После нашествия Ксеркса и вторжения Мардония Афины представляли груду развалин. Необходимо было прежде всего восстановить укрепления города и Пирея, а затем отстроить частные дома. С энергией принялись афиняне за это дело. Работа шла спешно, тем более, что уже тогда обнаружилось враждебное отношение к ним пелопоннесцев. И тут руководителем афинян и душой этого дела был Фемистокл, с которым действует заодно Аристид. Фемистокл продолжает осуществлять свои планы, которые он начал приводить в исполнение еще до нашествия персов. Укрепления Пирея были завершены; флот усилен. Чтобы привлечь ремесленников в полуразрушенный город, метеков, как было упомянуто, освободили на время от особой подати, которую они обыкновенно платили. Город Афины быстро возрос, и городская жизнь все более и более развивалась.
После битвы при Платеях наступает второй период борьбы греков с персами, во многом отличающийся от первого. Война ведется тут уже не на почве Эллады, а у островов Архипелага, у берегов Фракии и Малой Азии, Геллеспонта и Босфора. Ее театром служит преимущественно море. Борьба эта далеко не так опасна, как первая; она не требует такого напряжения сил со стороны греков; дело идет не о существовании Греции, а об избавлении греческих колоний в Малой Азии от персидского ига и распространении господства греков. Тут уже не столько персы, сколько сами греки действуют наступательно.
Едва прошел год со времени битвы при Платеях и Микале, как происходит событие, чрезвычайно важное для будущей истории Афин и их демократии, — совершается переход к ним гегемонии на море и образуется Первый Делосско-Аттический или Афинский союз.
Вопрос о дальнейшей судьбе малоазийских греков возник тотчас после битвы при Микале. Спартанский царь Леотихид предлагал переселить их в Европейскую Грецию. Но понятно, что такое предложение было едва ли осуществимо, и по настоянию афинян были приняты в союз острова Хиос, Самос, Лесбос и некоторые другие. Этим был уже положен первый зародыш будущему Делосско-Аттическому союзу.
Тем не менее и в 478 г., когда соединенный греческий флот направился к Кипру и затем к Византию — греки, очевидно, уже тогда стремились к обладанию проливами ввиду сношений с Понтийскими странами, — мы видим во главе этого флота не афинянина, а спартанского царя Павсания. Но Павсаний, надменный, грубый и жестокий, походивший больше на тирана, чем на вождя греческого войска, этот победитель при Платеях, которому успех вскружил голову, который не мог уже примириться со скромной ролью спартанского царя и, по взятии Византия, вошел даже в изменнические сношения с Ксерксом, — Павсаний своим обращением отталкивал союзников, находившихся в составе греческого флота, тогда как афинские вожди, Аристид и Кимон, составляли полный контраст ему. Уже союзники, особенно ионийцы, возмущенные обращением с ними Павсания, просили афинских вождей принять начальство над флотом, когда спартанское правительство отозвало его. Спарта вместо него решила отправить другого пред-
водителя, но было уже поздно: союзники не хотели принимать спартанского вождя, и Спарта примирилась со совершившимся фактом.
Таким образом, предводительство над флотом перешло к афинянам (478/77 г.), и странно было бы, если бы во главе союза морских сил продолжало стоять такое сухопутное государство, как Спарта; совершенно естественно, что тут главенство перешло к Афинам, обладавшим сильным флотом.
Первоначальной целью союза, во главе которого стали афиняне по предложению самих союзников, была борьба с персами. Установлено было, какие города должны доставлять корабли, и какие, вместо кораблей, — денежный взнос, форос. При распределении повинностей приняты были во внимание силы и благосостояние каждого города. Ежегодная сумма фороса на первых же порах составляла 460 талантов. Для приема взносов и заведования союзной казной учреждена была должность эллинотамиев. Центром союза сначала был остров Делос: здесь должны были происходить общие союзные собрания, управлявшие делами союза; на этом же острове, в святилище Аполлона, хранилась и союзная казна. Первоначально все члены союза были автономны и равноправны; Афины являлись лишь первыми среди равных. Но вскоре такой порядок и общий характер союза изменились...
