Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
146

Реформа ареопага. Суд присяжных, Совет и народное собрание

Трудно в точности обозначить права и функции ареопага: по всей вероятности, они и не были ясно определены, и сама эта неопределенность могла в свою очередь способствовать расширению сферы влияния ареопага. По выражению одного древнего свидетельства, почти все дела по проступкам и нарушениям закона подлежали его ведению. Но ареопаг был не только высшим судилищем: это был в известном смысле государственный Совет и учреждение с религиозным характером, с полицейской и цензорской властью, а главное — с большим политическим влиянием: ареопагу принадлежала высшая контролирующая власть над действиями должностных лиц и даже над самой экклесией, народным собранием: он был «всеобщим блюстителем и стражем законов»; он пользовался правом veto по отношению к постановлениям народного собрания и, следовательно, влиял на весь ход государственной жизни.
В силу своей древности окруженный особым нимбом, по преданию — создание самих богов и судилище, перед которое являлись даже сами бессмертные, составленный из избранных лиц — бывших архонтов, с честью исполнявших свой долг, — ареопаг долго обладал особенным нравственным авторитетом. В чрезвычайных случаях он мог прибегать и к чрезвычайным мерам. Во время борьбы с персами за независимость, особенно в момент вторжения Ксеркса, ареопаг, поддерживая Фемистокла, проявил энергию и патриотизм, что, конечно, еще более подня-

147

ло его нравственное влияние и авторитет, так что годы от Саламинской битвы до начатой Эфиальтом борьбы Аристотель в «Афинской политии» выделяет даже в особый период главенства ареопага — главенства, при котором, говорит он, дела афинян шли хорошо; афиняне имели успех в войне и приобрели славу среди эллинов (23).
Таким образом, как раз в то время, когда в Афинах особенно усиливается демократический элемент, возвышается и ареопаг, представитель другого, противоположного начала. Но главенство ареопага, о котором говорит Аристотель, продолжалось только около 17 лет, мало-помалу клонясь к упадку: оно не могло быть продолжительным, оно противоречило общему ходу и направлению афинской истории. Между ареопагом, этим воплощением и блюстителем старины, этим оплотом и средоточием партии аристократической, и господствовавшим тогда в Афинах демократическим направлением столкновение было неминуемо. Коллегия, по самой своей сущности чисто аристократическая, ареопаг, со своими пожизненными и не подлежащими ответу членами, стоял теперь одиноко среди других учреждений Афин, составляя резкий контраст остальному строю этой демократической республики с ежегодно избираемыми и ответственными должностными лицами. Многие из тех прав, которыми пользовался ареопаг — особенно право veto, — оказывались ненавистным и лишним тормозом для окрепнувшей демократии и казались уже анахронизмом. Новые идеи с трудом проникали в ареопаг; новые интересы и новые стремления, которыми жило афинское общество, были чужды, непонятны ареопагитам, людям большей частью престарелым, представителям уже отживших поколений. Обновление состава ареопага совершалось медленно; долго еще большинство состояло из прежних архонтов, вышедших из рядов первого класса; а главное — дух, царивший в этом учреждении, был слишком могуществен, и вновь вступающие члены, представители хотя бы и других общественных слоев и других воззрений, подчинялись в свою очередь этому духу. Тут действовали своего рода esprit de corps и строгая, выработанная в течение долгого ряда поколений традиция. Изменить ей, отступить от установившегося направления — это был такой предосудительный для ареопагита поступок, на который редко кто из новых членов имел смелость

