Статья посвящена взаимоотношениям греков, временно находившихся вне своей общины, с теми, кто предоставлял им пищу, кров и средства передвижения. Предстоит выяснить степень заинтересованности сторон и то, как регулировались их права и обязанности (законом, обычаем или целесообразностью). Рассмотрим и случаи, когда изгнанник не покидал свой полис или союз этнически близких полисов, а искал убежища в храме либо в зоне влияния клана, к которому сам не принадлежал. А так как большинство греческих общин связывало море, существует проблема внепланового приема гостей (странник, ввиду гибели судна или его отклонения от курса, оказывался не там, где рассчитывал).
Термин ξένος впервые употребляет Гомер: грек Диомед и ликиец Главк, союзник Трои, перед поединком узнают, что их деды были связаны узами гостеприимства (Il. VI. 224-231) 1. В "Илиаде" ахейцы из союзных общин ни разу не описаны как ξένοι. 2. Больше материала дает "Одиссея". Здесь отмечены и вопиющее нарушение норм гостеприимства киклопом Полифемом, и заинтересованность лотофагов, чтобы путники утратили "желанье назад возвратиться", и радушный прием Одиссея, когда он остался один, у феаков. Одиссей не счел зазорным сообщить их царю Алкиною, как его спутники истребили город киконов Исмару, куда прибило их суда. Они лишь пощадили Марона "с женою и с сыном, — сан уважая жреца..."(Od. IX. 197-200). Нормы поведения в эпоху Гомера диктовались целесообразностью момента и не зависели от того, были ли странник и гостеприимец греками или нет. Радушие феаков отчасти объяснялось относительной близостью Схерии к Итаке3, а отчасти — пониманием народа моряков, что любой из них может в шторм или грозу оказаться в положении Одиссея. От киклопов, что "...еще кораблей красногрудых не знают" (Od. IX. 125), этого ждать не приходилось. Между этими крайностями стоит "оправданный нечестием" спутников Одиссея отказ бога Эола повторно их приютить (Od. X. 55-76).
Герои Гомера не сталкиваются с языковым барьером. Поэт не высмеивает говора ни диких народов, как например, Аристофан — речь скифа (Thesm. 1001), ни финикийских работорговцев. Видимо, греки сталкивались тогда с эллинизированными финикийцами и могли стать рабами и на их судне, и в чужой земле.
В VII в. до н.э. ситуация меняется. Тиртей, описывая несчастье тех, кто не отстоял свою общину в бою (fr. 6 Diehl), пугал спартанцев перспективой "побираться, блуждая с родителями и детьми среди враждебных людей..."4 Стремление элегика драматизировать судьбу побежденных налицо, но он мог страшить лакедемонян участью порабощенных пленников, а не скитальцев. Такой прием был бы менее убедителен в местных условиях: из-за многочисленности илотов иноземец меньше рисковал стать рабом. Спарта, где позже отмечена ксеналасия (Xen. Lak. Pol. 14, 4), в VII в. часто приглашала к себе выходцев из других общин (Ps.-Plut. De mus. 9. 1134а). Здесь "миссии лесбосца Терпандра, гортинца Фалета, афинянина Тиртея... понимались и как очистительные, и как посреднические..."5 Очевидно, что их пребывание регулировалось нормами права, а не морали.
Термины "проксен" и "ксен" многозначны. "Ксен" у Феогнида (ст. 733-734), Анакреонта (Anth. Pal. 143.4) и Пиндара (Isthm. I. 51) отделен от сограждан αστός, συμπολίτης6. Позднее "ксен" (IG I 2. 949. 89; Xen. Anab. I. 1, 10) — наемник. В договоре сибаритов с сердаями (SEG XXII. 36) на бронзовой табличке из Олимпии 530-525 гг. проксены — "Зевс, Аполлон и другие боги, и полис Посейдония". Термин в данном контексте — "поручитель"7, а не представитель интересов одной общины в другой. Впервые слово "проксен" появляется в надписи на кенотафе из Керкиры, составленной из гекзаметров в 625-600 гг. Эпитафия высечена на стеле ретроградно, на диалекте Коринфа (IG IX 1 817):
hmoü Τλασία^ο Μενεκράτεος τόδε σάμα
ΟΙανθέος γενεάν, τόδε δάυτοΐ δαμος έποίει
ες γαρ πρόςενΓος δάμου φίλος- 'αλλ'ενί πόντοι ff:J|.
