Культурным фундаментом Греции XI—IX вв. оставалось микенское наследие. Протогеометрический стиль второй половины XI—X вв. как основной феномен раннегреческой культуры сложился на базе субмикенского стиля, скрещенного с пережитками северобалканской позднебронзовой культурной традиции, привнесенной в Элладу дорийскими мигрантами. Логическим развитием протогеометрического стиля был геометрический стиль IX—VIII вв. Аналогия с орнаментальным позднесредневековым искусством мусульманских стран показывает, что развитие геометрического стиля в дальнейшем завело бы раннегреческие художественные представления в тупик декоративизма.
Другая аналогия: топтавшийся на месте декоративизм древнерусского искусства XVII в. был преодолен пришедшим с реформами Петра Великого западноевропейским классицистическим и барочным искусством, т. е. живительным внешним влиянием. Точно такой же живительной силой, выведшей греческое искусство из тупикового геометризма, было восточное влияние, породившее в Греции так называемый ориентализирующий стиль. При этом влияние Востока не ограничивалось сферой искусства — это был всеобъемлющий процесс воздействия восточной цивилизации на складываьшуюся культуру архаической Греции. Воздействие ближневосточной цивилизации на пробуждавшуюся от первобытной примитивности культуру греков, почти все достижения которой сводились к геометрическому орнаменту да эпическим сказаниям, было многоплановым: градостроительство и архитектура, скульптура и торевтика, керамическое и ювелирное производство, оружейное дело и кораблестроение, культурная лексика и литература, фольклор и мифология, религия и магия, законодательство, врачевание, бытовые обычаи, ассортимент культивируемых растений и птиц, начала математики и астрономии — вот неполный перечень сфер воздействия ближневосточной цивилизации на греческую.
Возобновление греками около 800 г. контактов с Ближним Востоком, восприятие ими достижений переднеазиатской цивилизации было одним из значительнейших событий истории европейской цивилизации, по сути дела, началом формирования ее снов. Для собственно Греции установление экономических и
культурных связей с Ближним Востоком было таким же поворотным актом эпохального значения, каким для России было «открытие» западноевропейской цивилизации Петром Великим.
Проблема греко-восточных контактов в архаическое время еще не исследована во всей своей полноте и многообразии. Можно сказать, что это тема пока не написанной многотомной серии, лишь некоторые разделы которой получили к настоящему времени монографическое освещение. В данном заключительном параграфе мы очень кратко суммируем некоторые результаты, полученные современной историографией исследования проблематики греко-восточных культурных контактов.
В IX—VIII вв. в новохеттской восточной Анатолии, Урарту, Сирии, Финикии и Ассирии сложилось культурное койне, включившее в себя несколько сблизившихся под взаимным влиянием национальных школ. Ремесленная продукция, выполненная в духе этого койне, производилась в различных центрах Ближнего Востока и была настолько интернациональной по типам, формам и орнаментации, что атрибуция ее той или иной национальной школе зачастую условна. В Греции ближневосточные изделия стали появляться с середины IX в. Это были главным образом предметы роскоши — ювелирные изделия из золота, серебра, драгоценных камней, бронзовая посуда с чеканенными и литыми украшениями, оружие, части конной упряжи, вотивные статуэтки и т. д. Найдены они в основном в древних религиозных центрах Греции — в Дельфах, Олимпии, святилищах Геры на Самосе и в коринфской Перахоре, Афины в родосском Линде, Артемиды в Спарте и Эфесе, диктейского Зевса на Крите и др., а также на раннеархаических некрополях Афин, Евбеи, Крита, Аргоса, Родоса и других центров.
В целом, как отмечал П. Амандри, в освоении греками воссточных образцов различаются три этапа1: 1) период импорта в Грецию и Италию восточных вещей (вторая половина VIII в.); 2) период имитации их греческими мастерами, обозначивший начало ориентализирующего стиля (конец VIII — первая четверть VII в.); 3) период независимого развития собственна греческого стиля начиная с последней четверти VII в. За четверть столетия, прошедшую со времени опубликования работы П. Амандри, хронология ряда вещей была уточнена, так что начальный этап первого периода следует удревнить на столетие, а второго и третьего — на четверть столетия. Рассмотрим в соответствии с указанными периодами вклад Востока в развитие греческого ремесленного производства и, в частности, прикладного искусства.
Для характеристики первого периода упомянем несколько групп импортировавшихся в Грецию вещей2. Так, популярной здесь была бронзовая и серебряная посуда с рельефным декором. Выше приводилось сообщение «Илиады» о доставке финикийцами на Лемнос красивейшего серебряного кратера сидонской работы (с. 135). Это сообщение может быть сопоставлено
с находками бронзовых чаш с рельефным орнаментом в Афинах, Дельфах, Олимпии, на Самосе. Афинский образец, обнаруженный на Керамике в погребении позднего IX в., принадлежит к кругу сиро-хеттских изделий. На чашах середины VIII в. из Дельф и Олимпии помещены изображения львов и сфинксов выполненные скорее всего в ассирийском стиле, судя по близкой аналогии из Нимруда. Еще одна чаша подобного типа обнаружена в Фортеце на Крите. На Кипре найдены бронзовая и золотая чаши, стенки которых украшены идущей тремя полосами рельефной декорацией, включающей сцены из восточных мифологических циклов. На Самосе обнаружен бронзовый начельник коня, украшенный тремя фигурами и имеющий точную параллель с находкой на Телль-Танаите в Северной Сирии3. В могильниках Греции найдено множество ювелирных украшений IX—VIII вв. сиро-финикийского производства-— серьги, подвески, кольца, пекторали, бляшки и т. д.4. В древнейших греческих святилищах нередки находки металлических и глиняных статуэток ближневосточного производства5. Резьбе по слоновой кости греки учились у сиро-финикийских мастеров6. В ходу были восточные фибулы7.
