Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
366

Тирания Тридцати и восстановление демократии

Поражение афинян в Пелопоннесскую войну было вместе с тем и поражением их демократии. Это был критический момент в ее истории. Возникал вопрос, удержится ли демократия в Афинах?
Если верить Аристотелю, по самим условиям мира афиняне должны были ввести у себя «старинный строй» или «строй отцов», πάτριος πολιτεία. О πάτριος πολιτεία очень много говорили в Афинах в конце Пелопоннесской войны; это выражение служило как бы общим девизом и могло объединить всех. Но каждая партия под πάτριος πολιτεία подразумевала разное и понимала эту по-

367

литию по-своему. Демократы пытались спасти демократию, а из аристократов одни, именно те, кто принадлежал к политическим обществам, или гетериям, и возвратившиеся изгнанники желали олигархии; они для лучшего достижения цели организовали комитет из 5 «эфоров», в числе которых был Критий; другие — не принадлежавшие к кружкам, умеренные — стремились действительно к «древнему строю». Главным вождем их был Ферамен, и эта партия казалась наиболее сильной. Некоторые демократы — стратеги, таксиархи и триерархи, со стратегом Стромбихидом и Никиевым братом Евкратом во главе, — составили заговор в защиту демократии, против надвигавшейся олигархии; но об этом заговоре донесли, и Совет, враждебно настроенный против демократов, арестовал его зачинщиков. А олигархи для поддержки призвали Лисандра. Народ, собравшись в театре в Мунихии, под давлением страха принял предложение Драконтида и подал голос за олигархию — за установление комиссии Тридцати, которые должны были выработать новую конституцию, а до тех пор править государством. Есть известие, что из них 10 были избраны по указанию Ферамена, 10 — упомянутым олигархическим комитетом, а 10 — самим собранием (по крайней мере, номинально).
Так в архонтство Пифодора, в 404 г., при непосредственном содействии Лисандра, установилось в Афинах владычество Тридцати 119, которых со времени Цицерона принято называть Тридцатью тиранами. Среди них выдавались Ферамен, Критий, Харикл и др. Некоторые из числа Тридцати раньше входили в состав олигархии Четырехсот.
Получив власть над государством, Тридцать о выработке новой конституции не думали, а постарались упрочить свое положение, назначив 500 членов Совета и других должностных лиц из предварительно избранных кандидатов; главными же их помощниками являлись 10 начальников Пирея, 11 стражей тюрьмы и 300 служителей «биченосцев». Гелная прекратила свою деятельность; ареопаг оказался еще более стеснен, чем при демократии; уголовный суд передан Совету, в котором председательствовали

119 Главные источники — Аристотель в «Афинской политии» (34), Ксенофонт и Лисий (в речах против Эратосфена (XII) и против Агората (XIII)).
368

сами Тридцать и подача голосов была открытой. Верфи, символ морского могущества Афин, теперь пустые, проданы на взлом: Тридцать старались уничтожить все, что напоминало господство на море, основу ненавистной им демократии. Упомянутые выше заговорщики-демократы казнены.
Но все же Тридцать сначала обнаруживали умеренность и делали вид, будто стремятся к «древней политии». Они, говорит Аристотель, убрали из ареопага таблицы Эфиальтовых и Архестратовых законов, касавшихся ареопагитов; отменили те из Солоновых законов, которые давали повод к недоразумениям и к сикофантству, например, оговорки относительно права завещать состояние, и этим уничтожили власть народных судов и пр.; они преследовали сперва сикофантов, людей, угодничавших перед демосом во вред последнему, злодеев и негодяев. Такие меры встречены были с радостью, так как граждане полагали, что Тридцать это делают ради общего блага. Но когда их власть утвердилась, Тридцать уж не останавливались ни перед кем из граждан и убивали людей, выдающихся по своему состоянию, происхождению и авторитету, частью из опасения, частью из желания захватить имущество, так как они нуждались в средствах. В течение короткого времени они истребили не менее 1500 человек, или, как говорится у Ксенофонта, они за восемь месяцев убили афинян больше, чем лакедемоняне за 10 лет войны. Казнен был даже такой умеренный человек, как сын Никия, Никерат. Но особенно много было казнено состоятельных метеков. Чтобы пополнить свою казну, Тридцать порешили, что каждый из них должен схватить по одному богатому метеку и казнить, а имущество его забрать. Об этом мы имеем свидетельство оратора Лисия, который сам был метеком и который чрезвычайно живо и рельефно описывает, что испытал тогда он и семья его брата: образ действий Тридцати обрисовывается здесь со всем его произволом, насилием, жестокостью.
«Феогнис и Писон в собрании Тридцати, — рассказывает Лисий в речи против Эратосфена, одного из этих Тридцати120, — говорили о метеках, что есть между ними такие, которые недовольны существующим государственным порядком, что есть поэтому

