ГЛАВА 30
"Кто столь ленив и столь никчемен, — требует ответа Полибий, — что не хотел бы понять, какими средствами и при каком государственном устройстве менее чем за пятьдесят три года римлянам удалось подчинить весь обитаемый мир своему правительству, — дело, неслыханное в истории? Неужели найдется человек, столь страстно преданный другим занятиям, чтобы придавать большее значение не приобретению знания об этом, а чему-нибудь иному?»1 Это поучительное исследование, и, быть может, мы приступим к нему позднее; но с тех пор, как писал Полибий, было уже столько завоеваний, что мы не можем тратить много времени ни на одно из них. Мы пытались показать, что главной причиной римского завоевания Греции явилось саморазрушение греческой цивилизации изнутри. Ни один великий народ не был завоеван прежде, чем уничтожил себя сам. Обезлесение и небрежное обращение с почвой, истощение залежей благородных металлов, перенос торговых маршрутов, упадок экономической жизни вследствие политических беспорядков, продажность демократий и вырождение династий, моральное разложение и угасание патриотизма, уменьшение количества и вырождение населения, вытеснение гражданских армий наемными войсками, уничтожение людских и материальных ресурсов в результате братоубийственных войн, гильотинирование всего выдающегося в ходе кровопролитных революций и контрреволюций — все эти факторы обескровливали Элладу в то самое время, когда маленькое государство на берегах Тибра, руководимое беспощадной и прозорливой аристократией, формировало закаленные легионы из граждан-землевладельцев, покоряло своих соседей и конкурентов, захватывало продовольственные ресурсы и полезные ископаемые западного Средиземноморья и год за годом надвигалось на греческие поселения в Италии. Эти древние общины, некогда гордые своим богатством, мудрецами и искусствами, были доведены до разорения войнами, опустошительными набегами Дионисия I и возвышением торгового соперника — Рима. Местные племена, которые столетия назад были порабощены греками или оттеснены ими в глубь полуострова, крепли и размножались, пока их господа спасались от докуки и забот с помощью детоубийств и абортов. Вскоре коренные народы вступили в спор за господство над Южной Италией. Греческие города обратились за помощью к Риму; они были услышаны и поглощены.
Тарант, устрашенный экспансией Рима, призвал на помощь удалого юношу — царя Эпира. В этой живописной и гористой стране, известной
нам как Южная Албания, греческая культура обрела ненадежную опору с тех самых пор, когда дорийцы воздвигли святилище Зевсу в Додоне*. В 295 году Пирр, который возводил свою родословную к Ахиллу, стал царем молоссов, ведущего эпирского племени. Отважный красавец, он был деспотичным, но популярным правителем. Подданные «верили, что Пирр может доставить облегчение страдающим болезнью селезенки, стоит ему только принести в жертву белого петуха и его правой лапкой несколько раз легонько надавить на живот лежащего навзничь больного. И ни один человек, даже самый бедный и незнатный, не встречал у него отказа...»2 В просьбе тарантинцев он увидел заманчивую возможность: он покончит с Римом — угрозой на Западе, как Александр покончил с Персией — угрозой на Востоке. В 281 году он переплыл Ионическое (Адриатическое) море с 25 000 пехотинцев, тремя тысячами всадников и двадцатью слонами; греки заимствовали у Индии не только мистицизм, но и слонов. Он сразился с римлянами при Гераклее и одержал «Пиррову победу»: его потери были столь велики, а его людские и материальные ресурсы столь скудны, что когда адъютант поздравил его с успехом, он произнес историческую фразу о том, что еще одна такая победа — и он останется без войска3. Римляне послали Гая Фабриция для переговоров об обмене пленными. «Во время пира, — говорит Плутарх, —
