Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
241

3. ВТОРАЯ СОФИСТИКА. ЛУКИАН

В эпоху эллинизма основные философские школы прочно утвердили свои позиции в области воспитания и образования. Но в I—II вв. н. э. риторика вновь вытесняет философию и занимает главные посты как во всей системе образования, так и в литературе. Возрождению красноречия и возникновению риторических школ способствовали архаистические тенденции, стремление к возрождению былого величия греческой культуры и литературы. Специальным императорским указом от 74 г. н. э. риторы и учителя низших школ (грамматики) получили особые привилегии. Вся поэзия того времени испытала влияние риторики, так как большинство поэтов были воспитанниками риторических школ, а многие виды поэтических произведений, рассчитанные на публичные исполнения, окончательно закрепились за прозой и перешли к риторам (энкомий, эпиталамий и др.). Мастера и учителя красноречия (риторы) соперничали в популярности как в школах среди учеников, так и перед многочисленной аудиторией в дни праздников и всякого рода торжеств. Риторов, путешествующих по разным городам, встречали как современных гастролирующих «звезд». Само по себе их прибытие становилось праздником, к которому заранее готовились и впоследствии долго обсуждали. Подчеркивая значение своей профессии и ее историческую преемственность, подобные риторы называли себя софистами, а все это движение во II в. было названо второй софистикой.

242

В формировании основных школ и направлений второй софистики важную роль сыграла реакция на пышный и расцвеченный азианский стиль, столь популярный в раннюю эллинистическую эпоху (см. стр. 200). Первые противники азианизма выступили еще в I в. до н. э. В своей борьбе с азианизмом они превозносили не менее устаревший стиль древних аттических писателей V—IV вв. до н. э. и объявляли его образцовым, поэтому их называли аттицистами. Наиболее непримиримым поборником аттицизма в конце I в. до н. э. был ритор Цецилий из Сицилии, приверженец строгих стилистических норм и правил, выведенных на основе речей Лисия. Ответом на сочинение Цецилия, объявившего, что для создания великого произведения достаточно лишь педантичного соблюдения правил и неизменных норм, и предложившего свод неких рецептов мастерства, явилось фрагментарно дошедшее до нас анонимное сочинение «О возвышенном». Для его автора величие литературного произведения должно идти не от правил, а от убежденности и одаренности писателя. Возвышенное он определял как «отзвук величия души», как высоту и вершину произведений. Примеры возвышенного он демонстрирует в речах Демосфена, в стихах «Илиады», в строках Сапфо и в сочинениях Платона. Подлинно возвышенное, т. е. лучшее произведение, созданное высокоодаренным писателем, владеющим законами стиля и художественного мастерства, получает всеобщее признание и в свою очередь становится мерилом ценности литературного произведения. Сочинение «О возвышенном» осталось незамеченным в античном мире, над уровнем которого высоко поднялся его анонимный автор. Спор аттицистов и азианистов, равно как и их внутренние разногласия, касался формальных вопросов языка и стиля, а не затрагивал содержания, в этом была слабость и ограниченность позиций обеих сторон. Поэтому попытка вдохнуть жизнь в обветшалую риторическую систему не имела успеха. Античность пошла за Цецилием и Дионисием Галикарнасским, но трактат «О возвышенном» оказал огромное влияние на формирование литературно-критической и эстетической мысли нового времени, минуя средневековье (Буало, Поп, Свифт, Лессинг, Ломоносов, Чернышевский).
Вторая софистика была детищем аттицистов, опиравшихся на греческую древность, в которой они искали средство спасения национальной самобытности и утверждения культурного превосходства греческого мира над победителем Римом. Римские императоры не разрушали этих иллюзий, так как ими, прежде всего, было удобно убаюкивать мятежный греческий Восток; к тому же, способствуя широкому распространению среди римлян культуры, философии и искусства греков, они укрепляли римскую идеологию.
Наиболее ранним из тех, кто предвосхитил бурный рост новой софистики во II в. был Дион из вифинского города Прусы, прозванный почитателями Хрисостомом, т. е. Златоустом. Он начал

