешно, как мы их начали. Директором раскопок являлся М. Пилле (М. Pillet) -— архитектор и археолог, но теперь его сменил профессор Кларк Хопкинс из Йеля. Ф. Кюмон и я отвечаем за научно-историческую сторону этих работ, а Йель при содействии Фонда Рокфеллера осуществляет финансирование всей экспедиции. Постараюсь вкратце дать читателям представление о том, как там идет работа. О работе Кюмона я скажу, но коротко; подробнее — о Йельской экспедиции. Но сначала скажу несколько слов о путешествии в Дуру, где я провел весну 1928 и 1930 гг., и об условиях жизни там.

Попасть туда не так просто ни со стороны Бейрута, ни со стороны Алеппо; путешествие долгое, утомительное и трудное, которое занимает, по крайней мере, три дня, хотя расстояние — не более 700 километров. Лучше же на путешествие выделить четыре дня с тремя ночевками; проще всего ехать из Бейрута, если попал в Сирию морем, или из Алеппо, если ехать по железной дороге из Константинополя. Железнодорожное сообщение связывает Бейрут с Дамаском, Хомесом или Алеппо, но в Сирии железными дорогами мало кто пользуется, так как пассажирское сообщение по железным дорогам вытеснено автомобилями; сирийцу проще заплатить один фунт (20 франков) и трястись в переполненном форде, чем путешествовать за двойную цену в таком же переполненном грязном и душном вагоне третьего класса.

Из главных пунктов отправления в Дуру — Дамаска, Хомеса или Алеппо форд или шевроле — единственные средства передвижения, так как здесь верблюд раз и навсегда отошел в область предания, по крайнее мере для европейских путешественников. От Дамаска или Хомса едут прямо через пустыню в Пальмиру, а оттуда — в Дейр-эль-Зор; из Алеппо сначала едут к Евфрату и затем вниз по течению реки к Дейр-эль-Зору. Следует помнить, что река для судоходства неудобная, из-за того, что течение быстрое, масса водоворотов, что только тяжелые местные баржи рискуют по ней передвигаться, да и то только вниз по реке, вверх пустую баржу тянут на бечеве. От Дейр-эль-Зора до Дуры 90 километров вниз по Евфрату.

Путешествие, как я уже сказал, длинное и утомительное. Там, где есть дороги, они из рук вон плохи, но в большинстве случаев дорог вовсе нет. Единственной дорогой служит пустыня. Следует опасаться ее наиболее песчаных мест, так как там автомобили могут увязнуть, лучше выбирать только те места, где гравий мельче, так как крупный может растрясти путешественника, а главное, можно сломать ось

138

автомобиля. Где поверхность покрыта гравием, милостиво насыпанным рукой Бога, там и есть лучшая автомобильная дорога в мире. Но не всегда можно выбирать между песчаной Сциллой и каменной Харибдой; часто приходится перемахивать на большой скорости песчаные дюны или взлетать в воздух из-за слишком большого камня. Нельзя сказать, что путешествие абсолютно безопасно, так как, хотя бедуины и помнят жестокий урок, который им дали французы после дамасского восстания, но иногда они по своему прирожденному беззаконию похищают. Так, недавно они похитили на английской территории (так говорят французы) англичанку и отпустили только тогда, когда она — девственная мисс — заявила похитившему ее шейху, предлагавшему ей место в своем гареме, что она мать троих детей. Пустыня, «блэд», опаснее, чем бедуины. Если сломается машина, лопнут шины, сломается ось — можно сидеть в пустыне часами без питья и еды, ожидая, что помощь скоро подоспеет. Поэтому лучше ездить группами автомобилей, по два, по три, и брать с собой на всякий случай еду.

Дороги в Дуру, по которой в эпоху Селевкидов шли караваны, — самые интересные. Они все ведут от Антиохии на Оронте к Селевкии на Тигре. Две из них, те, что идут через Алеппо к Евфрату, а затем вниз по течению, к Оронту и Апамее, а оттуда в Хамас и через пустыню к Евфрату, я знаю по собственному опыту. Вся селевкидская Сирия лежит перед нами как на ладони, и когда мы путешествуем по этим дорогам, и когда мы пристально вглядываемся в землю, нам кажется, что условия жизни в ней вряд ли изменились не только со времен великих Антиохов, но даже со времен вавилонян, хеттов или ассирийцев. Интересно наблюдать, как от области к области меняется характер поселений и домов. В долине Оронта, где тростник растет в изобилии и нет леса, дома строятся из тростника и глины, а сухой кизяк служит топливом. Форма домов напоминает палатки бедуинов. Как только мы оставляем позади долину en route из Апамеи в Алеппо и начинаем карабкаться на холмы, тип архитектуры жилищ сразу меняется; глину и тростник заменяет камень. Домов немного, но там, где они есть, они высокие, прочные, даже изящные по форме. И вместо телей долины Оронта, под которыми лежат руины древних глиняно-тростниковых хижин, мы сталкиваемся с лучшими в мире, наиболее сохранившимися, наиболее цельными руинами ферм, деревень, монастырей, церквей и небольших городов, которыми так славится северная Сирия. В горах Сирии этих руин — сотни; все они — позднеримского и византийского времени, так как после этого времени холмы северной Сирии запустели, возможно, что здесь уменьшилось количество осадков. Одна из наиболее интересных руин недалеко от Алеппо — развалины мона

139

стыря св. Симеона. Его церкви стоят на холме, а подворье — ряд гостиниц, лавок, едален и т. д. для тех паломников, что шли поклониться святому Столпнику, — в долине. Вся конструкция очень напоминает Троице-Сергиевскую лавру в России.

Путешественник спускается в равнину Алеппо — безлесную и маловодную равнину с тяжелой глинистой почвой, являющуюся преддверьем пустыни, и характер местности вновь меняется. На равнине возникают группы конических глиняных хижин. В этих хижинах нет ни единого следа камня, дерева или тростника. Эти глиняные деревни напомнили мне русские пасеки, группы из сотен конических примитивных ульев, типичных для русской деревни. Кстати, эти забавные ульи для людей на равнине Алеппо внутри очень чисты и удобны.

Когда подъезжаешь к Евфрату — новая перемена декорации, и это особенно важно для нас в наших исследованиях Дуры. Здесь дома — обычного четырехугольного типа, построенные частью из камня, но главным образом из необожженных кирпичей. Их потолки — из стволов тонкого тамариска, растущего вдоль Евфрата, или пальмовых балок, привезенных из Месопотамии, а крыша глинобитная.

Сейчас, как и в далеком прошлом, посетитель Дуры может путешествовать по дороге через пустыню от Дамаска в Пальмиру и оттуда прямо к Евфрату. Он может, как это сделали мы, провести ночь в Дейрэль-Зоре, в гостинице с кроватями по пять или шесть в комнате, без белья, с разнообразным и не очень приятным, но постоянным населением помимо людей. Если путешественник выдерживал такое суровое испытание, то достигал Дуры, как и мы; и в Дуре началась наша жизнь раскопщиков.

Когда кто-то из моих друзей говорит мне, что жизнь археолога очень интересна, привлекательна и заманчива, я могу ответить ему, что он сам может пожить этой жизнью месяца два или три. Наше ремесло или искусство, конечно, интересно, особенно когда находишь важные вещи. Но, в общем, работа грязная и пыльная; очень жаркая или очень холодная, в соответствии со временем года, и почти всегда изнурительная и голодная.

Что мы нашли в Дуре? На первый взгляд покажется — рай; перед нами крутой берег Евфрата, на котором мы стоим, перед нами — прекрасный ландшафт; на переднем плане река — широкая, мутная и быстрая, а на холмах его правого берега заросли тамариска, где еще водятся дикие кабаны. За рекой растянулись бесконечные поля и пустыни Ирака. На крутом берегу, на самом обрыве, высится цитадель Дуры — длинный укрепленный прямоугольник, обнесенный высокими стенами (см. рис. XXIV, 1). Вход вовнутрь обозначен при помощи двух монументальных ворот, защищенных по обе стороны двумя башнями,

140

Рис. XXIV. Дура. Цитадель:

1 — юго-восточная часть цитадели с двумя башнями и ворота.

На вершине скалы — руины крепости; 2 — северо-западные ворота

141

расположенными на двух длинных концах прямоугольника и обращенными в сторону города. Со стороны Евфрата соответствующая стена давно уже обвалилась в реку.

В этой цитадели мы и решили устроить наш лагерь, пока не построим более постоянное жилье. Арки полузасыпанных ворот мы превратили в столовую и гостиную; в одной башне с провалившейся крышей мы устроили склад для инструментов и древностей; в другой — нашу кухню. Все это звучит поэтично и комфортно, хотя и действительно недурно. Ночью — лучше, когда так ярко светят звезды в пустыне, когда веет свежестью от Евфрата, когда гудят на той стороне колеса оросительных водочерпалок, когда в воздухе над нами носятся летучие мыши и ночные ястребки, когда от времени и до времени тишину прорезает вой лисицы или шакала. Красиво и ранним утром, когда встает солнце и розовеет заря.

Но начинается день, и с ним — прозаическая действительность. Людям нужно есть и пить; в сухой и жаркой пустыне последнее особенно насущно. Сначала кажется, что вопрос о воде прост: до Евфрата близко, можно купаться и черпать из него воду. Однако с обрыва в Евфрат не прыгнешь — чтобы добраться до воды, необходима четырехмильная прогулка. Однажды даже вспомнили поговорку: «Близок локоть, да не укусишь», так как берег и тут крут и ненадежен и может обвалиться. Так можно погибнуть: Евфрат быстр и полон водоворотов, в нем безопасно не поплаваешь. Хочешь выкупаться, бери полотняное ведро, привязывай к нему веревку, бросай его в реку, тащи его обратно, чтобы умыться. И как бы тебя ни томила жажда, остерегайся употребления евфратской воды, но не потому, что она цвета жидкого кофе, а потому, что она полна всяких микробов, которые вызывают ужасную дизентерию. Значит, воду не только надо привезти, но и профильтровать, вскипятить и только тогда пить. Те же трудности поджидают, когда ты пытаешься утолить голод. Пустыня и заросли Евфрата полны дичи: куропатки двух или трех видов ходят как куры; голуби, газели, кролики, дикие кабаны — дичи много. Хотя это только игра в изобилие, потому что французы конфисковали у арабов-бедуинов ружья, а у нас на охоту нет времени. У арабов есть овцы и козы, и мясо можно приобрести у них, но оно практически несъедобно; молока мы не нашли, а вкус хлеба — вроде chewing gum, столь популярного на моей новой родине. Поэтому мы питались консервами.

Но это полбеды. Гораздо хуже было то, что трудно достать рабочих. Бедуин не привык работать; он слаб, недоедает и ленив. Деньги его не привлекают; он работает, чтобы заплатить налоги; он исчезнет, как только соберет необходимую сумму. Кроме того, он недоверчив, требует платы исключительно тяжелыми турецкими меджидиэ; каприз

142

ничает по малейшему поводу, уходит и больше не появляется. Помимо этого — настоящий варвар: разобьет большую часть находок, из оставшихся пытается украсть как можно больше. Фактически в этом месте нет никого, на кого можно было бы положиться, так как даже европейцам в Сирии доверять нельзя и к тому же они наихудшего типа — воры и пьяницы. Во время нашего первого путешествия мы вынуждены были уволить нашего европейского повара и шофера и обратиться к вооруженным силам, чтобы избавиться от них, столь велики были неприятности, причиной которых они стали. Все это тем не менее теперь позабыто. И мы, и местное население лучше присмотрелись друг к другу, поэтому царит кажущийся порядок, хотя на деле все остается по-старому, и возможно, что это уже навечно. Пустыня тоже становится настоящим врагом археологов; она суха и гола; как только тронешь землю — поднимается и не садится облако пыли, так что раскопщик проводит свой день стоя в пыли, поглощая пыль, вдыхая пыль. Она проникает в поры кожи, и домой возвращаешься настоящим негром. Однако там нет комфортной ванны, ожидающей твоего возвращения. Песчаные бури еще больше осложняют жизнь, а начавшись утром, могут продолжаться три полных дня.

