ГЛАВА 10
«В царствование Дария, Ксеркса и Артаксеркса, — писал Геродот, — Греция претерпела больше бедствий, чем за двадцать предшествующих поколений»1. Греческому народу пришлось расплачиваться за свою экспансию; распространившись повсюду, он был обречен рано или поздно прийти в столкновение с какой-нибудь крупной державой. Используя море как столбовую дорогу, эллины проложили торговый маршрут, протянувшийся от восточного побережья Испании до самых отдаленных портов на Черном море. Этот европейский водный путь (греко-италийско-сицилийский) все больше и больше конкурировал с восточным сухопутноводным маршрутом (индо-персидско-финикийским); в результате возникло длительное и ожесточенное противостояние, которое — если учитывать все человеческие прецеденты — вело к неизбежной войне, причем сражения при Ладе, Марафоне, Платеях, Гимере, Микале, Евримедонте, Гранике, Иссе, Арбелах, Каннах и Заме были в ней просто эпизодами. Европейская система победила восточную отчасти потому, что водные перевозки дешевле наземных, отчасти в силу некоего закона истории, по которому крепкий, воинственный север покоряет беспечный, творчески одаренный юг.
В 512 году Дарий I, царь Персии, переправился через Боспор, вторгся в Скифию и, двигаясь на север, покорил Фракию и Македонию. Он возвратился в царство, вобравшее в себя Персию, Афганистан, Северную Индию, Туркестан, Месопотамию, Северную Аравию, Египет, Кипр, Палестину, Сирию, Малую Азию, Восточную Эгеиду, Фракию и Македонию; величайшая империя, когда-либо виденная миром, раскинулась так широко, что поглотила и пробудила своего будущего захватчика. Вне этой огромной административной и коммерческой системы оставалась только одна значительная страна, и ею была Греция. До 510 года Дарий вряд ли слышал о землях за Ионией. «Афиняне? — спросил он. — Но кто это?»2 Около 506 года низложенный афинский диктатор Гиппий бежал к персидскому сатрапу в Сарды, прося помочь ему вернуться к власти, и в случае успеха обещал удерживать Аттику под властью Персии.
К этому искушению в 500 году присоединилась своевременная провокация. Греческие города Малой Азии, входившие в персидскую державу на протяжении полувека, неожиданно свергли сатрапов и провозгласили независимость. Аристагор Милетский отправился заручиться поддержкой Спарты, но безуспешно; он явился в Афины, метрополию многих ионийских городов, где выступил так хорошо, что афиняне направили двадцать кораблей на подмогу восставшим. Тем
временем ионийцы действовали с хаотичной энергией, свойственной грекам; каждый мятежный город собрал собственное войско, но держал его под отдельным командованием, а милетская армия, ведомая скорее отвагой, чем мудростью, предприняла поход на Сарды и сожгла этот великий город. Ионийский союз организовал объединенный флот, но самосцы пришли к тайному соглашению с персидским сатрапом, и когда в 494 году персидский флот столкнулся с ионийскими кораблями у Лады в одном из крупнейших сражений мировой истории, пятьдесят самосских кораблей отплыли без боя, и многие последовали их примеру3. Ионийцы потерпели сокрушительный разгром, а их цивилизации так и не удалось полностью оправиться от этой физической и духовной катастрофы. Персы осадили и захватили Милет, перебили мужчин, обратили в рабство женщин и детей и подвергли город такому разорению, что Милет навсегда утратил свое былое значение. Власть Персии была восстановлена по всей Ионии, и Дарий, разгневанный афинским вмешательством, решил завоевать Грецию. В результате великодушной помощи своим дочерним городам маленькие Афины сошлись лицом к лицу с империей, буквально в сто раз превосходивей своими размерами Аттику.
В 491 году персидский флот из шестисот кораблей под командованием Датиса, отплыв от Самоса, пересек Эгеиду, по пути покорил Киклады и достиг побережья Евбеи, на котором высадилось 200 000 воинов. Евбея сдалась после недолгой борьбы, и, переправившись через пролив, персы оказались в Аттике. По рекомендации Гиппия, они разбили свой лагерь под Марафоном, так как на этой равнине было где развернуться коннице, в которой персы имели подавляющее превосходство над греками4.