243

свою деятельность как ритор, выступающий с речами-декламациями против философов (недошедшие до нас похвальные речи попугаю и комару). Затем оказался в изгнании, увлекся стоицизмом и кинической философией и начал призывать к постижению нравственного высшего идеала, путь к которому он искал в возвращении к этическим идеалам древней Эллады, т. е. к простоте и естественности. Его речи, а их сохранилось около 80, интересные и содержательные, отличаются простой и сдержанной манерой. Особенно интересна «Эвбейская речь». Описывая хозяйственное запустение и обнищание некогда цветущих греческих полисов, Дион противопоставляет им спокойную трудовую жизнь скромных охотников в одном из отдаленнейших уголков острова Эвбеи. В «Борисфенитской речи» он рассказывает о возникновении города близ устья Днепра (Ольвия) и подробно делится своими впечатлениями о пребывании в нем.
«Звездами» ораторского искусства II в. были известный богач и меценат Герод Аттик, увековечивший свое имя постройкой Одеона в Афинах, и Элий Аристид, претендовавший на роль второго Платона и Демосфена. В их произведениях окончательно выработались основные виды ораторской прозы — речь, письмо, диатриба, экфраза (т. е. описание памятника искусства или описание природы) и ряд других. Много сочинений сохранилось под именем Филострата. Носителями этого имени во II в. были трое или четверо риторов, связанных родственными узами, поэтому более точная атрибуция их сочинений является неразрешимой филологической проблемой. Наиболее известным из них принято считать обычно Филострата Второго (конец II — первая половина III в.). Он был автором «Жизнеописания софистов», содержащего небольшие, полные анекдотов биографии различных ораторов. Ему же принадлежит «Жизнеописание Аполлония Тианского» — изложение биографии жившего в I в. неопифагорейца, которого молва считала волшебником и чудотворцем. Как выбор героя, так и содержание произведения во многом определено вкусами и интересами ближайшего окружения императора Септимия Севера. Биография построена как рассказ от первого лица. Рассказчик, какой-то ученик, друг и спутник Аполлония, передает все, что он знает о своем учителе, что слышал и пережил сам, изображая его подлинным «божьим человеком», носителем и проповедником идеалов нравственности и аскетизма. Эта ареталогическая линия, уходящая к фольклорным преданиям и храмовым легендам, у Филострата причудливо переплетается с темами и мотивами увлекательного приключенческого повествования, в котором особую роль играют описания нравов и обычаев экзотических восточных стран, куда попадает мудрец. В этом отношении особенно показательны главы о пребывании Аполлония в Индии. Самым же известным и неоднократно копируемым произведением Филострата были «Картины», представляющие собой типичную экфразу, любимое упражнение

244

риторических школ. В них писатель подробно описывает содержание картин одного из собраний Неаполя. Поражает меткая наблюдательность автора, его умение выделить главное, наконец, его старание разгадать человеческий характер. При этом Филострат никогда не забывает продемонстрировать свою образованность. Вот, например, как он описывает картину, где изображены киклопы :

...Оставь остальных в стороне, а вот здесь обитает Полифем, Сын Посейдона, самый свирепый из них; он насупил бровь над своим единственным глазом, широкий нос находит на губу, людей он пожирает, как самые дикие львы. Правда, сейчас он воздерживается от такой пищи, чтобы не показаться противным обжорой. Он влюбился в Галатею, резвящуюся вот в этом море, завидев ее с горы. Свирель у него под мышкой, он весь замер. Песня его чисто пастушеская: Галатея-де и бела, и надменна, и слаще винограда, и ей он растит ланей и медвежат. Так он поет под дубом, не ведая, где его овцы, сколько их и где их пастбище. Нарисован он к тому же в виде страшного обитателя гор, он потрясает гривой, стоящей дыбом (а каждый волосок величиной с сосну), и скалит острые зубы в прожорливой пасти, весь он оброс волосами — и грудь, и живот, и все тело до кончиков ногтей. По его мнению, он выглядит кротким, потому что влюблен, а все же он смотрит диким и затаившимся, точно зверь, вынужденный покориться. Галатея же резвится в тихом море...
(Пер. А. Егунова)

