I, 1 ... Если ты сравнишь (города и памятники из камня с) нашей (жизнью), то они прочны, если же ты сравнишь их с действиями природы, которая все разрушает и возвращает туда же, откуда они были созданы, то они окажутся недолговечными. Действительно, что бессмертного создали человеческие руки? Когда-нибудь увидят, что знаменитые семь чудес света и все, еще более чудесное, чем они, сооруженное тщеславием последующих времен, сравняется с землей. Так обстоит дело: ничто не вечно, немногое долговечно, одно хрупко одним образом, другое — другим, конец у вещей различный, но все, что имело начало, имеет и конец. 2. Некоторые грозят миру уничтожением, и если можно им верить, то и эта вселенная, которая охватывает все божественное и человеческое, в какой-нибудь день будет разрушена и погрузится в прежний хаос и тьму (1) . После этого пусть кто-нибудь идет и оплакивает отдельную жизнь, пусть он оплакивает развалины Карфагена, а также Нуманции я Коринфа (2) и еще что-нибудь другое, если и оно погибло, в то время как погибнет даже то, что не имеет места, куда бы упасть. Пусть кто-нибудь идет и жалуется, что рок, который в конце концов решится на такое страшное дело, не пощадил его. 3. Кто столь высокомерен и весьма самонадеян, чтобы при такой незыблемости законов природы, которая все приводит к одному и тому же концу, желает исключения для себя одного и своих близких, спасения одного какого-либо дома от гибели, угрожающей даже самому миру? Итак, самое большое утешение — думать, что с тобой случилось то, что все до тебя претерпели и все будут терпеть; и мне кажется, что природа то, что она сделала самым тяжелым, сделала всеобщим для того, чтобы это равенство смягчало жестокость судьбы.

III, 1. Мы можем добавить, если ты хочешь, Полибий, к этим моим жалобам то, что способности юноши не успели развиться; он был достойным тебя братом, хотя ты, конечно, полностью заслужил, чтобы не огорчаться даже из-за менее достойного брата. Единодушно свидетельство о нем всех людей: его недостает — это твоя заслуга, его хвалят — его заслуга. 2. В нем ничего не было такого, чего бы ты с радостью не признал бы; ты также мог быть добрым и по отношению к менее хорошему брату, но к этому твоя родственная привязанность, найдя в нем достойные природные качества, проявилась гораздо свободнее. При его влиянии он никому не причинил вреда, никогда никому он не угрожал тем, что ты его брат. Глядя на твою скромность, он воспитывал себя и понимал, насколько ты для своих близких великая честь и великое бремя: он выдержал эту тяжесть. 3. О судьба, несмотря ни на какие добродетели наши, жестокая и несправедливая ко всем! Прежде чем твой брат, Полибий, испытал счастье, он был его лишен. И все же я понимаю, что я недостаточно выражаю негодование, ведь .нет ничего труднее, чем отыскать подходящие слова для большого горя. И все же и сейчас, если этим можно чего-нибудь достичь, давай жаловаться вместе: 4. “Чего же ты хотела, столь несправедливая и безжалостная судьба? Как быстро ты пожалела о своей благосклонности? Что за жестокость — напасть на братьев и нарушить путем кровавого похищения их единодушный союз? Ты так хотела растревожить дом, счастливо наполненный прекрасными юношами, дом, где ни один из братьев не лишен достоинств, и без всякого основания выбрала именно его? 5. Значит, никакой пользы не приносит ни невинность, строго соблюдающая все законы, ни древняя умеренность, ни соблюдение полной воздержанности на вершине счастья и могущества, ни искренняя и верная любовь к наукам, ни свободный от всякого порока дух? Скорбит Полибий и, предупрежденный на примере одного брата, что можно беспокоиться и за остальных, он боится даже за то, что могло быть утешением его скорби. Жестокое злодеяние! Скорбит Полибий и страдает в чем-то, несмотря на благожелательность Цезаря! Без всякого сомнения, о необузданная судьба, ты усиленно добивалась того, чтобы показать, что даже Цезарем никто не может быть защищен от тебя”.

IV, 1. Мы можем еще долго жаловаться на судьбу, но изменить ее не можем: она останется суровой и неумолимой; ее никто не поколеблет ни упреком, ни слезами, ни доводами; она никогда никого не щадит, никому ничего не спускает. Поэтому нам следует воздержаться от бесполезных слез, ибо наша скорбь скорее присоединит нас к покойным, чем возвратит их нам; раз она нас мучает и нам ничем не помогает, следует сразу же отказаться от скорби и защитить душу от напрасных утешений и некоего горького желания скорбеть. 2. Ибо, если разум не положит конец нашим слезам, то судьба этого не сделает. Посмотри-ка вокруг себя на всех смертных, всюду есть обильный и постоянный повод для слез: одного Тяжелая бедность обрекает на ежедневный труд, другого тревожит никогда не успокаивающееся честолюбие, тот страшится богатства, которого он желал, и страдает от того, чего жаждал, этого мучает одиночество, другого — толпа, постоянно осаждающая его прихожую. Этот страдает от того, что у него есть дети, тот — что потерял детей: слезы у нас иссякнут скорее, чем повод для печали. 3. Разве ты не замечаешь, какую жизнь нам обещала природа, которая пожелала, чтобы первым плачем был плач при рождении человека? Началу, с которым мы появляемся на свет, соответствует весь ряд последующих лет. Такова наша жизнь, и поэтому нам следует быть умеренным в том, что нам приходится делать постоянно, и имея в виду, сколько печального нам еще грозит, мы должны если не прекратить слезы, то по крайней мере сдерживать их. Ни в чем не следует проявлять больше сдержанности, как в том, что приходится употреблять так часто.