Изделия восточного производства IX—VII вв. доставлялись в различные области Греции финикийскими и греческими торговцами, в том числе резидентами греческих факторий Леванта и Египта. Из этих факторий и киликийских колоний предметы восточного производства поступали в Грецию через Родос, Самос, Евбею; важными транзитными пунктами были также Кипр и Крит8. Торговый путь из Восточного Средиземноморья в Эгеиду и Западное Средиземноморье был проложен в IX в. финикийцами. Затем его освоили и евбейцы, основавшие около 800 г. Аль-Мину на Ближнем Востоке и несколько позднее Питекуссы у западноиталийского побережья. Евбейская талассократия VIII в. сделала возможным торговый обмен между двумя крайними точками их интересов в Средиземноморье9. После упадка Евбеи около 733 г. (см. Приложение I) на авансцену выступили Родос и Аргос, которые освоили юго-восточную Анатолию и дотянулись до урартских и даже иранских металлургических центров. Помимо урартских бронзовых котлов с протомами быков, грифонов и пр., транспортировавшихся греческими купцами не только в Грецию, но и в Этрурию, известны находки и луристанских бронзовых изделий VIII— VII вв.10.
Обычно появление урартских и иранских вещей в Греции связывают с периодом преобладания Урарту над Ассирией в первой половине VIII в., когда урартский доминат простирался до Киликии и Северной Сирии. Однако хронологическая протяженность урартского и луристанского экспорта в Эгеиду и Италию до VII в. указывает, что его поступление было обязано не столько кратковременному доминату Урарту над юго-восточной Анатолией, сколько торговым связям киликийских
греков с урартийцами, установленным через туземных киликийских правителей. Об этом можно догадываться на основании письма Саргона II наместнику Куэ, в котором сообщается, что владетель Куэ Урик шлет послов в Урарту и ассирийский царь не видит причин препятствовать посольству своего вассала к традиционному врагу Ассирии11. Указанные обстоятельства позволяют думать, что речь шла о торговом посольстве властителя Куэ в Урарту, а присутствие греков в Куэ, как и урартского экспорта в Греции, дает основание считать, что заинтересованной стороной в снаряжении посольства были и греческие купцы Киликии.
Таким образом, уже в VIII в. вследствие деятельности финикийских, киликийских и греческих купцов сложилась грандиозная по своей протяженности транзитная торговля (преимущественно изделиями из металла), охватывавшая различные страны и области от Луристана и финикийского побережья на востоке до Этрурии на западе12.
Восточный импорт поступал в Грецию и позднее VIII в., однако вещи указанного столетия сыграли важную роль в становлении греческого ремесла и искусства,— мы переходим к характеристике второго этапа восточного влияния на ремесленное производство и художественные представления греков. Особенностью греко-восточных контактов VIII в. было присутствие сиро-финикийских мастеров в ряде греческих центров, благодаря чему греческие ремесленники получили возможность освоить такие прочно забытые с постмикенского времени виды технологии, как филигрань, зернь, резьба по слоновой кости. Вместе с технологией эти мастера передали грекам расширенный ассортимент изделий, способов их украшения и набор восточных образцов и мотивов. Сфинксы, грифоны, львы рыкающие и львы, сражающиеся с людьми и иногда побеждающие их, ряды пасущихся животных — каждый из этих сюжетов, по словам Дж. Колдстрима, дебютировал на золотых ориентализирующих диадемах, сделанных в Аттике и Кноссе, а также на бронзовых кносских рельефах, исполненных под влиянием осевших там восточных мастеров 13. На диктейские бронзовые щиты, выполненные осевшими тут, в Кноссе, сиро-финикийскими мастерами, наносятся изображения древа жизни, обнаженной богини, фланкированной дикими животными. Все эти сцены, продолжает Дж. Колдстрим, были ранее представлены в минойском или микенском искусстве, но лишь под восточным влиянием они появились вновь после долгого отсутствия.
Имитация греческими мастерами восточных изделий не была, однако, рабским подражанием. Творческий характер усвоения ими восточных образцов сказывается на только что упомянутой группе бронзовых изделий в форме щитов, происходящих из святилища Зевса в Диктейской пещере на Крите14. Самая ранняя группа этих изделий, относящаяся к концу VIII в.,— полностью восточная, произведенная сиро-финикийскими мастера
ми. Однако в украшении изделий следующей группы, датируемой временем около 700 г. и позднее, по наблюдениям Дж. Боурдмена, уже больше собственно греческого в пропорциях фигур, их постановке, вооружении и т. д.15.
Творчески осваивали восточные образцы и родосские ювелиры. При раскопках родосских некрополей в первой трети текущего столетия было найдено около 600 ювелирных изделий восточного типа: подвески, диадемы, бляшки, накладки на глаза и уши, браслеты, серьги, кольца и т. д. По мнению их исследователя Р. Лафине, они были произведены двумя различными группами ювелиров в родосской мастерской16. Орнаментация вещей основана на традиционных восточных мотивах, но типы изделий, по существу, родосские. Очень вероятно, что в числе родосских мастеров были переселившиеся сюда сиро-финикийские ювелиры. Вспомним, что ксены фигурируют уже в поэме Гесиода «Труды».
Восточные котлы урартского, иранского и северносирийского производства, украшенные протомами животных, пришлись по вкусу греческим мастерам — кузнецам и гончарам17. По мысли Дж. Колдстрима, эти котлы, воспроизведенные в глине, дали диносы ориентализирующего стиля, а конические подставки под котлы (типично восточная техника) воплотились в конические глиняные основания ориентализирующих диносов и ряда аттических дипилонских ваз.
Пример с подставками геометрических дипилонских ваз показывает опосредованное воздействие форм восточных изделий на греческие геометрические сосуды. Еще один такой пример — воспроизведение коринфскими мастерами декорации сирийских серебряных чаш18. Смена геометрического орнамента ориентализирующим прошла этап смешанного стиля, сказавшегося на отдельных группах керамических изделий. Так, имеется группа расписных сосудов VIII—VII вв. с основанием в виде треножника, распространенных в Палестине и на Кипре, откуда они перешли на Крит и в другие греческие области; в их орнаментации сосуществуют геометрические и ориентализирующие элементы 19.