Вся Греция пришла от этой вести в смятение. Персидское оружие прежде не знало поражений, натиск империи был до сих пор неостановим; как мог столь слабый, разобщенный и непривычный к единству народ сдержать эту волну восточного нашествия? Государства Северной Греции не желали сопротивляться чудовищной силе захватчиков; Спарта, колеблясь, готовила войска, но из-за суеверия отложила их выступление; маленькие Платеи действовали быстро и спешным маршем направили значительную часть своих граждан к Марафону. В Афинах Мильтиад освободил и поставил в строй рабов и вольноотпущенников и провел афинское войско через горы на поле битвы. Когда враждебные армии встретились, греки насчитывали в своих рядах около двадцати тысяч бойцов, персы, вероятно, — сто тысяч5. Персы были отважны, но они привыкли к единоборству и не были подготовлены к массированной обороне и атаке греков. С мужеством греки соединили дисциплину; хотя они и допустили глупость, разделив командование среди десяти полководцев, каждый из которых обладал верховной властью на протяжении одного дня, их спас пример Аристида, уступившего свое главенство Мильтиаду6. Благодаря решительной стратегии этого прямолинейного воина небольшой греческий отряд наголову разбил персидские полчища; то была не только одна из решающих битв, но и одна из самых невероятных побед в истории. Если верить греческому свидетельству, при Марафоне пало 6400 персов и всего 192 грека. Когда битва закончилась, прибыли спартанцы: они пожалели о собственном опоздании и воздали хвалу победителям.
Странное смешение благородства и свирепости, идеализма и цинизма в греческом характере и истории иллюстрируют дальнейшие судьбы Мильтиада и Аристида. Похвалы всей Греции вскружили голову Мильтиаду; он просил афинян снарядить семьдесят кораблей, подчинив этот флот его безусловной власти. Когда корабли были готовы, Мильтиад направил их к Паросу и потребовал от островитян сотню талантов (600 000 долларов), пригрозив им массовым истреблением. Афиняне отозвали его и оштрафовали на пятьдесят талантов; но Мильтиад умер вскоре после приговора, и штраф был выплачен его сыном Кимоном, будущим соперником Перикла7.
Человек, уступивший Мильтиаду свое место при Марафоне, выбрался из западни успеха невредимым. Образом жизни и поведением Аристид напоминал спартанца среди афинян. Своим мирным, уравновешенным нравом, скромной простотой и неизменной честностью он заслужил прозвание Справедливого; и когда в драме Эсхила встретились слова
Он справедливым быть желает, а не слыть.
С глубокой борозды ума снимает он
Советов добрых жатву, —
(Перевод С. П. Маркиша)
все зрители устремили взоры к Аристиду как к живому воплощению сказанного поэтом8. Когда греки захватили персидский лагерь при Марафоне и нашли в шатрах большие богатства, отвечать за них был назначен Аристид, который «ни для себя ничего не взял, ни другим не позволил»9; когда же после войны Афины склонили союзников ежегодно вносить средства, предназначенные для совместной защиты, в сокровищницу Делоса, устанавливать размер взносов союзники избрали Аристида, и никто не оспаривал его решений. И все же им более восхищались, чем любили. Будучи близким другом Клисфена, столь расширившим демократию, он считал, что демократия зашла слишком далеко и что предоставление народному собранию новых полномочий приведет к правительственной коррупции и общественному хаосу. Он разоблачал злоупотребления, где бы их ни встретил, и нажил немало врагов. Чтобы избавиться от Аристида, демократическая партия, руководимая Фемистоклом, воспользовалась инструментом остракизма, который был недавно введен Клисфеном; в 482 году единственный деятель афинской истории, бывший одновременно знаменитым и честным, на вершине своей карьеры был отправлен в изгнание. Общеизвестно (хотя это, возможно, и легенда), как Аристид написал свое имя на остраке по просьбе неграмотного крестьянина, который его не знал, но, негодуя, как то свойственно посредственности, на совершенство, устал слушать, как все называют Аристида справедливым. Когда Аристид узнал о решении сограждан, он выразил надежду на то, что Афинам не приведется когда-нибудь о нем пожалеть10.