V, 1. И не меньше тебе поможет, если ты подумаешь о том, что твоя скорбь никому так не тягостна, как тому, кому она, по твоему мнению, предназначается: ведь он или не хочет, чтобы ты мучился, пли не знает об этом. Следовательно, нет смысла в исполнении того долга, который для того, ради кого он исполняется, бесполезен, если он ничего не чувствует, или неприятен, если он что-либо чувствует. 2. Я осмелюсь утверждать, что нет никого во всем мире, кого радовали бы твои слезы. Как же так? Ты думаешь, что у твоего брата есть против тебя умысел, которого пет ни у кого другого: ты думаешь, что он хочет вредить тебе этой мукой, что он хочет отвлечь тебя от твоей деятельности, то есть от научных занятий, ц от Цезаря? Это невероятно. Ведь он проявил к тебе как к брату, нежность, почтение как к родственнику, уважение как к высокому должностному лицу; он хочет быть для тебя предметом любви, а не мучителем. Поэтому что пользы сохнуть от печали, которой твой брат желает положить конец, если только у покойных сохраняется способность чувствовать? 3. О другом брате, воля которого могла бы показаться неясной, я поставил бы все эти утверждения под сомнение и сказал бы: “Или, если твой брат желает, чтобы ты мучил себя бесконечными слезами, то он недостоин твоего чувства; или, если он не желает этого, то оставь скорбь, которая не нужна никому из вас. По бессердечному брату не стоит так тосковать, а любящий брат не хочет, чтобы по нему тосковали до такой степени”. Однако о твоем умершем брате, добросердечие которого столь известно, можно с уверенностью сказать, что для пего не может быть больнее, чем если его смерть для тебя горестна, если она как-то мучает тебя, если она бесконечными слезами расстраивает, а также утомляет твои глаза, никак незаслуживающие этих страданий. 4. Однако ничто так не удержит твою братскую нежность от бесполезных слез, как мысль о том, что ты должен служить примером для своих братьев, стойко перенести эту обиду судьбы. Ведь великие полководцы, когда дела обстоят плохо, поступают так: они намеренно притворяются веселыми и под мнимым весельем скрывают плохое состояние дел, чтобы воины, если увидят подавленное настроение своего предводителя, сами не -пали духом. Так же и ты теперь должен поступать. 5. Прими выражение лица, несоответствующее твоему настроению, и, если можешь, оставь •вообще всю скорбь, если же нет, то спрячь и скрывай ее внутри, чтобы она не обнаруживалась, и постарайся, чтобы твои братья тебе подражали, и видя, как поступаешь ты, они будут считать это достойным поведением и ободрятся твоим видом. Ты должен быть для них и утешением, и утешителем, но ты не сможешь противостоять их скорби, если дашь волю своей.

VI, 1. От слишком большой скорби тебя может удержать и такое обстоятельство, если ты внушишь его самому себе: из того, что ты делаешь, ничто не может быть скрыто. Человечество единодушно назначило тебе большую роль: ты должен ее поддерживать. Тебя окружает вся эта толпа утешающих, которая хочет знать, что у тебя на душе, и наблюдает, сколько силы у тебя есть против боли, и умеешь ли ты достойно вести себя только в счастье, или ты можешь мужественно переносить и не счастье. Они внимательно следят за твоим взглядом. 2. Независимы во всех отношениях те, у которых настроение может быть скрыто: тебе же не дано иметь тайну. Судьба поставила тебя на виду у всех. Все узнают, как ты вел себя после этого удара, тотчас ли ты сложил оружие, будучи в состоянии потрясения, или же остался в позиции сопротивления. Уже давно и любовь императора, и твои научные занятия поставили тебя на высокую ступень; ничто обыкновенное и низкое тебе не подходит. Однако, есть ли что-нибудь более низкое и немужественное, чем позволить скорби погубить себя? 3. Находясь в таком же печальном положении, тебе не позволено делать то, что позволено твоим братьям; многое тебе не позволено в силу мнения, которое сложилось из-за твоих научных занятий и твоего характера, люди много от тебя требуют, на многое надеются. Если бы ты хотел, чтобы тебе все было дозволено, ты не должен был обращать па себя взоры всех людей: теперь же ты должен выполнять то, что ты пообещал. Все те, которые восхваляют труды твоего ума, те, которые их переписывают, и те, которым хотя и не нужно твоего удела, необходим твой ум, все они — наблюдатели твоего состояния души. Итак, ты никогда не сможешь сделать ничего недостойного деятельности выдающегося и образованного мужа, чтобы многим не пришлось раскаиватьсят в своем восторженном мнении о тебе. 4. Плакать безмерно тебе не позволено, да пне только это не позволено. Не позволено продлить даже сон за счет части дня или убежать от суеты мирской в покой тихого поместья или во время приятного путешествия дать отдых телу от трудоемкой постоянной государственной службы или отвлечь мысль разнообразием зрелищ или вообще распределить время по своему усмотрению. Многое тебе не позволено из того, что позволено самым низким и живущим в глуши. 5. Высокое положение — это большое рабство. Тебе ничего нельзя сделать по своему усмотрению, так много тысяч людей должно быть выслушано, так много прошений приведено в порядок, собрано столь большое количество дел, стекающихся со всей страны, чтобы можно было бы по порядку представить их для решения самому великому принцепсу. Тебе не позволено, говорю я, плакать; чтобы ты мог услышать многих плачущих, чтобы услышать мольбы тех, которые находятся в опасности и стремятся добиться милости самого милосердного Цезаря, тебе следует высушить свои слезы.