δλετο, δαμόσιον δε κερον Ц off-----1
Πραζιμένες δ'αυτοΐ γϊαΐαϊς άπο πατρίδος eVOov:
συν δάμΙοΒι τόδε σάμα κασιγνέτοιο πονέθε:
Памятник воздвигли керкиряне и Праксимен, соотечественник и сородич погибшего в море Менекрата, сына Тласия, из Занфии в Локриде Озольской8. К.Боран, относя эпитафию к середине VII в., видит в Менекрате пирата9. Действительно, трудно видеть в уроженце этой отсталой области, вряд ли обладавшей флотом, наварха, или корабельного плотника, или купца, везущего ценный груз для керкирян. Представители этих профессий были теми, чье присутствие в другом полисе вызывалось государственной необходимостью: ср. постройку коринфянином Аминоклом 4 триер на Самосе в конце VIII в. (Thuc. 1. 13, 2-3). В случае войн или их угрозы возникала потребность в приглашении союзников, наемников или послов, а в случае эпидемий и гражданских смут "желательными" иностранцами оказывались посредники-примирители или жрецы-катарты. Примеры — миссия Демонакта из Мантинеи в Аркадии, приглашенного по велению Пифии в Кирену около 570 г. (Hat. IV. 161), и Эпименида из Кносса, очистившего Афины между 596 и 593 гг. (D.L. I. 109-111). В обоих случаях посредниками между двумя общинами выступают Дельфы, а плавание Демонакта в Кирену из не имевшей выхода к морю Мантинеи предполагает использование им порта третьего государства, возможно, Лакедемона или Аргоса. Был и сухопутный транзит: священное посольство из Пелопоннеса в Дельфы, передвигаясь на повозках по Мегариде, подверглось нападению (Plut. Quaest.Graec. 59; ср. Ibid. 18), после свержения тирана Феагена в конце VII в. Напавшие на них мегарцы были наказаны амфиктионами; убитых послов сопровождали жены и дети.
Статус странников, путешествующих "транзитом", не всегда был свободным. Коринфский тиран Периандр "отправил 300 сыновей знатных людей с острова Керкиры в Сарды к Алиатту для оскопления. Когда же коринфяне с этими мальчиками на борту пристали к Самосу, то самосцы... научили детей искать убежища в святилище Артемиды..." (Hdt. III. 48). Те прибегли к гикетии, "моля о защите", а самосцы их кормили и (после отъезда коринфских стражей) отвезли назад на Керкиру. Храм Артемиды был не столь близок территориально к гавани Самоса, как Герайон10; последний либо не обладал правом асилии, либо его жрецы были связаны узами гостеприимства с Периандром. Можно отметить и продажу в досолоновских Афинах неисправимых должников в рабство за пределы Аттики и возвращение их на родину Солоном, архонтом в 594/593 г. (Sol. fr. 24 Diehl. ст. 11). Поэт говорит, что он вернул тех, кто забыл аттическую речь. Это указывает на их пребывание скорее в "варварской" стране, чем в греческом полисе. Fr.
115 West Гиппонакта из Эфеса, ранее приписываемый Архилоху11, содержит пожелание недругу оказаться у Салмидесса, в рабстве у "чубатых фракийцев". Видимо, пребывание эллина в Лидии или даже Персии середины VI в., когда творил Гиппонакт, не было сопряжено с таким риском.