Повсеместное увлечение риторами, преклонение перед их мастерством, бесконечные споры и раздоры приверженцев различных философских школ, мистицизм, суеверия, религиозные искания своего времени зло и остро осмеял Лукиан, самый блестящий из представителей второй софистики, ставший затем ее злейшим врагом. Лукиан, которого Энгельс назвал Вольтером классической древности 1, был сирийцем из города Самосаты на Евфрате (ок. 120—180 гг.). Греческая культура не была для него родной; он знакомился с ней долго и постепенно, изучая греческий язык сначала в начальной школе, а затем у риторов, к которым бежал, бросив мастерскую скульптора, где учился. С огромным усердием овладевал Лукиан всем, что открыли перед ним его греческие учителя. В языке и стиле его ранних произведений уже чувствуется тонкий вкус иностранца, смакующего впервые открывшиеся ему прелести аттической речи. Ведя жизнь странствующего софиста, Лукиан много путешествовал; был в Малой Азии, в Греции, Италии и даже в Галлии. В декламационных речах «Лишенный наследства», «Фаларид», «Похвала мухе», и во многих других обнаруживается сильное влияние риторики, но в них же проявляется особая манера самого Лукиана, наблюдательного сатирика и скептика. Почти пародийной издевкой над стилем энкомия звучит похвала мухе. По всем правилам софистического искусства Лукиан славословит обыкновенную муху. Песня мухи напомина-

1 См.: К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 16, ч. 2, стр. 411.
245

ет ему звук «медовой флейты». Храбрость ее выше всякого описания, так как «пойманная... она не сдается, но наносит укусы». Ее вкус следует считать образцовым, ведь она первой стремится «отведать от всего» и «добыть мед с красоты».
В 40-х годах Лукиан бросил риторику и погрузился в изучение философии. В диалоге «Нигрин», представляющем собой приглушенную и тонко завуалированную сатиру на Рим и его порядки, Лукиан рассказывает о своей встрече с философом Нигрином в Риме. Симпатии Лукиана вскоре привлекла к себе стоическая и главным образом киническая философия. Первоначальное знакомство, а потом увлечение последней способствовали тому, что Лукиан стал отдавать предпочтение той распространенной среди писателей-киников форме изложения, которую он нашел в диатрибах Мениппа (см. стр. 198). В этот период возникают такие диалоги, как «Разговоры богов», «Прометей», «Морские разговоры», причем в некоторых из них, например, в «Разговорах гетер» или в «Тимоне» ясно ощутимо влияние аттической комедии. Во многих произведениях Лукиан беспощадно разоблачает догматизм, лицемерие и грубость философов. Так, в диалоге «Продажа жизней» Зевс и Гермес бойко распродают с аукциона руководителей философских школ, давая каждому соответствующую характеристику. В послании-памфлете «О философах, состоящих на жаловании» речь идет о тех, кто играет роль шутов и прихлебателей при знатных покровителях и, рассуждая о нравственности, забывает о ней, как только дело касается их самих.
Но особенно острыми и меткими оказываются те стрелы, которые Лукиан направляет в сторону религии. С позиций рационалиста он разоблачает отживающую античную религию с ее мифологией и бесчисленными антропоморфными богами, не щадит он и возникающее христианство, которое представляется ему одним из грубейших видов столь распространенных в его время суеверий. В «Разговорах богов» мифологические ситуации, закрепленные в литературной традиции, Лукиан изображает так, как их мог бы представлять современный ему обыватель. Божественный гомеровский Олимп превращается у Лукиана в типичный провинциальный город, где ссорятся, обжираются, дерутся, сплетничают и обманывают друг друга глупые, жадные и развратные жители. Подобно кумушкам-соперницам спорят жена Зевса Гера и его возлюбленная, богиня Латона. Миф о суде Париса превращается в пикантную жанровую сценку встречи хитрого пастуха с тремя красотками. Из мифов о чудесном рождении Афины и Диониса Лукиан делает веселые фарсы с незадачливой роженицей Зевсом в главной роли. Замечательной антирелигиозной сатирой становится «Зевс трагический». На Олимпе царит паника, вызванная слухом о том, что на земле философы заспорили о существовании богов. В менипповском стиле каждый из богов, кто в стихах, кто в прозе, высказывает свои опасения, ворчит, бодрится или отчаивается. Так как даже сам прорицатель Аполлон не может предре-