Историк вынужден признать, что общественные деятели Афин обладали подобающей толикой бессовестности, которая нередко сопутствует политике. Как позднее Алкивиад, Фемистокл блистал всяческими талантами; «Фемистокл был чрезвычайно одарен от природы и заслуживает
в этом отношении, как никто другой, величайшего восхищения», — пишет неизменно сдержанный Фукидид11. Подобно Мильтиаду, он спас Афины, но не сумел спастись сам; он смог победить великую империю, ко не собственную жажду власти. По свидетельству Плутарха12, «...тем предметам, которые изучаются для развития нравственности или для удовольствия и благородного времяпрепровождения, Фемистокл учился лениво и неохотно; но то, что преподавалось для развития ума или для практической жизни, он, как видно, любил не по годам, рассчитывая на свои природные дарования» [перевод С. И. Соболевского]. Несчастьем для Афин стало то, что Фемистокл и Аристид влюбились в одного и того же юношу — Стесилая Кеосского, и что их вражда пережила возбудившую ее красоту13. И все же именно предусмотрительность и энергия Фемистокла подготовили и осуществили победу при Саламине, где состоялось решающее сражение в греческой истории. Еще в 493 году он замыслил и начал строительство новой афинской гавани в Пирее; теперь, в 482 году, он убедил афинян отказаться от распределения причитающихся им доходов от серебряных рудников в Лаврионе и направить вырученную сумму на постройку сотни триер. Без этого флота сопротивление Ксерксу оказалось бы невозможным.
Дарий I скончался в 485 году, и на его место заступил Ксеркс I. И отец, и сын были людьми одаренными и образованными, и мы ошибемся, если будем считать греко-персидскую войну схваткой цивилизации с варварством. Когда перед вторжением в Грецию Дарий послал глашатаев в Афины и Спарту требовать земли и воды в знак покорности, оба города предали послов смерти. Обеспокоенная знамениями Спарта теперь раскаивалась в нарушении международного обычая и просила двух своих граждан отправиться в Персию, чтобы претерпеть любую кару, наложенную на них Великим царем в отместку. Добровольцами стали выходцы из древних и состоятельных семейств Сперфий и Булид; явившись к Ксерксу, они предложили отнять их жизни во искупление убийства посланцев Дария. По словам Геродота14, Ксеркс «с истинным великодушием отвечал, что он не станет действовать подобно лакедемонянам, которые, казнив послов, попрали законы, общие всему человечеству. Порицая их поступок, он никогда не примет такую вину на себя».
Второе персидское наступление на Грецию Ксеркс готовил не спеша и тщательно. В течение четырех лет он собирал войска и материалы изо всех провинций своего царства; когда в 481 году он наконец выступил, его армия была крупнейшей из всех, что, когда-либо созывались в истории до двадцатого века. Согласно не склонному к сдержанности Геродоту, в нее входили 2 641 000 бойцов и столько же инженеров, рабов, купцов, поставщиков и проституток; он рассказывает, быть может, не без озорного огонька в глазах, что, когда Ксерксово войско пило воду, пересыхали целые реки15. Естественным и роковым образом эта армия была в высшей степени разношерстной. В ней служили персы, мидяне, вавилоняне, афганцы, индийцы, бактрийцы, согдианцы, саки, ассирийцы, армяне, колхи, скифы, пеоны, мисийцы, пафлагонцы,
фригийцы, фракийцы, фессалийцы, локры, беотийцы, эолийцы, ионийцы, лидийцы, карийцы, киликийцы, киприоты, финикийцы, сирийцы, арабы, египтяне, эфиопы, ливийцы и многие другие. Она состояла из пехоты, кавалерии, колесниц, слонов, а также транспортного и военного флотов, насчитывавших, по Геродоту, 1207 кораблей. Когда в лагере были схвачены греческие лазутчики и персидский военачальник приказал их казнить, Ксеркс отменил приказ, пощадил греков, провел их по всему войску, а затем выпустил на свободу, уверенный, что, когда они поставят в известность о размахе приготовлений Афины и Спарту, вся остальная Греция поспешит капитулировать16.