В керамической росписи однообразный геометрический орнамент исчерпал себя к концу VIII в. Под влиянием восточных образцов линейный декор замещается растительными и фигуративными мотивами, в том числе фантастическими (грифоны, сирены, крылатые львы и ftp.). Изображения животных и птиц издавна присутствовали в декорации керамических изделий Киликии и Финикии20. Под их влиянием очень рано ориентализирующий стиль стал складываться в орнаментации керамики в греческих центрах Кипра21. Воздействие ближневосточной традиции росписи сосудов сказывается на греческой керамике уже в конце IX в. и становится сильным столетие спустя22.
Ориентализирующий стиль достиг расцвета в VII в. В эта время импульсы новым идеям в украшении керамики уже не
столько исходили с Востока, сколько возникали в самих греческих мастерских. Это было началом третьего этапа освоения греками восточных образцов. Так, ориентализирующий стиль родосской керамики конца VII в., по-видимому, не был прямым результатом ближневосточного влияния, а складывался под воздействием протоаттического и мелосского стилей23. Правда, есть и другая точка зрения, теснее связывающая родосский ориентализирующий стиль с влиянием Востока24. Этот пример показывает, сколь глубоко укоренились восточные мотивы в греческом художественном мировосприятии VII в.— прямые восточные импульсы сочетались уже с опосредованными восточными же импульсами, преломленными ранее в греческих центрах.
Ориентализирующий стиль в керамике дал дорогу фигуративным изображениям. Усовершенствование техники росписи завершилось возникновением в VI в. сначала чернофигурной и затем краснофигурной росписи. Это наивысшее достижение античной живописи на керамике не могло возникнуть из геометрического орнамента, и данный пример показывает, сколь значительное место занимает ориентализирующий стиль в греческом искусстве и ремесленном производстве в целом 25.
Таким образом, греческое керамическое и металлообрабатывающее производство прошло путь от усвоения восточных образцов до творческой переработки их типов, форм и декора, завершившейся сложением греческого ориентализирующего стиля. Это было основным результатом ввоза в Грецию восточных изделий вместе с сырьем для металлургии. При этом реальный вклад восточного импорта в формирование греческой культуры может быть оценен по-разному. Так, Дж. Колдстрим полагал, что в VIII в. восточное влияние на греческих мастеров ограничивалось техникой и набором образов, за исключением Крита, где оно было шире. Напротив, В. Каликан отмечал важную роль воздействия восточных изделий на металлургическое производство не только Греции, но даже Италии26.
Дело, конечно, не в количественном соотношении ввезенных в Грецию восточных вещей (хотя само по себе оно велико) с греческой геометрической продукцией — суть вопроса состоит в революционизировавшем воздействии восточной техники, репертуара и орнаментации на ремесленное производство Греции. Именно контакты с Востоком дали возможность греческим мастерам преодолеть геометрический схематизм и выработать полнокровный ориентализирующий стиль — фундамент собственно греческой культуры последовавшей затем позднеархаической эпохи.
В первых столетиях I тысячелетия сирийцы, финикийцы, ханаане, египтяне как прямые наследники высокоразвитой ближневосточной цивилизации позднебронзового века значительно опережали в культурном отношении греков, переживших в период «темных веков» основательную смену культурной традиции. Превосходство ближневосточных народов сказывалось пре
жде всего в развитии городской жизни, еще только зарождавшейся в Греции VIII—VII вв.— практически лишь Старая Смирна обнаруживает в это время весь набор урбанистических признаков города. В такой ситуации интересно отметить, что градостроительная система этого уникального для Греции VIII в памятника — овальная планировочная структура, обнесенная по периметру оборонительными стенами, близка планировке палестинских городов X и последующих веков. Мегиддо, Бет-Шеба, Гезер и другие южнопалестинские центры имеют округлую или эллиптическую планировку с оборонительной стеной по периметру, которая с внутренней стороны укреплена помещениями различного назначения (казематы, склады, жилища)27. Внутренняя кольцевая дорога, концентрически повторяющая периметр оборонительной стены, окаймляет центральное жилое ядро.
Подобная планировка известна различным регионам древности, и в принципе градостроительную структуру Старой Смирны не обязательно считать заимствованной, и тем не менее это не случайное сходство. Смирна первоначально была эолийским городом, а характерная эолийская капитель сформировалась как раз на базе палестинской протоэолийской капители. Всего в Палестине известно на данное время около 40 протоэолийских капителей (13 из них происходят из Мегиддо, 7 — из Самарии) 28. Они относятся к X—VI вв. и имеют много близкого с греческими эолийскими капителями, так что приходится говорить не столько об особенностях последних29, сколько о том, что эолийская капитель является греческой трактовкой палестинской протоэолийской капители. Существенно, что последняя имеет ту же архитектонику, что и эолийская30.
Эолийская капитель представляет собой зародышевую форму (или первоначальный вариант) развития ионийской капители. В конце прошлого столетия О. Пухштейн привел свидетельства египетского происхождения ионийской капители31. С тех пор протоионийские капители были найдены и в Южной Палестине — в Мегиддо, Самарии, Медейби32. Они относятся к X и последующим векам, т. е. предшествуют греческой ионийской капители, что дает основание говорить о египетско-южнопалестинском происхождении последней33.
Остается напомнить, что и дорийская капитель имеет прототип в Египте XVI в. (храм в Дейр-эль-Бахри). Хотя передаточного звена от одной к другой в сохранившихся египетских памятниках нет, Египет остается наиболее вероятным истоком греческой дорийской капители.
Как видно, три главных типа греческих капителей сложились на основе палестинских и египетских образцов. Капитель, однако, является не самостоятельной деталью здания, а составной частью его архитектонической структуры (передача напряжения с несомой части на колонну) и его украшения. Иначе говоря, заимствование типа капители предполагает заимствование и соответствующей архитектонической системы. По-видимо
му, прототипом простейшего греческого портика с колоннами (типа храма в антах) является колонный портик сирийского бпт-хилани, представленного через заимствование в первых столетиях I тысячелетия также в архитектуре восточной Анатолии и Ассирии34. Упоминавшиеся выше сооружения ионийского типа, изображенные на рельефах из дворцов Саргона II и Ашшурбанипала (ч. II, гл. 3), сооружение которых Л. Кинг и А. Олмстед приписывали грекам, могут быть результатом скрещивания греческих архитектурных приемов с сиро-палестинскими, творчески осуществленного греческими и сиро-палестинскими зодчими в Хорсабаде и Ниневии.
