Холодное декабрьское солнце ещё не взошло, а на улицах и в переулках,
ведущих к храму Согласия, было уже много народа. По Священной дороге,
ведущей вдоль форума к Капитолию, шли два человека. Встречные почтительно
сторонились, уступая им дорогу при виде их сенаторской одежды.
Сквозь белые тонкой шерсти плащи — тоги — просвечивала тоника с широкой
пурпурной полосой, тянувшейся от плеча вниз. На ногах у обоих были
невысокие сапоги из мягкой чёрной кожи, с четырьмя ремешками, скреплёнными
на подъёме красивыми пряжками из слоновой кости в форме полумесяца.
Такую обувь имели право носить только знатные люди. Оба сенатора
были увлечены разговором:
— Никак не ожидал, что придётся сегодня вставать так рано, — говорил
высокий и стройный пожилой человек с мелкими чертами подвижного
лица. — Обычно о заседаниях сената объявляют накануне на форуме,
а сегодня консул ночью прислал за нами на дом. Я вчера лёг так поздно,
что сейчас мне хочется только спать.
— Не ворчи, Силан, мы уже пришли, — отвечал коренастый сенатор среднего
роста, с суровым и непреклонным лицом. — Храм Согласия уже виден, —
сказал он, глядя на небольшое здание с колоннами в конце площади,
у подножия Капитолийского холма. — Когда три века назад великий Камилл,
победитель галлов, воздвиг на этом месте храм Согласия, среди римских
граждан действительно не было раздоров. Времена изменились! Со старым
храмом ушло и былое согласие. После выступления Гракхов его отстроили
заново, но кто-то написал на стене: «Нечестивый раздор посвятил
согласию этот храм». Эти слова оказались пророческими.
— Ты прав, Катон, — сказал Силан. — С тех пор мы не знаем гражданского
мира. Раздор проник даже в сердце республики — сенат! Сенатор Катилина,
не добившись консульства, во главе армии бедняков угрожает стенам
Рима. А внутри стен города его сторонники, такие же промотавшиеся
аристократы, поднимают народ на бунт и тайно готовят гибель должностным
лицам, стоящим у, власти. Эти люди не постыдились даже заключить
союз с иноземцами, исконными врагами нашего государства — галлами.
— Галльские послы сами рассказали об этих переговорах, — прервал
Силана Катон, — Теперь благодаря бдительности консула изменников
удалось захватить с поличным. Нас сегодня для того и вызвали, чтобы
решить участь заговорщиков. Мы не будем считаться с их заслугами
и положением. Язва должна быть выжжена калёным железом!
Беседуя таким образом, сенаторы подошли к храму Согласия. Вокруг
храма толпился простой народ. Видно было, что сегодняшнее заседание
живо его интересовало. На ступеньках и в портике (так называлась
крытая колоннада при входе в храм) стояли вооружённые римские всадники.
Большинство всадников занималось торговлей, растовщичеством или
брало на откуп сбор налогов в провинциях. К сословию всадников причисляли
только тех, богатство которых превышало 400 тыс. сестерциев [1].
Они имели право, в отличие от простонародья, носить золотое кольцо
на пальце и тунику с узкой пурпурной полосой. В сенат и к государственным
должностям доступ им был закрыт, так как закон запрещал сенаторам
заниматься торговлей и ростовщичеством. Всадники были особенно взволнованы
слухами о замышлявшейся заговорщиками отмене долгов, и неудивительно
поэтому, что они добровольно взялись охранять сенат в эти тревожные
дни, когда многие опасались восстания бедноты. Катон и его спутник
поднялись по мраморным ступеням и подошли к входной двери. Всадники
почтительно расступились, и, перешагнув порог, сенаторы очутились
внутри храма.
Посреди зала рядом стояли кресла обоих консулов. Правильнее было
бы назвать их, несмотря на дорогое сиденье из слоновой кости и изогнутые
перекрещивающиеся ножки, табуретами, так как они не имели ни спинки,
ни подлокотников. Широкий проход делил зал на две половины, уставленные
длинными скамьями.
Сенаторы, постепенно заполнявшие храм, рассаживались на этих скамьях,
кто где хотел. Даже должностные лица, кроме консулов, не имели определённых
мест.