246

шить исход спора, боги приоткрывают небесные ворота и начинают вслушиваться в туманные речи спорящих философов. Ничего не поняв в них, боги утешают себя тем, что на свете еще остается много глупцов, которые не будут сомневаться в их существовании и поэтому им не грозит потеря необходимых доходов. «Богам Греции, которые были уже раз — в трагической форме — смертельно ранены в «Прикованном Прометее» Эсхила, — писал Маркс, — пришлось еще раз — в комической форме — умереть в «Беседах» Лукиана. Почему таков ход истории? Это нужно для того, чтобы человечество весело расставалось со своим прошлым» 1.
В менипповских диалогах кинического содержания («Разговоры в царстве мертвых», «Менипп», «Харон», «Петух» и др.) Лукиан обращается к мифологии с тем, чтобы обосновать эфемерность общепризнанных ценностей и призрачность земного счастья. В его осмеянии богачей, которые в царстве мертвых оказываются несчастнее последних бедняков, возможно, звучат отголоски тех настроений, в которых искали утешения социальные низы римской империи. Но реально живших утешителей-шарлатанов, выдававших себя за спасителей, чудотворцев и прорицателей и обманывавших не только невежественных доверчивых людей, но и власть имущих, Лукиан высмеивает в послании типа пародийно-сатирической биографии «Александр, или лжепророк»2 и в «Кончине Перегрина». В поисках популярности и славы Перегрин примкнул к одной из христианских сект, где «почитали его как бога, прибегали к его помощи как законодателя и избрали своим покровителем». Когда же Перегрин почувствовал, что ему не миновать разоблачения, то в целях укрепления пошатнувшегося авторитета он прибегнул к самосожжению, а его поклонники сумели инсценировать вознесение3.
Оба эти произведения относятся к последней поре творческой деятельности писателя, когда он сам, отрицавший до сих пор государственную службу, занял высокий административный пост в Александрии. В этот период Лукиан предпочитал диалогам форму посланий. К ним относится сочинение «Как следует писать историю» —злая пародия на труды современных ему историографов. В «Правдивых историях» Лукиан высмеивает безудержную фантастику приключенческих романов того времени. Герой этого послания, потерпев кораблекрушение, оказывается на ... луне, принимает там деятельное участие в войне с жителями солнца, а затем, примирив враждующие стороны, благополучно возвращается на землю.

1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 1, стр. 418.
2 Объектом пародии были сочинения типа филостратовского «Жизнеописания Аполлония Тианского».
3 Христианская церковь не простила Лукиану его насмешек и сочинила легенду о том, что сатирика растерзали собаки, посланные богом на того, кто «лаял против истины».
247

Лукиан вошел в историю литературы как один из самых замечательных сатириков. Однако его творчество несет на себе следы неизбежной исторической ограниченности. Его остроумной и изящной сатире недостает глубокого идейного содержания. Конечно, он неизмеримо выше всех представителей второй софистики, но сам живет и творит в книжной традиции, которой владеет более умело, чем все его учителя. Трудно даже сказать, насколько серьезной является приверженность Лукиана, например, к аттицистическому стилю и не входит ли она в его игру как элемент иронии и самоиронии. Дыхание времени заката античной культуры ощущается в том, что вся критика Лукиана негативна. Положительная программа у него отсутствует. «Считая все пустым вздором, — советует Лукиан, — преследуй только одно: чтобы настоящее было удобно; все прочее минуй со смехом и не привязывайся ни к чему прочно».
Сатира Лукиана была известна уже в Византии, а в XV в. с нею познакомилась Европа. Лукиана превозносили итальянские гуманисты, ему подражали Эразм Роттердамский и Гуттен, использовали Рабле, Сервантес, Свифт и Вольтер. Первым переводчиком Лукиана в России был Ломоносов.

Подготовлено по изданию:

Чистякова Н.А., Вулих Н.В.
История античной литературы. — 2-е изд. — М.: Высш. школа, 1971.
© Издательство «Высшая школа», 1971.



Rambler's Top100