В вопросе о происхождении древнегреческой скульптуры имеются две точки зрения35. Одна объясняет ее происхождение внешним воздействием, другая — длительным совершенствованием мастерства греческих скульпторов. Согласно первой точке зрения, греки научились резать камень у египтян, у которых они заимствовали и основные скульптурные типы. Согласно второй, на основе бронзовых и терракотовых статуэток VII— VI вв. возникли формы монументальной скульптуры36. Новейшие работы учитывают ближневосточные истоки греческого изобразительного искусства37. Так, по мнению Б. Риджуэй, около 700 г. греки заимствовали в Сирии и Финикии статуарный дедалический стиль для своей деревянной скульптуры (преимущественно женские образы) и около 650 г.— для статуй из известняка. Приблизительно тогда же греки познакомились с египетской скульптурой и заимствовали у египтян технические приемы резки мрамора, а также наиболее подходящий для себя статуарный тип мужского изображения. Так на восточной основе возник архаический стиль греческой скульптуры38. При этом лидирующую роль в его формировании играли Наксос и Самос.
У финикийцев греки заимствовали некоторые технические приемы кораблестроения39; без такого усовершенствования кораблей их торговые и колониальные предприятия не имели бы широкого размаха. Не часто вкушавшие мясо, греки быстро оценили пользу разведения домашних кур, родина которых — Индия (изображения этой «персидской птицы», как они назвали ее, что указывает на опосредующую роль Персии, появляются на коринфской керамике в середине VII в.) 40. Греки восприняли также типы ближневосточной одежды и ткани, как можно судить по заимствованию соответствующей семитской лексики (см. ниже и ч. II, гл. 1). Обычай возлежания на пиру также пришел с Востока и сначала был усвоен греческой знатью41. Контакты дорийцев Крита с имевшими кодифицированное право семитами, кажется, способствовали выработке критянами в VII в. письменного законодательства, из которого черпали правовые идеи законодатели других греческих областей.
Наиболее интенсивно разрабатывавшаяся в историографии область греко-восточных контактов — мифология. О концепции
греко-восточной мифологии Г. Ф. Крейцера и ее «преодолении», классической филологией первой половины XIX в. речь уже шла (ч. II, гл. 1). Пионерами исследования на новом уровне взаимосвязей греческой и восточной мифологий выступили в 20—50-х годах текущего столетия X. Вирт, Ф. Дорнзайфф, A. Лески, Р. Барнетт, Ф. Дирльмайер, Р. Дюссо и другие исследователи42. В последнее время появились монографические исследования С. Гордона, М. Эстура, П. Уолкота, М. Уэста B. Буркерта и др., которые на большом материале показали тесную зависимость множества греческих мифологем от их семитских и хетто-хурритских прототипов43.
Заимствование из семитских источников ряда греческих мифологем, представленных у Гомера, Гесиода и более поздних авторов, восходит к микенскому времени. В частности, сюда, по М. Эстуру, относятся цикл о Кадме и Кадмидах, сказания о о Мемблиаре, Европе, Фениксе, Гармонии, Тиресии, Актеоне (Aqt поэмы из Угарита), Беллерофонте, о «летающих» персонажах (Икар, Марпесса, Идас, Абарис), Ясоне и птицах-героях Эйи — Ясионе, Трептолеме, Мусее, Эете и его «птичьей» семье (Халкиопа, Китиссор, Апсирт, Медея, Хирон). Семитские элементы, полагает М. Эстур, сильны и в культе Диониса; в частности, в Угарите известен миф о Загрее (ипостась Диониса). Семитское происхождение имеет культ Асклепия (Аскалаф)44.
Ряд эпических мотивов также восходит к восточным источникам 45. В частности, сказание «Илиады» об Ахилле и Брисеиде, отмечает С. Гордон, параллельно угаритской легенде о Крете и Хурраи; в ней Крет отвергает предложенные ему дары и настаивает на возвращении ему девушки. Одухотворенный угаритский образ Крета в греческой версии, однако, несколько заземлен— Ахилл принимает данные ему за Брисеиду дары. И угаритская и греческая версии, полагает С. Гордон, восходят к одной исходной традиции46. С восточными образцами перекликаются и другие эпические сюжеты «Илиады»47. Путешествие Одиссея в Аид имеет сходство с нисхождением Гильгамеша в преисподнюю. Египетское происхождение имеет миф об Ио48.
На примере сказания «Одиссеи» о киклопе Полифеме можно проследить, как постепенно филология устанавливала происхождение мифологемы. Сначала рассматривавшие ее исследователи выяснили, что имеющиеся греческие варианты (например, еврипидовский) восходят в конечном счете к сказанию «Одиссеи», происхождение которого поясняется на основе восточного материала49. По мнению К. Оберхубера, этимология имени Гильгамеш указывает, что этот герой шумеро-аккадского эпоса первоначально был одноглазым. Отсюда проистекает связь киклопа Полифема с песнью о Гильгамеше, начальная строка которой sa nagba ïmuru была переложена и грецизирована как Polyphëmos Kyklöps — «многоречивый круглоглазый» 50 • Это мнение разделяет и М. Нокс: киклопы греческих сказаний, считает он, принадлежат к тому ряду мифологических чудовищ,
которые имеют восточных предков51. Он отмечает, что известку три шумерских изображения одноглазого человека, относящиеся к 3000—2500 гг. Разрыв в 1500 лет между шумерским прототипом и греческой версией, по его мнению, может быть объяснен опосредованной передачей, например через Угарит.