Организатором союза был Аристид. Трудная и щекотливая задача — распределение повинностей — была исполнена им с успехом, и за это, собственно, он и был прозван «справедливым»7.
После отражения персов в Афинах продолжают бороться два течения. Одна партия, состоявшая большей частью из земледельцев, из элементов консервативных, держалась Клисфеновой конституции и была против новшеств, против дальнейшего развития демократических начал; она желала как бы остановить ход истории. Некоторые, крайние аристократы и олигархи, мечтали даже о возврате к прошлому, к до-Клисфеновскому строю. Другая партия, состоявшая преимущественно из новых элементов, приобретших силу главным образом в эпоху борьбы с персами, стремилась к полному торжеству демократии, к устранению существовавших еще преград. Для выросшего демоса — и притом демоса-победителя — стали нестерпимыми прежние ограничения; жизнь не укладывалась в старые, сделавшиеся тесными, рамки; явились новые настоятельные требования и новые стремления...
Фемистокл вскоре сходит с поприща государственной деятельности. Против него были консервативные элементы и многочисленные враги: в числе последних мы видим и Алкмеонидов, и сына Мильтиада, Кимона, и богача Каллия, и других. Тут действовали не одна политическая вражда и соперничество: притязания Фемистокла, открытое сознание того, чем Афины ему обязаны, его постоянные напоминания о своих заслугах и славных подвигах, — все это докучало, отталкивало, раздражало, и в конце 70-х гг. Фемистокл подвергся остракизму...8 Он удалился в Аргос. По-
том, обвиненный в соучастии в деле Павсания, уличенного в измене, и потребованный на суд в Афины, он скитался и, как известно, кончил тем, что отправился в Азию, к персидскому царю. Он вскоре умер естественной смертью. Но народная фантазия не могла допустить такого конца: она создала легенду, будто Фемистокл сам лишил себя жизни, приняв яд, так как не в силах был исполнить своего обещания — служить царю против своих же соотечественников.
Около того же времени умер и Аристид. Таким образом сошли в могилу знаменитые деятели времени нашествия персов. Выступают теперь другие вожди — во главе аристократической партии Кимон, во главе демократической — Эфиальт, а затем Перикл.
Сын Мильтиада, Кимон, принадлежал, к тому поколению, которое во дни своей юности принимало деятельное участие в защите своей родины от персов, и он всецело был одушевлен тем патриотическим пылом, тем энтузиазмом, который охватил тогда лучшую часть афинского общества. В тот момент, когда полчища Ксеркса угрожали Афинам и когда Фемистокл указывал гражданам на корабли, как на единственное средство спасения и единственную надежду на победу, а масса в страхе и сомнении колебалась последовать такому совету, — в этот момент Кимон, говорит Плутарх, первый подал пример: сопровождаемый своими друзьями, он направился к акрополю, с конской уздой в руках, посвятил в храме эту узду богине, а взамен ее взял себе один «из висевших там щитов и, принеся молитву, сошел к морю, к кораблям, показав таким образом, что не в коннице теперь нуждается отечество, а во флоте. Вскоре затем мы видим его уже деятельным помощником и правой рукой Аристида при переходе гегемонии на море к афинянам и при образовании Делосского союза: именно Кимону наряду с Аристидом принадлежит здесь главная заслуга; влиянию его симпатичной личности Афины многим обязаны. А ряд побед на море и на суше, в особенности над национальным врагом эллинов, персами, окончательное очищение от них берегов Фракии, Геллеспонта и Босфора, наконец двойная победа, над персидским флотом и сухопутным войском, у устьев Эвримедонта, — все это доставило Кимону славу непобедимого полководца и вместе с тем влияние на общий ход политической жизни Афин.