VII, 1. Однако в качестве более легких средств тебе поможет такое: всякий раз, как ты захочешь забыть обо всем, думай о Цезаре. Подумай, какой верностью, каким усердием ты ему обязан за его доброту к тебе: ты поймешь, что тебе нельзя сгибаться, как и тому, на плечах которого, как передает миф, держится вселенная, если только он существует (5) . 2. Также самому Цезарю, которому все позволено, по тем же причинам многое не позволено: ведь сон всех людей охраняет его бдительность, для досуга всех — его работа, для ублаготворения всех — его деятельность, для приволья всех — его занятость. С тех пор как Цезарь посвятил себя служению всей земле, он себе уже не принадлежит, и подобно звездам, без отдыха совершающим свой путь, ему никогда не дозволяется ни остановиться, ни делать что-либо для себя. 3. В некотором роде также и на тебя налагается подобная необходимость: тебе нельзя думать ни о своих благах, ни о своих научных занятиях. Пока Цезарь владеет миром, ты не можешь предаваться ни наслаждению, ни скорби, никаким другим вещам: ты обязан.всего себя отдавать Цезарю. 4. Учти и то, что, поскольку ты постоянно говоришь, что Цезарь тебе дороже твоей жизни, тебе нельзя .жаловаться на судьбу, пока жив Цезарь: если он невредим, значит невредимы и твои близкие. Ты ничего не потерял, твои глаза должны быть не только сухими, но и исполненными радости, в нем ты имеешь все, он заменяет тебе всех. Ты был недостаточно благодарен за свое счастье, что совсем несвойственно твоему весьма рассудительному и благочестивому уму, гели ты позволяешь себе о чем-либо плакать, пока Цезарь жив.

VIII, 1. Еще посоветую одно не столь сильное, но более испытанное средство. Когда ты возвратишься домой, тогда-то тебе и следует опасаться скорби. Действительно, пока все твое внимание будет обращено на твое божество, она не найдет к тебе никакого доступа, тобой полностью овладеет Цезарь, когда же ты удалишься от него, тогда скорбь как бы воспользуется представившимся случаем н твоей беззащитностью и постепенно вползет в твою почти успокоенную душу. 2. Из-за этого и нельзя, чтобы ты даже на какое-то время оставил занятия, пусть теперь твои научные занятия, которые ты так давно и так искренне любишь, помогут тебе в благодарность, пусть они оберегают тебя, своего мастера и почитателя, пусть долго пребывают с тобой Гомер и Вергнлий. Они имели большие заслуги перед родом человеческим, как и у тебя есть заслуги перед всеми н перед ними; ты захотел, чтобы то, что они написали, стало известно многим, не только тем, для кого они писали. Все то время, в течение которого ты будешь вверять себя их защите, не будет представлять для тебя опасности, А теперь, по мере сил, создай труд о своем Цезаре, чтобы его деяния были прославлены вовеки близким ему человеком: ведь Цезарь сам будет давать тебе материал и образец для прекрасного изложения и описания его подвигов (6) . Я не смею тебя уговаривать, чтобы ты со свойственным тебе изяществом сплетал рассказики и эзоповские басни, творения, не испытанные римскими талантами (7) . Нелегко, пожалуй, чтобы сильно потрясенная душа могла бы столь быстро обратиться к слишком радостным занятиям. Однако считай ее уже окрепшей и вернувшейся в нормальное состояние, если она сможет от более серьезных трудов перейти к болей вольным. 4. Ибо при первых занятиях душу, хотя еще больную и борющуюся, отвлечет сама серьезность предметов, которыми она будет заниматься; вторые, которые должно сочинять в спокойном состоянии, душа не перенесет, если она еще всецело не овладела собой. Поэтому тебе следует занять свою душу сначала более серьезным предметом, а затем уравновесить более радостным.

