А.В. Петров
В своем ответе нам Ю. С. Довженко совершенно справедливо сконцентрировал внимание на идеологической и методологической стороне вопроса. Выступив и сам как идеолог и методолог, он яркими красками нарисовал наш образ (традиционалиста, как он говорит, но по сути - туповатого ретрограда) и высказал опасение по поводу будущего исторической науки, коль скоро она окаженся в руках таких людей. Мы хотим возмутиться созданным образом и развеять опасения.
Основная ошибка Ю. С. Довженко в его оценке нашей методологической позиции состоит в том, что он критические, деструктивные в отношении его теории замечания принял за конструктвные предписания, в том, что он не захотел понять, что мы в принципе не принимаем исходных положений его схемы. Отсюда и недоумения: "как учесть в теоретической схеме региональное разнообразие раннего христианства?" Ответим прямо: никак! В этой схеме его учесть уже невозможно, поскольку она изначально порочна. Не смотря на наши замечания, автор сохранил презумпцию невиновности своей конструкции, продолжая рассматривать ее как нечто данное. Поэтому он и возражает: "указания на некоторые конкретные несоответствия системы фактам не могут ее разрушить. Но позвольте спросить, а откуда эта система вообще взялась, как не из фактов? Или, может быть, автор ездил в Дамаск и по дороге получил специальное откровение о христианских элитах, или, вслед за Декартом, погрузившись в себя, отбрасывал все сомнительно, пока не дошел до единственно несомненного: "история раннего христианства есть смена господствующих элит"? Все-таки, мы полагаем, что Ю. С. Довженко достаточно позитивен, чтобы началом его синтеза был анализ фактов. Ну а коль скоро "общетеоретическая" его конструкция возникает из фактов, то с ними она и может быть сопоставлена: не в форме критики уже сложившейся теоретической модели, но в форме критики путей ее возникновения.
Именно в форме такой критики следует заметить, что автору известно много больше, чем явствует из фактов. Так, он обладает представлением не только о христианстве как некоем реально существующем единстве, но и о правильном христианстве. Оба этих заранее существующих в сознании автора представления подтверждаются затем рядом фактов; однако факты яграют лишь второстепенную роль, поскольку не из выводятся эти представления, а из концепции Евсевия. Ю. С. Довженко, видимо, считает, что оправдался, указав на специфику своего понятия о единстве доникейского христианства, в отличие от Евсевия. Если принять его рассуждение всерьез, то он окажется учеником не Евсевия, а ап. Луки, что столь же почетно, сколь не научно.