Тем не менее работа в Дуре интересная. За эти пять сезонов мы провели ценную работу и нашли множество интересных вещей. Их необходимо теперь описать; вначале я скажу несколько слов о характере работы и поэтому приведу один пример, показывающий, что она может быть даже захватывающей. Во время первого сезона мы вели раскопки вокруг главных ворот города. Это были тройные ворота, и под их сводами были двери, открывающие проход в башню, защищавшую ворота. Слева и справа от этого входа стены были покрыты сотнями надписей, оставленных солдатами гарнизона, купцами, таможенниками, носильщиками, т. е. всеми, кому таким образом удалось увековечить свои имена. Большинство надписей располагалось вблизи одной из дверей, где выстроились в ряд алтари, покрытые штукатуркой. На одном из них надпись была нацарапана, а не вырезана, и как-то раз я начал ее изучать; случайно я обратил внимание на выступавший с краю камень, покрытый толстым слоем штукатурки. Я был уверен, что под штукатуркой что-то скрыто, поэтому взял нож, перекрестился и стал ее отколупывать. К моему удовольствию, за штукатуркой спрятался небольшой красивый каменный алтарь, на котором была арамейская надпись. Это была наиболее ценная находка; я осмелел и начал отколупывать штукатурку, закрывавшую весь низ и пространство между алтарями. Когда я ее сколупнул, оказалось, что и там — миниатюрный алтарь с гравированными рисунками и надписями, — еще один ценнейший памятник для поздней военной истории Дуры.

143

Читатель может спросить, какова же картина, открывшаяся после раскопок Кюмона и Йельской экспедиции. Несомненно, конечно, что говорить об этом сейчас преждевременно, так как раскопки продолжаются. Но кое-какие факты установлены точно, и они вряд ли будут зависеть от результатов будущих работ, о них-то мы и скажем.

К сожалению, все еще невозможно установить точный план города. План Кюмона, сделанный при помощи воздушной фотографии, исправлен и обновлен моим учеником Хопкинсом, проведшим весь второй сезон работ в Дуре (см. с. 134, карту 5) и который и теперь ведет там раскопки. Хотя его основные линии точны, но он по-прежнему остается неточным в отношении деталей и нуждается в исправлениях. Однако нас здесь интересуют его основные линии. Они показывают нам Дуру III в. н. э., и мы находим, что в этот период город представлял собой наиболее любопытную комбинацию крепости и караванного города.

Мы по-прежнему не можем определить, было ли так всегда; слишком мало мы знаем об исторической топографии города. Возможно, что македонскую Дуру мы исследуем меньше и незначительнее, чем город, руины которого изучаем. Она могла занимать только небольшое пространство по обе стороны евфратского караванного пути под защитой одной или двух крепостей, занимавших то пространство, где теперь находятся цитадель и так называемый редут. Мы, как и прежде, не можем это доказать, хотя, если хватит средств, то путем систематических раскопок той части города, которая находилась между цитаделью и редутом, можно будет выяснить и этот вопрос. До сих пор, за исключением вспомогательной стены редута, мы не имеем следов построек селевкидского периода. Все раскопанные постройки относятся к римскому или парфянскому периодам.

План Дуры, какой она была в римское и парфянское время, точно определен еще до нас. Город располагался на участке пустыни, ограниченном с северо-запада и юго-востока двумя оврагами, и спускался уступом к Евфрату. С трех сторон эта полоска земли была ограничена стенами, укрепленными башнями (см. рис. XXIV, 2), большинство из которых — прямоугольные в плане и двухэтажные. Стена, отделяющая город от плато пустыни, на юго-западе прямая, как стрела, выходит на овраги и проходит по краю обрывов двух оврагов. С четвертой, северо-восточной, стороны защитой Дуры является обрыв реки, который отделяет городское плато третьим оврагом, пересекающим город с юго-востока на северо-запад, где находится современная евфратская дорога из Дейр-эль-Зора к руинам Абу-Кемаля. Евфратский обрыв увенчан прямоугольной цитаделью, описанной выше, которая, конечно, была связана с городом и являлась частью городских стен. Как бы

144

то ни было, эта часть городской стены спускалась к Евфрату вместе с северной стеной цитадели. Так как овраг, находившийся под цитаделью (мы будем называть его цитадельный овраг) никогда не раскапывался, мы не знаем, как эта нижняя часть города между цитаделью и городским плато (которое может являться старейшей частью города) связана с верхним плато — основной территорией позднего города. Еще один глубокий овраг теперь идет от конца главной улицы верхнего города вниз, к цитадели, с юга на север, связывая верхнее плато с дном цитадельного оврага. Вероятно, этот овраг существовал еще в древности. Обычных улиц для людей, тяглового скота, повозок никогда не существовало. В древности с конца главной улицы вниз могла вести лестница. Два оврага внутри города придают юго-восточной части городского плато форму бастиона. Этот естественный бастион Кюмон назвал редутом. Стены эллинистического времени поддерживают ступенчатые склоны этого редута, а на его вершине стоит важное здание, о котором я буду говорить ниже. Я уже говорил о том, что стены редута — наиболее древние сохранившиеся памятники города (см. рис. XXV, 1).

Недавние раскопки позволили нам более или менее подробно проследить историю цитадели. Руины, расположенные на цитадельном холме, который мы обнаружили первым, относят к двум периодам, оба более ранние, чем римский. Возможно, что сильное землетрясение 160 г. н. э., о котором мы можем прочитать в посвятительной надписи, найденной в храме пальмирских богов, отбросило часть цитадели и ее фортификаций на север, в Евфрат, и с тех пор или по крайней мере со времен римской оккупации Дуры цитадель оставалась в полуразрушенном состоянии.

Как я уже говорил, оба комплекса руин — на вершине цитадели доримского времени. Старейший, от которого сохранились только фундаменты, может относиться к эллинистическому времени. Второй представлен руинами двух больших зданий, построенных из огромных блоков местного камня, который добывали в карьере, устроенном в овраге рядом с цитаделью; они не могут быть ранее позднеселевкидского или раннепарфянского периода, как на то указывают предметы, более всего монеты, найденные там. Интересно, что ранние здания ориентированы более или менее в соответствии с сохранившейся стеной цитадели, в то время как поздние ориентированы на юг и север, а их монументальные входы расположены фасадом в сторону пересекающего оврага и зданий редута.

Похоже, что одно из этих зданий — большой укрепленный дворец, фактически дворец-крепость. С юга в него входили через впечатляющий холл, разделенный пятиколонным портиком, поддерживавшим крышу.

145

Рис. XXV. Дура. Редут:

1 — эллинистическая стена вокруг редута, которая превращает его в бастион;

2 — вход во дворец, расположенный на вершине редута. Две колонны на переднем плане относятся к пропилону. Справа и слева от основного входа расположены скамьи для охранников или ожидающих разрешения на въезд в город

146

За ним — широкий проход, поделенный тремя колоннами на четыре секции, который вел в большой двор, окаймленный дорической колоннадой и, я думаю, с цистерной в центре него (см. рис. XXVII, 2). Большая часть этой постройки теперь упала в Евфрат, но комнаты, которые фланкировали вход, и пять комнат на западной стороне, стены которых покрыты росписью, сохранились.

Большая часть стен соседних зданий тоже упала в реку, но часть сохранившаяся напоминает парфянские руины Хатры. Если первое здание — дворец-крепость, то второе, вероятно, большая башня, где располагался гарнизон дворца или храм огня. Круглый донжон в стенах поздней цитадели был построен, возможно, с намерением защитить большую цистерну или колодец, которые тоже относятся к этой группе руин.

Раскопки и изучение цитадели еще не завершены, но сейчас я думаю, что в раннеэллнистическое время на вершине жили и что обрыв вокруг нее не был укреплен. Возможно, что в раннепарфянское время крепость-дворец была построена на краю обрыва поверх эллинистических конструкций. Она по-другому ориентирована и укреплена башнями и донжоном, воздвигнутым поверх цистерны. Одновременно с дворцом или несколько позже была построена фортификация, образующая современную цитадель.

Тем не менее есть и другое возможное решение проблемы. Если, как полагают Кюмон и Ренар (Renard), стены города и цитадели были построены в эллинистическое время и если это произошло одновременно с основанием македонской колонии, то стены цитадели, часть которых образуют донжон над цистерной, должны были быть построены одновременно с раннеэллинистической постройкой, расположенной на вершине холма. Позже, в парфянское время, на месте этого здания и для того, чтобы укрепить цитадель, были построены дворец-крепость и башня.

История редута тоже весьма сложна. Я уже говорил о том, что хорошо сохранившиеся части его стен, расположенные на трех крутых обрывах плато, относятся, скорее всего, к раннеэллинистическому времени. Мы не знаем, что располагалось на прямоугольном пространстве в пределах этих стен, но в то время, когда был построен дворец-крепость на цитадельной скале, большой дворец вавилонско-парфян-ского типа был воздвигнут в пределах эллинистических стен редута (см. рис. XXV, 2). В этом дворце прямо перед входом располагались большой двор, монументальные ворота и большой внутренний двор со скамьями вокруг. В этот внутренний двор выходили два импровизированных ливана, или холла; перед каждым были установлены две колонны. К северной стене прямоугольного эллинистического здания

147

был пристроен большой прямоугольный холл с пронаосом, обращенным в сторону оврага и цитадели. Все эти здания пострадали от частых перестроек, но даже в римское время этот комплекс мог быть резиденцией важного лица — высокого местного или имперского чиновника. Однако это по-прежнему просто гипотетические предположения, так как наши работы над зданием не увенчались открытием нескольких надписей, скульптур или даже информативных граффити. Тем не менее его план так хорошо вписывается в то немногое, что мы знаем о жизни при «дворах» и во дворцах царей и губернаторов парфянской и сасанидской Персии (так как она, несомненно, следовала примеру персидских, ассирийских и вавилонских царей), что мы не можем слишком сильно ошибаться в наших предположениях. На Востоке с древних времен только «двор» дворца был открыт для народа, и этот «двор» всегда имел форму большого открытого пространства перед дворцом.

Здесь, сидя перед монументальным входом, царь или его представитель вершили суд и поддерживали закон и порядок. Так было в прошлом, так осталось и теперь, когда Блистательная Порта восстановила эту практику. Только наиболее привилегированные, ждавшие на протяжении многих часов в лабиринтах переходов, могли войти во внутренний двор и в ливан — приемную господина. Дальше могли проникнуть только слуги или отношения. Интересно, что единственное важное граффити, найденное в этом дворце редута, — надпись, которую повар нацарапал на стене своей кухни греческими буквами, но на латинском языке. В ней он увековечил количество окороков, которые собирался подать римскому обитателю этого дворца. В связи с этим интересно отметить, что в 1930-1931 гг. мы раскопали большой дом такого же типа, что и дворец на редуте. Эта постройка, которая, конечно, датируется парфянским временем, служила или резиденцией представителя дуранской знати, или была общественным зданием, располагавшимся недалеко от храма Артемиды и Атаргатис.