148

решиться. Притом даже те, кто честно исполнял свою обязанность в качестве архонта, подвергались докимасии перед ареопагом, прежде чем вступить в него, и понятно, что ареопагиты, вероятно, тщательно старались не допускать в свою среду лиц, известных за особенно ревностных демократов. Докимасия тут могла легко обратиться в подбор единомышленников. Среди происходившей в Афинах внутренней борьбы ареопаг являлся не бесстрастным зрителем или посредником, а представителем и органом партии, главным средоточием и оплотом всего, что было враждебно дальнейшему росту демократии.
Таким образом, для полного торжества демократии необходимо было лишить аристократическую партию той опоры, какую она находила себе в ареопаге. С другой стороны, реформа 487/86 г., ограничение власти архонтов и введение жребия при избрании последних должны были отразиться и на авторитете ареопага: когда большинство ареопага стали составлять не люди выдающиеся, не те бывшие архонты, которые являлись народными избранниками, а заурядные граждане, обязанные своим архонтством в значительной мере жребию, т. е. случаю, и когда поколение прежних ареопагитов сошло в могилу, — тогда и нравственный авторитет ареопага должен был пасть.
По словам Аристотеля, нападения на ареопаг начались с того, что Эфиальт устранил многих ареопагитов, поднимая против них процессы по поводу их управления, а в 462/61 г. он выступил 10 с законом об ограничении власти и прав ареопага с целью положить конец его политическому влиянию. Обстоятельства были благоприятны. Кимон в то время отсутствовал — он был в Пелопоннесе, у Итомы, и с ним отряд гоплитов, состоявший большей частью из его сторонников и элементов консервативных, — и предложения Эфиальта были встречены сочувственно; но возвращается в Афины Кимон, и возгорается жаркая и упорная борьба. Как глава аристократической партии и приверженец старины, Кимон не мог допустить реформы ареопага; эта реформа поражала средоточие той партии, вождем которой был он, посягательства

10 В «Афинской политии» имеется анекдотический рассказ об участии в этом деле Фемистокла, но, как было упомянуто уже, этого участия нельзя допустить ввиду хронологических соображений.
149

на освященные временем и преданием права ареопага казались ему дерзким святотатством, гибельным нарушением существующего строя, завета Солона, по мысли которого ареопаг должен был, подобно якорю, предохранять государство от бурь и волн и держать демос в спокойствии. Без авторитета ареопага государственный порядок, казалось, будет лишен необходимой устойчивости, Афины сделаются жертвой ничем необуздываемой страсти к новизне и дух беззакония и анархии овладеет гражданами. Кимон, все аристократы и все безусловные приверженцы старины, вновь одушевленные присутствием своего вождя, должны были напрячь все свои силы, чтобы помешать осуществлению предположенной реформы. Эфиальт со своей стороны с жаром отстаивал свое дело. Афины переживали тяжелый, бурный внутренний разлад. Единственным выходом из такого положения являлся остракизм. Нужно было так или иначе покончить с внутренней борьбой, решить, наконец, чье дело должно восторжествовать, кому оставаться в Афинах и кому удалиться, предоставив свободное поле для деятельности своим противникам — вождям ли демократической партии или же Кимону? Голос большинства решил не в пользу Кимона: как «друг лаконян и враг демоса», он должен был отправиться в изгнание. Дело демократии восторжествовало... Но с этим страсти, вызванные борьбой, не улеглись вполне: глухая затаенная злоба и жажда мести одушевляла крайних приверженцев побежденной партии, и жертвой этой ненависти вскоре сделался Эфиальт. Однажды утром он найден был мертвым: рука убийцы поразила его.
На переживаемые тогда события и злободневные вопросы, волновавшие умы афинян, отозвался и Эсхил в своих «Эвменидах» 11, написанных в 458 г., вскоре после Эфиальтовой реформы. Поэт старается укрепить благоговейное отношение к ареопагу как судилищу. Сама богиня Афина учреждает ареопаг для суда над матереубийцей Орестом, который получил очищение в Дельфах, но которого продолжают преследовать Эриннии. Это суд «недоступный корысти, совестливый, но сильный в гневе, бодрствующая

11 По поводу них см. статью: Зелинский Φ. Ф. Идея нравственного оправдания // Из жизни идей. Т. I. СПб., 1905 [переизд.: М., 1995. — Примеч. науч. ред.].
150