120 Шульц Г. Ф. Адвокатура в древних Афинах и один из ее представителей // Записки Харьковского университета. 1897, № 2. С. 9 сл.
369

прекраснейший повод под видом наказания добывать деньги и что государство нищенствует и правительство нуждается в деньгах. Убедить слушателей было нетрудно, потому что убивать людей они ставили ни во что, а приобретать деньги считали делом большой важности. И вот они решили схватить тридцать человек и в числе их двух бедных, чтобы иметь оправдание в глазах других, что это сделано не ради денег, а совершено на пользу государства... Распределив между собой дома, они отправились. Меня застали за угощением гостей. Прогнав последних, они взяли и передали меня Писону; остальные же, явившись на нашу фабрику, стали переписывать рабов. Я спросил Писона, не согласится ли он спасти меня за деньги. Он изъявил согласие при условии, чтобы денег было много. Я сказал, что готов дать талант серебра, и он согласился... После того как он, накликая гибель на себя и своих детей, в случае нарушения клятвы, поклялся спасти меня по получении условленного таланта, я, войдя в спальню, открываю ларец; Писон, заметив это, последовал за мной, и увидев, что находится в ларце, позвал двух своих слуг и приказал им забрать все. Я попросил его дать мне хотя бы денег на дорогу, но он ответил, что я должен быть доволен, если спасу свою жизнь. Когда я выходил с Писоном, нам навстречу попадаются Мелобий и Мнесифид, выходившие из фабрики, и, повстречавшись с нами у самой двери, спрашивают, куда мы идем. Писон сказал, что идем к моему брату, чтобы посмотреть, что и в том доме находится; и вот, они ему приказали идти, а мне — следовать за ними в дом Дамниппа. Писон подошел ко мне и советовал молчать и не падать духом, так как он придет туда. Там мы застаем Феогниса стерегущим других. Передав ему меня, они опять ушли. Находясь в таком положении, я решил, что нужно рискнуть, так как смерть была уже неизбежна. Подозвав Дамниппа, я говорю ему: "Ты ко мне расположен, я в твоем доме, я ни в чем не виновен, я гибну из-за денег, так употреби ж благосклонно свое влияние в пользу меня, терпящего это, для моего спасения". Он пообещал исполнить мою просьбу, но ему казалось лучше сообщить Феогнису, так как думал, что тот сделает все, если согласятся дать ему денег». В то время как Дамнипп разговаривал с Феогнисом, Лисий, воспользовавшись моментом и, зная, что в доме два выхода, скрылся и на следующую ночь переправился морем в Мегары. Пе-