...они беседовали о разных предметах, но больше всего о Греции и ее философах, и Киней, случайно упомянув об Эпикуре, рассказал, что говорят его ученики о богах, государстве, о цели жизни: ее они видят в удовольствиях, избегают государственной деятельности, ибо она лишь нарушает и отнимает счастье, а божеству, чуждому гнева и милосердия, не заботящемуся о наших делах, они приписывают жизнь праздную и полную наслаждений. Киней еще не кончил рассказывать, как Фабриций вскричал: «О Геракл, если бы и Пирр, и самниты** придерживались этого учения, пока воюют с нами!»4
Восхищенный римлянами и не надеясь на достаточную помощь от италийских греков, Пирр отправил Кинея в Рим для заключения мира. Сенат уже готов был согласиться, когда слепой и полуживой Аппий Клавдий велел принести себя в здание сената и выступил против мира с чужеземным войском, находящимся на земле Италии. Разочарованный Пирр вступил в новую битву, одержал еще одну самоубийственную победу при Аскуле, а затем, не рассчитывая одолеть Рим, отплыл в Сицилию с благородной решимостью освободить ее от карфагенян. Он теснил карфагенян с бесшабашным героизмом, но то ли потому, что сицилийские греки оказались слишком пугливы, чтобы его поддержать, то ли потому, что он правил ими по-тиранически своевольно, Пирр получил здесь помощь столь незначительную, что покинул остров после
трехлетней кампании, сделав пророческое замечание: «Какое прекрасное поле боя оставляю я для Карфагена и Рима!» Вернувшись с потрепанными отрядами в Италию, он был разбит под Беневентом (275), где легковооруженные и подвижные когорты впервые доказали свое превосходство над неповоротливыми фалангами и тем самым открыли новую главу в военной истории5. «Так рухнули все надежды Пирра в Италии и в Сицилии, — пишет философический Плутарх, —
...шесть лет потратил он на эти войны и хотя был побежден, но и в поражениях сохранил свое мужество непоколебленным и по-прежнему считался повсюду самым опытным, сильным и отважным из современных ему царей. Однако добытое подвигами он терял ради надежд на будущее и, алчущий далекого и нового, не мог удержать достигнутого, если для этого нужно было проявить упорство»6.
Пирр пустился в новые войны, и был убит черепицей, которую швырнула в него старуха на улице Аргоса. В том же году (275) Тарант сдался Риму.
Восемь лет спустя Рим вступил в столетнюю борьбу с Карфагеном за господство над западным Средиземноморьем. Первая война длилась в течение жизни целого поколения, и в итоге Карфаген уступил Риму Сардинию, Корсику и карфагенские земли в Сицилии. Во время Второй Пунической войны Сиракузы совершили ошибку, встав на сторону Карфагена, вслед за чем Марцелл измором вынудил их капитулировать. Победители разграбили город с такой основательностью, что он так никогда и не оправился. Марцелл «перевез в Рим, — сообщает Ливий, — убранство Сиракуз: статуи и картины, которые имелись там в изобилии... Даже если бы был взят Карфаген, добыча вряд ли оказалась бы богаче»7. К 210 году Рим овладел всей Сицилией. Остров был превращен в житницу Италии, почти полностью обслуживавшуюся отчаявшимися рабами, и обречен на экономическое прозябание. Ремесла не поощрялись, торговля была ограничена, богатство стекалось в Рим, свободное население вымирало. На тысячу лет Сицилия исчезла из истории цивилизации.
На каждом шагу экспансии Рима способствовали ошибки его врагов. В 230 году два римлянина были посланы в Скодру, столицу Иллирии (Северная Албания), с протестом против нападений иллирийских пиратов на римские суда. Царица Тевта, получавшая долю добычи, отвечала, что «не в обычае иллирийских правителей мешать своим подданным добывать трофеи на море»8. Когда один из послов пригрозил войной, Тевта велела его казнить. Радуясь столь дешевому предлогу оккупировать побережье Далмации, Рим направил экспедицию, которая в 229 году до н.э. низвела Иллирию до положения римского протектората с той же легкостью, что и в 1939 году н.э. Керкира (Корфу), Эпидамн (Дураццо) и другие греческие колонии попали в зависимость
от Рима. Поскольку иллирийские пираты чинили вред также и греческой торговле, Афины, Коринф и оба союза приветствовали Рим как избавителя, приняли его послов и допустили римлян к участию в Элевсинских таинствах и Истмийских играх.