Ксения между эллинами и варварами отмечена в эпитафии 625-600 гг. на базе алтаря на Фасосе, вырезанной бустрофедоном, паросскими буквами (C=ß; Ω=ο; 0=ω; Η=η): Γλαύρο ει'μΐ μνη μα το ΛεπτΙνεω έθεσαν δέ με ot βρε'ντ-εω παίδες (SEG XIV, 565)
Памятник на могиле Главка, вероятно, соратника Архилоха (fr. 15 West), был поставлен сыновьями Брента. «Последнее имя указывает, что заказчики стелы были фракийцами... Неизвестный автор не сумел воспроизвести греческий гекзаметр, не получился у него и геми-эпес..."12 Итак, обязанности сторон в позднем VII в. уже не ограничиваются обменом дарами. Они предполагают знание языка партнера или использование услуг толмача. В случае смерти гостя гостеприимен обязан был с почестями его похоронить: на надгробье вырезали имя, этникон и патронимикон покойных. Если те были женщинами, указывалось и имя матери13. Порой указывалась и профессия гостя'4. Даже доблестно павшего врага полис мог хоронигь на свои средства, как Самос —спартиата Архия. Его сына назвали Самием в 524 г (Hdt., III. 55); ср. появление в одних полисах имен, принятых у знати других греческих общин и даже "варварских" царств. Архонт 598/597 г. в Афинах носит имя Кипсел, вероятно, в честь отца Периандра, чей племянник Псамметих, — тезка египетского фараона; Крез в Аттике, видимо, Алкмеонид, был наречен в память о лидийском царе, "озолотившим" в 580-е гг. Алкмеона (Hdt. VI. 125). В свою очередь, "алкмеонидовских" имен много в Эретрии и Дельфах15. В Митилене конца VII в. засвидетельствованы афинские (Мегакл, Драконт) и фракийские (Питтак, Смерд) имена D.L. I. 81; Aristot. Pol. V. 8, 13). Периандр, если верить антитиранической пропаганде конца VI в., дважды вопро-
шал оракул мертвых на реке Ахеронт в Феспротии о вверенной ему имуществе какого-то гостеприимна (Hdt. V. 92). В начале VI в. богатый милетянин вверил свое имущество спартанцу Главку (Hdt. VI. 86). По Солону, "счастлив тот, у кого любимые дети, однокопытные лошади, охотничьи собаки и гость-чужеземец" (fr. 13).
Иноземцы, чье присутствие объяснялось личной волей царя, династа или тирана, были людьми разных профессий. Присутствие при их дворах зодчих зависело от того, сколько времени требовалось для выполнения конкретной работы. Имело место и их "переманивание": кротонского врача Демокеда нанял сначала "город эгинцев... за талант серебра", затем — афиняне за 100 мин, и Поликрат Самосский — за 2 таланта (Hdt. III. 131). Пребывание врача на Эгине заняло 2 года, в Афинах — год (Hdt. III. 131). На Самосе он находился вплоть до гибели Поликрата, как и поэт Ивик из Регия16, сочинивший в честь тирана поэму (fr. 282 PMG-151 SLG)17. Захват Самоса персами вызвал бегство оттуда другого придворного поэта, теосца Анакреонта, который с 522 г. до 514 (или 510?) г. жил в Афинах, а затем — в Фарсале, резиденции фессалийских Алевадов. Очевидно, басилеи даже отсталых общин в конце VI в. обладали материальными возможностями годами содержать придававших блеск их двору иноземцев.
В начале эпохи архаики цари вряд ли могли позволить себе это, приглашая поэтов лишь по случаю свадьбы или похорон. На агон в память царя Халкиды Амфидаманта ездил Гесиод (Hes. Op. et dies. 651-658); возможно, правда, что Амфидамант был гиппоботом18. Его брат и сыновья якобы присудили победу Гесиоду в споре с Гомером, согласно Лесху (ар. Plut. Мог. 153е-154а)19. По Гесиоду, "заранее было объявлено немало призов" сыновьями покойного. Сам поэт получил треножник, "гимном победу стяжав", и посвятил его Музам. Участники позднейших агонов (олимпиад, а с раннего VI в. и пифиад, Истмий-ских, и Немейских игр) посвящали богу десятину из полученной за победу награды, как олимпионик Клеомброт из Сибариса (SEG XXXV. 1053)"°. Пребывание иноземцев в местах проведения агонов было кратковременным, и они указывали свой этникон, в с свете запрета лампсакцам участвовать в конных и гимнических состязаниях в Хер-
сонесе Фракийском после смерти Мильтиада, дяди Стесагора. Последнего некий лампсакец убил в пританее (Hat. VI. 38).
Это не означает, что участие в межполисном празднестве или агоне было позволено лишь гражданам этнически близких общин. Фрагменты бронзовых котлов и треножников с беотийскими надписями, идентифицирующими их как призы, найденные на акрополе Афин, показывают, что афиняне участвовали в частных погребальных играх в Беотии21. С другой стороны, находки панафинейских амфор в столь отдаленных от Аттики местах, как Пантикапей на Боспоре, Барка в Киренаике или Тарент в Япигии22, — свидетельства того, что участник или гость Панафиней мог свободно вывозить наградной сосуд к себе на родину.