370

ред этим Лисий узнал о гибели своего брата Полемарха: его заставили выпить яд, не сообщив предварительно даже вины, за которую он должен был умереть; о суде и защите не было и помину... Забрав множество вещей и даже рабов, о чем мы уже упоминали по другому поводу, Тридцать, дошли до того, что один из них, именно Мелобий, как только вошел в дом, вырвал из ушей Полемарховой жены золотые серьги, которые были на ней.
В Афинах царил террор. Устрашенный народ безмолвно сносил тиранию; многие же бежали или были изгнаны. Тогда раздался протест из среды самих Тридцати. Он исходил от Ферамена.
Ферамен играл выдающуюся роль в событиях последнего времени, начиная с переворота 411 г. Мы видели, что он участвовал в олигархии Четырехсот и он же содействовал ее низвержению. Введенная после этого умеренная демократия Пяти тысяч была осуществлением его программы, и он был тогда главным лицом в Афинах. В течение нескольких лет подряд Ферамена избирали в стратеги; как стратег, он участвовал в победе при Кизике, как триерарх — в битве при Аргинусах. Он выступил главным обвинителем стратегов, победителей в этой битве. Он был посредником в последних переговорах со Спартой, и мир, которым закончилась Пелопоннесская война, был миром «Фераменовым». Ферамен участвовал в установлении правления Тридцати и сам был одним из них. Теперь он выступает против своих товарищей, олигархов, настаивает на прекращении жестокостей и на передаче правления «лучшим». Как в древности, так и в новое время о Ферамене высказывались два противоположных мнения: одни видели в нем человека ненадежного, постоянно переходящего из одного лагеря в другой, предателя; называли «котурном», обувью, которая приходится и на правую, и на левую ногу; причисляли к тем людям, которые всегда ищут, где выгоднее и безопаснее, которые «переворачиваются на ту сторону, где мягче», и умеют выйти из всякой беды121. Наоборот, Ксенофонт относится к Ферамену с симпатией, а Аристотель в «Афинской политии» (28) удостаивает его такой чести, какой не удостаивает и Перикла: он причисляет Ферамена, наряду с Никием и Фукидидом Алопекским, к лучшим государственным людям Афин «после древних», а разногласие

121 Аристофан в «Лягушках» (534 sq., 967 sq.).
371

относительно него объясняет тем, что деятельность Ферамена совпала со временем смут и переворотов в государственном строе, Ферамен, говорит Аристотель, «если судить не поверхностно, не ниспровергал всех форм правления, как его упрекают, а старался довести их до такого состояния, чтобы не совершалось беззаконий, как человек, могущий заниматься политической деятельностью при всякой форме государственного устройства — как это, и подобает хорошему гражданину, — не подчиняясь, а борясь с противозакониями». И может быть, Аристотель до некоторой степени прав: в такие бурные времена, какие переживали тогда Афины, в эпоху подобных кризисов, люди, избегающие крайностей, ищущие середины, мало кого удовлетворяют; их судьба печальна: обе крайние партии обыкновенно смотрят на них враждебно и недоверчиво, как на изменников и предателей. Ферамен, по словам Аристотеля, был главным представителем той партии, которая стремилась искренно к «древней политии» (Ath. Pol., 34). Его идеалом была ограниченная демократия «имеющих вооружение». «Я всегда, — заявлял Ферамен, — был врагом тех, кто думает, что демократия хороша только тогда, когда получают плату даже рабы и те, которые по бедности готовы из-за драхмы предать город, а с другой стороны, я всегда был против тех, кто думает, что олигархия может быть хороша только тогда, когда государство так устроено, что над ним властвует тирания немногих. Я и прежде полагал, что правление тех, кто может служить государству и на коне, и со щитом, есть лучшее, и теперь не меняю этого своего убеждения» (Xen., II, 3, 48).
Ферамен должен был столкнуться с Критием, представителем крайнего направления среди Тридцати. Критий122 был выдающейся личностью, одним из характерных явлений той эпохи, подобно Алкивиаду. Он происходил из фамилии Медонтидов, к которой принадлежали прежние цари и из которой происходил Солон, и был в родстве с Платоном. Он интересовался философией и одно время был учеником Сократа. Критий подвизался на поприще литературы как поэт и как прозаик; писал, между прочим, о госу-

122 О нем см. статью: Nestle W. Kritias. Eine Studie // Neue Jahrbücher für das klassische Altertum, Geschichte und deutsche Literatur und für Pädagogik. Bd. XI. 1903.
372