Опосредованное звено еще не найдено, но недавно была обнаружена параллельная «Одиссее» семитская версия об одноглазом чудовище, подтверждающая связь гомеровского сказания с семитским прототипом. Ф. Поляков обратил внимание на найденную надпись VII в. из Арслан-Таша. Она содержит следующий текст при изображении демона с круглой змееподобной головой, в середине которой круглый глаз: rb'n gl'n fn bddrn ytm — «большеглазый, круглоглазый, одинокоглазый, одноглазый, единственноглазый, сиротоглазый»52. Ф. Поляков констатировал, что финикийское и греческое чудовища имеют ряд одинаковых черт, что вряд ли случайно: оба гиганты, оба любят лакомиться человеческим мясом, оба одноглазы. Связь между обоими образами носит не только иконографический характер— также идентичны и их эпиклесы, ибо Киклоп определяется, как и в надписи из Арслан-Таша, «круглоглазым» у Гесиода (Theog. 144—145) и «одноглазым» у последующих авторов (Eurip. Cycl. 21, 648 etc.). Ф. Поляков также поставил вопрос о том, что и данная позднесемитская версия, и параллельная ей греческая восходят к шумерскому прототипу, опосредованное звено между которыми пока не найдено.
Еще один источник гесиодовской «Теогонии» вскрыл Вяч. Вс. Иванов53. Он обратил внимание на текстуальное сходство орфического варианта «Теогонии», а именно рассказа о борьбе богов, с хеттской версией той же мифологемы. Текст богазкейской таблички (I, 26): ma-a-an//D Ku-mar-bi//SA D A-nu//LÜ-na-tar//kat-ta-pa-as-ta — «когда бог Кумарби (у) бога Ану откусил мужское естество» (пер. Л. С. Баюн). Греческий текст: Зевс aidoion katepinen hos aithera echthore prötos («проглотил срамную часть (своего противника), который первым выпрыгнул в эфир». Самое существенное здесь — лексическая одинаковость слова katepinen греческой версии с kat-ta-pa as-ta хеттской — там и тут содержится одинаковый предлог kata. Также aidoion — эквивалент хеттского LÜ-na-tar. Это указывает, что греческий текст является переводом с хеттского, полагает Вяч. Вс. Иванов. Хеттский текст датируется XIII в., на протяжении «темных веков» с него и был выполнен греческий перевод.
Поэмы Гесиода не только содержат мифологемы восточного происхождения, но и обнаруживают соответствия также литературного и социального планов. С. Гордон, П. Уолкот и другие исследователи отмечали прямые текстуальные совпадения между вавилонским эпосом о сотворении мира «Энума Элиш» и соответствующими пассажами «Теогонии» Гесиода54. Даже сама идея сведёния мифологических и религиозных представлений
греков в единое целое — поэму «Теогония», безусловно, навеяна систематичными мифологическими циклами Ближнего Востока. Эта поэма беотийского поэта-жреца полна мифологем восточного происхождения. Они достаточно полно разобраны в специальной литературе, и мы ограничимся лишь указанием на вскрытое Р. Барнеттом, а вслед за ним и другими исследователями, соответствие мифа о борьбе Зевса с Ураном хетто-хурритской поэме о борьбе Кумарби с Ану, а также на сходство образа Атланта с каменным гигантом Упеллури в «Песне об Улликуми»55.
Р. Барнетт в указанной заметке отметил возможные пути трансмиссии восточных образов в греческую мифологию — через посещавших Грецию финикийцев, греческих насельников ближневосточных факторий, через полиэтничный Крит. По мнению М. Уэста, высказанному в его комментарии к «Трудам и дням», гесиодовская традиция сформировалась в Ионии и подверглась ближневосточному влиянию посредством контактов евбейцев и кикладцев с Левантом либо через Крит. Это вполне возможные пути трансмиссии, однако, как мы видели, контакты греков с ближневосточными народами были настолько многообразны, начиная с участия их в движении «народов моря», что следует учитывать и иные возможности. Высказывавшаяся точка зрения о том, что на данном этапе наших знаний лучше воздерживаться от попыток определения точных каналов трансмиссии во времени и пространстве56, справедлива лишь отчасти: нет смысла устанавливать время и место заимствования той или иной мифологемы, речь следует вести о переносе мифологического комплекса в целом.
Иначе говоря, этот вопрос требует специального изучения, причем следует учитывать то обстоятельство, что основную массу аналогий греческим мифам предоставляет мифология Месопотамии (многим меньше хетто-хурритских и ханаанских соответствий) 57. Поскольку у нас нет оснований говорить о прямых контактах греков с Шумером и Аккадом (по крайней мере так сейчас кажется), речь может идти о сирийско-финикийском посредстве. В микенское время трансмиссия могла осуществляться через такие центры, как Угарит, где микенский импорт 'значителен. Что касается более позднего времени, то очевиден хронологический crux между возобновлением греко-восточных контактов около 800 г. и датируемой VIII в. «Теогонией», в которой мифологемы восточного происхождения уже получили «прописку» в мифологических представлениях греков, т. е. были адаптированы ими ранее составления поэмы Гесиодом (см. ниже). В таких условиях приходится думать о малоазийской локализации греческого государства Аххийява, которое могло быть расположено, как некоторые думают, на территории Киликии58. Локализация Аххийявы здесь, на границе с семитским и хетто-хурритским миром, объяснила бы проникновение восточных мифологем в греческую религию и мифологию, но для
объяснения того обстоятельства, что ахейские религиозные и мифологические представления распространились на всех греков, придется предположить, что во II тысячелетии часть ахейцев и других греков передвинулась в Грецию из восточной Малой Азии.
Поэма Гесиода «Труды и дни» обнаруживает многочисленные точки соприкосновения с библейской традицией. М. Уэст привел в своем издании поэмы множество параллельных мест между ее афористикой и библейскими книгами Экклезиаста, премудрости Соломоновой, притч Соломоновых. Более того, на сложение этой поэмы Гесиода, отмечает Н. Ричардсон, оказала влияние библейская пророческая литература, в частности ее тенденциозность59. Пророки обличали неправедность правителей, например близкий современник Гесиода Амос. Обращаясь к своим слушателям, Амос метал громы и молнии против безнравственности власть имущих, что навлекло на него вражду царя Иеровоама. Гесиодова басня о соловье и ястребе, замечает Н. Ричардсон, отражает ту же ситуацию — поэт указывал ею на опасность возмездия со стороны обличаемых им «дароядных» басилеев.