Весной 480 года персидские полчища подошли к Геллеспонту, где египетские и финикийские инженеры возвели мост, принадлежавший к числу самых удивительных достижений древней механики. Если и здесь следовать Геродоту, 674 корабля размером с триер или пентеконтеру были выстроены поперек пролива в два ряда; каждое судно было повернуто носом к течению и поставлено на мертвый якорь. Затем строители перетянули льняными и папирусными канатами оба ряда кораблей, обвязали канатами каждый корабль и туго натянули их с земли на подъемные вороты. Поваленные деревья распилили на доски, которые были положены по ширине моста, прикреплены к канатам и друг к другу. Доски покрыли фашинником, а фашинник — землей; затем все это было утрамбовано, чтобы походить на дорогу. По обеим сторонам моста были возведены ограды, достаточно высокие, чтобы животные не напугались при виде моря17. Тем не менее многие животные и некоторые из воинов доверились мосту только под ударами бичей. Сооружение хорошо выдержало ношу, и за семь дней и ночей по нему успешно проследовала вся персидская рать. При виде этого зрелища местные жители сочли Ксеркса Зевсом и задавались вопросом, зачем владыка богов и людей так стремится покорить маленькую Грецию, когда он в силах испепелить эту самонадеянную нацию одним ударом молнии18.
В походном порядке пешее войско царя пересекло Фракию и спустилось в Македонию и Фессалию, тогда как державшийся побережья персидский флот избежал эгейских штормов, переправившись на юг по каналу, который был прорыт с использованием принудительного труда через перешеек горы Афон и протянулся на два километра. Говорят, что, если армия дважды трапезничала на одном месте, то кормивший ее город оставался совершенно разоренным; оказав Ксерксу однодневное гостеприимство, Фасос истратил четыреста талантов серебра — приблизительно миллион долларов19. Северная Греция вплоть до пределов Аттики сдалась, движимая страхом или подкупом, и позволила своим войскам влиться в Ксерксовы мириады. На севере готовились сражаться только Платеи и Феспии.
Способны ли мы сегодня представить себе ужас и отчаяние южных греков, следящих за приближением этой разноязыкой лавины? Сопротивление казалось безумием; сохранившие верность государства не смогли бы поставить в строй и одной десятой от Ксерксова войска. На сей раз
Афины и Спарта трудились сообща, влекомые единым замыслом и порывом. Во все города Пелопоннеса были направлены представители просить подкреплений и провианта; большинство государств оказали содействие; Аргос ответил отказом и запятнал себя несмываемым позором. Афины снарядили флот, отплывший на север навстречу персидской армаде, а Спарта отправила небольшой отряд под командованием царя Леонида задержать Ксеркса у Фермопил. Два флота столкнулись у Артемисия, близ северного побережья Евбеи. Увидав несметные суда противника, греческие флотоводцы намеревались было отступить. Евбейцы, опасавшиеся высадки персов на острове, послали начальнику афинской эскадры Фемистоклу взятку в тридцать талантов (180 000 долларов) с тем, чтобы он убедил греческих предводителей дать бой; Фемистокл преуспел, поделившись взяткой с коллегами20. Со свойственной ему хитростью он повелел морякам написать на скалах призывы к грекам из персидского флота покинуть строй и уж во всяком случае не сражаться с соотечественниками; он надеялся тронуть этими надписями ионийцев, а в случае, если их заметят и поймут персы, царь не осмелится использовать эллинов в сражении. Бой продолжался весь день, пока ночь не положила конец схватке, в которой ни одна из сторон не .смогла одержать победу; затем греки отступили к Артемисию, а персы — к Афетам. Принимая во внимание численное неравенство, греки справедливо рассматривали это сражение как свою победу. Когда пришли известия о фермопильской катастрофе, остатки греческого флота отплыли на юг к Саламину, чтобы обеспечить убежище афинянам.