дарственном устройстве («Политии») Афин, Спарты и Фессалии; обращал внимание на культурную сторону, обычаи и т. п.123 В трагедии под заглавием «Сизиф» Критий развивал ту мысль, что боги выдуманы умным, хитрым человеком, чтобы пугать злых людей и удерживать их от преступлений; религия — умная ложь, изобретенная для поддержания законов, которые недостаточны сами по себе для обуздания грубого, дикого человечества; нравственный закон не обязателен; выше всего — человеческий разум, по велению которого можно нарушить и этот закон; избранные натуры, сильные, властные, могут отрешиться от обычной нравственности... Тут сказывается в крайнем, подчас уродливом виде, тот индивидуализм, рост личности, который характеризует эпоху.
Было время, когда Критий шел рука об руку с Фераменом. После свержения Четырехсот именно он, говорят, внес предложение об отмене изгнания Алкивиада; по его же предложению устроен был суд над убитым Фринихом. Но это не спасло Крития от изгнания, когда в Афинах восстановлена была радикальная демократия и влияние перешло к Клеофонту. Критий отправился в Фессалию. Здесь, по словам Ксенофонта, он устанавливал демократию и поднимал крепостных, пенестов, против их господ. Это плохо вяжется с тем, что мы знаем о воззрениях Крития, и есть другое известие (Филострата), что Критий, наоборот, в сообществе с фессалийскими Алевадами сделал там олигархию еще тяжелее. Впрочем, пенесты были земледельцами, не той «корабельной чернью», которую так ненавидел и презирал Критий, а главное — он не был разборчив в средствах, когда дело шло о достижении цели, об удовлетворении честолюбия. Как бы то ни было, со времени изгнания Критий становится непримиримым, ожесточенным врагом афинской демократии; народ для него — «проклятый демос». Благодаря амнистии, после окончания Пелопоннесской войны, Критий вернулся в Афины и стал во главе Тридцати. Среди них это был истый, беспощадный террорист. Его сравнивают с Робеспьером, хотя тот предавал казни во имя «свободы, равенства, братства» человечества, а Критий — во имя оли-

123 От произведений Крития до нас дошли лишь небольшие отрывки. Некоторые полагают, что его перу принадлежит Псевдо-Ксенофонтова «Афинская полития».
373

гархии. И с точки зрения Крития, нечего обращать внимание на жизнь отдельных лиц; при переворотах жестокости, казни неизбежны; в Афинах много врагов олигархии, так как народ привык К свободе, и их надо истребить без всякой пощады: «тем, кто желает получить преобладание, нельзя не устранять тех, кто стоит на дороге» (Xen. Hell., II, 3, 16).
Когда Ферамен выступил с требованием прекратить террор и передать правление «лучшим» гражданам, олигархи сначала противились, но потом, боясь, как бы Ферамен, опираясь на демос, среди которого его слова распространились и снискали к нему расположение, не сокрушил их владычества, составили список 3000, которым намеревались будто бы предоставить участие в правлении. Ферамена, однако, это не удовлетворило; он выступил снова с нападками и предостережениями: ему казалось странным предоставлять власть только 3000, будто доблесть заключена лишь в пределах этого числа и вне его нет доблестных. Но Тридцать пренебрегли словами Ферамена, долго откладывали окончательное обнародование списка и хранили его у себя, вычеркивая уже внесенные имена и внося новые.
Между тем многие бежавшие из Афин нашли себе приют за пределами Аттики, преимущественно в Фивах. Во главе их стал Фрасибул и занял в Аттике крепость Филу. К нему начали стекаться недовольные; в стычке с ним отряд олигархов потерпел неудачу, и Тридцать решили обезоружить прочих граждан, кроме 3000, а Ферамена умертвить: после неудачи олигархи старались обезопасить себя в самых Афинах, устранив здесь вождя оппозиции.
Известна трагическая сцена, описываемая Ксенофонтом (Hell., II, 3, 23 sq.). Тридцать созывают Совет, в присутствии молодых людей, «самых смелых», с кинжалами за пазухой, а на площади, перед помещением Совета, ставят отряд, Критий произносит речь, обвиняя Ферамена как предателя по самой его натуре; Ферамен оправдывается и доказывает, что образ действий Крития и его сторонников не упрочивает их власти, а восстанавливает против них. Речь Ферамена производит впечатление на Совет. Тогда Критий от имени Тридцати вычеркивает его из списка 3000 — которых нельзя было казнить иначе, как по приговору Совета, — и присуждает к смерти. Ферамен бросается к жертвеннику, заклиная членов Совета не позволять Критию по произволу вычеркивать