Существен вклад и восточных культов в формирование религиозных представлений греков. В частности, у финикийцев греки заимствовали культ Адониса. Как выяснил М. Шреттер, культ Аполлона сформировался из индоевропейских, доиндоевропейских и восточных элемёнтов, из числа которых существенны культы шумерского Нергала и угаритско-арамейско-финикийского Решефа60. Насколько разнообразны истоки культа Аполлона, можно видеть на примере формирования одной из его ипостасей — Дельфиния. Исследователи старого времени, безоговорочно принимавшие указание гомеровского гимна к Аполлону («так как впервые из моря туманного в виде дельфина близ корабля быстроходного я поднялся перед вами, то и молитесь мне впредь как Дельфинию» [I, 493—496],— пер. В. В. Вересаева) о связи данной эпиклесы божества с дельфином, считали Дельфиния изначальным покровителем мореходов61. М. П. Нильсон, тоже считавший Дельфиния божеством мореходов, тем не менее отметил, что сущность данной разновидности Аполлона правильно еще не разъяснена62. Особняком стояло мнение О. Группе, который привел существенные соображения в пользу того, что Дельфиний был восточным по происхождению божеством и его функции заключались в покровительстве растительному и морскому живому миру (Getreidegott, Fischgott) 63.
Прозорливая точка зрения О. Группе нашла подтверждение в исследованиях последующего времени. Сначала Р. Барнетт высказал догадку о том, что Дельфиний — это отражение имени хеттского бога плодородия Телепинуса на греческой почве64. Затем Л. А. Гиндин развил это положение на большом конкретном материале, приведя лингвистические данные, указываю-
щие на далеко идущее тождество обоих божеств; диахронически миф о Телепинусе, согласно его исследованию, неоднократно отражался в греческой мифологии, культах и ономастике 65.
Таким образом, историческое развитие культа Дельфиния в Греции заключалось в том, что первоначально это было божество плодородия растительного и животного мира, заимствованное греками из хеттской среды где-то в микенскую эпоху.
В дальнейшем на основе народно-этимологического осмысления имени Дельфиния, сопоставлявшегося с греческим словом delphis — «дельфин», где-то в начальных столетиях I тысячелетия функции этого божества частично сдвинулись в сферу морской стихии, что и нашло отражение в гомеровском гимне к Аполлону, который возник в ионийской среде в VII или VI вв. Первоначальная хтоническая сущность Дельфиния на греческой почве видна из того обстоятельства, что места его культа известны не только в прибрежных, но и внутренних местностях (в Кноссе, Дреросе, Афинах, Спарте). В реликтном состоянии эта функция прослеживается в историческое время в Дельфах, где Аполлон (здесь он первоначально был Дельфинием, что видно уже из названия города) почитался под эпиклесой Ситалка в качестве покровителя злаков (Paus. X, 15, 2).
Выше упоминались связи раннегреческой философии с научной мыслью Востока в области математики, астрономии, астрологии. Рационалистическая картина мира начала складываться в Греции с раннего VI в. Данная в поэмах Гомера и Гесиода мифологическая картина мира более не удовлетворяла греческое общество, уже почти два столетия имевшее письменность и достаточно обширные географические знания. Связь греков с ближневосточными странами, проникновение их в Скифию, Африку и Атлантику вплоть до Британии раздвинули границы обитаемой земли. Греческая наука, натурфилософия, сложилась в малоазийской Ионии, которая, по словам А. И. Герцена, была началом Греции и концом Азии. Анаксимандр начертал первую географическую карту, Гекатей и другие логографы собирали сведения о различных странах и народах.
Раздвижение границ ойкумены ставило более глобальные вопросы о том, что представляет собой Земля, как возникла жизнь на ней, каково ее положение в мире относительно Луны, Солнца и звезд. Частичный рациональный ответ на некоторые из этих вопросов был найден уже ближневосточными мыслителями. Например, египтяне знали, что начало всего — вещество, из которого состоят земля, вода, огонь и воздух, а также все живое, что звезды состоят из огня, что затмение Луны происходит при ее вхождении в тень Земли (Гекатей Абдерский и Манефон у Диогена Лаертского [I, 10]).
Первые греческие мыслители, согласно традиции, бывали в Египте и Вавилонии (Фалес, Пифагор, Солон и др.), где восприняли начала материалистического понимания картины мира, творчески развитые ими в их трудах. Традиция об этих поезд-
ках философов достаточно прочна и, как мы видели на примере посещения Пифагором Вавилонии, достоверна (ч. II, гл. 3). Так, известно, что Фалес измерил высоту египетских пирамид, выведя соотношение между длиной собственной тени и тени пирамиды в полдень (Hieron. apud Diog. Laert. I, 1, 27). Ферекид и Анаксимандр на основе восточных образцов ввели в Греции большой и малый гномоны, указывающие солнцестояние к равноденствие (т. е. солнечные часы, указывающие по длине тени время дня и время года [Herod. И, 109]). Даже позднее, в классическое время, посещение Египта было для философов тем же, чем для русских ученых XVIII—XIX вв. курс совершенствования в университетах Германии. Известно, например, что Платон и Евдокс несколько лет провели в Египте в общении с местными жрецами (Strabo XVII, 1, 29).
Посещение греками восточных стран сделало известными им отдельные факты ближневосточной истории66.