Тем временем, несмотря на самый героический в истории отпор, Леонид потерпел поражение у Горячих Ворот не столько в силу храбрости персов, сколько из-за предательства эллинов. Некоторые греки из Трахины не только выдали Ксерксу тайну существования обходной дороги через горы, но и провели этим путем персидский отряд, ударивший в тыл спартанцам. Леонид и триста его «старших» (ибо с собой он взял лишь тех, у кого были сыновья, дабы ни одна спартанская семья не угасла) пали почти все до единого. Из двух уцелевших спартанцев один пал при Платеях, другой повесился, не перенеся бесчестья21. Греческие историки уверяют, что персы потеряли 20 000 человек убитыми, греки — 30022. Над могилой героев была начертана самая знаменитая из греческих эпиграмм:
Путник, пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне,
Что, их заветы блюдя, здесь мы костьми полегли23.
(Перевод Л. Блуменау)
Когда афиняне узнали, что между Афинами и персидским войском не осталось никаких преград, был обнародован призыв спасать свои семьи кто как может. Одни бежали на Эгину, другие на Саламин, третьи в Трезен; часть мужчин была призвана на службу, чтобы пополнить команды кораблей, возвращавшихся из-под Артемисия. Плутарх24 рисует трогательную картину, описывая, как домашние животные следовали за своими хозяевами до самого берега и скулили, когда перегруженные лодки отчаливали без них; пес, принадлежавший отцу Перикла Ксантиппу, бросился в море и плыл рядом с его кораблем до Саламина, где испустил дух от изнеможения25. Можно судить о возбуждении и
пыле тех дней по рассказу о некоем афинянине, который выступил в народном собрании с предложением о капитуляции; он был убит на месте, а толпа женщин бросилась к нему домой и забросала камнями его жену и детей26. Когда Ксеркс вступил в Афины, он застал город почти обезлюдевшим и предал его разграблению и огню.
Вскоре после этого персидский флот, насчитывавший 1200 кораблей, вошел в Саламинский залив. Против него выстроились триста греческих триер, которые по-прежнему управлялись отдельными предводителями. Большинство навархов были настроены против рискованного сражения. Решив принудить греков к действию, Фемистокл прибег к уловке, которая стоила бы ему жизни в случае победы персов. Он послал преданного раба к Ксерксу с сообщением о том, что ночью греки намереваются отплыть и что персы могут этому помешать, попросту окружив греческий флот. Ксеркс принял этот совет, и на следующее утро, когда все отходы были перекрыты, грекам пришлось дать бой. Ксеркс величественно восседал у подножия горы Эгалей на аттическом побережье против Саламина, наблюдая за сражением и отмечая имена своих воинов, которые бились с особенной отвагой. Лучшая тактика и морское искусство эллинов наряду со смешением языков, смятением умов и избытком персидских кораблей решили в конце концов исход дела в пользу Греции. Согласно Диодору, нападавшие потеряли двести кораблей, защищавшиеся — сорок; однако мы не располагаем персидской версией событий. Греков — даже с потопленных кораблей — погибло немного; будучи превосходными пловцами, с разбитых судов они выплывали на сушу27. Остатки персидского флота бежали к Геллеспонту, и хитроумный Фемистокл еще раз послал своего раба сказать Ксерксу, что он отговорил греков от погони. Ксеркс поручил командование над 300 000 воинов Мардонию и, униженный, возвратился в Сарды с остатком войска, большая часть которого погибла по дороге от эпидемий и дизентерии.