Кладка цитадели почти идентична кладке городских стен, и они, конечно, одинаково датируются. Оборонительные стены, укрепленные, по крайней мере двадцатью двумя башнями, производят сильное впечатление; мощны и суровы линии, которые они прочерчивают через пустыню по обе стороны от монументальных ворот, через которые входили в город. Затем они идут, повторяя очертания обрыва и возвышаясь над ним. В этом году мы обнаружили интересные маленькие ворота, расположенные в юго-западной стене, через которые на дно оврага вела тропинка.

Здесь не место говорить о фортификации. Однако как бы она ни датировалась, мы можем отметить, что в парфянское время она была

148

Рис. XXVI. Дура (см. описание в тексте):

1 — главные ворота; 2 — главные ворота и главная улица

149

прочна, крепка и впечатляюща. Вероятно, она сильно пострадала во время землетрясения 160 г. н. э., которое могло облегчить римлянам взятие города. В этот период или даже в парфянское время стены башен изнутри были укреплены кирпичными конструкциями, а позже, возможно во время персидских атак, стены, обращенные в сторону пустыни, изнутри были укреплены при помощи огромных гласисов из необожженного кирпича. Внутренний «контрфорс», расположенный с северо-восточной стороны, датируется, скорее всего, более ранним временем.

Эти горы кирпичей никогда не могли бы спасти город от захвата неприятелем, и даже теперь недалеко от юго-западной стены фортификаций земляной пандус высится прямо напротив городской стены, а его стороны слева и справа укреплены необожженным кирпичом. Возможно, что по этому пандусу туда, в закрытую крепость, проникли персидские воины Шапура, неся городу разорение и разрушение.

Еще несколько слов следует сказать о городских стенах и башнях, ставшими для меня и Кюмона настоящим археологическим Эльдорадо. Естественно, что в целях защиты воины размещали некоторые свои вещи, особенно оружие и одежду, в башнях. Когда после последней атаки, завершившейся захватом города осаждавшими, солдаты гарнизона Дуры оставили город или пали в бою, то вещи, брошенные или спрятанные ими в городских стенах остались. Вероятно, завоеватели не обратили особого внимания на это снаряжение. Они надеялись найти большую и лучшую добычу в храмах и общественных сооружениях города. Так случилось, что именно эти части амуниции и одежды сохранились там, где они были оставлены или брошены. Когда город опустел, нанесенный ветром песок скопился в башнях и по обе стороны стен. Вскоре этот слой стал таким толстым, что дождь не мог проникнуть внутрь. Поэтому почти все, что здесь находилось, было нами найдено в довольно хорошем состоянии; кое-что было поедено червями, но остальное сохранилось отлично.

Наиболее интересными находками около башен были документы, написанные на пергаменте и папирусе. Кюмон нашел девять пергамен-

Комментарий к рис. XXVI.

1. Главные ворота, вид из пустыни.

2. Главные ворота и главная улица Дуры. Слева — лестница, ведущая к позднему гласису. На левой стороне улицы находятся остатки колонн, которые составляли портик перед входом в термы, посвященные, как гласит надпись, «Фортуне терм». Справа — остатки небольшого храма, посвященного, возможно, «Фортуне Дуры».

150

Рис. XXVII. Дура (см. описание в тексте):

1 — главная улица в центре города; 2 — главный дворец крепости

151

тов рядом с двойной башней лучников в северо-западной стене. Во время второго года наших работ мы прибавили к этим еще три пергамента и один папирус, найденные рядом с главными воротами (см. рис. XXVI). Мы знаем теперь, как такие документы оказывались в подобных местах. Во время нашего последнего сезона в 1931-1932 гг. в руинах храма, находящегося вблизи башни лучников, мы нашли комнату, в которой, вероятно, находилась регистрационная контора, подробнее о которой будет сказано далее. Эта комната была заполнена пергаментами и папирусами. Большая часть их полностью сгнила. Те, которые оказались погребенными под толстым слоем песка, имели лучшую сохранность и могут дать важные сведения о жизни в Дуре. Отсюда происходят документы, найденные вдоль стен юго-западной части города. Некоторые из них могли быть принесены отступающими солдатами или брошены ими во время бегства, некоторые могли быть оставлены в конторе, а затем сильный ветер пустыни сдул их. В любом случае пустынные пески сохранили эти бесценные остатки, которые теперь дают нам столь полные и важные данные о жизни Дуры в период шести веков ее существования.

Наряду с этими пергаментами и папирусами находки в башнях в основном состоят из деталей одежды, оружия и амуниции. Остатки тканей — большая редкость в древних руинах, за исключением Египта. Поэтому каждый новый лоскуток сирийской ткани восторженно воспринимается теми, кто изучает историю текстиля. Тем не менее следует отметить, что ткани Дуры невысокого качества: большая часть лоскутков — фрагменты верблюжьих торб и простых рубах и плащей. По-прежнему разочаровывает оружие. В основном это бедные экземпляры, которые, очевидно, принадлежали не римским легионерам. Оно принадлежало или пальмирцам, у которых никогда не было ни железа, ни стали, ни дерева, или другим восточным наемникам Рима, или даже последним обитателям Дуры — персам. Фактически найдено немного металлических шлемов, мечей, копий, щитов или полных комплектов. Нет сомнений, что наиболее интересная находка — большая кольчуга, возможно, лошадиная, которая, по всей вероятности, принадлежала

Комментарий к рис. XXVII.

1. Главная улица в центре города. На переднем плане — основание триумфальной арки. Слева — пьедестал, на котором стояла статуя высокопоставленного римского чиновника в Сирии. Слева, по направлению к Евфрату — вход в дом архивов.

2. Центральный двор дворца-крепости в цитадели. Двор обнесен каменными колоннами. Стены построены из больших прямоугольных камней.

152

Рис. XXVIII. Дура (см. описание в тексте):

1 — руины храма Атаргатис; 2 — небольшой театр

153

персидскому клибанарию (см. ниже, с. 171, рис. с). Тем не менее у большинства солдат, чье оружие мы нашли в башнях, были кожаные или деревянные, обитые кожей щиты, луки кочевников со стрелами с деревянными наконечниками. Один из кожаных щитов особенно интересен, так как его владелец — солдат-наемник нарисовал на нем в цвете маршрут своего следования с Запада на Восток, т. е. с Балканского полуострова в Дуру. Таким образом, мы располагаем редким образцом очень древней карты.

Таковы основные черты фортификаций Дуры. Топография города внутри стен определяется отчасти стратегическими соображениями, но главным образом она продиктована теми двумя караванными дорогами, для охраны которых крепость и была построена. Одна — дорога вдоль Евфрата. В Дуре она, вероятно, была главной улицей нижнего города. Тем не менее мы не вполне уверены, входила ли эта дорога в город или шла мимо него, вдоль берега Евфрата под защитой цитадели. И местоположение редута, и открытие двух ворот города рядом с цитаделью, похоже, указывают на первое, что вполне вероятно. Точная трасса этой дороги неизвестна и останется неизвестной, так как из-за последних усовершенствований Евфратской дороги эта часть Дуры, с археологической точки зрения, была разрушена. Вторая большая караванная дорога, шедшая из Пальмиры и западной пустыни на соединение с дорогой, проходящей вдоль Евфрата, определяла топографию верхнего города (см. рис. XXVII, 1). Эта дорога входит в город через прямую стену города со стороны пустыни, через могучие тройные ворота (см. рис. XXVI), о которых еще пойдет речь. Вступив в город, она превращается в главную улицу, идущую с юго-запада на северо-восток через верхнее плато, прямо от ворот по направлению к цитадели, и делит верхний город на две неравные части. В нее впадает множество поперечных улиц, и весь верхний город имеет вид шахматной доски — типичный для городов эллинистического и римского времени. К сожалению, мы не имеем представления о планировке нижнего города.

Комментарий к рис. XXVIII.

1. Руины храма Атаргатис. На переднем плане — главный вход. В центре — храмовый двор с большим алтарем посредине. За алтарем — вход в театроподобное прямоугольное помещение с местами, расположенными по обе стороны, каждое из которых принадлежало какой-нибудь знатной горожанке. Напротив входа — алтари и колонны. За ступенчатым помещением — настоящее святилище с изображением божества.

2. Небольшой театр позади двора храма Артемиды-Нанайи. Возможно, место встречи «boule» (местного совета) Дуры.

154

Рис. XXIX. Дура (см. описание в тексте):

1 — храм пальмирских богов; 2 — двор святилища

155

Хотя мы и знаем местоположение пяти главных храмов, нам неизвестно, как вокруг этих двух важнейших артерий города группировались его общественные здания. Два из них находятся в юго-западной части верхнего города. Один посвящен Артемиде-Нанайе, великой эламской и вавилонской богине, которой поклонялись и в Пальмире (см. рис. XXX, 1). Этот храм приобрел свой окончательный (римский) вид в парфянский период, если быть точным, в первой декаде I в. н. э. Ни Кюмон, первым раскопавший этот храм, ни я сам не можем определить точно, существовал ли на его месте другой, возможно эллинистический, храм, так как никаких определенных остатков этого храма в результате раскопок выявлено не было.

Рядом с храмом Артемиды-Нанайи наши раскопки 1929-1930 гг. открыли второй, несколько меньший храм, датирующийся тем же самым временем (см. рис. XXVIII, 1) и посвященный той знаменитой «Сирийской богине» (dea Syria), о которой так много говорят римские писатели эпохи Империи и храмы которой в Италии и римских провинциях соперничали с храмами египетской Изиды и анатолийской «Великой Матери». Звали ее Атаргатис, а ее божественным супругом был Хадад (см. рис. XXX, 2). Ее самым знаменитым храмом в Сирии было роскошное святилище в Гиерополисе-Бамбисе. Вероятно, Атаргатис и ее супругу были посвящены также храмы Баальбека; похоже, что в то же самое время в Пальмире и Дамаске были святилища, в которых им поклонялись.

Планы этих двух храмов Дуры чрезвычайно интересны, ими объясняются многие особенности христианской сирийской церковной архитектуры. Храм по своей сути был большим двором, обнесенным комнатами («ойкой», как называются они в надписях), в которых, несомненно, происходили различные церемонии, связанные с культом, как, например, священные трапезы и совокупления, т. е. сны, в которых бог являлся тем, кто этого заслуживал. Часть этих «ойкой» могли использовать для поклонения богам, считавшимся спутниками главного

Комментарий к рис. XXIX.

1. Общий вид храма пальмирских богов. На переднем плане — двор храма с алтарем в центре. Слева — большое троноподобное сиденье или алтарь. За центральным алтарем двора — главный вход в «sancta sanctorum», богато украшенный фресками (см. рис. XXXIII и XXXIV). Слева — башня фортификаций, построенная на фундаменте раннего святилища.

2. Двор соответствующего святилища в юго-западном углу фортификаций. На переднем плане — пять алтарей. На заднем плане — поздний гласис, который закрыл собой все остальное святилище.