охрана земли», и он будет существовать впредь, денно и нощно благоговейный страх граждан будет противодействовать беззаконию, пока граждане не будут обновлять законов. Таким образом, Эсхил против дальнейших нововведений: «Чистая вода, загрязненная дурными притоками и нечистотами, не будет годна для питья». Афина дает завет гражданам равно остерегаться как разнузданности, так и рабского духа, не изгонять совершенно из города того, что возбуждает благоговейный страх. В общем драма Эсхила как бы призывает к примирению; поэт, по своему мировоззрению скорее консерватор, видимо, сочувствует союзу, заключенному тогда афинской демократией с врагом Спарты, Аргосом: аргивянин Орест дает клятву стране и народу афинян на вечные времена, что союз будет храниться и ни один правитель Аргоса не пошлет против них вооруженного воина...
Реформа ареопага была, можно сказать, завершением предыдущего исторического процесса: ею утверждено в Афинах окончательное господство полной — хотя, как увидим, далеко пока еще не разнузданной — демократии, к чему, в сущности, вел весь предшествовавший ход афинской истории, особенно со времени Фемистокла и Греко-персидских войн. Реформа эта не равнялась вовсе чуть не полному уничтожению ареопага. И после нее ведению ареопага подлежали дела о преднамеренных убийствах, о нанесении ран и увечий с целью лишения жизни, о поджогах и об отравлениях, поведших к смерти, тем более что суд по таким делам тесно связан был с самим культом, носил на себе до некоторой степени религиозный характер, так как убийство в глазах греков было не просто преступлением, но и осквернением, требовавшим очищения. Известная доля функций в сфере культа — например надзор за оливковыми деревьями, посвященными богине Афине, в некоторых случаях разбирательство по делам о нечестии, отчасти и наблюдение за надлежащим исполнением религиозных обрядов — осталась по-прежнему за ареопагитами, этими служителями Эвменид. Цензорская власть ареопага, право надзора за нравами и за воспитанием, не совсем, быть может, были уничтожены, хотя и ограничены значительно. Впоследствии, в IV столетии, мы даже видим ареопаг обладающим немалым нравственным влиянием и авторитетом. В особенно важных случаях, в делах, касающихся блага и безопасности государства, по поруче-

151

нию народного собрания, а иногда, может быть, и по собственной инициативе, ареопаг является высшей следственной комиссией; но суд по подобным делам принадлежал народу и мог быть предоставлен ареопагу не иначе как по особому каждый раз уполномочию от народного собрания. Все это были лишь остатки прежних, когда-то широких прав ареопага: реформой за ним были оставлены только те функции, которые в политическом смысле казались безвредными, отнятие которых было бы для дела демократии совершенно бесполезно и являлось бы лишь излишней ломкой и даже святотатственным нарушением старины. Все остальные дела изъяты были из ведения ареопага. Судебная власть его сильно сужена, а главное — он утратил влияние на законодательство; у него отнято было право veto, — отняты права, в силу коих ареопаг был «стражем государственного строя». Ареопаг перестал быть контролирующей и сдерживающей властью, инстанцией, стоявшей в некоторых отношениях выше самого народного собрания; словом, прежней самостоятельной политической роли этого учреждения, аристократического по преимуществу, положен был теперь конец.
Но деятельность вождей демократической партии не ограничивалась только разрушением старого; она была в то же время и созидающей; с реформой ареопага неразрывно связана и реформа афинского суда присяжных.
Отнятые у ареопага права перешли частью к Совету 500, частью же к «демосу», т. е. к народному собранию и к народному суду, гелиэе.
Компетенция суда присяжных чрезвычайно расширилась: к гелиэе отошли дела, до реформы подлежавшие ведению ареопага, равно как и те дела, по которым прежде были судьями архонты. Последние лишились некогда столь обширной самостоятельной судебной власти: за ними осталось только разбирательство по мелким делам с правом налагать незначительные денежные штрафы. Прежде сами самостоятельные судьи, архонты являются с этих пор лишь председателями преобразованных дикастериев и руководителями следствия. Такое ограничение прав архонтов и расширение компетенции гелиэи до некоторой степени можно назвать отделением судебной власти от административной, но с оговорками. Во-первых, архонты, как только что было упомянуто, все-таки

152

принимали некоторое участие в ходе судебного процесса в качестве руководителей следствия и председателей, да и гелиэя, к которой перешло решение большинства дел, была не только судом: она имела вместе с тем и чрезвычайно важные политические функции. Во-вторых, не одна судебная власть архонтов с течением времени подверглась ограничению. Мало-помалу то же произошло и с остальными их функциями; тут мы видим конечный результат предшествующего процесса афинской истории, ведшего вообще к постепенному и, так сказать, всестороннему ограничению прав и значения архонтов. Вообще, точнее было бы сказать, что вследствие реформы судебная власть от такого аристократического учреждения, как ареопаг, и от единичных сановников, архонтов, перешла в руки самого народа.
Гелиэе подлежала теперь масса дел, тем более, что она являлась судом не только для афинских граждан, но и для союзников. И понятно, что для того, чтобы она могла справляться с подавляющим количеством дел, подлежавших ее решению, необходимо было дать ей и соответствующую организацию.
Таким образом, если гелиэя в своих основах и возникла раньше, еще при Солоне, то только впоследствии получает она более определенную, полную и стройную организацию12, с общим числом 6000 присяжных (считая 1000 запасных), с подразделением на 10 секций (дикастериев) по 500 членов в каждой, причем заседать могла и не целая секция и наоборот — в случае надобности несколько дикастериев могли соединяться в одно. Плата дикастам, введенная впервые Периклом, довершила эту организацию. Это была одна из замечательнейших попыток в истории организовать чисто народный суд13. Чтобы обеспечить беспристрастный, справедливый приговор со стороны судей, дикастов, принят был ряд мер. Возможность подкупа или какого бы то ни было запугивания устранялась уже большим числом судей. В V в. секции на-