374

его, так как иначе столь же легко будет вычеркнуто и имя каждого из них. Но являются Одиннадцать с жестоким, грубым Сатиром во главе, силой оттаскивают Ферамена от жертвенника и ведут на казнь; Совет, при виде стоявших у решетки «подобных Сатиру» и отряда на площади, остается неподвижен... Рассказ Аристотеля проще, так сказать, прозаичнее и, по-видимому достовернее, документальнее: Тридцать, с целью погубить Ферамена, вносят в Совет два закона, из которых один давал им полное право умерщвлять тех, кто не внесен в список 3000, а другой запрещал принимать участие в государственном управлении тем, кто разрушал Эетионийскую стену или противодействовал прежней олигархии Четырехсот, а так как Ферамен участвовал в том и другом, то, следовательно, он исключался из 3000 и Тридцать имели право собственной властью умертвить его. Жертвой этих-то законов, по Аристотелю (Ath. Pol., 37), и сделался Ферамен 124.
После гибели Ферамена жестокость и произвол олигархов еще более усиливаются. Тридцать привели в исполнение свое решение — обезоружить всех, кроме 3000; запретили не попавшим в список являться даже в город, а некоторых захватили в их поместьях, чтобы овладеть их землями. Чувствуя свое положение в Афинах непрочным, они занимают Элевсин, чтобы иметь там на всякий случай убежище, и около 300 элевсинцев предают казни. По просьбе олигархов из Спарты явился отряд числом около 700 человек, под начальством гармоста Каллибия, и занял акрополь 125.

124 Ни здесь, ни во всем рассказе о Тридцати в «Афинской политии» Аристотель не упоминает имени Крития: говорится вообще о «Тридцати» или «олигархах»; а в «Политике» самым влиятельным из олигархов называется не Критий, а Харикл.
125 У Ксенофонта несколько иначе: у него отряд Каллибия является в Афины еще в начале правления Тридцати; обезоружение граждан предшествует казни Ферамена, а о занятии Филы Фрасибулом говорится после этой казни. В дальнейшем тоже есть разница по сравнению с Аристотелем. Трудно сказать, какая версия вернее. Эд. Мейер, например, отдает предпочтение изложению Ксенофонта. Но и в пользу свидетельства Аристотеля говорит многое. См. статью Г. Бузольта: Busolt G. Aristoteles oder Xenophon // Hermes. Bd. XXXIII. 1898; также см.: Stern Ε. von. [Rec.:] Meyer Ed. Geschichte des Altertums. Bd. III—V. Stuttgart, 1901-1902 // Göttingische gelehrte Anzeigen. 1903, № 4. У Ксенофонта в речи Ферамена есть указание, что изгнанники уже тогда находились в Филе.
375