156

божества. В центре главного двора находился большой алтарь, а иногда также цистерна, наполненная водой, однако святая святых — маленькое и скромное здание в глубине двора или у задней стены двора. Главной частью святая святых был небольшой храм (naos), где находилось культовое изображение божества. Таким образом, храмы Дуры относятся к обычному вавилонскому типу. Однако одна важная особенность относится не к Вавилонии, а тесно связана с некоторыми сирийскими культами. Перед святая святых находился небольшой холл со ступенями по обеим длинным сторонам, что-то наподобие небольшого театра. Места в этом театре являлись частной собственностью отдельных людей, так же как отдельные места на церковной скамье в сегодняшних католических или протестантских церквах. В этих двух храмах надписи на этих ступенях указывают на то, что владелицами этих мест являлись женщины; очевидно, в этих храмах, посвященных великим сирийским и вавилонским богиням, мужчинам не разрешалось проходить за пределы двора (см. рис. XXXII, 2).

В этих двух храмах мы обнаружили несколько посвящений, алтарей, рельефов и статуй. Эти источники открыли нам многие подробности

Рис. XXX. Дура. Боги (см. описание в тексте):

1 — фрагмент штукатурной статуи Артемиды (Лувр, Париж); 2 — Атаргатис и Хадад. Барельеф (Музей искусств Йельского университета)

157

истории этих двух храмов и имена всех, кто делал пожертвования. Интересно, что большинство надписей — на греческом языке, хотя некоторые написаны на семитских языках; одна, например, на древнесирийском. Одной из особенностей храмов является то, что они богато расписаны, как храм, посвященный пальмирским богам, подробнее

о котором мы расскажем позже. В этом отношении они являются предшественниками ранних христианских храмов. К сожалению, сохранилась только небольшая часть этой росписи; на одном фрагменте из храма Атаргатис сохранилась только подпись художника, и, таким образом, его имя обрело бессмертие, хотя его работа погибла; таковы капризы судьбы. Наш третий отчет посвящен этим памятникам, и читатель может обратиться к нему за более подробными сведениями по данному вопросу.

Говоря о храме Артемиды-Нанайи, я хотел бы отметить, что в римское время он был центром не только религиозной, но и политической жизни. Известно, что примерно в это же время, в римский период, храм, по размерам прежде такой же, как и соседний храм Атаргатис, был увеличен, а его местоположение изменено. К его двору был прирезан целый квартал частных домов, а небольшой «женский театр» был разрушен. На его месте в задней части двора был построен другой, более вместительный, театр (см. рис. XXVIII, 2). Назначение этого театра вызывает споры. Во всяком случае, очевидно одно: он был местом встреч не женщин, а мужчин. На его дверном косяке был нацарапан список имен; все имена мужские, представителей лучших семей Дуры. Более того, на одном из сидений нацарапано имя человека, который именует себя сенатором (bouleutes) Дуры. Все эти факты позволяют мне думать, что в римский период двор храма Артемиды-Нанайи стал в каком-то смысле подменять собой площадь для народных собраний, агору. В этом меня убедили некоторые надписи общественного характера — посвящения сената и народа и «главы колонии» (главы тех, кто был гражда-

Комментарий к рис. XXX.

1. Фрагмент штукатурной статуи Артемиды (греко-парфянский стиль).

2. Атаргатис и Хадад. Барельеф, найденный в руинах храма Атаргатис. Божественная пара показана сидящей на стульях в небольшом святилище, колонны которого украшены головами священных животных Хадада — быков. Хадад изображен в богато расшитом платье с тиарой или колпаком на голове и молнией в правой руке. Атаргатис, изображенная крупнее, чем Хадад, сидит между львами — священными животными. В правой руке она держит цветы (?). На переднем плане, между двумя божествами — штандарт, который мог принадлежать богам, или римский военный штандарт.

158

нином римской «колонии» Европос), найденные во дворе храма. Являлся ли и храм в это время религиозным центром, мы не знаем.

Заманчиво было бы предположить, что эти изменения были связаны с появлением в Дуре римлян. Раскопки прошлого года показали, что большая часть северо-западной половины города в римское время была превращена в обычный римский военный лагерь с преторием, храмом, посвященным культу императора, «Марсовым полем» для военной подготовки, банями, казармами для солдат, домами для офицеров и т. д. Дальнейшие раскопки дадут об этом больше сведений. Поскольку скорее всего в этой части города изначально находилась «агора» — политический центр города в парфянское время, то естественно предположить, что во времена императоров, при которых произошла милитаризация города Дура (я имею в виду Септимия Севера, Каракаллу и Александра Севера), у жителей Дуры, ставшей теперь римской колонией, отняли их агору, превратив увеличенный и перестроенный храм Артемиды-Нанайи в штаб-квартиру колонии.

В любом случае, как мне кажется после раскопок прошлого года, милитаризация и сильная романизация северо-западных кварталов города — факты установленные. Милитаризация полностью изменила облик этой части города — этот факт тоже установлен в ходе наших прошлогодних раскопок. Одним из наиболее интересных результатов раскопок было обнаружение третьего женского храма, построенного в

Рис. XXXI. Дура. Боги (см. описание в тексте):

1 — парфянский бог (?). Фрагмент барельефа (Лувр, Париж); 2 — Немезида. Барельеф (Музей искусств Йельского университета)

159

то же самое время, что и храмы Артемиды-Нанайи и Атаргатис, для жителей северо-западной части города. Он обнаружен в прекрасной сохранности и посвящен богине, чье греческое имя было Артемида, но кого семиты Дуры звали Аззанатконой. Ее культовые изображения почти такие же, как Атаргатис. Это обычный сиро-вавилонский храм с двумя наосами и театроподобным зданием, принадлежавшим женщинам — представительницам гражданской знати. Этот храм никогда не разрушали и не перестраивали, как это было с храмом Артемиды-Нанайи, но в римское время он уже не был женским храмом, так как здесь не обнаружено надписей позднее 117 г. н. э. Если в римское время это был по-прежнему храм, то он, конечно, уже не принадлежал женщинам, жившим в северо-западной части города. Он стал домом для мужчин — римских солдат, имевших в большинстве своем сирийское происхождение, которые, конечно, продолжали часто посещать храм и приносить пожертвования его великой богине.

Однако настоящим храмом солдат был четвертый, хорошо сохранившийся храм Дуры — храм триады сиро-вавилонских богов-воителей (см. рис. XXIX, 1). Он располагался в северо-западном углу фортификаций. Городская стена была построена так тщательно, что нет сомнений в том, что строители стены при ее сооружении считались с существованием храма, ни разрушить который, ни оставить вне укрепления они не хотели и, вероятно, не могли. Разрушение святилища было нежелательно, а оставить его незащищенным вне фортификаций — невозможно. Если городская стена, как думает Кюмон, была построена в раннеселевкидское время, то храм относится к еще более раннему периоду, возможно, персидскому или ассирийскому. Если, как я склонен думать, стена позднего происхождения, то храм мог возникнуть и много позже, т. е. в эллинистический или даже в парфянский период, в таком случае он мог быть выстроен той частью местного населения, которая либо жила в Дуре прежде, либо поселилась здесь после осно-

Комментарий к рис. XXXI.

1. Парфянский бог (?). Фрагмент барельефа. Бог изображен одетым в парфянское платье, вооружен мечом и копьем.

2. Немезида. Барельеф, найденный у главных ворот Дуры. Изображен человек, возжигающий благовония на алтаре перед Немезидой с ее символами — грифоном и колесом. В Греции Немезида была богиней справедливости и мести. Между человеком и богиней изображен бюст великого солнечного божества, которое видит все и знает все. Посвящение (на греческом и пальмирском языках) утверждает, что посвятитель был одним из крупных купцов Пальмиры — Юлием Аврелием Малохом. Датируется 228 г. н. э.

160

Рис. XXXII. Дура. Боги:

1 — бог Афлад. Стела; 2 — храм Артемиды-Аззанатконы

161

вания македонской колонии. В римское время храм был посвящен богам Пальмиры, той пальмирской триаде, в состав которой входили Бел или Баал Шамин, и два его спутника — Яхрибол и Агрибол. Был ли храм с самого времени своего основания посвящен этой триаде или прежде был посвящен только могущественному Белу, — это факт, по-прежнему нуждающийся в уточнении.

Этот храм пальмирских богов — настоящее сокровище как для Кюмона, так и для меня. Позже я буду говорить об обнаруженных в нем фресках, которые теперь все перемещены в Дамасский музей, за исключением двух рисунков, отправленных в Йель. Здесь я могу отметить, что Кюмон и я нашли множество алтарей с надписями и сотни граффити.

Его план очень необычен. Его наиболее ранняя целла когда-то была превращена в фундамент одной из башен, укреплявших городскую стену. Тем не менее всемогущему богу в образе фетиша, стоявшего в более поздней святая святых, украшенной фресками, которые были обнаружены Мэрфи и изучены Брестедом и Кюмоном, поклонялись не в этой башне. Эта двойная целла была простроена бок о бок с башней, расположенной в северной стене на западной части его территории.

Комментарий к рис. XXXII.

1. Стела, изображающая во фронт бога Афлада, стоящего на спинах двух крылатых львов, на шее каждого из них — колокольчик. На голове — колпак, на шее — ожерелье. Высокие сапоги, эллинистический панцирь, а под панцирем — хитон и штаны. Центр панциря украшен звездой, вокруг которой — кресты. Афлад опирается на особый скипетр и держит в руке молнию. Надпись утверждает, что бог этот — «бог по имени Афлад деревни Анат на Евфрате» (современная Анах). Жрец совершает жертвоприношение — курит ладан богу в thymiaterium. Стела обнаружена в святилище храма в юго-западном углу фортификаций. Надпись, найденная рядом со святилищем, говорит о религиозном объединении, членом которого был посвятитель, и датируется 51 г. н. э.

2. Одна сторона театроподобного помещения в храме Артемиды, недавно обнаруженном в Дуре. Рядом с входом в это sale auxgrandis (третий, обнаруженный в Дуре, два других принадлежали храмам Хадада и Атаргатис) стояла in situ стела. На этой стеле изображена Артемида, сидящая в кресле между двумя львами в небольшом святилище с голубем на фронтоне. На ней восточный головной убор (вид парфянской шапки, или, точнее, башлык), она увенчана короной жрицы. Перед стелой — алтарь и thymiaterium. На каждом месте в помещении — имя его владельца; все владельцы — женщины, представительницы наиболее известных в Дуре семей. Даты в надписи охватывают весь I в. н. э.; последняя относится к 102 г. н. э.

162

Тем не менее возможно, что с пристройкой этой новой целлы, до тех пор, пока храм не был до основания перестроен (в начале I века н. э.), более раннюю целлу, ставшую теперь одной из башен городской стены, использовать не перестали. Возможно, что использовались обе целлы; каждая имела своего бога или богов.

Перед обеими целлами находился двор, украшенный колоннами, с алтарем, расположенным в центре, и открытыми комнатами вокруг него. Интересный алтарь или naiscos божества стоял близ входа, ведущего в одну из этих комнат, ближайшую к целле. Возможно, что божество этого алтаря или святилища было представлено изображением существа, нарисованного на стене за алтарем или святилищем. Не удивительно, что помещений, похожих по форме на театр, обнаружено не было. Это был храм для мужчин, и весьма вероятно, что священные театры были связаны с культом богини так же, как и с культом богов.