Феогнид, мегарский поэт V в., призывает Кирна:
"Выпей вина, что под сенью высокой Тайгетской вершины
Мне виноградник принес. Вырастил лозы старик
В горных укромных долинах, любезный бессмертным Феотим,
С Платанистунта-реки влажную воду нося" (ст. 879-882, пер. В.В.Вересаева).
Как видно, даже из такого "замкнувшегося в себе" к этому времени государству, как Лакедемон, "желательный" иностранец мог вывозить вино. В случае с Феогнидом оно скорее дар, чем купленный или обмененный товар: вряд ли сетущий на судьбу поэт из малоплодородной и потерявшей часть земель Мегариды (ее граница видна с агоры, ст. 826), возил ценные грузы в посещаемые им плодородные страны (Сицилия, Эвбея, Спарта, ст. 783-785). Гостеприимец поэта Феотим мог быть и периэком, и старым, уже как бы не принадлежавшим полису, спартиатом. Но не все вышедшие из боеспособного возраста спартанцы принадлежали себе: 5 ежегодно выходивших из сословия всадников пополняли ряды послов, всегда готовых к отъезду (Hat. I. 67). Один из таких "агатоергов", Лих, раскопал останки Ореста в Тегее, куда он впервые прибыл "легально", во время перемирия, а потом — якобы в качестве изгнанника. В обоих случаях его гостеприимцем был кузнец, а не магистрат (Hat. I. 68): власти Тегеи не приветствовали, хотя и не запрещали, въезд Лиха.
Иногда проксения предполагала заинтересованность страны, принимавшей изгнанников или отклонившихся от курса моряков. Критский ловец багрянок Коробий, занесенный бурей к берегам Ливии, заинтересовал ферейцев как знаток удобных для выведения колоний мест, и они снабдили его продовольствием на несколько месяцев на островке Платея (Hdt. IV. 151). А пятьсот знатных сибаритов, припав к алтарям на агоре Кротона, добились невыдачи их Телису, тирану Сибариса, благодаря заступничеству Пифагора (Diod. XII. 9, 2-4). Массовый прием изгнанников приводит и Геродот. Фокейцы, покинув Алалию на Кирне после поражения от тирренов около 535 г., нашли убежище в Регии, пока не основали в Энотрии Гиелу (Элею) по совету какого-то посейдониата (I. 166-167). Гостеприимство регийцев не было бескорыстным: их хора была богата лесом, дававшим смолу (Strab. VI. 1, 9) для скрепления судов, а 20 кораблей фокейцев потеряли боеспособность (Hdt. I. 166). Принятие таких беженцев "окупалось" сторицей, но не всегда было безопасным для хозяев. В Смирне к 688 г., эолийцы, приютив изгнанников из Колофона, сами были изгнаны теми (Hdt. I. 150; Mimn. fr. 12 Diehl).
В крупных полисах локальные особенности не раз провоцировали соперничавшие кланы сделать тот или иной район своей базой. Алкмеониды, после подавления Гиппием в 514 г. заговора Гармодия и Аристогитона, закрепились не в Паралии, где были владения рода, а в Педизе23, укрепив там местечко Липсидрий, удобное для обороны (Hdt. V. 62). В Митилене некий Мнамон предоставил изгнанному тирану Мирсилу лодку или коня для возвращения туда (Alc. fr. 305 Lobel-Page)24. Алкей укрывался от Мирсила в общелесбосском святилище Геры, Зевса и Диониса (fr. 129 L.-P.). Сапфо употребляет термин ("метек"), (fr. 148 L.-P.)25. Поэт и поэтесса были изгнаны с Лесбоса, но Алкей винит в попрании норм гостеприимства не реальных лиц, а Елену (fr. 283 L.-P.).
Итак, проксения и ксения в эпоху архаики затрагивали не только мобильные группы населения (участники агонов, послы, купцы, паломники к оракулам), но и занесенных в чужую землю силой обстоятельств. Речь не идет о колонистах, менявших место жительства, но сохранявших язык, законы и обычаи метрополии. Это отдельная проблема, но география уз гостеприимства шире географии межполисных празднеств и миграционных потоков.