IX, 1. Также будет для тебя большим облегчением, если ты часто будешь спрашивать себя так: “Скорблю ли я ради себя или ради того, кто ушел из жизни? Если ради себя, то нечего мне хвалиться моей привязанностью, и скорбь, которая оправдывается только тем, что она искренняя, когда она обращена на собственную пользу, удаляется от любви, а благородному человеку менее всего подходит быть расчетливым в скорби о брате. 2. Если я скорблю ради него, то я должен выбрать одно из таких двух мнений: если у покойных не остается никакого чувства, тогда мой брат избежал всех тягот жизни и вернулся в то место, в котором он был до рождения. Свободный от всего зла, он ничего не боится, ничего не желает, ничего не испытывает. Что это за безумие, чтобы я постоянно скорбел о том, кто никогда уже не испытает никакой скорби? 3. Если же у покойных сохраняются какие-либо чувства, то теперь душа моего брата, как бы выпущенная из долговременной тюрьмы, наконец, радуется своей самостоятельности и свободе и наслаждается созерцанием природы. С высоты своего положения она презирает все человеческое, а божественное, суть которого она напрасно так долго старалась узнать, видит ближе. Итак, зачем я мучаюсь тоской по тому, кто или блажен, или ничто? Оплакивать блаженного — зависть, оплакивать несуществующего — безумие”. 4. Или тебя беспокоит то, что, как кажется, твой брат лишился огромных и многочисленных благ? Когда ты думаешь, как много он потерял, лучше подумай, что больше такого, чего он уже не страшится: его не будет терзать гнев, удручать болезнь, раздражать подозрение, преследовать снедающая и всегда враждебная к чужим успехам зависть, тревожить страх, беспокоить непостоянство судьбы, быстро перемещающей своп дары. Если ты хорошо посчитаешь, то ему больше дано, чем отнято. 5. Он не будет наслаждаться ни богатствами, ни твоим влиянием, ни своим, он не будет ни принимать, ни совершать благодеяния: считаешь ли ты его несчастным, потому что он это все потерял, или счастливым, потому что он этого не жаждет? Поверь мне, тот, кому счастье не нужно, блаженней того, кому оно служит. Люди владеют с трудом всеми этими благами, которые восхищают нас сияющей, но обманчивой радостью: деньги, положение, власть и многое другое, от чего слепая алчность рода человеческого приходит в изумление. На эти блага смотрят с завистью, как и на тех, которых они украшают и обременяют; блага больше угрожают, чем приносят пользу, они ненадежны и непостоянны, их никогда прочно не удержать, ибо даже если ничего не нужно опасаться в будущем, то само сохранение большого счастья причиняет беспокойство. 6. Если ты пожелаешь верить тем, кто глубже видят истину, то узнаешь, что вся жизнь — мука; ввергнутые в это глубокое и беспокойное море с переменными отливами и приливами, постоянно бросающее нас, то поднимая к мгновенному благополучию, то опуская и причиняя нам большой ущерб, мы повисаем и раскачиваемся на волнах, и сталкиваемся друг с другом. Рано пли поздно мы терпим кораблекрушение, мы постоянно испытываем страх. В этом столь бурном п открытом для всех вихрей море для плавающих пет никакой другой гавани, кроме смерти. 7. Так что, право же, ты позавидуешь своему брату: он спокоен. Наконец он свободен, наконец он в безопасности, наконец он бессмертен. Он опередил Цезаря со всем его потомством, оставил позади тебя со всеми братьями. Прежде чем судьба в чем-нибудь смогла изменить к нему благосклонность, он покинул се, когда она еще была на его стороне и осыпала его дарами щедрой рукой. 8. Теперь он наслаждается чистым и безоблачным небом; из пизкого и ничтожного места он устремился туда, куда, что бы там ни было, попадают в блаженное лоно освобожденные от оков дугой. И теперь он свободно бродит и с величайшим наслаждением обозревает все блага прдроды. Ты заблуждаешься, твой брат не лишился света, наоборот, он обрел свет подлинный. 9. Туда ведет нас всех общая дорога: зачем нам оплакивать судьбу? Он не покинул нас, он нас опередил. Поверь мне, великое счастье — сама необходимость смерти. Нет ничего надежного даже на день. Кто угадает при столь тёмной н скрытой истине, проявила ли смерть по отношению к твоему брату зависть или заботу?

X, 1. Несомненно, так как ты во всех делах любишь справедливость, тебе поможет также и такое размышление. Тебе ведь не была нанесена обида утратой брата, а напротив, оказазно благодеяние тем, то ты мог столь долго пользоваться и услаждаться его привязанностью. 2. Несправедлив тот, кто не предоставляет дающему право распоряжаться своим подарком, жаден тот, кто не радуется тому, что получил, а горюет о том, что пришлось возвратить. Неблагодарен тот, кто прекращение удовольствия называет оскорблением, глуп тот, кто считает, что есть польза только от сиюминутных благ, кто не находит успокоения в минувших благах и не считает их более надежными, так как не приходится опасаться, что они прекратятся. 3. Слишком сужает свои радости тот, кто полагает, что наслаждается только тем, что он в настоящий момент имеет и видит, и считает ничем то, что он имел. Нас быстро покидает всякое наслаждение, оно течет и проходит мимо и отнимается у нас раньше, чем приходит. Поэтому нужно направлять душу в прошлое н воскрешать все то, что нас когда-то радовало, и частыми думами об этом воздействовать на душу; продолжительнее и надежнее воспоминание о радостях, чем радости существующие. 4. Итак, то, что у тебя был превосходный брат, рассматривай как высшее благо: не думай о том, насколько дольше он мог бы с тобой пробыть, но о том, как долго он действительно пробыл с тобой. Природа тебе, как и остальных братьев, не дала его в собственность, а дала его лишь на время. Когда же она сочла нужным, то потребовала его назад и при этом руководствовалась не тем, когда ты насытишься, а своими законами. 5. Если кто-нибудь недоволен тем, что он возвратил взятые им взаймы деньги, в особенности, если он пользовался ими бесплатно, разве можно считать его справедливым человеком? Природа дала твоему брату жизнь, она дала ее и тебе. Если она, используя свое право, по своему усмотрению, выбрав кого-то, потребовала свой долг раньше, то не она виновата, ее условия тебе известны, а жадная надежда человеческой души, которая часто забывает о сущности природы и никогда не помнит о своем уделе, разве лишь когда ей об этом напоминают. 6. Поэтому радуйся, что ты имел такого благородного брата, и считай за благо, что общался с ним, хотя это оказалось короче, чем ты хотел. Подумай, ведь в высшей степени радостно, что он у тебя был, и совершенно естественно, что ты его потерял. Ведь нет ничего более несообразного, чем быть потрясенным тем, что такой брат достался ему на недостаточно долгий срок, вместо того, чтобы радоваться, что он ему вообще достался.