Что касается значения этого храма в римское время, то я могу отметить два интересных факта. Я уже упоминал о большой работе, проделанной по укреплению стен города в позднеримский период. Был построен гласис из необожженных кирпичей, и этот гласис грубейшим образом разрушил все здания, прилегавшие к городской стене или к городским башням. Единственным исключением был храм пальмирским богам, которому во время этих фортификационных работ не было причинено никакого ущерба. Скоре всего, святилище играло важную роль в жизни властителей Дуры этого периода — римлян. Я уверен, что этот храм богам-воителям, богам, которые помогали солдатам сражаться и погибать за свою страну, богам, которые одновременно являлись также их собственными богами, имели сирийское происхождение, как и сами солдаты римской сирийской армии во II и III веках н. э., был храмом римского гарнизона. Эта точка зрения подтверждается еще одним фактом, на который я хочу указать. Храм пальмирских богов знаменит своими фресками. Его живописное убранство не было разрушено или повреждено строителями гласиса. После того, как Дура была покинута, в этом углу города скопилось большое количество песка и сберегло фрески от разрушения дождем, солнцем и ветром. Эти росписи изображают сцены жертвоприношений прихожан храма, которые были жертвователями настенной росписи богам храма. Мы располагаем их набором как парфянского, так и римского времени. Тогда, в парфянский период, жертвователи, изображенные за жертвоприношением, — гражданские люди. Мы видим магистратов и старейшин города, чиновников парфянского государства, возможно, жрецов. С приходом Рима гражданские лица исчезли. Наиболее сохранившаяся фреска, находящаяся

163

теперь в Музее искусств Йеля, изображает жертвоприношение, которое совершают новые покровители святилища: командир гарнизона Юлий Теренций, трибун, восемь его офицеров и толпа солдат (см. рис. XXXIV).

Я уже давно пришел к выводу, что храм, расположенный в северо-западном углу фортификаций, должен быть уравновешен соответствующим храмом в юго-западном углу, а наши раскопки в 1930-1931 и 1931-1932 гг. подтвердили правоту моих предположений (см. рис. XXIX, 2). Во время последнего периода расцвета Дуры этот второй храм был погребен под горой кирпичей, образующих гласис, о котором я уже говорил. Похоже, что храм был очень сложной и претенциозной постройкой. По крайней мере, одна его часть была двухэтажной, а стены обеих были расписаны. Мы нашли многочисленные фрагменты таких росписей на двух уровнях: нижнем и верхнем этажах. Подобно храму в северо-западной части, наш храм был построен около башни городской стены. Потребовалось бы слишком много места, чтобы подробно описать его архитектуру. Это описание можно найти в нашем пятом отчете. С нашей точки зрения, более важен вопрос о том, кому храм был посвящен.

Во время последнего сезона раскопок профессор Хопкинс обнаружил на территории храма небольшую интересную постройку; часовня ((oikos, в соответствии с терминологией Дуры) с небольшой святыней (shrine) в задней стене (naos). В этой святыне стояло культовое изображение божества, перед которым на небольшом алтаре жгли благовония. Это культовое изображение и посвятительная надпись были найдены в капсуле; возможно, она была спрятана верующими, когда святилище пало жертвой осады города. Божество, которому было посвящено святилище, именовалось Афладом или Апаладом и в надписи оно было представлено как божество деревни Анат (современная Анах к югу от Дуры) на Евфрате. Те, кто являлся жертвователем святыни, были членами религиозного объединения. Святыня была построена в 52 г. н. э. Фигура божества очень величественная; это — бог-воитель, у него эллинистическое оружие, хотя одет он в восточное платье персидского или, скорее всего, семитского происхождения. Он стоит на двух крылатых львах. На шее у него — torc, украшение религиозного характера, типично иранское, на его бородатой голове — тиара. Нагрудник его доспехов украшен символами солнца и крестами, олицетворяющими звезды. Он опирается на интересный, единственный в своем роде скипетр. Перед ним — жрец, возжигающий благовония (см. рис. XXXII, 1).

Статую сложно прокомментировать, так как любой сразу сталкивается с особенностями культовой скульптуры. Бог, подобно Хададу

164

и сиро-вавилонским богам-воителям Пальмиры и Дуры, относится к большой семье семитских Баалов, являвшихся владыками вселенной, богами неба и солнца, всемогущими правителями вселенной и страстными борцами со злом. В этом Афлад не отличается от своих сородичей семитского мира. Однако его священным животным является не бык, как у Хадада, а крылатый лев — фантастическое животное, типичное для иранского мира, хотя и перешедшее к иранцам от вавилонян и ассирийцев. Все факты свидетельствуют о том, что перед нами иранская версия великого семитского божества.

Любопытная, грубая и примитивная фреска, нарисованная на стене рядом с наосом, изображает культовую сцену, которая, конечно, относится к Афладу; жрец совершает жертвоприношение орлу, стоящему над рогами алтаря и увенчанному летящей Викторией. Рядом — человек, для которого это жертвоприношение совершается, — парфянский чиновник. Хорошо известно, что орел — символ великого солнечного божества Сирии. Эта фреска напоминает алтарь, обнаруженный в верхних слоях гласиса в 1929-1930 гг. На этом алтаре, который описан профессором Хопкинсом в нашем третьем отчете, мы вновь видим парфянского чиновника, совершающего жертвоприношение, на этот раз перед божеством, сражающимся со львом, — еще один мотив, позаимствованный персами у вавилонян и ассирийцев.

Подведем итоги. Похоже, насколько позволяют нам сейчас наши сведения (публикация святилища профессором Хопкинсом в пятом отчете может дать некоторые новые материалы, которые могут противоречить этой теории), что святилище или святилища северо-западного угла были посвящены богам, которым, наряду с другими, поклонялись проживавшие в городе парфянские солдаты и чиновники. Поэтому не удивительно, что в римский период святилище пришло в упадок, было заброшено и в конце концов погребено под кирпичами гласиса. Римские солдаты не имели ничего общего с богами своих врагов. Они предпочитали богов своих клиентов и друзей — пальмирцев. Святилища в двух частях города являются настоящими символами дуалистического характера жизни Дуры; в юго-западной части — боги парфянских солдат (см. рис. XXXI, 1), а в северо-западной — боги пальмирских караванщиков, которым в последний период дуранской жизни поклонялись преемники парфянского гарнизона — солдаты римско-сирийской армии.

В качестве заключения к этому короткому обзору городских храмов я хочу добавить, что в Дуре, как и в Пальмире, мы обнаружили серию храмов, посвященных чужеземным, а не местным богам. Я уже упоминал об Атаргатис, Нанайе, Беле и его спутниках, Афладе, Артемиде-Аззанатконе, а позже скажу несколько слов о Тихе Дуры и о небольшом

165

военном святилище, расположенном у ворот цитадели. До сих пор мы не нашли ни единого греческого храма и не имеем ни малейшего представления о том, где поклонялись греческие и македонские жители Дуры в раннее время; о более позднем времени мы можем только догадываться. Мы должны предположить, что они, вероятно, в качестве места своего поклонения использовали храмы, которые мы уже раскопали, хотя они и принадлежали восточным богам.

В русском тексте этой книги я завершил этот параграф замечанием о том, что в Дуре не обнаружено ни малейших следов ни еврейской религии, ни христианства. Этот факт меня очень сильно удивлял, потому что можно было ожидать, что мы наткнемся на христианские древности в III в. н. э. в большинстве городов Востока и особенно в Дуре, которая находилась так близка от Эдессы — одного из крупных центров раннего христианства.

Таким было мое мнение несколько месяцев назад, и так оно и появилось бы в печати, если бы не наши наиболее сенсационные находки сезона 1931-1932 гг. Они еще раз показывают, каким осторожным надо быть, строя свои выводы на отрицательных фактах, и как важно не покидать места археологических раскопок до тех пор, пока оно полностью не раскопано.

Я не могу останавливаться на этих находках очень подробно, так как это привилегия руководителя нашей экспедиции профессора Хопкинса — описать свое открытие. Тем не менее несколько слов сказать следует. Копая с некоторой неохотой в хаосе стен между главными воротами и первой башней к югу от нее, стены, относившиеся к зданию, разрушенному вышеназванным гласисом, профессор Хопкинс нашел две двери, ведущие в большую комнату здания. Велико было его изумление, когда он обнаружил, что стены этой комнаты покрыты росписью и что роспись иллюстрирует известные эпизоды из Ветхого и Нового Заветов, что центром всей живописной композиции была апсида или наос на задней стене, с изображением Доброго Пастыря. Сомнений быть не могло. Комната служила христианской церковью во времена, предшествовавшие строительству стены-гласиса. Так как мы точно знаем, когда был построен гласис (между 232 и 256 гг.), мы можем датировать церковь и ее росписи более или менее точно; верхняя дата — десятилетие до 250 г., но ранняя датировка более вероятна.

Самая поразительная фреска церкви изображает Воскресение или, скорее, жен-мироносиц, трех Марий, принесших поздней ночью мирру на могилу Господа нашего. Рисунок представляет собой не только большой интерес с точки зрения сюжета, но и является образцом патетического и впечатляющего искусства, переданного прекрасной цветовой гаммой.

166

Обнаружение христианской церкви со стенной росписью, которая датируется, по крайней мере, первой половиной III в. н. э., несомненно, крупная находка. Она затрагивает многие вопросы истории Нового Завета, вопрос о влиянии сирийских и египетских школ на раннехристианское искусство и о происхождении этого искусства — независимо от того, было ли оно погребальным, или нет. Давайте тем не менее оставим обсуждение всех этих проблем исследователю, обнаружившему их, и вернемся к Дуре.

В то время как мы располагаем многочисленными сведениями о ее религиозных постройках, наши знания о ее общественных зданиях, за исключением частных домов, очень скудны. В каждом греческом городе имелась площадь, агора, бывшая центром его общественной жизни. Та же агора в большинстве греческих городов являлась главным рынком, и храмы почти всегда были обращены в ее сторону. В Дуре такой рынок не обнаружен. Мы находимся в абсолютном неведении, где располагалась агора селевкидского города, и была ли агора парфянского времени идентична агоре селевкидской эпохи. На с. 158 я предполагал, что неудача наших предпринятых в ходе раскопок попыток найти агору может быть объяснена гипотезой, что, когда римляне превратили северо-западную часть города в свой военный лагерь, они включили в него и агору. Только дальнейшие раскопки позволят нам судить о том, верны были мои предположения или нет.

Снаружи частные дома были одинаковы. Некоторые были больше и богаче, чем другие, но все они принадлежали к одному типу, который по-прежнему существует в сегодняшней Месопотамии, — вавилонских домов, датирующихся временем Ура халдеев, со структурой которых нас ознакомил господин Вулли (Woolley). Длинный коридор вел с улицы, поворачивал под прямым углом к центральному (часто открытому) двору дома; одна, две или три большие гостевые залы и кабинеты окружали этот двор, там же находилась лестница, которая вела на верхний этаж, где располагались спальни и гостиные комнаты женщин. В городе не было акведука, воду приносили в огромных глиняных сосудах. Никаких туалетов или ванных комнат в домах обнаружено не было.

Насколько основной тип дуранских домов, вавилонское происхождение которых очевидно, совпадал с македонскими или греческими домами, мы не знаем. Интересной особенностью этих домов является их богатое внутреннее убранство, так как приемные комнаты лучших образцов оформлены наверху штукатурными карнизами, богато украшенными греческими вакхическими орнаментами с некоторой примесью парфянских элементов. Такие карнизы, в соответствии с надписью,

167

которую часто обнаруживают, изготовлялись иранцем Ортонобазом. Стенная роспись использовалась широко, однако ее система была не греческой. Очень часто встречаются образцы, имитирующие стену, покрытую квадратными плитками, раскрашенными красным и черным. В одной комнате большого и богатого дома парфянского периода мы нашли расписные плитки или кирпичи, которые, несомненно, первоначально покрывали всю стену. На этих кирпичах — различные рисунки: человеческие головы, животные, фрукты, цветы. Профессор Баур (Baur) сделал очень интересное предположение, что некоторые фигуры представляют знаки зодиака. Нет сомнений, что общее впечатление посетителя от такой стены, покрытой расписной плиткой, это — богатый ковер. Нет необходимости говорить, что этот тип стенных росписей можно проследить со времен Вавилона и Ассирии.