Силан и Катон, продолжая тихо беседовать, уселись на одной из скамеек
по правую руку от широкого прохода. В это время среди сенаторов,
ещё толпившихся у дверей, произошло какое-то движение. Быстрыми
шагами к креслу подошёл высокий человек с гордо поднятой красивой
головой. Все сенаторы встали со своих мест, приветствуя вошедшего.
Это был консул, созвавший сегодняшнее заседание — Марк Туллий Цицерон.
Второй консул — Гай Антоний — находился на севере при армии, направленной
против войска Катилины. Поэтому второе кресло оставалось свободным.
Когда все снова сели, Катон сказал, обращаясь к Силану:
— Удивительно благородный вид у этого выскочки, Цицерона. Отец его
был всадник, и в сенате он — «новый человек». Никто из его предков
не заседал здесь. Не быть бы и ему консулом, если бы не пришлось
выбирать между ним и этим разбойником — Катил иной. Боюсь, что даже
сегодня, когда захвачены документы, изобличающие предательские переговоры
сторонников Катилины с галлами, он не решится расправиться с ними
как надо.
В этот момент Цицерон начал своё вступительное слово.
— Для блага народа римского обращаюсь я к вам, отцы сенаторы, — негромким
голосом сказал консул, грустным взглядом окидывая зал собрания. —
Тяжёлая обязанность заставила меня сегодня собрать вас здесь. Сегодня
мы должны решить участь не жалких смутьянов, бунтовавших на улице
ради куска хлеба. Нет, измена проникла в самое сердце республики
— в сенат! Те, которые ждут сегодня решения своей участи, долгие
годы сидели здесь рядом с вами, носили сенаторскую одежду, занимали
высшие должности в государстве. Тяжки их преступления! Побуждаемые
жадностью, эти люди решились перебить нас всех, поджечь город, предать
его галлам и, наконец, самое ужасное — подстрекали против нас рабов!
С помощью богов вы должны найти справедливое наказание за столь
гнусные преступления! Узнаем, благоприятствуют ли боги нашему сегодняшнему
собранию. Приступим к жертвоприношению!
По знаку консула глашатай призвал всех к тишине, а служитель подвёл
белого барана, украшенного венками и лентами, к жертвеннику, на
котором был разведен огонь. Консул, омыв руки, отрезал с головы
барана пучок волос и бросил их в пламя. Посыпав лоб животного мукой,
смешанной с солью, консул передал его служителю. Пока служитель
убивал животное и длинным ножом извлекал внутренности, на скамьях
сенаторов шла приглушённая беседа. Наклонясь к Силану, Катон шёпотом
продолжал прерванный разговор.
— Я не знаю, чем объясняется нежелание Цицерона раскрыть все корни
этого заговора. Он боится, что выявится роль некоторых влиятельных
людей и в первую очередь претора Юлия Цезаря. Своими лживыми обещаниями
Цезарь сумел добиться такой популярности в народе, что консул не
решается затронуть его. Недаром он оставил без внимания свидетельство
об участии Цезаря в этом заговоре. Он так боится его, что если бы
не его жена Теренция — женщина благородного происхождения и твёрдых
взглядов, — Цицерон не решился бы даже собрать нас сегодня. Его медлительность
могла привести к тому, что друзья силой освободили бы арестованных
заговорщиков. Но жена заставила его решиться. Благородная Теренция
не впустит консула в дом, если виновные уйдут от наказания.
— Теперь он уже не отступит, — тоже шёпотом ответил Силан, — Цицерон
умеет вести дела. Благодаря распущенным им слухам о подготовлявшихся
заговорщиками поджогах почти все жители города отвернулись от них.
Я знаю, что настоящей душой заговора был не Цезарь, а Красс, победитель
Спартака. Говорят, он хотел стать после переворота диктатором. Но,
после того как Каталина осмелился пообещать народу отменить долги
и отобрать у богачей их имущество, Красс испугался и отступился
от Катилины. Богатство ему дороже почестей! Я слышал, что он ночью
был у Цицерона, передал ему какие-то документы и требовал самых
решительных действий против заговорщиков. Цезарь тоже не станет
теперь заступаться за уличённых изменников. Они с Крассом всегда
заодно. Цицерону нечего бояться.
Между тем служитель поднёс консулу извлечённые внутренности убитого
животного. Внимательно осмотрев их, Цицерон провозгласил, что боги
благоприятствуют собранию и можно начать обсуждение вопроса. Беседа
сенаторов прекратилась.
