Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
52

7) Гомеровское искусство

Гомеровские поэмы являются классическим образцом эпопеи, т. е. большой эпической поэмы, создающейся на основе фольклорного песенного творчества. Их художественные достоинства неразрывно связаны с той невысокой стадией общественного развития, на которой они возникли. «Относительно искусства известно, — -писал Маркс, — что определенные периоды его расцвета не находятся ни в маком соответствии с общим развитием общества... Относительно некоторых форм искусства, например эпоса, даже признано, что они в своей классической форме, составляющей эпоху в мировой истории, никогда не могут быть созданы, как только началось художественное производство как таковое; что, таким образом, в области самого искусства известные формы, имеющие крупное значение, возможны только на сравнительно низкой ступени художественного развития».* Ступень общественного развития, к которой относится гомеровский эпос, была определена Энгельсом (см. цитату на стр. 41), как эпоха разрушения родового строя, роста богатств отдельных лиц, предшествующая возникновению государства. На фоне этих социальных отношений уясняются основные особенности гомеровской поэтики.

Гомеровское искусство по своей направленности реалистично, но это — стихийный, примитивный реализм.

В то время как фольклорная песня обычно сосредоточивает внимание на небольшом количестве действующих лиц, зачастую бледно охарактеризованных, гомеровские поэмы развертывают обширную галерею индивидуальных характеров. «Люди несходны», — говорится в «Одиссее», — «те любят одно, а другие другое» (кн. 14, ст. 228), и Маркс (Капитал, т. I. Соч., т. XVII, 1937, стр. 403) цитирует эти слова, как иллюстрацию прогрессивного значения ранних стадий разделения труда для развития индивидуальных склонностей и талантов. Гомеровские характеры, несмотря на многочисленность выведенных фигур, не повторяют друг друга. Надменный Агамемнон, прямодушный и смелый Аякс, несколько нерешительный Менелай, пылкий Диомед, умудренный опытом Нестор, хитроумный Одиссей, глубоко и остро чувствующий и осененный трагизмом своей «кратковечности» Ахилл, легкомысленный красавец Парис, стойкий защитник родного города и нежный семьянин Гектор, отягощенный летами и невзгодами добрый старец Приам, каждый из этих героев «Илиады» имеет свой выпукло очерченный облик. Такое же разнообразие наблюдается в «Одиссее», где даже буйные «женихи» получают индивидуализованные характеристики. Индивидуализация распространяется и на женские фигуры: образ жены представлен, в «Илиаде» Гекубой, Андромахой и Еленой, в «Одиссее» Пенелопой, Еленой и Аретой, — и все эти образы совершенно различны; однако при всем разнообразии индивидуальных характеров, персонажи греческого эпоса не противопоставляют себя обществу, остаются в рамках коллективной этики. Воинская доблесть, доставляющая славу и богатство, стойкость и самообладание, мудрость в советах и искусство в речах, воспитанность в отношениях с людьми и почтение к богам, — все эти идеалы

__________
* К. Маркс. К критике политической экономии. Соч., т. XII, I, 1933, стр. 200.
53

родовой знати стоят незыблемо для гомеровских героев, вызывая между ними постоянное соревнование.

Тщиться других превзойти, непрерывно пылать отличиться

«Илиада», кн. 6, ст. 208.

Индивид уже выделился внутри родового коллектива, но еще не оторвался от него, и это пробуждение индивида получило у Гомера свежее, реалистическое изображение.

Еще Гегель заметил, что гомеровский индивид свободен, и над ним не тяготеет аппарат государственного принуждения. «Все то, что позднее становится твердой религиозной догмой или гражданским и моральным законом, остается еще вполне живым умонастроением, не отделимым от отдельного индивидуума, как такового». В изображаемом у Гомера обществе, по словам Энгельса, «не существовало еще отделенной от народа общественной власти»,* и герой чувствует себя самостоятельным даже тогда, когда он следует нормам родовой морали. Личность и общество не находятся в противоречии друг с другом, и это придает гомеровским фигурам цельность и яркость индивидуального облика.