XI, 1. "Но он был похищен неожиданно". Всякого обманывают собственное легковерие и добровольное забвение смертности тех, кого он любит. Природа никому не давала обещания избавить его от установленной ею неизбежности. Ежедневно перед нашими глазами проходят похоронные процессии знакомых и незнакомых, однако мы не обращаем на это внимания и считаем внезапным то, что предвещается нам в течение всей жиапи. Итак, это не несправедливость судьбы, а ненасытная во всем порочность человеческого ума, который негодует, что его удаляют оттуда, куда он был допущен из милости. 2. Насколько справедливее тот, кто при известии о смерти сына произнес слова, достойные великого человека: “Когда я его родил, я уже тогда знал, что он умрет” (8) . Никак не приходится удивляться тому, что у него родился сын, который мог мужественно умереть. Известие о смерти сына он не принял как нечто неожиданное; действительно, что же неожиданного и том, что умирает человек, вся жизнь которого есть не что иное, как путь к смерти? “Когда я его родил, я уже тогда знал, что он умрет”. 3. Затем он еще добавил, что свидетельствует о благородстве его ума. и души: “Для этого я его вырастил”. Всех растят для этого; каждый, кто рождается, чтобы жить, обречен на смерть. Так возрадуемся тому, что нам будет дано, и возвратим его, когда от нас потребуют назад. Судьба каждого схватит в разное время, никого не обойдет: пусть душа остается в готовности и никогда не боится того, что неизбежно, и пусть всегда ожидает того, что скрыто от нас. 4. Что мне сказать о полководцах и потомках полководцев и о тех, кто прославился многочисленными консульствами или триумфами, умерших по вине неумолимого жребия? Целые царства с царями, народы и племена перенесли то, что им готовила судьба. Не только все, а даже всё обращено к последнему дню. Конец у всех разный: одного жизнь покидает в середине его пути, другого оставляет у самого входа, третьего с трудом отпускает в глубокой старости, уже утомленного и желающего уйти. Каждый в свое время, но все мы направляемся в одно и то же место. Я не знаю, безрассуднее ли не знать о законе смерти или же бесстыднее противиться ему. 5. Возьми в руки знаменитые песни любого из двух авторов, которых ты многократно прославил силой своего таланта (9) . Ты так перевел их, что хотя их структура немного изменилась по сравнению с авторской, но изящество сохранилось. Ты так переложил их с одного языка на другой, что, и это было весьма нелегко, все достоинства перешли в чужую речь. В этих сочинениях не окажется ни одной книги, которая не давала бы тебе многочисленных примеров, свидетельствующих о непостоянстве человеческой жизни и превратности случая, примеров слез, льющихся по тому или иному поводу. 6. Перечти, с каким вдохновением ты гремел о замечательных деяниях: стыдно тебе будет вдруг потерять присутствие духа и спуститься с такой высоты своей же речи. Не допускай, чтобы каждый, кто будет сверх меры восхищаться твоими произведениями, спрашивал бы, как могла такая слабая душа создать столь возвышенное и мощное.