Римский сенат в это время состоял приблизительно из шестисот знатных
людей, занимавших в прошлом высшие должности в государстве. Здесь
заседали и отбывшие свой срок консулы (консуляры), а также бывшие
преторы и квесторы — казначеи.
Занимать должность консула в Риме мог только человек, уже прошедший
предшествующую, менее важную должность, то есть уже вошедший в состав
сената. Так как по обычаю выборы производились заблаговременно,
осенью, то в конце года, перед 1 января, в сенате находились не
только консулы этого года, но и консулы, уже выбранные на следующий
год. Собеседник Катона Силан был как раз таким вновь избранным консулом.
Мнение будущих консулов было принято спрашивать первым. Затем выступали
по старшинству занимаемых должностей. — Децим Юний Силан, говори!
— провозгласил Цицерон. Силан поднялся с места и, держа в руках навощённую
дощечку с заранее написанной речью, скороговоркой зачитал своё пред-
ложение: учитывая тяжесть преступления заговорщиков, их следует
отвести в тюрьму и применить к ним высшую кару.
Второй вновь избранный консул — Мурена, вызванный Цицероном, даже
не встал с места. Это означало, что он полностью присоединяется
к прочитанному предложению. Так же делали все остальные сенаторы,
имена которых выкликал Цицерон. Мнение сената казалось единодушным.
Так как других предложений не вносили. Цицерон перестал уже выкликать
имена сенаторов и хотел приступить к голосованию, как вдруг с одной
из задних скамей раздался голос: «Консул, спроси!» Со скамьи поднялся
сухощавый, высокого роста, стройный сенатор с резкими чертами лица,
выражавшими насторожённость и хитрость. Это был недавно избранный
претором Гай Юлий Цезарь, о котором так много говорили Катон и Силан.
Желание его выступить было столь неожиданно, что лёгкий шум, стоявший
в храме во время опроса, моментально умолк.
Цезарь осторожно, одним пальцем, почесал голову, стараясь не испортить
тщательно уложенной модной причёски.
— Я убеждён, — заговорил он, — что речь Силана продиктована его любовью
к родине. Но его предложение кажется мне не то чтобы жестоким, потому
что ничто не может быть слишком жестоким по отношению к этим презренным
людям, но совершенно чуждым старинным обычаям нашего государства.
Несмотря на преступность их замыслов, нам нет основания бояться
их сейчас, когда вся республика поднялась против Каталины, и мы
не должны нарушать законов, унаследованных нами от предков. Однажды
нарушив эти законы, мы и в дальнейшем не сумеем сохранить их неприкосновенность.
Ведь эти старинные законы запрещают должностным лицам и сенату казнить
римских граждан или даже подвергать их телесным наказаниям. Осуждённые
имеют право обратиться к народному собранию, а я думаю, что ни консул,
да и никто из нас не захочет, чтобы этот вопрос был вынесен за стены
сената и решался на площадях Рима.
Возмущённый ропот присутствующих пронесся по залу при последних
словах оратора. Цицерон беспокойно заёрзал на месте и, наклонясь
к одному из сенаторов, гневно прошептал: «Он ещё осмеливается, кажется,
нам угрожать!»
Цезарь переждал, пока утихнет шум, осторожно поправил рукой причёску
и, спокойно глядя на Цицерона, продолжал:
— Нельзя также забывать о нашем достойном консуле. Если в его правление
будут незаконно казнены римские граждане, его смогут потом привлечь
к суду и обвинить в высокомерии и жестокости, и неизвестно ещё,
под какое наказание мы можем подвести его нашим сегодняшним решением
[2]. Вот почему я советую не предпринимать ничего такого, чего нельзя
было бы исправить. Я предлагаю в наказание передать всё имущество
заговорщиков государству, а их самих держать в заключении.
Едва Цезарь кончил свою речь, Силан вскочил с места и потребовал
слова. Он сообразил, что неверно оценил положение и что влиятельные
люди не хотят осуждения заговорщиков.
— Меня неправильно поняли, — закричал он, — говоря о высшей каре,
я и имел в виду заключение! Что может быть страшнее для римского
гражданина!
Услышав эти слова, Катон молча встал и решительным шагом направился
к креслу Цицерона. На лице консула выражалась полная растерянность.
Катон наклонился к нему и что-то зашептал. Цицерон отрицательно
качал головой.