Однако при всей жизненности и человечности гомеровских образов, они статичны, и им недоступно внутреннее развитие. Характер героя твердо зафиксирован в немногих основных чертах и показан в действии, но в ходе этого действия он не меняется. Анализа внутренних переживаний в греческом эпосе мы не находим. Когда герой охвачен противоречивыми чувствами и, наконец, принимает решение, поэт еще не умеет мотивировать это решение. Характерным образцом этого может служить сцена в 1-й книге «Илиады», когда разгневанный Ахилл колеблется, вынуть ли ему меч и убить Агамемнона или сдержаться. Он уже извлекает меч, но затем опускает его обратно в ножны. Для того чтобы мотивировать эту смену настроений, поэту понадобилось «божественное» вмешательство: к Ахиллу незримо является богиня Афина и побуждает его к спокойствию. Переживания героев просты и наивны как по содержанию, так и по способу своего выражения, и художественная яркость гомеровских образов неразрывно связана с их примитивными чертами. Позднейший читатель легко заполняет своим внутренним содержанием эти переживания, не раскрытые древним художником, но правильно зафиксированные в их внешних проявлениях.

Показывая многочисленные образы в различных ситуациях и сочетаниях, гомеровский эпос достигает очень широкого охвата действительности. «Илиаду» и «Одиссею» называли даже «энциклопедией древности» (Гнедич);это не совсем верно, так как в поэмах наблюдается известное архаизирование, исключение некоторых сторон современности из картины «героического века»; тем не менее в них собран огромный материал, относящийся к разнообразнейшим сторонам греческой культуры. Различию в материале соответствует и различие в тоне повествования. Боевые картины «Илиады» чередуются с трогательными сценами в стенах осажденной Трои и несколько комическими пререканиями на Олимпе; в «Одиссее» мы находим быт и сказку, героику и идиллию. Очень ярко характеризуют это

__________
* Фр. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. Соч., т. XVI, 1, 1937, стр. 84.
54

стремление гомеровского эпоса к универсальности те изображения, которыми олимпийский художник Гефест украшает щит Ахилла (стр. 35). В поле зрения эпического певца входит не только быт, непосредственно окружающий его героев, но и диковины чужих земель, особенности народов, редкие и непонятные обычаи. Гомеровские поэмы являются в силу этого несравненным по богатству материала историческим источником. Многосторонний интерес к природе и быту связан с повышением чувства реальности. Выше уже указывалось, что гомеровское повествование устраняет из мифологических сюжетов то, что на данной стадии развития представлялось слишком грубо фантастическим. По старинному преданию, Ахилл был «неуязвим», но «Илиада» отвергает эту архаическую черту. «Тело его, как и всех, проницаемо острою медью», говорит о нем один из троянцев. «Неуязвимость» заменена крепким щитом, изделием Гефеста. Даже в странствиях Одиссея сказочные элементы оказываются смягченными при сравнении их с соответствующими фольклорными сюжетами, и сказка уже перемежается с сообщениями мореплавателей о достопримечательностях далеких стран.

Многообразная действительность, отраженная в эпосе, изображена с чрезвычайной наглядностью, но и наглядность эта заключает в себе много примитивного. Она достигается в значительной мере тем, что художник уходит целиком в изображение деталей, независимо от их значения для целого. В «Илиаде» много описаний боев, но они не имеют характера массовых сцен, а распадаются на ряд отдельных единоборств, которые рассказываются самостоятельно, одно за другим, в медленном темпе; общая картина складывается только из сопоставления отдельных моментов. С чрезвычайной подробностью описываются в поэмах отдельные предметы. Гегель замечает по этому поводу, что Гомер «в высшей степени обстоятелен в описании какого-либо жезла, скипетра, постели, оружия, одеяний, дверных косяков и не забывает даже упомянуть петли, на которых поворачивается дверь», и справедливо ставит эту особенность гомеровского изображения в связь с неразвитостью разделения труда, с простотой образа жизни героев, которые сами занимаются варкой пищи, изготовлением предметов домашнего обихода; поэтому вещи представляют для них нечто лично близкое и «стоят пока еще в одном и том же ранге». В гомеровском повествовании недостает перспективы. Универсальность изображения создается благодаря обилию эпизодов и мелких сцен, но они тормозят развитие действия, и рельефная отделка частей заслоняет общее движение целого.

Любопытным остатком примитивного способа рассказа является и так называемый «закон хронологической несовместимости»: два события, которые по существу должны происходить одновременно, излагаются не как параллельные, а как происходящие последовательно во времени, одно за другим. Закончив одно событие, рассказчик не возвращается назад, а переходит ко второму событию так, как будто то, о чем позже рассказывается, должно и произойти позже.