12 О суде присяжных в Афинах на рус. яз. см. статьи Ф. Г. Мищенко: Мищенко Φ. Г. 1) Суд присяжных в Афинах и сочинение Аристотеля об Афинском государстве // ЖМНП. 1892, сентябрь; 2) О суде присяжных в Афинах (из Афинской Политии Аристотеля) // Сборник в пользу Общества вспомоществования недостаточным студентам Университета Св. Владимира. Киев, 1895.
13 Oncken W. Athen und Hellas. Bd. 1. S. 262-291.
153

значались на целый год, так что гелиаст знал заранее, в какой секции он будет заседать; но впоследствии, в IV в., секции определялись жребием лишь в самый день суда, так что никто из гелиастов не мог знать, в какую секцию он попадет и по какому делу явится судьей. Таким образом устранялась возможность какого-либо предварительного соглашения между присяжными и заинтересованными сторонами. Заседания гелиэи были публичны, что опять-таки должно было служить гарантией против различных злоупотреблений. Наконец, гелиастов должна была связывать и даваемая ими клятва: они клялись, что будут решать «согласно законам и постановлениям афинского народа и Совета 500», а в тех случаях, относительно которых закона нет, — по совести и разумению, без вражды и лицеприятия, клялись, что будут одинаково выслушивать как обвинителя, так и обвиняемого, и будут иметь в виду лишь предметы обвинения.
Но ограничить права ареопага, подавить его авторитет, освященный веками и преданиями, устранить его контролирующее влияние на ход государственной жизни, — не значило ли это снять последнюю узду с демоса, дать полную волю народному собранию и его вожакам-демагогам? не значило ли это допустить, чтобы впечатлительный, подвижный афинский демос под влиянием мимолетного настроения и увлечения чуть не ежедневно отменял существующие законы и создавал новые? не значило ли это лишить государственный порядок всякой устойчивости? Но дело в том, что и после ограничения ареопага в Афинах не было недостатка в сдерживающем и контролирующем начале. Для обуздания непостоянства и легкомысленного стремления к новизне принят был ряд мер.
Во-первых — «обвинение в противозаконии», графэ параномон (γραφή παρανόμων). С этим обвинением мог выступить каждый афинский гражданин против всякого такого предложения, постановления народного собрания или даже решения номофетов — о них скажем потом, — которое, по его мнению, находилось в противоречии с существующими законами и было вредно для государства14

14 Собственно вред мог служить основанием для обвинения лишь в тех случаях, когда дело шло о законе, а не о постановлении народного собрания.
154

или которое состоялось с нарушением установленных форм. Стоило только кому-нибудь под клятвой заявить в самом народном собрании о своем намерении подать графэ параномон против сделанного предложения или постановления, и дальнейшее обсуждение этого предложения или приведение в исполнение уже состоявшегося решения приостанавливалось, а обвинение поступало в суд гелиастов. Ответчиком являлся обыкновенно автор предложения или закона, а обвинителем — то лицо, которое подавало графэ параномон. В случае осуждения, т. е. признания гелиастами жалобы основательной, ответчик подвергался наказанию, обыкновенно денежному штрафу, а в особых важных случаях — даже смертной казни. Кто три раза был осужден по графэ параномон, тот лишался на будущее время права инициативы, т. е. права делать какие-либо предложения в народном собрании. Впрочем, личная ответственность за какие-либо предложения и постановления истекала по прошествии года; по миновании этого срока можно было потребовать отмены самого постановления или закона, но виновник последнего уж не подвергался суду и наказанию. С другой стороны, чтобы обуздать не в меру ретивых блюстителей существующих законов и предотвратить злоупотребления графэ параномон, установлено было, что если обвинитель не получал в свою пользу даже и пятой части голосов, то за неосновательное обвинение подвергался штрафу в 1000 драхм. Несмотря на эти предосторожности, злоупотребления графэ параномон впоследствии были часты: подобные обвинения подавались из личных целей, из вражды, из желания лишь воспрепятствовать какой-нибудь мере и т. п. Но в V в., графэ параномон действительно была тем, чем она должна была быть по мысли введшего ее законодателя, — палладиумом действующих законов и существовавшего в Афинах демократического строя; мы увидим, например, что олигархи, производившие переворот в 411 г., прежде всего постарались отменить графэ параномон как главное препятствие к осуществлению их замыслов15.