Таковы очертания города, его план интересен и оригинален, так как нигде более нет подобного сочетания города-крепости с караванным городом. Общий план был создан парфянами, так как мы уже доказали, что все здания, производящие наиболее сильное впечатление, были воздвигнуты в период их правления, и вполне вероятно, что фортификация изначально была спланирована ими в том виде, в котором она дошла до нас. В то время как юго-западная часть, за исключением некоторых ремонтов и перестроек, осталась почти нетронутой, северо-западная часть была перестроена основательно. Как я уже прежде говорил, эта часть города или половина его была превращена в обычный римский военный лагерь. Я вернусь к этой теме несколько позже.

Однако что мы знаем о культуре Дуры, за исключением парфянских построек, относящихся ко времени ее наивысшего расцвета? Каким мы располагаем материалом для того, чтобы восстановить жизнь тех дней? Несомненно, что первые и наиболее важные данные — фрески I в. н. э., обнаруженные в храме пальмирских богов капитаном Мэрфи и Кюмоном. Наиболее важной из них является одна (I в. н. э.), которая изображает Конона, знатного дуранца, его жену Битнанаю и их детей, совершающих жертвоприношение в храме, чьим щедрым покровителем все они были. Жертвоприношение проводил величественно выглядевший жрец, одетый в длинную коническую шляпу, напоминающую шляпы персидских магов или современных дервишей. Подобные же фресковые портреты увековечивали память о других, более поздних жертвователях храма. Характерно, что один из них — евнух с иранским именем, а другой — член совета Дуры с семитским именем (см. рис. XXXIII).

Не менее интересны и значительны предметы, найденные не только в женских храмах Артемиды-Нанайи, Атаргатис и Артемиды-Аззанатконы и в мужских храмах в обеих частях города, но и в частных

168

Рис. XXXIII. Дура. Аристократия Дуры в парфянский период:

1 — Конон и два жреца, совершающие жертвоприношение. Фреска (Дамасский музей); 2 — жертвоприношение. Фреска

169

домах; некоторые из них датируются парфянским временем. Здесь наиболее важный материал представлен скромными, часто примитивными рисунками, нацарапанными на стенной штукатурке комнаты и изображающими богов и богинь, различные городские постройки (особенно стены), диких и домашних животных и, что интереснее всего, людей, живших в городе в римское время, и тех, кто был его врагом, особенно парфянских всадников и пеших воинов. Один из них — точный портрет парфянского или сасанидского clibanarius, рыцаря, одетого в доспехи с головы до ног, с тяжелым копьем в руках и верхом на лошади, защищенной кольчугой (см. рис. с). Исследователи часто обращаются к этим иранским рыцарям, сравнивая их со статуями, так неподвижно они сидят, но до тех пор, пока не стали известны эти рисунки, ни одного изображения этих ранних предшественников средневековых рыцарей у нас не было. Теперь мы точно знаем, как выглядели они и их римские противники — катафрактарии. Мы можем сравнить их с их ближайшими сородичами — одетыми в кольчугу сарматскими или греко-сарматскими всадниками, изображенными на колонне Траяна и на стенах некоторых расписных гробниц греко-сар-матского Пантикапея. Не менее интересны многочисленные изображения конных лучников, которые мы видим на стенах дуранских домов (см. рис. b). Это — парфянские лучники, которых боялись даже римляне, те самые воины, которые забросали армии Красса дождем стрел. Рядом с ними на тех же стенах появляется много важных фигур: парфянские цари, крупные феодальные бароны парфянского царства и правители Дуры (см. рис. а).

Эти парфяне вновь появляются в очень интересном пергаментном документе, недавно опубликованном мной и моим учеником профессором Уэллсом (В. С. Welles). Это — договор о займе между Фраатом, знатным парфянином, феодальным помещиком деревни Палига, расположенной вблизи Дуры, и арабом по имени Барлаас, человеком низкого происхождения. Вместо процентов по займу Барлаас согласился расплачиваться своими собственными услугами, жить с Фраатом и выполнять все, что он прикажет. Договор датируется именем пар-

Комментарий к рис. XXXIII.

1. Конон и два жреца совершают жертвоприношение. Часть фрески, найденной в храме пальмирских богов. Две другие фрески показывают семитскую жену Конона — Битнанаю и их семью.

2. Ябсимс и его сын (семиты) — члены местного совета Дуры, а От и его сын Горсак (парфянские имена) совершают жертвоприношение пяти великим пальмирским богам. Остальные фигуры фресок изображают богов.

170

финского царя и двумя эрами — парфянской и селевкидской, 121 г. н. э., т. е. временем после большого похода Траяна и возвращением Месопотамии парфянам Адрианом. Это, между прочим, доказывает, что Дура после захвата ее Траяном была затем возвращена Адрианом парфянам вместе со всеми другими территориями Месопотамии. Документ рисует интересную картину позднепарфянской жизни и проливает свет на ее феодальные черты, ее греко-парфянскую иерархию и ее особые социальные и экономические обычаи.

Эти последние открытия дают нам такое представление об особой, разнообразной и сложной жизни этой парфянской крепости, что мы очень живо себе представляем ее — с гарнизоном, расквартировавшимся на ци-тадельном холме, и его командиром, проживавшим в крепости-дворце (настоящее гнездо орла), расположенном между Евфратом и караванной дорогой. Возможно, что напротив, в большом и удобном дворце на вершине редута, жили гражданский правитель и штат его служащих. К нему приходили сотни просителей, и он должен был выслушивать их просьбы, сидя в большом дворе напротив ворот своей резиденции. В мирное время парфянские губернаторы проводили свой досуг примерно так же, как это делают их современные французские преемники: праздно во дворце или объезжали в сопровождении быстрых собак на чистокровных скакунах пустыню в поисках львов, кабанов, оленей, газелей, зайцев и другой дичи. Досуг этих мелких в иерархии парфянского государства чиновников был таким же, как жителей и Дуры, и окрестных деревень. Более знатные посещали город редко, а царь редко удостаивал своим беглым взглядом Дурену. Хотя парфяне

Рис. а. Обожествленный парфянский царь. Граффити (воспроизводится по: Cumont. Fouilles de Doura Europos.PL XCIX, fig. 2)

171

Рис. b. Парфянский всадник с граффити, обнаруженного в Дуре. Парфянский всадник, стреляющий из лука. Отметим типичную прическу, большой колчан и элегантное убранство коня и человека. Граффити обнаружено в доме к юго-востоку от храма Артемиды

Дуры немного отличались от своих правителей, но разделяли те же самые интересы и посвящали свою жизнь тем же развлечениям и удовольствиям.

Их соседями в городе были члены старой греко-македонской колонии, сохранившие свои настоящие имена, многие свои древние традиции, собственный язык и законы. Вначале они были землевладельцами, но теперь они стали также и купцами. Караванная торговля обогатила их, и вскоре они смогли подарить своим женам тяжелые драгоценные украшения и одеться в богато расцвеченные одежды и тюрбаны, столь популярные на Востоке. Для себя и своих жен они построили и украсили храмы восточного типа, которым жертвовали золотые и серебряные или медные сосуды, а также приносили другие богатые дары. Независимо от того, на каком языке они говорили, они перестали быть греками и стали типичными левантийцами. Их жены были семитками; их дети — полусемитами; их богами были боги великой Парфянской державы, некоторые из них имели восточное происхождение, некоторые

172

были семитскими богами с севера, некоторые — арабскими богами с юга, а остальные — иранскими. Они давали им греческие имена, но им не удалось сделать их греческими, в то же самое время они позволили, чтобы их собственные боги — Зевс, Аполлон и Артемида были преданы полному забвению.

Мы не знаем, было ли у них право самоуправления. Возможно, что подобно другим македонским колониям Парфянского царства, например Селевкии на Эвлее, древнеэламским Сузам, так тщательно и успешно раскопанным французами, они сохранили некоторую автономию, имели свою собственную конституцию, своих собственных магистратов, свой собственный совет. Несомненно, что все это было только для их внутренних потребностей и только под зорким присмотром парфянского военного коменданта. Тем не менее они не обращали внимания на это вторжение в их «свободу» и в целом были удовлетворены своей жизнью. Главным было то, что парфяне не полностью монополизировали их привилегии «правящего класса», а поделились с ними социальным и экономическим господством над семитской частью населения, которую в основном составляли труженики, возделывавшие землю, принадлежавшую македонянам, или пастухи, пасшие их стада, ремесленники, занятые в македонских мастерских, или погонщики верблюдов в их караванах. Таким образом, эти македоняне жили в богатстве и изобилии, позабыв о своей греческой родине, и стали преданными подданными филэллински настроенного парфянского царя, подчинение которому они предпочли подчинению своим западным соседям — римлянам.

Такой была парфянская Дура. Теперь мы должны спросить, за какие нововведения в городе ответственны римляне, для того чтобы знать, куда ударить заступу и выявить следы этих новых владык. Я уже говорил, что в римское время Дура в качестве одной из военных баз в частых войнах с Парфией служила преимущественно пристанищем для римского гарнизона. Тем не менее первое, что римляне сделали в Дуре, — комфортабельно и прочно устроились.

Итак, я уже говорил о том, что римляне постепенно превратили большую часть северо-западной половины города в военный лагерь. Раскопки в этой части города еще не завершены, и поэтому мы не можем сказать, как римляне достигли своей цели — устроили военный лагерь в уже существующем городе. Возможно, что в парфянский период continua aedificia Дуры не доходила до стен на северо-западе и юге и что существовало большое пустое пространство рядом с двумя оврагами. Так что там могли находиться более или менее свободные от построек территории. Если это так, то римляне были, конечно, этим недовольны; например, они построили небольшой храм, возможно,

173

Рис. с. Парфянский или персидский клибанарий, тяжело вооруженный всадник, поражающий врага. Он закован с головы до ног в тяжелые доспехи, сидит на коне, защищенном кольчугой. С граффити, обнаруженного в доме рядом с крепостными стенами Дуры (Музей искусств Йельского университета)

посвященный культу императора, в одной из наиболее древних, как я полагаю, частей города, прямо напротив северо-западных ворот цитадели. В латинской посвятительной надписи, найденной в этом храме, посвятитель говорит о том, что увеличил «Марсово поле» военного лагеря. Естественно было бы искать эту «площадь для военных учений» в окрестностях храма, т. е. восточнее, в направлении фортификаций. Тем не менее такое местоположение вряд ли подходило топографическим особенностям этой части города.

Сердцем римского военного лагеря был преторий, найденный в прошлом сезоне. Это прекрасное здание типично для римских лагерей.

174

Вдоль военных границ Римской империи раскопано несколько таких зданий: вдоль британского, германского, дунайского, аравийского и африканского «лимесов». Монументальный вход с четырьмя воротами, обычный «тетрапил», вел во двор претория, точно так же, как еще более величественный тетрапил вел во двор претория в Ламбезии в Африке. Двор был обнесен тремя рядами колонн. Из восточного портика открывался вход в комнаты. Монументальная аркада вела из двора в высокий проход (холл). За дверьми этих ворот находилась длинная латинская надпись о его возведении во времена Каракаллы, если быть точным, то в 211 г. н. э. По обе стороны прохода (холла) были платформы с лестницами, ведущими на них. Отсюда офицеры обращались к солдатам, здесь они сидели как судьи, по всей вероятности, здесь генералы принимали иностранные посольства. Напротив центрального входа — прекрасная большая комната. На массивной колонне слева от входа — латинская надпись в честь Геты, брата Каракаллы, начертанная за несколько месяцев, а может быть и дней, до его убийства. Надпись осталась, но статуя в нише над ней была убрана, а имя Геты стерто. Центральная комната прохода (холла), несомненно, была святилищем претория, где поклонялись военным богам, императорам и знаменам¹.