Разнообразные контакты греков с левантийцами нашли отражение в лексике греческого языка, включающей семитские заимствования. Эти заимствования относятся к культурной лексике и теофорным именам. Выше уже приводились семитские заимствования в микенском греческом языке (ч. II, гл. 1). Возобновление греко-семитских контактов в IX—VIII вв. обогатило лексику греческого языка следующими культурными терминами67. Гомеровские слова axinë, pelekys «топор» происходят из семитских обозначений того же инструмента: аккад. hslnu etc., pilakku etc.; barbaros (гомер. barbarophönos) «негрек, чужеземец»— из обозначения «чужеземца»: аккад. barbaru68; diskos «блюдо, диск» — из семитского обозначения того же предмета: аккад. disku «стол, блюдо» и т. п.; krokos «шафран» — из семитского названия того же растения: аккад. kurkanu etc.; sphelas «табурет» — из семитского обозначения этого мебельного изделия: аккад. supalu; chlamys «короткая туника» (Сафо), chlaina «плащ, накидка» (Гомер)—из еврейского gelöm «плащ»; apene «четырехколесная повозка» — из семитского ’apan «колесо»: угарит. ’apn, евр. öfän; agapë (гомер. ‘agapaö) «любовь» — из евр. ’ähab, *ahabâ «любить, любовь»; lykabas — приблизительное значение «течение времени» — из семит, nqpt: евр. näqaf «двигаться по кругу»; Tedys, имя жены Океана, восходит к угарит. Tä(m)tu «океан»; имя Boreas, вероятно, восходит к имени аккадского божества Burias. Возможным семитским заимствованием, по Дж. Хукеру, является греч. gephyra «плотина, вал, мост»69.
Слова, засвидетельствованные другими источниками архаического времени: kypassia «льняная туника» (Алкей)—из средневавил. kibsu «одежда», нововавил. kibasu; plinthos «кирпич» — из семитского обозначения того же изделия libintu: аккад.. libittu etc.; gryps «грифон» (Аристей у Геродота)—из семитского названия херувима kerub; oreichalkos (гомеровский гимн к Афродите, Гесиод)—тавтологический композит, где второй
компонент — греч. chalkos «медь», а первый представляет собой адаптацию семитского обозначения того же металла: аккад. (w)eru etc.
Часть приведенных слов могла быть заимствована еще в микенское время, но осталась незасвидетельствованной в дошедших до нас микенских памятниках. Отдельные обозначения предметов напоминают нам приводившиеся выше выдержки из ассирийских надписей, перечислявших взятую на Леванте и в восточной Анатолии добычу, т. е. те же произведения ближневосточного ремесла были предметом внимания и греческих купцов (одежда, мебель, лекарства и пр.).
Вместе с семитской лексикой греки в VIII в. заимствовали один из вариантов семитской письменности — финикийский алфавит70. Таким образом, Ближний Восток дал им важнейший цивилизационный инструмент — письменность, без которой Греция не смогла бы стать фундаментом европейской цивилизации. Для чего же грекам VIII в. понадобилась письменность? Ведь теперь, в отличие от микенского времени, у них не было дворцовых хозяйств, производство в которых требовало учета. Это была не столько экономическая необходимость, сколько потребность духа молодой нации. Греки видели, что письменность давала их семитским партнерам широкие деловые и культурные возможности. В царских дворцах на Востоке велось делопроизводство, чиновники, купцы, производители сносились друг с другом по вопросам самого разного свойства посредством корреспонденции, в обществе существовала письменная литература, и оно было образованным — значит, духовно многим богаче. Письменность открывала путь массовому приобщению к достижениям цивилизации.
Суть заимствования семитского письма состояла, как известно, в том, что греки приспособили 22 знака финикийского алфавита к буквенной передаче своих 24—26 согласных и гласных звуков, добавив 5 дополнительных знаков. Многое в этом процессе заимствования письменности остается неясным. В частности, неизвестно доподлинно, где, как и какими именно греками было произведено приспособление финикийских букв к передаче звуков греческой речи. Например, Л. Джеффери предполагала, что это могло произойти в Аль-Мине, но Б. Амерденже резонно возразил, что в этом центре не найдено ни греческих, ни финикийских памятников письменности архаического времени71. Сам он связывал введение письменности в Греции с финикийцами из Библоса, ввозившими одновременно и материал для письма — папирус, греческое обозначение которого byblos происходит от названия этого города72. Он обратил внимание на то, что Гомер упоминает канаты из этого города, а Гесиод— библосский сорт вина. В то же время Библос был одним из древнейших центров употребления финикийской письменности— в царских гробницах здесь найдены древнейшие финикийские надписи. Сообщения Геродота (V, 58) и Фукидида (I,
12, 3) о заимствовании греками письменности у финикийцев, прибывших с Кадмом в Беотию, Амерденже понимает в том смысле, что именно финикийцы из Библоса ввели до 776 г. в Беотии алфавит и папирус.
Поскольку в ряде архаических центров Греции имелись свои системы алфавита, высказывалось также предположение о том, что приспособление финикийских букв к греческому языку произошло не в одном месте, а в нескольких одновременно. По поводу этой гипотезы представляется справедливым возражение В. Рёллига, который указал, что заимствование чужого алфавита и приспособление его к другому языку технически чрезвычайно трудно и потому вряд ли стоит думать о нескольких центрах введения финикийского алфавита в Греции73.
Мы кратко рассмотрели несколько аспектов значительного для истории Греции феномена — влияния ближневосточной цивилизации на формировавшуюся в VIII—VI вв. греческую культуру. Приведенные данные — небольшая часть имеющихся по этой проблеме материалов, и в них, конечно, немало спорного и не вполне доказанного. Следует подчеркнуть, однако, что суть проблемы ближневосточного влияния на архаическую Грецию заключается не столько в количественной стороне, сколько в качественной — усвоенные Элладой ферменты ближневосточной цивилизации преобразовали структуру, формы и содержание культурной жизни страны. Ближневосточная цивилизация не оказала сильного воздействия на греческое ремесленное производство (за исключением керамического) в смысле увеличения вала, но на ассортимент его и эстетическое осмысление изделий повлияла заметно. Наиболее же существенным восточное влияние было в другой сфере, может быть, более важной — на умственной жизни греческого общества.