В изображении общего хода действия, в сцеплении эпизодов и отдельных сцен огромную роль играет «божественное вмешательство». Сюжетное движение определяется необходимостью, лежащей вне характера изображаемых героев, волею богов, «судьбою». Мифологический момент создает то единство в картине мира, которое эпос не в состоянии охватить рационально. Для гомеровской трак-

55

товки богов характерны, однако, два обстоятельства: боги Гомера гораздо более очеловечены, чем это имело место в действительной греческой религии, где еще сохранялся культ фетишей, почитание животных и т. .п.; им полностью приписан не только человеческий облик, но и человеческие страсти, и эпос индивидуализирует божественные характеры так же ярко, как человеческие. Во-вторых, боги наделены — особенно в «Илиаде» — многочисленными отрицательными чертами: они мелочны, капризны, жестоки, несправедливы. В обращении между собой боги гораздо более грубы, чем люди: на Олимпе происходит постоянная перебранка, и Зевс нередко угрожает побоями Гере и прочим строптивым богам. Никаких иллюзий «благости» божественного управления миром «Илиада» не создает. Иначе в «Одиссее»: там, наряду с чертами, напоминающими богов «Илиады», встречается и концепция богов как блюстителей справедливости и нравственности.

Мифологический характер эпоса не случаен. Как уже указывалось (стр. 23), миф представляет собой для античного человека сферу образцового, типического, прообраз действительности. В соответствии с возвышенностью этой сферы, эпос отличается торжественностью стиля, на которую обратила внимание уже античная критика. Греческий .писатель I в. н. э. Дион Хрисостом говорит: «Гомер все прославлял, животных и растения, воду и землю, оружие и коней. Можно сказать, что, стоит ему о чем-либо упомянуть, он уже не способен пройти мимо этого без хвалы и прославления. Даже того единственного, кого он хулил, Ферсита, он называет громогласным витией».

В стиле поэм сохранилось много элементов, восходящих к песенной, полуимпровизационной стадии развития эпоса. Сюда относятся так называемые типические места, повторяющиеся всякий раз, когда повествование доходит до определенной точки в описании боя, пира, плавания корабля и т. п., например, типическое описание пира:

Все пировали, никто не нуждался на пиршестве общем;

И когда питием и пищею глад утолили,

Юноши, паки вином наполнивши до верху чаши,

Кубками всех обносили, от правой страны начиная.

Боги, люди, вещи- — все получает эпитеты: Зевс — «тучегонитель», Гера — «волоокая», Ахилл — «быстроногий», Гектор — «шлемоблещущий», копье — «длиннотенное», корабль — «красногрудый», море — «многошумное» и т. д. Количество этих эпитетов очень велико. Для Ахилла использовано, например, 46 эпитетов, Иногда эпитеты приобретают характер «постоянных», т. е. употребляются независимо от того, уместны ли они в данной связи: так, небо даже днем получает эпитет «звездного».

Вообще в поэмах много повторений. Повторяются не только эпитеты и типические места, но и целые речи. Высчитано, что в «Илиаде» и «Одиссее» число стихов, повторяющихся полностью или с небольшими отклонениями, достигает 9253, т. е. трети всего состава поэм. При устном исполнении такие повторы служат моментами отдыха и ослабления внимания для слушателей. В некоторых случаях повторяющиеся формулы необходимы для правильного понимания слышимого. В диалоге реплика всегда вводится формулой, указывающей, кому реплика принадлежит, например:

Быстро к нему обратяся, вещал Агамемнон могучий.

56

Такие формулы позволяют следить за движением диалога и предохраняют слушателя от ошибок.

Характерное для эпоса неторопливое, обстоятельное изложение, пересыпанное повторяющимися эпитетами и формулами, образует так называемое «эпическое раздолье». Однако наряду с этим замедленным изложением, у Гомера встречается и сжатый рассказ в быстром темпе.

Повествование о мифологическом прошлом, претендующее на историческую достоверность, ведется в безличном тоне. Личность певца стушевывается перед «знанием», полученным «от Музы». Это не означает, что в поэмах совершенно отсутствуют высказывания и оценки певца, но их немного. Очень редко встречается даже прямая характеристика действующих лиц (так в отношении ненавистного поэту Ферсита). Герои характеризуются их собственными действиями и речами, или характеристика их вкладывается в уста других действующих лиц (например в сцене «смотра со стены»). Речи героев, диалоги или монологи, являются одним из излюбленных приемов характеристики в гомеровском эпосе, и техника их построения достигает очень высокого уровня; античная критика усматривала в Гомере предвестника позднейшей науки о красноречии, реторики. Особенной известностью пользовались речи и сцены посольства к Ахиллу (9-я книга «Илиады»).