15 В некоторых источниках упоминается о коллегии номофилаков, которые должны были наблюдать за исполнением законов должностными лицами и, присутствуя в Совете и в народном собрании, где они заседали рядом с председателями, следили за тем, чтобы не было отступлений
155

Но характернее всего тот порядок принятия новых и отмены старых законов, начало которому было положено, по всей вероятности, еще в середине V в.16, но который полное развитие получил лишь впоследствии. В начале каждого афинского года в первом очередном народном собрании происходила так называемая «эпихейротония законов» (голосование законов) и обсуждался вопрос, нет ли надобности во введении какого-либо нового закона и в изменении или отмене старого, и тут каждый из присутствовавших в собрании мог высказывать свое мнение и делать предложения. Если народное собрание признавало необходимым сделать какие-либо изменения в законах, то проект нового закона представлялся его автором в Совет 500, который и подготовлял свой отзыв, пробулевму, к третьему народному собранию после того, в котором происходила эпихейротония. Тем временем проект выставлялся для всеобщего сведения у статуй героев-эпонимов, этом месте официальных публикаций, и читался секретарем Совета в тех народных собраниях, которые происходили в промежутке. Всякий гражданин имел право сообщать Совету свои замечания относительно проектированного закона. Последний не должен был быть в противоречии с каким-либо прежним законом, иначе его автору грозила ответственность по графэ параномон, а в случае существования такого противоречия автор проекта должен был заявить об этом и потребовать — вместе с введением нового —

от существующих законов и чтобы не делалось постановлений, вредных для блага государства. Но мы нигде не видим действующими этих номофилаков, вплоть до македонского периода, и о них не упоминает Аристотель в своем очерке афинской конституции даже при перечислении должностных лиц. Встречается упоминание о номофилаках в недавно открытом так называемом «Страсбургском анониме» (Anonymus Argentinensis), изданном Б. Кейлем (Strassburg, 1902); но неясно, в какой связи, так как текст сохранился лишь в обрывках, а комбинации и восстановления его Б. Кейлем теперь опровергаются У. Вилькеном (Wilcken U. Der Anonymus Argentinensis // Hermes. Bd. XLII. 1907. S. 374 f.), видящим в этом анониме комментарий к одной из речей Демосфена. Во всяком случае, если даже институт этот и был введен в V в., он в действительности не имел большого значения, рядом с графэ параномон оказался излишним и вскоре был упразднен, не оставив и следа своей деятельности.
16 Собственно говоря, в V в. проекты новых законов составлялись обыкновенно коммисией συνγραφεΐς.
156

отмены старого закона, препятствовавшего такому введению: тогда оба они рядом выписывались на белой доске, которая, как упомянуто, выставлялась у статуй эпонимов фил. В третьем народном собрании после эпихейротонии законов проект вместе с заключением Совета подробно обсуждался, и собрание делало постановление о передаче его на решение особой комиссии из числа присяжных, так называемых номофетов, определяло число последних, порядок и срок их заседаний, вознаграждение им с указанием источника, откуда должно было быть выдано это вознаграждение, и избирало пять особых официальных защитников (синдиков, синегоров) старых законов. Таким образом, решающий голос в деле изменения законов принадлежал номофетам. Число номофетов бывало неодинаково, смотря по количеству и важности подлежавшего их рассмотрению материала. Заседали они вместе с Советом. Дело решалось в форме судебного процесса. Председателями номофетов были пританы, а впоследствии проедры с эпистатом во главе; обвинителями нового закона и защитниками старого (если дело шло о его отмене) выступали упомянутые пять синдиков или синегоров; защитником проекта, естественно, являлся его автор. Всякий афинянин, кроме того, мог принять участие в прениях в качестве обвинителя или защитника. И только после одобрения проекта большинством голосов номофетов получал он уже окончательно силу закона. Таким образом, между псефизмой, обыкновенным постановлением народного собрания, касающимся отдельного, частного случая, и законом, νόμος, создающим общую норму, проводилась, в сущности, резкая грань. Пересмотр законов совершался не по случайному настроению или произволу народного собрания, а лишь в известный, раз навсегда определенный для того срок. Для знакомства с проектированным законом, для обдуманного, спокойного решения, для взвешивания доводов за и против, прежде чем ввести новый или отменить старый закон, времени было достаточно. Наконец, решающий голос принадлежал не изменчивому и непостоянному народному собранию, а особой комиссии из лиц более зрелого возраста, связанных притом присягой.
Из предыдущего уже видно, что афинская гелиэя не была только судом, что она в некотором отношении стояла как бы выше народного собрания. К ней переходят вообще многие из полити-