В 216 году Ганнибал уничтожил римскую армию при Каннах и подступил к самым воротам Рима. В то время как Рим столкнулся с острейшим кризисом в истории республики, македонский царь Филипп V заключил союз с Ганнибалом и готовился вторгнуться в Италию (214). На конференции в Навпакте (213) этолийский делегат Агелай ратовал за единение всех греков в этой Первой Македонской войне против растущей державы на Западе:
«Было бы как нельзя лучше, если бы эллины никогда не воевали друг с другом, но считали бы величайшим даром и милостью богов полное единодушие и согласие между собой и, шествуя рука об руку, подобно людям, переходящим брод, отбили бы захватчиков-варваров и объединились для спасения себя и своих городов... Ибо очевидно, что когда в этой войне либо карфагеняне разобьют римлян, либо римляне карфагенян, победители вряд ли удовольствуются господством над Италией и Сицилией; нет, они наверняка придут сюда и со своим честолюбием преступят справедливость. Поэтому я умоляю вас всех обезопасить себя от этой напасти и прежде всего взываю к царю Филиппу. Ибо для вас, Ваше Величество, лучшей защитой будет не разорение эллинов, что сделает их легкой добычей для захватчика; напротив, вам следует относиться к ним как к своим детям и заботиться о безопасности каждой области Эллады, как если бы то была часть ваших владений»9.
Филипп вежливо его выслушал и на некоторое время стал кумиром Греции. Но в его договоре с Ганнибалом — если верить чересчур патриотичному Ливию — было оговорено, что в благодарность за нападение Филиппа на Италию Карфаген, в случае победы над Римом, поможет Филиппу подчинить Македонии всю материковую Грецию10. Возможно, условия этого соглашения стали известны греческим государствам, и поэтому большая их часть, включая Этолийский союз Агелая, заключили антимакедонский пакт с Римом; это настолько встревожило Филиппа, что его вторжение в Италию было отложено на неопределенный срок. В 205 году Рим заключил мир с Филиппом, чтобы развязать себе руки для войны с Ганнибалом, и три года спустя Сципион разгромил карфагенян при Заме. Последний великий век греческой цивилизации подходил к концу: Египет, Родос и Пергам обратились к Риму за помощью против Филиппа. Рим внял призыву и развязал Вторую Македонскую войну. Имея своим врагом не только Рим, но и почти всю Грецию, Филипп сражался со свирепостью затравленного зверя. Он прибегал к любому вероломству, расхищал все, что могло послужить его цели, и обращался с пленными столь жестоко, что, когда сопротивление Филиппу оказалось невозможным, граждане Абидоса перебили своих жен и детей, а затем покончили с собой11. В 197 году Тит Квинкций Фламинин, патриций того склада, который сделал Полибия восторженным почитателем Рима, нанес Филиппу
такое поражение при Киноскефалах, что внезапно вся Македония, а в действительности и вся Греция оказались во власти Рима. К недовольству своих этолийских союзников (утверждавших, что битву выиграли они), после наложения крупных контрибуций и присвоения огромной добычи Фламинин позволил ослабленному и не представляющему угрозы Филиппу сохранить свой престол на том основании, что Македония необходима как заслон против варваров с севера.
Римский полководец выучил греческий язык в Таренте (так римляне называли Тарант) и был увлечен греческой литературой, философией и искусством. По-видимому, он искренне хотел освободить греческие города-государства от македонского господства и предоставить им все возможности для свободного и мирного существования. Не без труда убедив римское руководство в мудрости своей политики, он явился на Истмийские игры в Коринф (196), на которые собрался едва ли не весь греческий мир (по словам Полибия, каждый пытался предсказать следующий шаг римлян), и провозгласил через глашатая: «Римский сенат и проконсул Тит Квинкций после победы над царем Филиппом и македонцами предоставляют свободу следующим народам, которые не будут размещать у себя чужих гарнизонов, платить кому-либо подати, но будут жить по собственным законам: коринфянам, фокидянам, локрам, евбейцам, ахейцам Фтиотиды, магнесийцам, фессалийцам и перребам» — т.е. всем тем жителям материковой Греции, которые были до сих пор несвободны. Большая часть собравшихся, не способная поверить в столь неслыханное великодушие, потребовала зачитать это объявление еще раз. Когда глашатай прочитал его снова, «раздался такой взрыв ликования, — говорит Полибий, — что те, кто слушает рассказ об этом сегодня, просто не способны себе этого вообразить»12. Многие сомневались в искренности декларации и считали, что за нею кроется какая-то хитрость; но Фламинин в тот же день начал вывод римских войск из Коринфа и к 194 году вся его армия вернулась в Италию. Греция восхваляла его как спасителя и освободителя и счастливо вступала в последнюю эпоху своей свободы.