XII, 1. Лучше от того, что тебя мучает, обратись к многочисленным и великим утешениям. Посмотри на превосходных своих братьев, посмотри на свою супругу, посмотри на своего сыча. Ради их сохранности судьба рассчиталась с тобой в одной этой части. У тебя есть многие, в ком ты найдешь успокоение: обереги себя от позора, чтобы всем не показалось, что эта одна твоя скорбь имеет для тебя больше значения, чем все близкие, оставшиеся в живых. 2. Ты видишь, что все они потрясены, как и ты, и не могут оказать тебе помощь, да ты ведь понимаешь, что они еще и от тебя ждут поддержки. Поэтому-то ты настолько должен сильнее их сопротивляться общему горю, насколько у них меньше образованности и силы духа. Однако есть и в этом случае доля утешения: разделить свою скорбь со многими. Если горе распределяется между многими другими, то у тебя должна остаться только его небольшая часть. 3. Я не могу удержаться, чтобы снова до обратить твоего внимания на Цезаря: когда он управляет странами и показывает, насколько лучше сохраняется империя благодаря благодеяниям, нежели оружию, когда он управляет человеческими делами, в это время не приходится опасаться того, чтобы ты ощущал потерю. В нем одном для тебя достаточно защиты, достаточно утешения. Ободрись, и сколько раз возникнут слезы на твоих глазах, столько же раз обрати глаза на Цезаря. Слезы сами высохнут при взгляде на величайшую и светлейшую божественность, его сияние ослепит их так, что они не смогут смотреть ни па что другое и, оцепенев, будут прикованы к Цезарю. 4. Тебе нужно думать о нем, ведь ты смотришь на него днями и ночами, от него ты никогда не отвращаешь душу, он — твои заступник перед судьбой. Я не сомневаюсь (так как он по отношению ко всем близким столь мягок и снисходителен), что он уже залечил твою душевную рану многочисленными утешениями, он нашёл многое, что могло бы противостоять твоей скорби. Да что же, в самом, деле? Даже если он ничего этого не сделал, разве не является для тебя высшим утешением всегда видеть и думать о самом Цезаре? 5. Пусть боги и богини даруют его надолго всей земле. Да сравняется он в деяниях с божественным Августом, годами превзойдет его! Пока он будет жить среди людей, пусть он по ощутит, что в его семье есть кто-нибудь смертный. Пусть он со своей добросовестностыо воспитает сына как правителя римской империи и пусть он раньше увидит его соправителем, нежели преемником отца. II пусть нашим внукам как можно позже станет известен тот день, когда его род примет его па небе.

XIII, 1. О, судьба, не прикасайся к нему своими руками и не проявляй свою силу по отношению к нему, разве только там, где ты приносишь благо. Позволь ему оказать помощь давно уже болеющему п обессиленному роду человеческому, позволь ему привести в порядок н поправить все, что расстроило безумие прежнего припцепса (10) . Пусть всегда сияет это светила, что взошло над низвергнутым ц погруженным во тьму миром. 2. Пусть он успокоит Германию (11) , пусть сделает доступной Британию (12) и пусть празднует триумфы отеческие и новые. Его доброта обещает мне быть также зрителем этих триумфов (13) , так как среди его добродетелей доброта занимает первое место. Ведь он не столкнул меня так низко, чтобы не захотел поднять, да он даже и не столкнул меня, а напротив, поддержал, когда я падал от удара судьбы, и, проявив снисходительность, он осторожно поднял меня, несущегося в бездну, своей божественной рукой: он вступился за меня перед сенатом п не только подарил мне жизнь, но и вымолил (14) . 3. Пусть он как угодно рассмотрит и решит мое дело. Либо справедливость Цезаря признает мое дело правым, либо он снисходительно признает его таковым. В любом случае его благодеяние для меня будет одинаковым; ведь он или признает мою невиновность пли выскажет свое желание. А пока для меня в моих бедах большое утешение видеть, как его милосердие царит во всем мире. И из того самого уголка земли, к которому и я прикован, оно извлекло многих, уже много лет заброшенных и несчастье, и вернуло к дневному свету. Так что я не беспокоюсь, что одного меня оно обойдет. Цезарь ведь сам прекрасно знает, когда он должен каждому прийти на помощь. Я постараюсь, чтобы ему не пришлось меня стыдиться, когда он придет ко мне. 4. О как отрадна твоя снисходительность, Цезарь. Благодаря ей изгнанники при твоем правлении ведут более спокойную жизнь, чем еще недавно при Гае, виднейшие граждане. Они не дрожат и не ожидают каждый час меча н не содрогаются от страха при виде каждого корабля (15) ; благодаря тебе их судьба не только перестает быть жестокой, но они получают надежду на ее улучшение и покой в настоящем. Да, ты должен знать, что только те удары судьбы справедливы, которые почитают даже те, на кого они обрушились.

XIV, 1. Итак, принцепс, который является всеобщим утешением для всех людей, если я не ошибаюсь, уже ободрил тебя и приложил к твоей больной ране более сильные лекарства. Он уже поддержал тебя всеми способами и из своей весьма цепкой памяти извлек уже все примеры, с помощью которых ты прядешь к душевному равновесию. Со свойственным ему красноречием он уже изложил тебе наставления всех мудрецов. 2. Итак, никто не смог бы лучше утешить: в его устах слова приобретут иной вес, как если бы они были произнесены оракулом; всю силу твоей скорби укротит его божественный авторитет. Представь себе, что Цезарь говорит следующее: “Не одного тебя избрала себе судьба, чтобы причинить столь тяжелую обиду, ни один дом во всем мире ни в настоящем, ни в прошлом не был освобожден от необходимости кого-нибудь оплакивать”. Я оставлю в стороне повседневные примеры, которые хотя и менее значительны, но более многочисленны, я укажу тебе на летописи и хроники. 3. Ты видишь все эти изображения, которые заполнили атрий Цезарей? Каждое из них для близких памятно как великая потеря; каждый из этих мужей, сверкающих во славе столетий, или сам перенес тоску по близким, или близкие его лишились с глубочайшей душевной болью. 4. Что мне сказать о Сципионе Африканском, которому сообщили о смерти брата в изгнании (16) ? Он ведь спас брата от тюрьмы (17) , но не смог спасти его от судьбы; тогда всем стало ясно, до какой степени любовь Сципиона Африканского оказалась пе в состоянии быть беспристрастной перед правом и справедливостью: ведь он в тот самый день, когда вырвал брата из рук посыльного, протестовал против действий народного трибуна как частное лицо. И тем не менее он также благородно перенес потерю брата, как и заступался за него. 5. Что мне сказать об Эмилиане Сципионе, который почти в одно и то же время увидел триумф своего отца и похороны двух братьев (18) ? Все же юноша (19) , да чуть ли не мальчик, с таким мужеством перенес это внезапное опустошение, обрушившееся на его семью во время триумфа Павла, с каким должен был бы перенести мужчина, рожденный для того, чтобы или в Риме был Сципион, или чтобы не существовал Карфаген.