157

ческих функций ареопага, и она получает важное значение в строе Афинского государства17. И в самом деле, гелиэя влияет на весь ход государственной жизни, начиная с законодательства, так как решающей инстанцией по вопросу о введении нового или перемене старого закона были, как мы только что видели, номофеты, выбиравшиеся из среды гелиастов. Благодаря графэ параномон, гелиэя являлась вообще высшей инстанцией по отношению ко всякому постановлению народного собрания; благодаря же докимасии, испытанию кандидатов на должность, она имела влияние на назначение должностных лиц, которые в случае отрешения от должности народным собранием или при сдаче отчета перед ней же подлежали ответственности. Ей принадлежал решающий голос и при раскладке подати с союзников, производившейся каждые четыре года. Она утверждала постановления о даровании права гражданства, подчас участвовала в заключении договоров, давая обязательства, и т. п. Таким образом, ее влияние простиралось и на сферу внешних отношений. Таковы были права гелиэи. Повторяем, в подробностях порядок этот мог выработаться позднее, но политическое значение гелиэи, как силы сдерживающей и контролирующей, стоит в связи с реформой ареопага.
Но возникает вопрос, действительно ли могла гелиэя и ее комиссия, номофеты, служить сдерживающим и контролирующим началом? разве она в свою очередь не была тоже собранием народной массы, своего рода частью той же экклесии, которую она должна была сдерживать и контролировать, ее «собственной плотью и кровью»? Не говоря уже о том, что гелиэя получала материал в более переработанном виде, что она была дальше от горячки прений и действовала не под влиянием первого увлечения, разница между собранием народным и собранием гелиастов была существенная: во-первых, гелиэя состояла из граждан более зрелого возраста — по закону не моложе 30 лет, а большей частью гелиасты были люди даже пожилые, приносившие, значит, с собой более консервативный дух, житейскую опытность, спокойную обдуманность и осторожность, свойственную старости; во-вторых, гелиасты давали присягу и уже поэтому должны были сознавать себя более ответственными за свои решения, нежели не присягавшие члены

17 Frankel Μ. Die attischen Geshworenengerichte. Berlin, 1877.
158

экклесии; и в-третьих, наконец, число заседавших гелиастов было гораздо меньше присутствовавших обыкновенно в народном собрании, что опять-таки увеличивало в них сознание личной ответственности.
Наравне с гелиэей, особенно на первых порах, в V в. наследником прав ареопага был Совет 500. Совет этот, состоявший, как было раньше упомянуто, из представителей демов и являвшийся своего рода микрополисом, не говоря уже о принадлежавшей ему докимасии булевтов и архонтов, имел полное право, по словам Аристотеля, наказывать денежным штрафом, заключать в тюрьму и казнить, судить большую часть властей, особенно тех, которые заведовали деньгами, принимать частные жалобы на должностных лиц в случае отступлений от закона. Но впоследствии — вероятно раньше конца V в. — во всех упомянутых случаях Совет лишился права постановлять окончательное решение сверх известного предела, и введена была апелляция в дикастерии. Таким образом, дальнейшее развитие демократии состояло в ограничении власти Совета и в расширении за его счет компетенции гелиэи и экклесии. В IV в., например, право Совета налагать штрафы ограничено было 500 драхм. Кроме того, мы уже видели, что Совет не мог задержать гражданина, если тот представлял трех поручителей из своего класса, за исключением случаев государственного преступления или неисправности по сбору доходов. Совет принимал меры против государственных преступников, решал такие дела в пределах своей компетенции или донесения о них передавал в суд и народное собрание. Во многих случаях Совет действовал совместно с присяжными, например, когда дело шло о раскладке фороса или о новом законе, и представлял свое предварительное заключение, пробулевму. Совет и гелиэя являлись иногда как бы представителями всего государства; в качестве таковых члены Совета, булевты, и гелиасты дают, например, клятву в одном дошедшем до нас договоре с Халки-дой18. Ведению Совета, как было раньше упомянуто, вообще подлежали все отрасли государственного управления, не исключая и финансов. Совет являлся центральным органом государствен-