Этолийцы были недовольны этими решениями. Некоторые из городов, освобожденных Римом, когда-то находились под этолийским господством, но теперь так и не вернулись в Союз. Не успела завершиться Вторая Македонская война, как этолийцы пригласили Антиоха III спасти Грецию от Рима. Пергам и Лампсак, зажатые между неугомонными галлами на севере и растущей державой Селевкидов на юге, обратились к Риму за помощью против Антиоха. Сенат послал к ним самого одаренного своего полководца — Публия Сципиона Африканского, победителя при Заме. С несколькими легионами и войсками Евмена II римские военачальники победили Антиоха при Магнесии и, повернув на север, отбросили галлов. Римляне взяли под свое покровительство почти все средиземноморское побережье Азии, а затем вернулись в Италию. Евмен был им благодарен, но материковая Греция поносила его как предателя Эллады, натравившего римских варваров на своих братьев греков.
Непостоянная Греция уже жалела о том, что приняла милости от своего неотесанного спасителя с запада. Было замечено, что, хотя Фламинин и его преемники дали Греции свободу, на все города, поддерживавшие Филиппа, Антиоха или этолийцев, они наложили такую контрибуцию, что греки трепетали при мысли о еще одном таком освобождении. Во время триумфа Фламинина три дня перед глазами Рима тянулись повозки с трофеями из его греческого похода: в первый день то было оружие, доспехи и бесчисленные статуи из мрамора и бронзы; во второй — 7800 килограммов серебра, 1610 килограммов золота и 100 000 серебряных монет; в третий — 114 диадем13. Мало того, римляне поддержали и теперь через своих представителей продолжали активно поддерживать имущие классы Греции против бедноты, наложив запрет на все проявления классовой войны. Греки не хотели мира такой ценой; они желали свободно решать собственные разногласия и дать простор территориальным претензиям своих государств; они не выносили неизменности. Вскоре возобновилась вражда между союзами, и повсюду разгорелись распри. Каждый город или группа излагали противоположные претензии перед римским сенатом; сенат направлял комиссии для рассмотрения и разрешения дела; греки осуждали это вмешательство как попрание их свободы. Путы чужеземного контроля были невидимы, но крепки; из года в год все греки, кроме богатых, чувствовали это все острее и молились о конце такой свободы. Сенат начинал прислушиваться к тем своим членам, которые настаивали на том, что в Греции не будет ни порядка, ни покоя до тех пор, пока Рим не возьмет ее полностью под свой контроль.
В 179 году Филипп V умер и на престол не без кровопролития вступил его старший сын Персей. За семнадцать лет мира македонская экономика окрепла, и выросло новое поколение молодежи, готовое сложить свои головы на полях войны. Персей заключил союз с Селевком IV и женился на его дочери; присоединившийся к союзу Родос направил большой флот для сопровождения невесты. Вся Греция ликовала, видя в Персее живую надежду на освобождение от власти Рима. Евмен II, опасавшийся за независимость Пергама, совершил поездку в Рим и убеждал сенат уничтожить Македонию ради своего же блага. Возвращаясь домой, он чудом избежал гибели в результате случайной ссоры. Риму показалось подходящим истолковать этот скандал как покушение Персея на жизнь царя; патриотический обмен взаимными дипломатическими обвинениями послужил прологом Третьей Македонской войны. Только Эпир и Иллирия осмелились поддержать Нерсея; греческие государства тайно посылали ему сочувственные письма, но ничего не предпринимали. В 168 году Эмилий Павел разгромил македонскую армию при Пидне, разрушил семьдесят македонских городов, сослал их высшие классы в Италию и разделил Македонию на четыре автономные, но обложенные податью республики, между которыми были запрещены всякая торговля и любые дипломатические сношения. Персей был заключен в италийскую тюрьму, где скончался спустя два года из-за плохого обращения. Эпир был опустошен, и 100 000 эпиротов были проданы в рабство по доллару за голову14. Родос, не принимавший активного участия в войне, был наказан тем, что его владения на азиатском побережье получили свободу, а на Делосе был учрежден конкуриру
ющий свободный порт. Был захвачен секретный архив Персея, и все греки, предлагавшие ему помощь или утешение, были изгнаны или арестованы. Тысяча наиболее видных представителей Ахейского союза, в том числе и Полибий, были депортированы в Италию; они пребывали в изгнании шестнадцать лет, за это время семьсот из них умерло. Греция никогда так не восхищалась Римом-освободителем, как ненавидела теперь Рим-завоеватель.