Особого упоминания заслуживают гомеровские сравнения. Они развертывают перед слушателями целые картины, независимые от хода рассказа и далеко выходящие за рамки того образа, который послужил поводом для сравнения. Так, в 12-й книге «Илиады» ахейцы и троянцы кидают друг в друга камни (ст. 278 и сл.):

Словно как снег, устремившися, хлопьями сыплется частый,

В зимнюю пору, когда громовержец Кронион восходит

С неба снежить человекам, являя могущества стрелы,

Ветры все успокоивши, сыплет он снег беспрерывный,

Гор высочайших главы и утесов верхи покрывая,

И цветущие степи и тучные пахарей нивы:

Сыплется снег на брега и на пристани моря седого;

Волны его, набежав, поглощают; но все остальное

Он покрывает, коль свыше обрушится Зевсова вьюга, —

Так от воинства к воинству частые камни летали.

Сравнение — традиционный прием народной песни, но в гомеровском эпосе оно получает особое применение и служит для введения материала, не находящего себе места в обычном ходе повествования. Сюда относятся картины природы. Описание природы, как фона для рассказа, еще чуждо «Илиаде» и только в зачаточном виде встречается в «Одиссее»; зато она широко используется в сравнениях, где даются зарисовки моря, гор; лесов, животных и т. д. Нередки сравнения из жизни человеческого общества, причем очень любопытно, что в сравнениях упоминаются такие черты быта и общественных отношений, которые устраняются из повествования о веке героев. В то время как эпос в общем рисует картину социального благополучия в героические времена, в сравнениях появляются неправедные судьи, бедная вдова-ремесленница, добывающая своим трудом скудное пропитание для детей. Особенно характерны сравнения для стиля «Илиады»; «Одиссея» пользуется ими горазд о реже.

57

В гомеровском искусстве имеется много черт, не являющихся специфической особенностью греческого эпоса и свойственных также и эпическому творчеству других народов; но нигде художественные возможности примитивного реализма не нашли такого яркого воплощения, как в гомеровских поэмах.

И, наконец, то, что ставит «Илиаду» и «Одиссею» на совершенно особое место среди эпопей мировой литературы, это — жизнеутверждающее и гуманное мировоззрение. Мрачные суеверия первобытного общества, как например колдовство или поклонение мертвым, в поэмах преодолены. Варварский обычай надругательства над трупом врага осуждается как бесчеловечный. С одинаковой любовью в «Илиаде» обрисованы обе враждующие стороны, и, наряду с восхвалением военной удали ахейцев, даны трогательные образы защищающих свою родину троян. Поэмы прославляют доблесть, героизм, силу ума, человечность, стойкость в превратностях судьбы; и если в это утверждающее восприятие бытия вливаются скорбные ноты при мысли о краткости человеческой жизни, то сознание неизбежности смерти порождает у человека лишь желание оставить по себе славную память.

Друг благородный! Когда бы теперь, отказавшись от брани,

Были с тобой навсегда нестареющи мы и бессмертны.

Я бы и сам не летел впереди перед воинством биться,

Я и тебя бы не влек на опасности славного боя;

Но и теперь, как всегда, неисчетные случаи смерти

Нас окружают, и смертному их ни минуть, ни избегнуть.

Вместе вперед! Иль на славу кому, иль за славою сами!

«Илиада», кн. 12, ст. 322 — 328.

Гомеровские поэмы — народные поэмы не только в том смысле, что всеми своими корнями уходят в греческий фольклор;

в своих образах они воплощают наиболее ценные черты греческого народа, определившие его исключительную роль в истории культуры. Создавшись в малоазийской Ионии, они быстро распространились по всей территории Греции, сделались своего рода «библией» греков, служили основой воспитания все время, пока существовало античное общество. Когда грек произносил слово «поэт» без всяких дальнейших пояснений, он разумел Гомера. Идеальные образы античного грека были предвосхищены на заре зарождения античного общества, в гомеровском эпосе.