18 CIA, IV (= IG, I, Suppl.), № 27 a; Ditt Syll2., I, № 17; Michel, № 70. Договор заключен был после покорения восставшей Эвбеи в 445 г.
159

ного управления, в лице пританов заведуя всеми текущими делами. Его ведению подлежали, например, изыскание источников государственных доходов, отдача разных статей на откуп, взыскание государственных долгов, прием пожертвований на государственные цели, докимасия бедных, имевших право на пособие. Совет имел надзор за общественными постройками, святилищами и празднествами, за конницей и впоследствии за молодыми афинянами (эфебами), за триерами, верфями и доками и заботился о постройке и снаряжении новых судов. Совет заведовал сношениями с другими государствами, принимал и вводил послов в народное собрание.
Предварительное заключение или определение (пробулевма) Совета было необходимо и для народного собрания19. Таким образом, Совет являлся подготовительным, совещательным и вместе с тем исполнительным органом народного собрания, получая иногда особые полномочия. Он же служил посредником в отношениях между должностными лицами и народным собранием.
Державным господином в Афинах был демос, и народному собранию принадлежали верховные права. Оно решало вопросы, касающиеся государственного строя, войны и мира, войска и флота, безопасности страны и снабжения ее хлебом, государственных средств и налогов, построек, культа и проч.; оно сносилось с другими государствами, заключало договоры, выбирало должностных лиц, предоставляло особые преимущества и награды отдельным лицам и общинам, иногда само судило по обвинению в государственном преступлении (исангелия), иногда передавало такие дела в суд присяжных, обсуждало законодательные вопросы, производя, как мы видели, «голосование законов» и предоставляя решение по существу о принятии новых и отмене старых законов комиссии номофетов, и т. д. Чем более развивалась демократия, тем больше расширялась компетенция народного собрания, росло его влияние и значение. К нему впоследствии переходит и решение таких дел, которые, собственно, подлежали ведению Совета

19 Хотя в иных случаях такая пробулевма могла и не заключать в себе определенного мнения, а ограничиваться лишь формальным внесением дела на решение народного собрания. См.: Hartel W. Studien über attisches Staatsrecht und Urkundenwesen. Wien, 1878.
160

и гелиэи. То различие между псефизмами и законами, о котором мы говорили, стало утрачиваться. Масса все более и более присваивала себе непосредственную власть и всем распоряжалась посредством псефизм. Так было потом, в эпоху разложения и упадка афинской демократии; в пору расцвета державный демос себя ограничивал: над ним стоял закон...
Собрания бывали очередные, регулярные, сначала по одному, а впоследствии по четыре в каждую пританию, и чрезвычайные. Для каждого из очередных собраний установлены были известные категории дел. Например, в первом собрании рассматривались действия должностных лиц, обвинения в государственном преступлении, доклады о конфискации имуществ, вопросы о безопасности страны и о «хлебе», происходило «голосование (эпихейротония) законов»; во втором принимались просьбы; в третьем и четвертом обсуждались прочие дела, причем полагалось не более трех дел, касающихся культа, трех — по внешним сношениям и трех — по остальным вопросам; в шестую пританию ставился вопрос об остракизме и т. д. Чрезвычайные собрания созывались по мере надобности и предметы обсуждения в них были в зависимости от обстоятельств.
Созывались народные собрания пританами, которые и председательствовали в них, имея эпистата во главе (впоследствии — проедры со своим эпистатом). Делопроизводством заведовал секретарь Совета, имевший, разумеется, вообще немало влияния на ход дел. «Программа» очередных собраний должна была быть объявлена за пять дней. Для всех дел требовалась «пробулевма» Совета; заседание и начиналось с ее прочтения; закон не допускал вносить что-либо в экклесию без предварительного рассмотрения и отзыва Совета. Поэтому обычная формула вступления в постановлениях народного собрания, дошедших до нас в большом числе в виде надписей, гласит: «Совет и народ решил в пританию такой-то филы, такой-то был секретарем, такой-то председательствовал, такой-то сказал», т. е. внес предложение, а затем следует текст самого предложения. Иногда обозначается и имя архонта-эпонима (в самом начале или в середине вступления). Если к предложению сделаны были поправки или добавления, то и они вносились, причем называлось лицо, их внесшее. Участвовать в народном собрании, говорить в нем и голосовать мог каждый