В год Саламинского сражения — по уверениям греков, день в день (22 сентября 480 года) — сицилийские греки разбили карфагенян при Гимере. Мы не знаем, действовали ли финикийцы Африки по уговору с теми, что поддержали Ксеркса и предоставили ему столько кораблей; возможно, Греция подверглась одновременному натиску с востока и запада по чистой случайности28. Согласно традиционному рассказу, карфагенский адмирал Гамилькар прибыл к Панорму во главе 3 000 кораблей и 300 000 воинов; выступив отсюда, он осадил Гимеру, к которой подошел Гелон Сиракузский, приведя с собой 55 000 бойцов. По обыкновению пунийских полководцев, Гамилькар не принимал участия в битве; пока кипел бой, он сжигал жертвенных животных для своих богов; когда поражение стало очевидным, он бросился в огонь. На этом месте ему было воздвигнуто надгробие, у которого внук Гамилькара Гимилькон семьдесят лет спустя казнил 3 000 пленных греков, мстя за деда29.
Годом позже (в августе 479-го) освобождение Греции было довершено двумя почти одновременными битвами на суше и на море. Армия Мардония, привольно расположившись в сельской местности, разбила свой лагерь на Беотийской равнине близ Платей. После двухнедельного ожидания благоприятных знамений греческое войско, состоявшее из 110 000 человек, под началом спартанского царя Павсания вступило в
крупнейшее за всю Персидскую войну наземное сражение. В войско захватчиков входило множество неперсов, у которых не было никакого желания воевать и которые обратились в бегство, едва дрогнули персидские отряды, находившиеся на острие атаки. Греки одержали столь решительную победу, что (согласно их историкам) они потеряли лишь 159 воинов, перебив 260 000 персов*. По утверждению греков, в тот же день греческая эскадра столкнулась с персидской флотилией у Микале, являвшимся центром общеионийских собраний. Персидский флот был уничтожен, ионийские города освобождены из-под власти Персии, а контроль над Геллеспонтом и Боспором был завоеван греками так же, как в войне с Троей семьсот лет назад.
Греко-персидская война была важнейшим конфликтом в европейской истории, ведь без нее не было бы Европы. Она выиграла для западной цивилизации возможность строить собственную экономику, свободную от бремени чужеземной подати и дани, и собственные политические институты, не зависящие от диктата восточных царей. Она проложила для Греции дорогу к первому великому эксперименту со свободой, на три века спасла греческий дух от обессиливающего мистицизма Востока и обеспечила греческому предпринимательству полную свободу на море. Афинский флот, уцелевший при Саламине, открыл теперь греческой торговле все средиземноморские порты, и последовавшая за этим коммерческая экспансия обеспечила богатство, которым оплачивались досуг и культура Перикловых Афин. Победа маленькой Эллады при таких неблагоприятных обстоятельствах поощрила гордость и возвысила дух ее народа; благодарные за нее греки почувствовали, что они призваны свершить неслыханное доселе. После столетий подготовки и жертв Греция вступила в свой Золотой век.
1 Геродот, VI, 98.
2 Grote, V, 16.
5 Там же, 22.
4 Геродот, VI, 102.
5 Rawlinson, арр. to Herod., VI; Grote, V, 58; Павсаний, X, 20.
6 Плутарх, «Аристид».
7 Геродот, VI, 132—136.
8 Плутарх, ук. место.
9 Там же.
10 Там же.
11 Фукидид, I, 138, 3.
12 Плутарх, «Фемистокл».
15 Плутарх, «Аристид».
14 Геродот, VII, 133-137.
15 Там же, 184-186, 196.
16 Там же, 146.
17 Там же, 33—36.
18 Там же, 56.
19 Афиней, IV, 27; Геродот, VII, 118—119.
20 Там же, VIII, 4-6.
21 Там же, VII. 231-232.
22 Там же, VIII, 24.
23 «Греческая антология», VII, 249; Страбон, IX, 4, 12—16.
24 Плутарх, «Фемистокл».
25 Mahaffy, Social Life, 223. Магаффи считает этот рассказ легендой, однако в нем не усомнится ни один любитель собак.
26 Геродот, IX, 4—5.
27 Там же, VIII, 89.
28 Grote, V, 316 сл. и Freeman, 77, предполагают наличие сговора; САН, IV, 378, выражает на этот счет сомнение.
29 Grote, V, 319—320.
30 Геродот, IX, 70.
31 Rawlinson, note to Herod., I.e.