Положение олигархов, однако, вследствие всего этого не улучшалось, а ухудшалось.
Между тем число стекавшихся в Филу к Фрасибулу росло. Во главе отряда в 1000 с лишним человек он вступил в Пирей и занял Мунихию, возвышенность, господствовавшую над гаванью. Попытка олигархов вытеснить оттуда демократов не удалась; сам Критий погиб в стычке. Тогда афиняне, собравшись на следующий день на площади, низложили Тридцать, которые отправились в Элевсин, и избрали коллегию Десяти граждан, облекши ее полномочиями для прекращения войны. Но те, по словам Аристотеля, не выполнили своего назначения, а напротив — послали в Спарту за помощью и сделали там денежный заем. Они стараются терроризовать афинян; и они находят себе поддержку в отряде Каллибия, а также во многих всадниках, которые были против возвращения изгнанников. Таким образом, в ту пору в Аттике было как бы два лагеря, две партии — «городская» и «пирейская»: в Афинах властвовали олигархи, в Пирее — демократы. К последним продолжали стекаться не только граждане, но и иностранцы, метеки, даже рабы. Метекам было обещано уравнение с гражданами в отношении податей (исотелия). Не говоря уже о тех насилиях, которые они испытали при Тридцати, метеки вообще заинтересованы были в восстановлении демократии, и мы видели, например, какую щедрую поддержку оказал Лисий отряду Фрасибула. Владея Пиреем и Мунихией, имея на своей стороне народ, демократы одерживали верх и Десять были низложены. Вместо них избраны были другие Десять, пользовавшиеся самой лучшей славой. Они-то, по словам Аристотеля, и способствовали заключению мира и возвращению демократов. Между ними в этом отношении особенно выдавался Ринон.
На помощь олигархам спартанцы послали было Лисандра; но потом у них возобладало другое течение, более умеренное и примирительное, представителем которого был противник Лисандра, Царь Павсаний; он сам послан был с войском и воспользовался первым же успехом в сражении с демократами, чтобы выступить в роли примирителя. По его просьбе из Спарты прибыли посредники и при участии Павсания и этих посредников состоялся мир (403 г.) между демократами в Пирее, с одной стороны, и «горожанами», а также Тридцатью, занявшими Элевсин, с другой, —

376

мир, почва для которого была подготовлена еще раньше второй коллегией Десяти с Риноном во главе. Условия этого договора, сообщаемые дословно Аристотелем (Ath. Pol., 39), были следующие. Тем из афинян, которые оставались в городе во время олигархии, в случае желания предоставлялось переселиться в Элевсин, с сохранением гражданских прав, имущества и доходов. Элевсинское святилище должно быть общим для обеих сторон; заведуют им Керики и Эвмолпиды «по старине». Ни переселившимся в Элевсин не дозволялось являться в Афины, ни оставшимся в городе — в Элевсин, за исключением времени мистерий. Переселившиеся должны из доходов платить в союзную кассу126 так же, как и остальные афиняне. Если кто из переселившихся в Элевсин пожелает занять дом, то должен войти в соглашение с владельцем, и если не сойдутся между собой, то каждый из них избирает оценщиков, и какую цену те положат, ту и брать. Из элевсинцев же могут жить вместе с ними те, кого они (переселяющиеся в Элевсин) пожелают принять. Для желающих выселиться назначался срок: для тех, кто находился в стране, — 10 дней для записи и 20 дней — для выселения, со времени принесения присяги; а для тех, кто отсутствовал, — те же сроки, считая со времени их возвращения. Но переселившиеся в Элевсин, в сущности, лишались политических прав: договор постанавливал, что они не могут занимать ни одной должности в Афинах, прежде чем запишутся снова в жители города. Суд по делам об убийстве должен быть по старине, если кто кого собственноручно убьет или ранит. Все прежнее предавалось забвению: амнистия была полная по отношению ко всем, кроме Тридцати, Десяти, Одиннадцати и начальствовавших в Пирее, даже и по отношению к ним, если они дадут отчет. Отчет же давать должны начальствовавшие в Пирее — в Пирее, а находившиеся в городе — перед имеющими ценз гражданами. Затем им, в случае желания, предоставлялось выселиться. Деньги, которые были взяты взаймы на войну, каждая сторона должна уплатить отдельно.