XVI, 1. Марк Антоний, мой дед, который никому не уступал в величии, кроме своего будущего победителя, в качестве триумвира занимался важными государственными делами. Ему были подчинены все, за исключением двух его коллег, и в это-то время он получил известие, что его брат убит (25) . 2. Неистовая судьба, что за игры ты для себя создаешь из людских бед! Как раз тогда, когда Марк Антоний решал вопрос о жизни и смерти своих сограждан, отдавался приказ о казни брата Марка Антония. Но он перенес этот страшный удар с тем же величием духа, с каким он перенес все другие несчастья, и выражением его скорби было то, что он принес в жертву памяти брата кровь двадцати легионов. 3. Я опущу все другие примеры и умолчу о других погребениях, но что касается самого меня, то дважды судьба подступала ко мне со скорбью о брате (26) , и в обоих случаях она поняла, что я могу быть ранен, но не сломлен: я потерял брата Германика. Как я его любил, знает, конечно, каждый, кто понимает, как могут любить своих братьев благочестивые братья. Все же я так справился со своим чувством, что не упустил ничего из того, что требуется от хорошего брата, и не сделал ничего такого, за что можно было бы осуждать принцепса. 4. Итак, считай, что эти примеры приводит тебе отец государства, он же тебе показывает, что для судьбы нет ничего священного и неприкосновенного. Она осмелилась вести похоронные процессии из тех домов, откуда намеревалась брать богов. Поэтому пусть никто не удивляется, что то, что делает судьба, жестоко или. несправедливо; ибо может ли она по отношению к частным домам соблюдать какую-нибудь справедливость или сдержанность, если ее неумолимая свирепость столь часто оскверняла покои Цезарей? 5. Если даже мы будем проклинать ее, и но только мы одни, но и все вместе в один голос, она все-таки останется неизменной. Она не воспримет ни молитв, ни жалоб. Таковой судьба была в делах человеческих, таковой она и останется: она ничего не сохранила нетронутым, ничего не оставит невредимым. Жестокая, она везде пройдет по своей привычке, она осмелилась входить, причиняя вред, даже в то дома, в которые входят через святилище, и дверь, крашенную лавровым венком, она покроет траурным покрывалом. 6. Лишь одного можем мы от нее добиться обетами и всеобщими молитвами. Если она еще не решила истребить человеческий род, если она относится к римскому имени все еще благосклонно, пусть оставит этого прицепса изнуренному человечеству, пусть пожелает, чтобы он был для нее, как и для всех смертных, священным, и пусть она от него научится быть снисходительной и будет ласковой к самому милостивому из всех принцепсов.

XVII, 1. Итак, ты должен обращать свои взоры на всех тех, о ком я сказал выше. либо уже принятых на небо, либо близких к нему, и переносить судьбу со спокойствием духа. Она протягивает к тебе свои руки, ведь она протягивает их даже к тем, кому мы присягаем. Ты должен подражать твердости Цезарей в перенесении и преодолении скорби, насколько это возможно для человека идти по божественным стопам. 2. Хотя в других пещах положение и знатность создают большое различие между людьми, добродетель является общим достоянием. Она никого не отвергает из тех, кто считает, что он ее достоин..Несомненно, будет весьма полезно, если ты будешь им подражать, хотя они могли бы возмущаться тем, что они, люди необычные, не избавлены от такого зла, и все же .в одном этом они уравниваются с остальными людьми. Они сочли это не несправедливостью, а законом человечества, и перенесли все, что случалось, не проявляя ни жестокости, ни бесчувствия, ни мягкосердечия, ни малодушия. Ведь не чувствовать своего горя — не свойственно человеку, а не перенести его — недостойно мужа. 3. Но так как я уделил внимание всем Цезарям, у которых судьба похитила братьев и сестер, то не. могу обойти молчанием и того, кого, несомненно, следует исключить их числа Цезарей, кого природа породила для погибели п позора рода человеческого. Основательно разоренную им империю сейчас восстанавливает своим милосердием самый кроткий прицепс. 4. Гай Цезарь (27) , человек, который не мог, как подобает принцепсу, ни скорбеть, ни радоваться. Потеряв сестру Друзиллу, он избегал встреч и общения со своими гражданами, не был на похоронах своей сестры, не воздал ей последних почестей, а в своем Альбане смягчал горе, вызванное этой смертью, с помощью игральных костей, доски п других подобного рода общедоступных занятий. О, позор империи! Римскому принцепсу, оплакивающему свою сестру, стала утешением игра в кости. 5. Этот же Гаи с безумным непостоянством то принимался отращивать бороду и волосы, то переезжал с места на место, с побережья Италии в Сицилию (28). Он никогда не был уверен в том, хотел ли он, чтобы сестру оплакивали или чтобы ей оказывали почести, и в то же самое время, когда он устанавливал в её честь храмы и божеские почести, тех, которые были недостаточно печальны, он наказывал жесточайшим образом. Ведь удары несчастий он переносил в том же беспорядочном состоянии духа, с каким он, гордясь счастливым успехом, воображал себя выше всех людей. 6. Пусть это поведение будет чуждо каждому римлянину; нельзя унимать свою печаль неуместными забавами или возбуждать омерзительно неопрятной одеждой, или, что всего бесчеловечнее, наслаждаться чужим несчастьем.