Но истинным призванием Кимона была и оставалась война. Тут он чувствовал себя в своей сфере; тут проявлялись его блестящие качества и дарования полководца. Вообще Кимон был типом истого воина, со всеми его слабостями и достоинствами. Высокий, статный, с густыми кудрями, это был действительно в своем роде «рыцарь без страха и упрека»9, беззаветно храбрый, умевший воодушевить, увлечь и других. Доступный и простой в обращении, открытый и прямой, веселый товарищ в приятельском кругу, он владел тайной располагать к себе сердца и приобретать друзей. Но образованием Кимон далеко не отличался и в противоположность большинству афинян не учился даже музыке. Впрочем, все это ему не мешало сближаться с художниками, например с Полигнотом, и со своей стороны оказывать содействие художественному развитию и украшению Афин. Некоторым природным даром слова он, быть может, и обладал; но талант и искусство настоящего оратора и та чисто афинская велеречивость, которая так отличала его соотечественников, были ему чужды. В этом отношении Кимон скорее напоминал спартанца, на которого походил и простотой своей обыденной жизни. Но, ведя обыкновенно чрезвычайно простой образ жизни, Кимон далеко не был врагом удовольствий и наслаждений — особенно предавался он им в молодости, — любил веселые пиры и отличался склонностью к женщинам. Кимон обладал большим богатством и отличался необыкновенной щедростью. Известны рассказы о ней, характеризующие вместе с тем и его демагогические приемы. Вообще Кимон без труда приобретал популярность, умел легко и непринужденно сближаться с народом и в лучшие годы своей жизни был народным любимцем. Сами комики щадили и даже прославляли его.
Отсюда уже видно, что аристократизм Кимона, в сущности, был довольно умеренный. Кимон имел в себе нечто плебейское. Это не был человек партии в строгом смысле слова. Ведя борьбу с Фемистоклом, а затем с Периклом и Эфиальтом, Кимон не думал, однако, о перевороте в смысле возвращения к прежнему, полному преобладанию аристократии: он желал лишь приостановить, задержать дальнейшее развитие демократии и восставал про-
тив нововведений, слишком, по его мнению, расширявших права и значение демоса. Выражаясь современным языком, Кимона можно было бы назвать консерватором, но не реакционером.
Но замечательно, что Кимон невольно, вопреки даже своему желанию, содействовал развитию таких явлений и усилению таких элементов, в подавлении которых, казалось, должна была состоять его задача в качестве вождя партии аристократической, — например усилению элемента демократического. Способствовал он этому уже самими своими морскими победами, одерживаемыми им во главе того флота, где такую роль играли граждане четвертого класса; способствовал он усилению демократического духа до некоторой степени и своим обращением, своей щедростью, своими чисто демагогическими приемами. Мало того: поведение Кимона, который сам в известном смысле был представителем и поклонником «доброго старого времени» и старых нравов, должно было, в сущности, вести к деморализации афинского демоса.
Кимон, сказали мы, всецело проникнут был патриотическим воодушевлением времен борьбы за свободу Эллады. Его стремления были панэллинские. Он живо сознавал единство всего греческого мира и всеми силами старался поддержать единение между греками. К самой Спарте, сопернице Афин, он относился с таким уважением и с таким сочувствием, что его не без основания упрекали в излишнем «лаконизме». Он был большой поклонник всего спартанского и не раз своим соотечественникам ставил в пример лакедемонян как образец, достойный подражания. Кимон мечтал не о борьбе Афин со Спартой, не о полном торжестве первых над второй, а о тесном и искреннем союзе их. И к другим грекам он был дружественно расположен. К союзникам относился тоже хорошо, избегал насилия по отношению к ним, и в то время как остальные афинские военачальники требовали от них точного исполнения принятых обязательств — доставления людей и кораблей, — что для союзников казалось уже обременительным, Кимон соглашался, чтобы они взамен этого представляли денежные взносы. Зато войну с персами, в борьбе с которыми прошли лучшие его годы и победы над которыми составили его славу, он считал главной задачей афинян, главным делом своей жизни. «Мир с греками, борьба с Персией» — такова была его программа.
И тут результаты деятельности Кимона оказывались в известном смысле противоположными его стремлениям и ожиданиям: так, своими победами он со своей стороны подготовлял будущий разрыв со Спартой, так как Спарта не могла равнодушно смотреть на непомерное возвышение своего соперника, а Афины в свою очередь, сознавая и даже преувеличивая свои силы, начинали думать об окончательном оттеснении Спарты на второй план. А соглашаясь на то, чтобы союзники вместо флота доставляли деньги, Кимон тем самым невольно содействовал большему их порабощению и недовольству в будущем, превращению афинской гегемонии в полное владычество, и ему же пришлось быть свидетелем и усмирителем первых восстаний союзников. Вообще Кимон, обладавший всеми качествами хорошего воина и полководца, оказывался недальновидным в политике; тут обнаруживались его слабые стороны.