126 Вследствие вступления Афин в Пелопоннесский союз. Об этой «дани лакедемонских союзников» см. в статье: Соколов Φ. Ф. Дань лакедемонских союзников // ЖМНП. 1897, март. С. 92 сл.
377

Когда многие из сторонников Тридцати, побуждаемые опасениями, задумали выселиться, но откладывали заявление об этом на последние дни — «как это обыкновенно все делают», замечает Аристотель, — то Архин, один из вождей демократов и соратников Фрасибула, игравший особенно видную роль в деле замирения, с целью удержать их в Афинах, сократил произвольно срок, назначенный для записи, и таким образом многих принудил остаться, пока их опасения исчезли. Элевсин составил как бы самостоятельную общину, независимый город, рядом с Афинами. Только на третий год после выселения последовало полное примирение афинян с переселившимися в Элевсин.
Те, кто принимал участие в освобождении Афин от ига олигархов, получили награды. Участникам из граждан решено было дать 1000 драхм «на жертву и приношения» и наградить каждого их них плющевым венком; метекам, сражавшимся у Мунихии, дарована была, согласно обещанию, исотелия, а те из них, кто был в Филе, кто примкнул с самого начала к движению и был в числе его инициаторов, получили право гражданства127. Фрасибул предложил даже дать политические права всем возвратившимся вместе с «пирейцами», в числе которых были и несомненные рабы; но против этого предложения Архин внес обвинение в противозаконии.
Победители-демократы честно, свято исполнили условия примирения128. Они действительно предали забвению прошлое. Когда один афинянин начал «поминать прошлое» и выступил с обвинениями против некоторых лиц, то Архин отвел его в Совет и настоял на немедленной казни его без суда, на страх другим, говоря, что теперь членам Совета представляется случай показать, желают ли они спасти демократию и остаться верными данной клятве. После этого, говорит Аристотель, никто уже впоследствии

127 Это видно из одной надписи — документа из эпохи восстановления демократии в Афинах, 401/00 г. О ней см. статью: Ziebarth Ε. Inschriften aus Athen // Mittheilungen des Deutschen Archäologischen Instituts. Athenische Abteilung. Bd. XXIII. 1898; также см.: Жебелёв С. Α. Документы из эпохи восстановления демократии в Афинах (401—400 гг. до P. X.) // Филологическое обозрение. Т. XV. 1898. С. 47 сл.
128 Если не считать упомянутого сокращения срока записи для переселения в Элевсин с целью удержать в Афинах боящихся.
378

не «поминал прошлого». Вообще из пережитых несчастий демократы извлекли прекрасный, полезный урок. Они не только предали забвению прошлую вину отдельных людей, но и уплатили общими силами Спарте деньги, взятые взаймы олигархами на войну против них же — хотя по договору каждая сторона отдельно должна была платить свои долги, — полагая, что этим должно положить начало единению. Такому образу действий афинских демократов Аристотель противоставляет поведение демократов в других городах, которые не только ничего не жертвовали из своих средств, но и устраивали передел земли. Фрасибул же, Архин и некоторые другие знали, в чьих руках находится конфискованное у них во время Тридцати имущество, но и не пытались вернуть его себе, чтобы не расстраивать мира.
В Афинах правление временно было поручено комиссии или комитету из 20 лиц 129, под руководством которых были выбраны по жребию Совет и власти, в том числе архонт Евклид. Народное собрание и народный суд были восстановлены. Год «архонтства Евклида» явился как бы гранью, своего рода эрой в афинской истории. Он остался памятен во многих отношениях. Необходимо было вновь организовать потрясенный строй и притом применительно к новым условиям, в которых очутились Афины после несчастной для них войны; необходимо было устранить тот хаос, который господствовал в сфере права, где образовалось немало наслоений, где накопилось много законов устаревших или неприменимых, даже непонятных, или взаимно противоречащих. В архонтство Евклида произведены были систематический пересмотр и кодификация законов. По псефизме Тисамена130 восстановлялись законы Солона, а также «установления» Драконта, бывшие еще в силе в прежнее время: ими должны были пользоваться «по старине». Составить новые законы, какие необходимо было добавить, поручалось особой законодательной комиссии по избрании Совета. Устанавливался, с некоторыми видоизменениями, тот порядок их рассмотрения и одобрения, о котором мы говорили по поводу реформы Эфиальта: упомянутая комиссия, записав законы,

129 Может быть, к 10 городским прибавлено 10 из Пирея. См.: Beloch К. J. Die attische Politik seit Perikles. S. 109.
130 Она приведена в речи Андокида о мистериях (83 sq.).
379