Две комнаты справа и слева от этого святилища могли принадлежать старшим офицерам, в то время как две комнаты по углам здания были конторой военной администрации. В одной из этих комнат была найдена интересная надпись, сделанная крупными буквами: священная формула S. P. Q. R., что означает senatus populusque Romanus. Внутри Q содержались благие пожелания за поддержку, оказанную вольноотпущеннику императрицы Юлии Домны, и пяти auditores (военным чиновникам), возможно, учетчикам. В здании было обнаружено множество вырезанных, написанных и нацарапанных надписей, которые показывают, что на своем пути в Парфию через Дуру прошли многие легионы, и что множество подразделений сменили друг друга в качестве гарнизонов.

Будущее покажет, как римские солдаты гарнизона квартировали: в специальных казармах или в частных домах. Тем не менее мы точно знаем, что первое, что делали губернаторы для солдат, — строили для них купальни. Одни были раскопаны нами недалеко от претория, другие находились около главных ворот, а местоположение третьих было недавно установлено профессором Хопкинсом. Если оценивать

¹ Недавно в святилище обнаружено граффити с изображением двух гладиаторов. Вероятно, это — реминисценция гладиаторских боев, которые офицеры устраивали в честь претория.

175

район, в котором они были построены, то окажется, что они чрезвычайно роскошны, так как были напичканы всеми усовершенствованиями римской строительной техники: с холодной и горячей водой, с центральным отоплением, с полами на суспензурах и со стенами, облицованными глиняными трубами, в которых циркулировал горячий воздух. Комната для раздевания, которая, вероятно, использовалась так же, как военный клуб Дуры, была украшена фресками, но, к сожалению, от них уцелело всего несколько фрагментов. Все это поражает воображение. Нельзя не удивляться этой тихой самонадеянности римской армии, которая, отставив все, даже самые важные фортификационные работы, построила для себя по-настоящему прекрасные термы. И откуда только брали они воду для них? Таскали ли ее ведрами из Евфрата или выстроили водопровод? Еще более интересно, где они умудрялись добывать необходимое топливо. Вероятно, для отопления терм использовали дрова, так как рядом со зданием были обнаружены горы древесной золы; в связи с этим мы можем заметить, что количество дерева, использованного в качестве строительного материала, поражает. Откуда они его брали? Из лесов верхнего Евфрата, или местность около Дуры стала безлесной только позднее?

Главная задача римского гарнизона — охрана караванных и стратегических дорог, шедших через Дуру. Центр охраны евфратской дороги находился, вероятно, в полуразрушенной цитадели и вокруг нее, в то время как центром защиты дороги из Пальмиры были, несомненно, главные ворота города — монументальное сооружение, тщательно нами исследованное (см. рис. XXVI). Сами ворота могучи и впечатляющи, состоят из двух двойных башен, двух массивных деревянных дверей и внутреннего двора. Низкие двери связывали центральный двор с башней, и нет сомнений, что в римское время этот двор не имел крыши. Вереница алтарей выстроилась вдоль стен, и еще одна такая же группа находилась у ворот, связывающих его с городом. На многих алтарях — надписи на латинском, греческом и пальмирском языках. Здесь были найдены также несколько рельефов (см. рис. XXXI, 2), на большинстве из которых изображен Геракл.

Сотни других надписей были обнаружены на стенах ворот, покрывали нижнюю часть стен, особенно северной. Часть их вырезана или нацарапана на камне, часть — написана краской или нацарапана на штукатурке. Большинство — на греческом, латинском, пальмирском и сафаитском арабском. Все — очень короткие. Старейшие содержат имя и родовое имя поклоняющегося и иногда название страны, откуда он прибыл. Много имен местных европейцев, обитавших в Дуре, много семитских имен. Поздние надписи в дополнение к именам

176

авторов содержат формулу «mnesthe», что означает «помни!», помещенную перед именем и датой, и эта же самая формула содержится и в сотнях арабских надписей Петры, Хегры, Эль-Эла и Синая. Mnesthe — несомненно, греческий перевод семитской формулы. Другая семитская формула, соединенная с именем богини Тихе, переводится значением греческого глагола eucharisto, обозначающего «я думаю о тебе».

Тот факт, что большинство надписей на стенах и алтаре содержат имя Тихе, Судьбы или Фортуны Дуры и что все короткие надписи на стенах, несомненно, религиозного характера, указывает на то, что главный двор был священным местом, чем-то вроде храма, посвященного «Фортуне города». Это божество было хорошо известно иранцам, звавшим ее Хварено, и семитам, знавшим ее под именем Гад.

Религиозный характер центральной арки ворот становится очевидным из того факта, что в римское время по крайней мере вся верхняя часть стен была покрыта росписью. Они располагались выше уровня человеческого роста, так что были вне досягаемости поклоняющихся, желавших написать свои имена; по этой причине нижняя часть стен оставалась чистой. К сожалению, сохранилась только небольшая часть

Рис. XXXIV. Дура. Стенная роспись, изображающая Юлия Теренция, трибуна (Музей искусств Йельского университета) (см. описание в тексте)

177

росписей, однако то немногое, что осталось, — только ноги стоящих фигур, подтверждает, что они были изображены здесь, как и в храме пальмирских богов, поклоняющимися божественной покровительнице города. Другие божества могли быть представлены рядом с ней, и в связи с этим интересно сравнить их с фресками храма пальмирских богов, на которых изображены трибун и его солдаты, приносящие жертвы пальмирской триаде. У ног божества изображены две Тихе — Дуры и Пальмиры. Если эта великолепно сохранившаяся фреска датируется III в. н. э. (что возможно), то она проливает значительный свет на последний период дуранской жизни, когда город стал частью Пальмирской державы.

Можно спросить: где и когда был воздвигнут храм самой дуранской Тихе? Подобно всем жителям города, она должна была входить в него через ворота, но где ее дом? Находился ли он в одной из башен, фланкирующих ворота? Мы тщательно осмотрели обе. В северной, на стенах которой следов росписи не было, мы обнаружили некоторые предметы, которые могли украшать такой храм. Один — маленькая дверь с цветным изображением фигуры Виктории в чисто парфянском стиле. Она обращена вправо; в руках ее пальмовая ветвь и венок; стоит она на шаре. Ясно, что расписная дверь составляла часть небольшой деревянной капеллы, наоса, эдикулы или небольшого храма с двумя дверьми. Внутри него или стояла маленькая скульптура, или была нарисована фигура главного божества. Здание похоже на египетские храмы или средневековые капеллы-триптихи, и если оно стояло за воротами святая святых, то его центральной фигурой, несомненно, была Тихе, властительница мира, изображенная увенчанной двумя Викториями. Подходящий символ для военного святилища.

Другой интересный предмет, обнаруженный нами в башне, — деревянная доска с латинской надписью, в которой младшие офицеры когорты, квартировавшей там, выражают свою преданность Септимию Лисию, стратегу Дуры, и его семье: они передают портреты его, супруги и детей (некоторые с иранскими, некоторые — с греческими, а некоторые с семитскими именами) под покровительство богини. Нет сомнений, что портреты нарисованы или вставлены (если нарисованы на дереве) в стену храма, в наосе, принадлежащем ему.

Комментарий к рис. XXXIV.

Юлий Теренций — трибун и восемь офицеров его когорты, посвятители фрески, поклоняются трем пальмирским богам (Бел — в центре, Яхрибол — справа, Агрибол — слева), а также Тихе Дуры и Тихе Пальмиры (последняя со львом — Атаргатис). Отметим знаменосца когорты, жреца (за трибуном) и толпу солдат.

178

Несмотря на эти находки, природа башен не позволяет предположить, что храм богини находился там, поскольку они фланкируют ворота на военный манер, как делают это в других случаях. Следовательно, и обитель богини должна была находиться рядом с воротами, однако не обязательно в пределах городской черты, но я думаю, что ей мог принадлежать небольшой храм, расположенный вблизи них, обнаруженный во время наших раскопок 1929-1930 гг. В римское время напротив него через дорогу находились небольшие, но очень изысканные термы, посвященные «Великой Тихе терм», как нам сообщает надпись на мозаичном полу тепидария. Более того, в Дуре в небольшом здании, расположенном вблизи того, что, как я предполагаю, было храмом Тихе, найден большой клад монет и драгоценных украшений. Вполне возможно, что дом принадлежал жрецу храма и что сокровища были посвящены богине.

Тщательное исследование надписей на стенах городских ворот, особенно римского времени, рисует интересную картину дуранской жизни. Становится очевидным, что солдаты римского гарнизона правили городом и что святилище у ворот принадлежало им. Так, младшие офицеры гарнизона самыми витиеватыми фразами высказывали свою преданность богине; они — бенефициарии и «статоры», офицеры полевой жандармерии. Со времен Каракаллы все стали римскими гражданами, и все стали гордо добавлять новое имя Аврелий к своим греческим или семитским. Все подчинялись трибуну, командиру гарнизона, а это, очевидно, был человек, живущий во дворце на редуте, которого мы видим на фресках их храма совершающим жертвоприношения пальмирским богам и Тихе. Конечно, он и по происхождению, и по имени был римлянином, а не левантийцем и как таковой являлся более значительной персоной, чем полугреки Месопотамии или Сирии или арамейцы и арабы, служившие под его началом в армии, которые и составляли гражданское население Дуры. Подобно многим сегодняшним французским офицерам, эти римляне, вероятно, никогда не вступали в контакт с местным населением, а жили изолированной жизнью большого человека.

С другой стороны — младшие офицеры, его непосредственные подчиненные, вели такой же образ жизни, как и местные аристократы, члены совета, магистраты и другие сыновья богатых и именитых родителей. Подобно своим парфянским предшественникам, эта аристократия была типично левантийской. Когда Септимий Север возвел Дуру в ранг колоний, многие из них стали римскими гражданами (как их пальмирские соседи) и приняли имя Септимий. Однако они никогда не были настоящими римлянами или настоящими греками, хотя их предки, конечно, были греко-македонскими колонистами. Их нацио-

179

Рис. d. Общий вид на раннесасанидскую фреску, изображающую битву между персами и римлянами. Персы побеждают

нальность было невозможно определить, и в одной и той же семье отец мог иметь греческое имя, жена — семитское, а дети — греческое, латинское и семитское.

Интересная находка, сделанная нами в 1930-1931 гг., проливает свет на проблему занятости этой аристократии. В доме, стоящем на главной улице рядом с римской триумфальной аркой, украшающей ее, мы открыли очень интересную комнату. В этой комнате был шкаф, стоящий у наиболее удобной стороны стены. Он явно был предназначен для книг и бумаг. Ряд полок, прикрепленных к стене, служил для таких же целей. Все стены были тщательно побелены и покрыты надписями, нацарапанными на греческом языке. Отдельное место среди них посвящено гороскопам, шесть из которых принадлежали одному лицу — вероятно, преклонение перед астрономией в этот период было велико. Такими же интересными, как эти гороскопы, и даже более интересными, были другие тексты, так как они — деловой дневник владельца дома, человека по имени Небухел, жившего в III в. н. э. В нем записаны все проведенные им операции. Его занятия были разными: он был управляющим, ростовщиком и купцом. Он был покупателем одежды и материалов, а список его приобретений занимал всю стену его конторы. Его сына звали Абдухелом, а зять, которому принадлежали гороскопы, гордо величал себя Александром Македонским. Третьим и четвертым членами этой компании были Фраат, иранец, и Марабел, семит, — оба были партнерами, вкладывавшими свои капиталы в деловые операции Небухела.