XVIII, 1. Но тебе не нужно ничего менять в твоем образе жизни, потому что тебе уже свойственно любить те науки, которые наилучшим образом увеличивают счастье и во много раз уменьшают несчастье, они являются величайшим украшением и утешением для человека. А теперь углубись еще больше в свои занятия, окружи ими свою душу как укреплением, чтобы ни с какой стороны скорбь не нашла к тебе подхода. 2. Продли память о споем брате, создав о нем какое-нибудь сочинение в качестве памятника, так как это единственное из человеческих творений, которому не может повредить никакое время, которое не уничтожат столетия. Все остальные памятники, что сооружены из строительного камня или мраморных глыб, или земляных холмов, выступающих далеко ввысь, но сохранятся долго и, безусловно, погибнут: бессмертен духовный памятник, ты даруй его своему брату, в нем помести его, лучше прославь его долговечным произведением духа, чем оплакивать в бесполезной скорби. 3. Что касается самой судьбы, хотя ее сейчас ц нельзя перед тобой защищать (ведь все, что она нам дала, из-за того, что она кое-что взяла обратно, стала нам ненавистной), ее защита будет все же возможна, когда время сделает тебя более справедливым судьей. Тогда ты сможешь примириться с ней. Она же заранее позаботилась о том, как эту обиду загладить, многое даже и теперь она готова отдать, чтобы искупить свою вину. Да, наконец, она сама когда-то подарила тебе то, что взяла обратно. 4. Итак, не обращай свой талант против самого себя, не помогай своей скорби. Твое красноречие способно все малое сделать великим и, наоборот, большое — уменьшить и даже низвести до крайне малого. Но пусть это красноречие сохранит свои способности для другого случая, сейчас же пусть полностью служит твоему утешению. Внимательно следи, чтобы теперь оно не оказалось бесполезным; ибо природа отчасти от нас требует скорби, но чаще мы омрачаемся беспричинно. 5. Я никогда не потребую от тебя, чтобы ты совсем не печалился. Хотя я знаю, что найдутся некоторые люди скорее с жестокими, нежели мужественными жизненными принципами, которые утверждают, что мудрый не скорбит, но мне кажется, что они никогда не попадали в такое положение, иначе судьба лишила бы их высокомерной мудрости и принудила бы признать истину даже против их воли. 6. Было бы достаточно, если бы разум исключил из скорби только то, что излишне и чрезмерно: никому не следует ни надеяться, чтобы ее вообще не было, ни желать этого. Пусть лучше разум сохраняет ту умеренность, которая не похожа ни на нечестие, ни на безрассудство, и пусть он держит нас в таком состоянии, какое соответствует любящей, но не смятенной душе. Пусть слезы текут, но пусть они и прекращаются, пусть исторгаются из глубины души вздохи, но пусть они и кончаются; управляй своей душой так, чтобы тебя могли одобрить и мудрые люди, и братья. 7. Постарайся, чтобы воспоминания о твоем брате постоянно возникали в твоей душе, чтобы ты прославлял его в речах ц представлял его себе благодаря постоянным воспоминаниям. Этого ты сможешь добиться, если сделаешь свое воспоминание о нем приятным, а не печальным; ведь это естественно, что душа избегает того, что для нее печально. 8. Думай о его скромности, думай о его мастерство в делах, о трудолюбии в выполнении их, о твердости в исполнении обещанного. Все им сказанное и сделанное рассказывай другим и себе самому. Вспоминай, каким он был и каким мог бы стать; разве в чем-либо польза было .бы поручиться за такого благоразумного брата? 9. Все это я сочинил, как мог, насколько позволил мне мой одряхлевший и отупевший от долгого бездействия ум. Если покажется, что это недостаточно отвечает твоему уму или недостаточно облегчает скорбь, подумай, что не может заниматься чужим утешением тот, кого осаждают собственные несчастья. Подумай, как нелегко находить латинские слова человеку, вокруг которого раздается неудобоваримая, варварская и грубая даже для образозакиых варваров речь.

8. Речь может идти об Анаксагоре, получившем весть о смерти сыновей (Diog. Laert. II. 13), или об историке Ксенофонте, который получил известие о смерти сына Грилла, погибшего в битве при г. Мантинее (ibid. II. 55).

13. На празднование триумфа Клавдия в Рим были приглашены несколько изгнанников (Suet. С1. 17. 3).

22. Марцелл Марк Клавдий (-43—23 гг. до н.э.) — сыя Октавии, сестры Августа, был усыновлен Августом.

28. Suet. Cal. 24. 2.