должна была выставить их на таблицах у статуй героев-эпонимов, чтобы каждый желающий мог их обозреть. Законы эти должен был «подвергнуть испытанию» Совет вместе с 500 номофетов, избранных демотами и связанных клятвой. Относительно ареопага замечается возврат, до некоторой степени, к прошлому, к тому порядку, который существовал до реформы Эфиальта: ареопаг должен был заботиться о том, чтобы власти соблюдали законы. Таким образом усиливалось влияние этого учреждения, по-видимому не скомпрометировавшего себя во время тирании Тридцати. Затем, все не утвержденные законы и псефизмы объявлены были не имеющими силы, запрещалось пользоваться «неписаным законом», коренящимся в сознании всех, обычным правом, и т. д.131 Постановления Совета и народного собрания не должны были быть выше закона. В законодательную комиссию избраны были, между прочим, сам автор упомянутой псефизмы Тисамен и Никомах, который уже принимал участие в прежних кодификационных работах; его упрекали в медлительности и в злоупотреблениях, намеренных искажениях, но, по-видимому, он нужен был, как человек опытный. И эта работа затянулась на несколько лет, до 399 г. Свобода личности, окончательное уничтожение семейно-родовой ответственности — вот тот принцип, который был проведен при пересмотре законов132. Произошло также немало перемен в финансовой администрации, сообразно изменившимся условиям; эллинотамии, например, были упразднены, так как афинский союз и союзная казна уже не существовали.
В смутные годы Пелопоннесской войны и ввиду тяжких потерь в гражданах Периклов закон о праве гражданства или фактически не соблюдался, или даже был, может быть, смягчен. По крайней мере, немало чуждых элементов за эти годы проникло в состав афинских граждан. Теперь, по предложению Аристофона, Периклов закон был возобновлен; только ему не дано было обратной силы: кто в архонтство Евклида признавался гражданином, оставался им, хотя бы его происхождение и было сомнительно.

131 В архонтство Евклида произошла перемена и в употреблении алфавита: вместо аттического официальным алфавитом признан ионийский.
132 Glotz G. Etudes sociales et juridiques sur l'antiquite grecque. Paris, 1906. P. 293, 298.
380

Была попытка еще с другой стороны ограничить число полноправных афинских граждан. Формисий предложил предоставить политические права только земельным собственникам. Около 5000 афинян133 — фетов и обедневших граждане из высших классов — должны были бы в таком случае лишиться политических прав. Демос, только что одержавший верх в борьбе с олигархией, не мог согласиться на это. Предложение Формисия было отвергнуто.
Народ, говорит Аристотель (Ath. Pol., 41), получил в свои руки государственное управление по справедливости, так как возвращением он был обязан самому себе. Очевидно, Аристотель не придавал большого значения посредничеству спартанцев...
Так закончился кризис в истории Афин, внешний и внутренний. Революционная пора миновала, и восстановлена была демократия, на этот раз окончательно, до самой потери независимости. Партия крайних олигархов с тех пор исчезает из Афин, скомпрометированная, не имея крепких корней, оставив после себя лишь тяжелые, кровавые воспоминания. Уроки прошлого, события 411 и 404/03 гг., остались для афинян навсегда памятными. Демократия, сложившаяся в Афинах исторически, в течение поколений, развивавшаяся органически, была неразрывно связана с существованием независимого Афинского государства. Для другого строя тут не было соответствующей почвы.

133 Meyer Ed. Geschichte des Altertums. Bd. V. Stuttgart, 1902. S. 216.

Подготовлено по изданию:

Бузескул В. П.
История афинской демократии / Вступ. ст. Э. Д. Фролова; науч. редакция текста Э. Д. Фролова, Μ. М. Холода. — СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия», 2003. — 480 с. — (Серия «Studia Classica»).
ISBN 5-93762-021-6
© Э. Д. Фролов, вступительная статья, 2003
© Μ. М. Холод, приложения, 2003
© Издательский Центр «Гуманитарная Академия», 2003



Rambler's Top100