Таков Кимон, глава аристократической партии.
Как вождь демоса, как борец за его права, в Афинах в 60-х гг. на первом месте стоял Эфиальт.
Дошедшие до нас известия о нем отрывочны и скудны, но все они сходятся в признании, что это был один из лучших людей древних Афин — твердый, бескорыстный, идеально честный. В этом отношении его имя ставили наряду с именем Аристида. По выражению Аристотеля, Эфиальт слыл «неподкупным и справедливым в политическом отношении». Он не обогащался на счет государственных средств, как большинство других государственных деятелей Афин, и сошел в могилу таким же бедняком, каким он был всю свою жизнь, гордясь своей бедностью и отвергая всякую помощь даже со стороны друзей. В своей общественной деятельности Эфиальт представляется нам своего рода народным трибуном: это был воодушевленный и красноречивый «простат» демоса, всецело преданный его интересам, гроза олигархов, неумолимый преследователь тех должностных лиц, которые позволяли себе какие-либо злоупотребления или несправедливости по отношению к народу.
Заодно с Эфиальтом действовал Перикл, его единомышленник и друг, но он пока оставался на втором плане; первенствующее положение он занял лишь с середины V в.
Один из эпизодов тогдашней борьбы — процесс Кимона после покорения восставшего Фасоса (463 г.). Кимона обвиняли в том,
что он, будто бы подкупленный, не воспользовался удобным случаем для вторжения в Македонию. Но время для низвержения Кимона, находившегося в апогее своей славы, еще не пришло; он был оправдан.
Вскоре представился другой, более важный повод к столкновению между противными партиями, когда обеим сторонам приходилось помериться своими силами. То была просьба спартанцев о помощи против восставших периэков и илотов, или мессенцев, оплотом для которых служила знаменитая в преданиях прежних мессенских войн Итома. Тут должны были столкнуться две противоположные политические программы. Аристократы были на стороне Спарты: Спарта казалась идеалом строго-аристократической республики, примером незыблемости государственного строя, с одним господствующим сословием; она была исконным, деятельным врагом демократии во всех ее видах и оплотом элементов аристократических. Наоборот, вожди демократической партии не могли питать симпатий к Спарте. Они являлись продолжателями дела Фемистокла, видели враждебное отношение Спарты к возрастающему могуществу Афин и сознавали, что нечего уже рассчитывать на искреннее сближение двух соперничающих государств. Как раз перед тем Спарта обещала свою поддержку восставшему против афинян Фасосу, и только постигшее ее землетрясение и затем восстание мессенцев помешали оказать эту поддержку. Несмотря на все это, Кимон остался верен своим симпатиям и своей программе. Сам проникнутый всецело воспоминаниями о патриотической борьбе времен персидского нашествия, он и афинянам теперь напоминал об этих временах, о союзе со Спартой, об еще недавней общей их борьбе с «варварами». Он молил народное собрание не допускать, «чтобы Эллада стала хромать на одну ногу, а Афины остались без сотоварища по ярму». Тщетно против помощи Спарте восставал Эфиальт; тщетно он доказывал, что следует предоставить Спарту, этого врага Афин, ее участи: Кимон восторжествовал. Решено было помочь спартанцам, и сам Кимон во главе четырехтысячного отряда отправился в Пелопоннес.
Однако спартанцы вскоре с подозрением отнеслись к своим афинским союзникам и отпустили их, заявив, что больше не нуждаются в них.
Велико было негодование афинян на Спарту! После этого авторитет и влияние Кимона, политика которого потерпела такую жалкую неудачу, и значение всей аристократической партии естественно должны были пасть: в общественно-политической жизни Афин должно было возобладать другое, противоположное течение — демократическое.
Таким образом, все эти события отразились тотчас же и на ходе внутренней борьбы, переживаемой тогда Афинами: с ними связана так называемая Эфиальтова реформа, касавшаяся ареопага.