Несколько подобных надписей было найдено также на стенах других домов; все они относились к позднему периоду Дуры. Ни одна из них

180

Рис. е. Граффити, изображающее караван в Дуру (Музей искусств Йельского университета)

не содержала сведений о караванах и товарах, поступавших или отправлявшихся в Парфию. Похоже, что все деловые операции, осуществляемые этими купцами в III в., были местными сделками между ними самими, скорее между небольшими фирмами, чем отдельными лицами. Эта форма ведения дел характерна как для древнего, так и для современного Востока. Оборот был незначительным, так как III в. н. э. был периодом войн и общего упадка. В то же время дома, в которых эти надписи были обнаружены, были большими и богатыми; они принадлежали полусемитской, полумакедонской аристократии, предки которой жили в парфянское время и были более богаты; богаты настолько, чтобы расписывать стены своих храмов фресками, строить oikoi в большинстве этих храмов, покупать там места для своих жен и приносить в дар серебряные и золотые сосуды божествам, которым они поклонялись.

Аристократия была той же, но она обеднела и стала менее знатной; несколько семей теперь стали жить вместе в одном богатом, но отчасти пустом доме. Они зарабатывали себе на жизнь по мелочам и часто не могли себе позволить даже купить бумагу, поэтому сделки Небухела и его партнеров были записаны (директором компании) на оштукатуренных стенах его дома. Очевидно, начались трудные времена, единственным объяснением которых является то, что караванная торговля перестала обогащать Дуру. Ее путь в III в., когда начался упадок Римской империи и когда Сирия после смерти Александра Севера жила в постоянном страхе персидского вторжения, изменился. Мы уже видели, как последний персидский захват Дуры стал началом ее конца.

181

Рис. f. Граффити, изображающее евфратский корабль (Музей искусств Йельского университета). Такие корабли, возможно, использовались для перевозки не только товаров, но и солдат римской армии

Но не следует преувеличивать; хотя Дура перестала быть караванным городом, случайные караваны продолжали посещать ее, потому что трудно предположить, что все имена, написанные на стенах, принадлежат ее жителям. Некоторые из них — имена чужестранцев, возможно, погонщиков верблюдов, которые обрели бессмертие, нацарапав свои имена сафаитскими буквами. Для того чтобы разобраться с этими караванами и с местной экспортной и импортной торговлей, у ворот сидели «сборщики налогов», о которых мы читаем в Библии. Надписи знакомят нас со всеми членами одной семьи III в., так как профессия, не очень уважаемая на Востоке, передавалась по наследству. Они собирали таможенные пошлины, называющиеся в надписях гибридным термином telos portas, т. е. «воротный сбор», и были рьяными поклонниками местной Тихе, от которой зависели направление торговли и караваны, проходившие через ворота города. В работе им помогали своего рода привратники, pyloroi, которые, похоже, собирали налог со всех, проходивших через ворота. Полиция в воротах тоже присматривала за путешественниками и караванами, так как именно они в надписях называли себя «бенефикариями» и «статорами» и таким образом обессмертили себя. Если сборщики налогов и привратники были пер-

182

Рис. XXXV. Дура. Фрагменты сасанидской стенной росписи из частного дома в Дуре (дом фресок в Дуре)

183

выми, кто очищал карманы путников, входивших в город, то следующей была полиция. Они, конечно, не держали себя за руки, когда допрашивали каждого посетителя: «Кто ты есть, куда и откуда путь держишь?» Филострат, биограф Аполлония Тианского, чудотворца, описал их нам и рассказал о страданиях путешественников перед тем, как им разрешали вступить в парфянский город.

В конце III в. н. э. на короткое время появились новые властители Дуры, персы, преемники парфян. Мы уже отмечали, что они находились там недолго — только два или три года. Тем не менее в одном из раскопанных домов мы нашли очень интересные свидетельства об их пребывании.

Работая в частном доме, мой ученик господин Алан Литл (Alan Little) обнаружил следы большой росписи на задней стене просторной приемной залы. Тщательное исследование показало, что это — часть большой композиции, когда-то целиком покрывавшей всю стену, воспроизводившей, вероятно, тканый ковер с изображением битвы. В соответствии с персидскими принципами ведения боя, как они отображены в литературе и искусстве, эта битва была представлена как серия отдельных сражений, а надписи на пехлеви рядом с фигурами рассказывают нам о том, кто эти победные герои (см. рис. XXXV). Одного из них звали Ормузд, сын, другого — Ардашир, в то время как у третьего — титул, типичный для членов правящего дома сасанидской Персии¹. На росписи за битвой наблюдают несколько фигур, изображающих или богов, или предков сражающихся воинов, которые сидят на возвышении в центре. Если мы предположим, что этот рисунок датируется III в., то он, конечно, изображает большую битву времен Ардашира или Шапура, вполне возможно, что битву у Эдессы, в ходе которой Шапур взял в плен Валериана. Удивительно, что такой документ был найден в малозначительном доме в Дуре.

Я ничего не буду говорить здесь о значении этой фрески в изучении сасанидской живописи, не буду говорить и о значении Дуры в изучении парфянского и сасанидского искусства, хотя нашей экспедицией выявлено много материалов, относящихся не только к архитектуре и живописи, но и к другим искусствам. Занавес, так долго искажавший историю и принципы парфянского искусства, наконец приподнялся, и наши знания о сасанидском периоде стали более полными. Хотя мы и не стремимся дать здесь общую картину парфянского искусства, мы можем отметить, что первое, чему нас научила наша недавняя работа, это то,

¹ Эта надпись была дешифрована специалистами по иранским языкам профессором Пальяро (Pagliaro) из Римского университета, профессором Бенвенистом (Benveniste) из Сорбонны и профессором Торри (Torrey) из Йеля.

184

что совершенно ошибочно считать парфянское искусство варварской копией греческого.

Я привлеку внимание читателя только к одному моменту. Несомненно, что в художественной жизни Дуры более заметна роль, которую играют в жизни города живопись и рисунок. Расписаны были все храмы. Фрески изображали богов и богинь, мифологические сцены, сцены жертвоприношений. В Дуре было несколько человек, пользовавшихся репутацией больших художников. Они полагали, что грядущие поколения будут помнить их имена, так как никогда не подписывали своих рисунков полными именами. Это, вероятно, имело религиозные мотивы. Они хотели, чтобы боги и богини, которых они изображали или чьих адептов они изображали, помнили их всегда. Хотя это только одна часть картины; в этих именах, храбро начертанных большими буквами под творениями художников, великая гордость, сродни той, которая была у живописцев эпохи Возрождения.

Наряду с храмами частные дома тоже сверкали веселыми цветами. Иногда стены красили, иногда облицовывали раскрашенным кирпичом или плиткой и, возможно, иногда увешивали роскошными коврами, орнаменты которых очень часто не ограничивались только лишь геометрическими, цветочными или животными мотивами, но на них изображали также сцены из жизни богов и людей. И те неизвестные художники, которые рисовали чернилами, царапали ножом различные фигуры, предметы и сцены на стенах домов, храмов и общественных зданий, тоже находились под влиянием храмовых живописцев и живописцев, расписывавших частные дома. Их отраженное искусство заслуживает тщательного изучения, так как оно может открыть нам многие характерные черты искусства периода, который иначе остался бы неизвестным.

Творенияpictores Durani, или художников «школы Дуры» (см. рис. d, е, f), никогда не были предметом серьезного изучения специалистов по истории искусства. И Брестед, и Кюмон посвятили им очень познавательные статьи. Они указали на то, что большая часть произведений византийской живописи заимствована из этого источника. Однако возникает другой вопрос. Восходит ли месопотамская школа религиозной или светской живописи к семитским, вавилонским, ассирийским или финикийским источникам, или к какому-то другому сирийскому или анатолийскому изобразительному искусству, или искусству иранцев, о котором в промежутке между Ахеменидами и Сасанидами мы знаем очень мало?

Здесь не место длительного обсуждения таких проблем. Тем не менее я должен привлечь внимание к одному моменту. В светском искусстве Дуры много жизни и движения. В то время как религиозные сцены статичны и «ритуальны», фигуры скачущих всадников, охотников,

185

бегущих животных полны жизни и динамичнее, чем подобные фигуры в ассирийском искусстве. Любимый мотив художников Дуры — летящий галоп. Летящий галоп на короткое время появляется в эгейском искусстве и полностью исчезает только на позднегреческом горизонте. Однако такой же мотив существовал на всех этапах развития персидского и иранского искусства вообще. Мы наблюдаем его во всей красе при Сасанидах и раньше, в качестве нескольких мотивов, конечно, иностранного происхождения, в китайском искусстве эпохи Хань. Дура заполняет лакуну между Китаем и Сасанидской Персией и показывает, что парфяне усовершенствовали мотивы и полностью использовали их. В то же время такой мотив был хорошо известен и сарматским художникам не только в Сибири, но и на юге России.

Похоже, что в целом религиозное искусство Дуры пока представляет собой проблему, ее светское искусство черпало вдохновение в иранском, и поэтому может называться ветвью иранского искусства парфянского периода, точно так же, как другая современная ветвь того же самого искусства, известная нам на юге России и в Сибири.

Позвольте мне теперь суммировать мои замечания о городе Дура. Семь лет раскопок в Дуре проложили путь для тех, кто хотел видеть и узнать новое, а не втискивать новый мир в рамки известного старого. Если мы будем в состоянии продолжить там раскопки еще в течение двух или трех лет, то вклад Дуры в картину этого нового мира будет полным (хотя очевидно, что речь идет не о самой картине!). Под новым миром я подразумеваю мир, бывший колыбелью великой новой цивилизации, выросшей на Ближнем Востоке после распада Римской империи, т. е. Сасанидской Персии и еще более важной — магометанских арабов, которые так мощно повлияли на средневековую Восточную и Западную Европу. Возможно, что дальнейшие раскопки в Месопотамии, Сирии и иранских землях заменят бедные провинциальные памятники Дуры более богатыми и прекрасными, но вряд ли они скажут что-то абсолютно новое и неожиданное. Ее Тихе дала Дуре счастье быть первым обнаруженным месопотамским городом эллинистического, парфянского и римского времени и привилегию привлечь внимание ученого мира ко многим проблемам, которые до настоящего времени оставались неосознанными и несформулированными. Это, как и данные всех хорошо проведенных раскопок, которые привели к расширению наших представлений о Древнем мире в целом, и является ее величайшим вкладом в историю.

Подготовлено по изданию:

Ростовцев, М. И.
Караванные города / М. И. Ростовцев / пер., науч. ред., предисл. К. А. Аветисян. — СПб.: Факультет филологии и искусств СПбГУ; Нестор-История, 2010. — 216 с., ил. — (Историческая библиотека).
ISBN 978-5-8465-1001-2 (Факультет филологии и искусств СП6ГУ)
ISBN 978-5-98187-530-4 (Нестор-История)
© К. А. Аветисян, перевод, науч. ред., предисл., 2010
© Нестор-История, 2010
© С. В. Лебединский, оформление, 2010