Высоко ценившееся в античности гомеровское искусство было совершенно забыто средневековым Западом. Непосредственное знакомство с Гомером имелось в Средние века только в Византии, и западноевропейский эпос испытал лишь косвенное воздействие гомеровских поэм, через «Энеиду». Вергилия (стр. 385). На западе они становятся известными со второй половины XIV в. (Петрарка, Бокаччо), а значение фактора литературной жизни приобретают лишь с конца XV в. Поэты XV — XVI в. (Боярдо и Ариосто в Италии, Спенсер в Англии, Ганс Сакс в Германии) неоднократно используют сказочно-фантастические элементы «Одиссеи». Формулируемый в конце XVI в. лозунг «единства» эпической поэмы вызывает большой интерес к «Илиаде», например у Торквато Тассо в его поэме «Освобожденный Иерусалим» (1575), особенно в позднейшей редакции этой поэмы «Завоеванный Иерусалим» (1593). Однако для придворного общества периода абсолютизма гомеровские поэмы

58

казались недостаточно «пристойными» и «величественными» из-за не всегда почтительного отношения к богам и героям, простоты гомеровских нравов (царевна Навсикая, сама стирающая белье, «божественный» свинопас Эвмей и т. п.), «грубого» стиля и «низменных» сравнений: так, ни один из переводчиков «Илиады» до средины XVIII в. не решился передать место из 11-й книги (ст. 558 — 569), где медленно отступающий Аякс сравнивается с упрямым ослом. Классицизм XVII в., особенно французский, отдавал предпочтение «Энеиде» перед гомеровскими поэмами, и гомеровские сюжеты разрабатывались в обычном для этого времени стиле (например Фенелон «Приключения Телемака», 1694). Гораздо выше они ценились в Англии, как естественное произведение «гения», и эта оценка еще более повысилась, когда буржуазная струя в литературе XVIII в. создала интерес к народной поэзии. «Естественность» и «невинность» гомеровских нравов вызывали восхищение теоретиков буржуазной литературы.

Вслед за англичанами Гердер (ср. стр. 48) определяет Гомера как «народного поэта» («Голоса народов», 1778) и превозносит гомеровские поэмы за господствующее в них настроение радостности и гуманности. Эта новая оценка Гомера,принесенная «неогуманизмом», становится затем господствующей. Для Гнедича «красоты поэзии гомерической,.. всемирные и вечные, как природа и сердце человека», проистекают от «простоты и силы». «Гомер и природа одно и то же». Гоголь провозглашает «Одиссею» «решительно совершеннейшим произведением всех веков», сокровищницей «младенчески-прекрасного, которое (увы!) утрачено, но которое должно возвратить себе человечество, как свое законное наследство». Проблемы, возникающие из этой новой оценки, нашли классическое выражение в заключительных словах рукописи Маркса, предназначавшейся как введение к его труду «К критике политической экономии».

«Однако, — писал Маркс, — трудность заключается не в том, чтобы понять, что греческое искусство и эпос связаны известными формами общественного развития. Трудность состоит в понимании того, что они еще продолжают доставлять нам художественное наслаждение и в известном смысле сохраняют значение нормы и недосягаемого образца.

Мужчина не может снова превратиться в ребенка или он становится ребяческим. Но разве не радует его наивность ребенка и разве сам он не должен стремиться к тому, чтобы на высшей ступени воспроизводить свою истинную сущность? Разве в детской натуре в каждую эпоху не оживает ее собственный характер в его безыскусственной правде? И почему детство человеческого общества там, где оно развилось всего прекраснее, не должно обладать для нас вечной прелестью, как никогда не повторяющаяся ступень? Бывают невоспитанные дети и старчески умные дети. Многие из древних народов принадлежат к этой категории. Нормальными детьми были греки. Обаяние, которым обладает для нас их искусство, не стоит в противоречии с той неразвитой общественной ступенью, на которой оно выросло. Наоборот, оно является ее результатом и неразрывно связано с тем, что незрелые общественные отношения, при которых оно возникло, и только и могло возникнуть, никогда не могут повториться снова».*

__________
* К. Mapкс. К критике политической экономии. Соч т. XII, I, стр. 203 — 204.

Подготовлено по изданию:

Тронский, И. М.
История античной литературы: учебник для филол. спец. ун-тов / И. М. Тронский. - Л. : Учпедгиз, 1946. - 496 с.
© Учпедгиз, 1946.



Rambler's Top100