Греки архаического времени проявили завидную открытость и способность к заимствованию культурных достижений чуждых по языку, религии и обычаям народов. Они впитывали все новое в технологии производства и художественной культуре, строительстве и военном деле, религии и мифологии, языке и обычаях и т. д. и т. п., отбирая все, что было необходимо для формирования собственного культурного фундамента. Греки оказались способнейшими учениками, достойными своих многоопытных учителей,— они не довольствовались импортом изделий, идей, образцов, но творчески перерабатывали их и вводили, уже в новом качестве или виде, свойственном только им, в свой повседневный обиход. Это творческое начало греческого духа хорошо выразил Платон (Epinomis 987d): «Что бы греки ни переняли у чужеземцев, они преобразуют это так, чтобы сделать еще лучше». Эти слова любят приводить специалисты, писавшие о проблеме восточного влияния на Грецию.
Итак, греки — ученики и тем самым должники Востока. Свой долг они сполна выплатили позднее, в эллинистическое время. Имеются, однако, некоторые свидетельства того, что
греки начали оказывать обратное влияние на ближневосточное общество уже на исходе архаического времени, но, к сожалению, данная тема ориенталистами почти не разрабатывалась.
В этом плане можно привести, во-первых, упоминавшуюся попытку Л. Кинга приписать грекам постройку зданий, изображенных на рельефах из дворцов Саргона II и Ашшурбанипала (ч. II, гл. 3). Во-вторых, использование греческих наемников Вавилоном и Египтом должно было внести новые идеи в военное дело этих стран. В-третьих, в литературе высказывалось мнение, что в VI—V вв. греки оказали воздействие на социальное развитие финикийского общества. Контактам греков, с левантийскими семитами в VIII в. благоприятствовало близкое политическое устройство обоих обществ — в Греции и Леванте существовала царская власть, опиравшаяся на аристократию и олигархию. Эта одинаковость эпически выразилась в схождениях между библейским и гомеровским обществами, вскрытых С. Гордоном74. К началу VII в. греки опередили левантийцев в темпах социального развития благодаря несравнимо более широкому размаху колонизационного движения. Ввиду этого полагают, что такие преобразования в финикийском обществе, как ликвидация в ряде городов царской власти и замена ее олигархией, образование советов старейшин (ср. греческую герусию), народных собраний, до некоторой степени являются следствием воздействия греческих социальных институтов75. В-четвертых, на исходе архаического времени греки оплатили свой долг Ирану за луристанские бронзы. Многонациональный характер персидской империи определил известную» открытость ее уклада. Поэтому уже с конца VI в. в персидском искусстве прослеживаются следы греческого влияния — в архитектуре и. скульптуре Пасаргад и Лерсеполя76. Интересно, что в то же самое время (около 550—480) ионийская натурфилософия испытывала сильное иранское влияние77, т. е. процесс обмена идеями был двухсторонним.
* * *
Мы проследили историю ближневосточных предприятий греков по возможности полнее, хотя одни из них были освещены подробней (греки в Киликии, Ассирия и греки), другие—в основных чертах. К сожалению, источниковедческая база проблемы греческого присутствия на Востоке в архаическое время весьма лакунарна, да и то, что есть, зачастую может быть трактовано различным образом. Надо отметить, что синтез сведений о греках архаической поры на Ближнем Востоке, предложенный вниманию читателя этой монографии,— первая не только в отечественной историографии, но и в зарубежной: до сих пор исследовались, в том числе и на монографическом уровне, лишь отдельные вопросы. Отсюда — известная спорность некоторых наших положений в трактовке того или иного материала. Но мы убеждены, что представленная читателю картина ближневосточной истории греков правильна в том, что история
эта была богатой и разнообразной по своему содержанию, что она была значительным компонентом истории архаической Греции в целом. Отдельные ее моменты, разумеется, со временем будут уточняться. Уже видно, что наиболее весом вклад археологии и мифологии. Последняя, однако, оставляет нас в недоумении в плане отмечавшегося выше хронологического crux‘а.
Дело в том, что, как мы видели, греческая керамика, найденная в Леванте, дает основание думать о появлении греков здесь около 800 г. (ч. II, гл. 2). Иначе говоря, начальные контакты греков с ближневосточными народами имели место на протяжении всего VIII в. В этом же столетии, однако, возникла и «Теогония» Гесиода, указывающая всем составом своих мифологем на переработку греками и включение ими в свои религиозно-мифологические представления ближневосточных мифологических циклов, прежде всего месопотамских. Для такой адаптации необходим достаточно длинный отрезок времени, поэтому следует предположить, что контакты греков с Ближним Востоком возобновились не около 800 г., а в IX или еще в X в. На столь раннее время указывает еще одна деталь. На Востоке и в архаическое время и теперь, вплоть до Индии, греков называют «ионийцами», разумеется, по той причине, что первыми эллинами, с которыми познакомились ближневосточные народы, были ионийцы. В вавилонском их обозначении—Iawnaya etc. сохранился сонант и, исчезнувший у самих ионийцев достаточно рано — в некоторых ионийских говорах еще в дописьменную эпоху, т. е. до VIII в. Это обстоятельство также может указывать на контакты греков с Востоком еще в X—IX вв. Археологические данные, однако, даже по наиболее «длинной» хронологии геометрических скифосов с орнаментацией из полукружий в пандан могут указывать лишь на IX в., преимущественно на вторую его половину, как на время появления греков в Леванте. Если это так, то на адаптацию греками ближневосточной мифологии приходится около столетия, чего явно недостаточно. Проще всего в таких условиях думать о микенском наследии, но это не самый оптимальный вариант, ибо отсутствуют необходимые передаточные звенья. По-видимому, начальный этап греческого присутствия на Ближнем Востоке — примерно X в.— почти целиком скрыт от нас, и лишь некоторые косвенные показания заставляют догадываться о нем.
Отмеченный парадокс ближневосточной истории греков показывает, сколь много еще скрыто от нас, и демонстрирует, что в последующей работе не следует бояться самых неожиданных гипотез. Отмечу в связи с этим, что свежая гипотеза О. Семереньи о передвижении дорийцев в Грецию не с севера Балкан, а с востока, из Малой Азии, многое могла бы объяснить78.
Словом, архаическая Греция во многом воспринимала ех Oriente lux, но как это происходило, пока не совсем ясно, и нам остается повторить фундаментальное кредо Гесиода: работай и преуспеешь!