Жестокость победителей имела нежелательные последствия. Ослабление Родоса покончило с его ролью жандарма Эгеиды и привело к возрождению губительного для торговли пиратства. Высылка такого числа аристократов из городов Ахейского союза развязала руки радикальным вожакам, и классовая война разгорелась с невиданным прежде ожесточением. Богатые искали защиты у Рима, тогда как беднота требовала одновременного низвержения богатых и римской власти. В 150 году выжившие ахейские изгнанники вернулись из Италии и присоединились к требованию о выходе Греции из-под власти Рима. Чтобы ослабить мощь ахейцев, Рим направил в Грецию комиссию, которая приказала Коринфу, Орхомену и Аргосу отпасть от Союза. Коринфянки встретили это решение тем, что окатили римских уполномоченных помоями15. В 146 году Союз проголосовал за провозглашение освободительной войны, надеясь, что войны Рима в Испании и Африке отвлекут его силы и вынудят согласиться на выгодный для них мир. Города Союза охватила патриотическая горячка. Рабы получали свободу и оружие, был объявлен мораторий на взыскание долгов, бедноте обещали землю, тогда как несчастные богачи, зажатые в тиски между Римом и социализмом, поневоле жертвовали делу свободы деньги и драгоценности. Афины и Спарта остались в стороне, но Беотия, Локрида и Евбея мужественно вступили в войну. К открытому восстанию против Рима присоединились македонские республики.
Разгневанный сенат послал против повстанцев войско под командованием Муммия и флот под командованием Метелла. Их совместные действия подавили всякое сопротивление, и в 146 году Муммий захватил цитадель Союза — Коринф. Для того ли, чтобы уничтожить коммерческого конкурента на востоке в тот же год, когда Сципион уничтожал Карфаген на западе, для того ли, чтобы преподать мятежной Греции урок, подобный фиванскому уроку Александра, богатый город купцов и гетер был предан огню, все мужчины казнены, а женщины и дети проданы в рабство. Муммий забрал в Италию все ценности, какие только смог увезти, включая и произведения искусства, которыми коринфяне украшали свой город и свои дома. Полибий рассказывает о том, как римские воины использовали всемирно известные картины в качестве досок для игры в шашки или в кости16. Союз был распущен, а его вожди казнены. Греция и Македония были объединены в провинцию под управлением римского наместника. Беотия, Локрида, Коринф и Евбея были обложены ежегодной податью; Афины и Спарта были пощажены и получили разрешение сохранить собственные законы. Повсюду ставка делалась на партию собственности и порядка и налагался запрет на любую попытку объявить войну, совершить переворот или изменить государственное устройство. Беспокойные города обрели наконец мир.
1 Полибий, I, 1.
2 Плутарх, «Пирр» [пер. С.А. Ошерова].
3 Там же.
4 Там же.
5 Mommsen, Т., History of Rome, London, 1901, И, 5.
6 Плутарх, «Пирр» [пер. С.А. Ошерова].
7 Ливий, XXV, 40, 31.
8 Полибий, II, 8.
9 Там же, V, 103.
10 Ливий, XXIII, 33.
11 Полибий, XVI, 30; Ливий, XXXI, 18.
12 Полибий, XVIII, 45.
13 Ливий, XXXIV, 52.
14 Tarn, 29.
15 Страбон, VIII, 6.23.
16 Полибий, XXIX, 2; Страбон, ук. место.