161

полноправный афинский гражданин, достигший 20-летнего возраста. Свобода слова, в сущности, была полная, лишь бы оратор не делал предложений, противоречащих закону, не касался предметов, к делу не относящихся, не повторял дважды одного и того же и не позволял себе неприличных выражений или действий. В некоторых случаях, преимущественно когда дело шло о постановлении относительно отдельного лица, в том числе и при остракизме, требовалось присутствие в народном собрании не менее 6000 граждан. Обыкновенно бывало гораздо меньше. Большей частью присутствовали горожане. У Ксенофонта20 говорится, что валяльщики, сапожники, плотники, кузнецы, земледельцы, купцы, рыночные торговцы, — вот из кого состоит народное собрание. Земледельцы почти терялись в остальной массе; большинство были ремесленники и торговцы.
Уже в древности говорили, что Эфиальт дал народу испить чашу несмешанной, полной свободы, и сколько раз после того, уже в XIX столетия, повторяли, что Перикл, в котором видели вдохновителя Эфиальта, положил начало необузданной демократии, что при нем форма правления делалась все беспорядочнее и беспорядочнее, что его реформы, ничего не создавая, только разрушали созданное прежними поколениями и вели к анархии, к тирании толпы, к царству беззакония, что изменчивому и непостоянному духу демоса дана была полная воля, что Перикл и Эфиальт «не ведали, что творили», и проч. Более близкое знакомство с формами и строем Афинского государства убеждает в ином: вместо потворства легкомысленному стремлению к новизне и вместо неуважения к закону мы видим строго определенный, обставленный довольно сложными формальностями порядок законодательства, проникнутый скорее консервативным духом, отмеченный печатью умеренности и уважения к существующим законам. Даже такой страстный противник афинской демократии, беспощадно изобличающий и осмеивающий ее, как венгерский ученый Ю. Шварц21, и тот сознавался, что рассмотренными выше реформами в государственную жизнь Афин внесены были идея непрерывно и постепенно развивающегося законодательства и принцип серьезной

20 В «Воспоминаниях о Сократе» (III, 7, 6).
21 Schvarcz J. Die Demokratie. 2 Titelaufl. Bd. I. Leipzig, 1884. S. 102.
162

ответственности, что ими впервые создана была в Афинах законная почва для дальнейшего развития государственного строя, а равно и частного права, тогда как раньше, до реформы ареопага и гелиэи, законодательные постановления являлись своего рода переворотом, coup d'etat, производимым народным собранием. Вместо полнейшего господства случая и произвола толпы мы видим стройную систему самоограничения демоса, — порядок, созданный по плану, глубоко обдуманному, проникнутому идеей законности, сознанием того, что свобода должна быть в то же время царством закона. И недаром Афинское государство называют иногда «правовым»: над волей народного собрания, а следовательно, и над самим державным демосом, поставлен был закон; мы видим гелиэю, образованную из среды самого же народа, но стоящую в некоторых отношениях выше экклесии и ее ограничивающую...
Такой порядок и такие меры, как графэ параномон, номотесия, должны были поддерживать в обществе идею законности и уважение к праву. Не эти меры были гибельны, а наоборот — отступления от них, которые так часто бывали впоследствии. Лучшее оправдание дела Эфиальта и Перикла — это его жизненность. Очевидно, новый порядок вытекал из настоятельной потребности, соответствовал вполне остальному строю Афин, самому народному характеру и коренился во всем предшествовавшем развитии. Он тесно сросся с самой судьбой государства, с его независимостью. В своих основах он развился и удержался в течение целых поколений, несмотря на ряд тяжелых катастроф, пережитых потом Афинами, и на ряд попыток к его ниспровержению со стороны и внутренних и внешних врагов.

Подготовлено по изданию:

Бузескул В. П.
История афинской демократии / Вступ. ст. Э. Д. Фролова; науч. редакция текста Э. Д. Фролова, Μ. М. Холода. — СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия», 2003. — 480 с. — (Серия «Studia Classica»).
ISBN 5-93762-021-6
© Э. Д. Фролов, вступительная статья, 2003
© Μ. М. Холод, приложения, 2003
© Издательский Центр «Гуманитарная Академия», 2003



Rambler's Top100