— Не может быть, — тихо отвечал он, — Цезарь — просто противник смертной
казни. Когда я смотрю на этого франта с его тщательно уложенными
волосами, так что и голову он почёсывает только одним пальцем, чтобы
не растрепать причёску, я не верю, что этот человек замышляет уничтожить
республику.
— А чего же ради, думаешь ты, — уже громко возразил Катон, — произнёс
он эту речь? Он не хочет терять своих сторонников, из народа, которые
ещё и сейчас расположены к заговорщикам за то, что те обещали отменить
долги. А зачем ему нужен народ? Конечно, чтобы захватить власть.
Ты, консул, должен защищать республику. Заговорщики должны быть
казнены!
Цицерон неохотно поднялся с места.
— Отцы сенаторы, — начал он, — я считаю неправильным говорить о моей
безопасности, когда речь идёт о безопасности государства. Пусть
я пострадаю в будущем, но отечество будет спасено. Да и будет ли
нарушением древних законов, если мы казним врагов государства? Став
врагами римского государства, они тем самым перестали быть римскими
гражданами. Что же касается предложения Цезаря, то оно мне кажется
чрезмерно жестоким. Не удивляйтесь, отцы сенаторы! Смерть не является
карой. Она — закон природы, и мужественные люди встречают её даже
охотно, Напротив, заключение, и тем более пожизненное, которое в
сущности и предлагает Цезарь, придумано как самое крайнее наказание
за ужасную вину. Мне кажется, что решение, первоначально предложенное
Силаном, даже более милосердно, чем то, которое предложил нам Цезарь.
Силан (место рядом с которым пустовало после ухода Катона), не выдержав,
нагнулся к сидящему впереди сенатору и возмущённо прошептал: «Какое
лицемерие! Цицерон рекомендует смертную казнь якобы для того, чтобы
смягчить участь осуждённых! Его речь, несмотря на весь его ораторский
талант, едва ли кого-нибудь убедит».
Спор в сенате становился всё ожесточённее. Сенаторы один за другим
просили слова. Одни поддерживали Цезаря, другие Цицерона. Очередь
выступать дошла и до Катона. Речь его была лишена
ораторских красот, но убеждала страстностью и уверенностью в своей
правоте.
— Меня поражает, — воскликнул он, — что предшествующие ораторы говорили
здесь о милосердии и жестокости. Не о наказаниях, а о безопасности
республики надо сейчас говорить! Цезарь уверял, что сейчас нам не
грозит никакая опасность. Тем больше оснований остерегаться, если
такой хитрый человек, как Цезарь, старается убедить всех, что бояться
нечего. Данный момент требует, чтобы мы немедленно уничтожили злодеев.
В наше тревожное время нельзя быть уверенным, что преступники не
будут освобождены из-под стражи. Может быть уже сейчас составлен
заговор с целью освободить их. Чем большую твёрдость мы проявим,
тем скорее государство избавится от грозящей ему опасности. Необходимо
применить к преступникам смертную казнь по обычаям предков.
Речь Катона воодушевила сенаторов. Старики превозносили его непреклонность
и твёрдость духа. Желающих высказаться больше на нашлось. Приступили
к голосованию. Консул предложил всем сенаторам расступиться. Поддерживающим
Катона надо было перейти туда, где сидел Катон, и занять место на
скамьях справа от широкого прохода. Сторонники предложения Цезаря
вместе с ним остались на скамьях слева. Их было немного. Решение
о смертной казни заговорщиков было принято.
Всё ещё бледный, испуганный бесповоротностью принятого решения,
Цицерон провозгласил конец заседания:
— Отцы сенаторы, мы вас больше не удерживаем.
Толпа сенаторов хлынула к выходу. Впереди шёл Цезарь с кучкой своих
друзей.
Обращаясь к одному из них, он негромко говорил:
— Жаль бедняг, но они виноваты сами. Каталина на этот раз будет
разбит окончательно. Его плохо вооружённые крестьяне не устоят против
легионов Рима. Он взялся за дело не с того конца. Захватить власть
сможет только человек, опирающийся на армию.
__________
[1] Сестерций — римская монета — около 5 копеек на наши деньги.
Таким образом, 400 тыс. сестерциев составляли свыше 20 тыс. рублей,
что для Рима было большим состоянием.
[2] Предсказание Цезаря действительно исполнилось: не прошло и пяти
лет, как Цицерон — не без участия Цезаря — был приговорён к изгнанию
по обвинению в незаконной казни римских граждан.