Глава первая
Римская историография теснейшим образом связана с исторической мыслью греков: их учением о природе и смысле событий, происходящих с людьми, а также видах и средствах исторического повествования.
Начиная с V в. до н. э. в Греции широко обсуждалась проблема установления подлинных причин исторических событий. Полемика об истине и правдоподобии в сочинениях греческих историков вводит историографическую проблему в русло тех вопросов, которые были присущи ораторскому искусству. Подобно судебному оратору, доказывающему выдвинутые положения, историк в рассказе о прошлом восстанавливает ход рассматриваемых событий, опираясь на реальные факты и свидетельства.
Так, греческий историк Фукидид (454—396 гг. до н. э.), приступая к изложению истории Пелопоннесской войны, которую в последней трети V в. до н. э. вели между собой афиняне и спартанцы, пишет: «События войны я не считал уместным излагать так, как услышал о них от первого встречного, или руководствуясь своим личным мнением; я присутствовал при них лично или, узнав от других, рассмотрел их одно за другим с максимально возможным усердием. Это было трудным делом, потому что очевидцы передавали события по-разному, как подсказывала им память и расположение к одной из воюющих сторон. Возможно, отсутствие сказочного сделает повествование менее привлекательным для аудитории, но мне будет достаточно, если его сочтет полезным тот, кто пожелает получить ясное представление о случившихся событиях и тех, идентичных или похожих, которые в том же самом или подобном виде могут произойти по свойству природы человека» (1, 22, 2—4).
Это программное заявление Фукидида о критериях, которыми он руководствовался при отыскании истины, закладывает основы так называемого прагматического, или аподиктического,
по определению Полибия, направления в античной историографии.
Во имя исторической правды Фукидид решительно отвергает все мифическое и сказочное, чему отводилось значительное место в сочинениях первых греческих прозаиков-логографов и «отца истории» Геродота (ок. 485 — ок. 425 гг. до н. э.). Именно к ним восходит направление в античной историографии, которое сегодня мы назвали бы этнографическим и антропологическим. В основе этой историографии лежит представление, что деятельность историка так же, как деятельность драматического поэта, относится к сфере воспроизведения или подражания (мимесиса).
Фукидид, по его собственному утверждению, обращается главным образом к тем людям, которые предпочитают не верить ни поэтам, преувеличивающим и приукрашивающим воспеваемые ими события, ни логографам, которые ради внешнего эффекта и услаждения публики пренебрегают правдой. Для него конечной целью исторического повествования является польза, извлекаемая при чтении; ведь минувшее может, по свойству человеческой натуры, повториться когда-нибудь в будущем в том же или сходном виде. Этот коренной поворот в теоретических взглядах древних на историографию был связан с радикальным изменением в сфере массовой коммуникации и передачи информации, а именно переходом от устной культуры к письменной, имевшем место на рубеже V—IV вв. до н. э.
Аналитический и рационалистический метод, которым Фукидид исследовал события Пелопоннесской войны, был не пригоден ни для традиционной поэзии, ни для прозы логографов, поскольку обе некогда предназначались для слушателей, а не для читателей.
Устная культура предполагает прямой контакт с аудиторией, воспринимающей произведение поэта или прозаика на слух. Это требует от последних применения особых выразительных средств, отличающихся от тех, которые используются в сочинении, рассчитанном на чтение «про себя». Поэт обращается главным образом к эмоциям и воображению публики, историк, по мнению Фукидида, — к интеллекту читателя, его рассудочности и умению логически мыслить.
Произведение, претендующее на звучащее исполнение и предполагающее более или менее быструю ответную реакцию, должно быть написано простым, ясным и предельно конкретным языком, с преобладанием сочинительных конструкций. Ведь задача автора — с помощью особой словесной техники сделать максимально усвояемыми все поэтические образы и движения мысли, а, кроме того, заставить аудиторию слушать себя, т. е. всеми доступными средствами привлечь и удержать ее внимание.
С распространением в греческом мире письменной культуры
меняются не только отношения автора и аудитории, меняется сама аудитория. Одновременно пересматриваются общие установки и технические средства изобразительности. Параллельно полемике Фукидида против устарелой историографии разворачивается полемика трагика Еврипида против поэзии прошлого, которая ограничивалась тем, что услаждала публику на пирах и торжественных праздниках. Вскоре к этому спору подключился Платон. Обрушиваясь на поэзию, он, подобно Фукидиду, порицающему историографию ионийских логографов, заостряет внимание на отсутствии у поэтов рационалистического анализа человеческого опыта и строго логического изложения причинно-следственных связей, лежащих в основе всех, событий.
Не остается в стороне от этих теоретических споров и Аристотель, однако его позиция значительно отличается от платоновской. В своей «Поэтике» приоритет перед историей он отдает поэзии. Центральное в «Поэтике» Аристотеля понятие «мимесиса» применительно к историографии использует Дурид из Самоса (IV—III вв. до н. э.). Во вступлении к своей «Истории» он полемизирует с предшественниками на историческом поприще Эфором и Феопомпом, осуждая их неспособность к воспроизведению жизни (мимесису) и нежелание доставлять публике удовольствие. В силу указанных недостатков их сочинения очень далеко отстоят от исторической действительности.
Эти историки, считает Дурид, обращали свой интерес главным образом на письменную форму изложения (graphein), пренебрегая доставляющими наслаждение элементами, которые берут начало в миметическом типе изложения, задача которого— правдивое воспроизведение жизни через чарующее воздействие устного слова (hedone en to phrasai). Другими словами, Эфор и Феопомп не заботились о том, чтобы своими сочинениями доставлять читателям наслаждение, аналогичное тому, которое испытывают слушатели.
Однако в произведениях Феопомпа не было недостатка ни в психологических характеристиках исторических персонажей, ни в описаниях окружающей среды и обычаев, ни в том, что может вызвать удивление и поразить воображение читателя. Все это служило главной цели — принести читателю пользу, расширить и углубить его знание человеческой природы. В этом отношении Феопомп, как и Эфор, был последовательным учеником Исократа, открывшего в 391 г. до н. э. в Афинах риторическую школу, где он более чем за пятьдесят лет преподавания подготовил немало государственных деятелей, ораторов и историков.
Лишенный природных данных, необходимых для публичных выступлений, Исократ направил свой талант на деятельность, связанную нес устной, а с письменной речью. В своей публицистике Исократ стремился с помощью спокойного и плавного
красноречия сформировать этико-политическое сознание читателя. А своими читателями он видел прежде всего людей реальной политики. Исократ признавал силу звучащего слова, его психическое и эмоциональное воздействие на публику, но основную задачу своей деятельности публициста видел главным образом в пользе. Именно эта сторона творчества Исократа привлекла внимание Эфора и Феопомпа.
Идея мимесиса, лежащая в основе греческой концепции поэтического искусства, будучи приложена к историческому произведению, вылилась в представление, что эмоциональное участие аудитории в событиях, изображаемых историком, должно быть сродни сопереживанию при восприятии поэтического текста. Разновидностью миметического повествования является драматическое воспроизведение жизни, когда читатель или слушатель исторического сочинения превращается в «зрителя», как бы лично участвует в изображаемых событиях. Таким образом, историк, подобно драматическому актеру, связывающему зрителя с происходящим на сцене, осуществляет посредничество между историческим прошлым и аудиторией.
Миметическое направление в греческой историографии было обусловлено глубокими изменениями в культуре IV—III вв. до н. э. и прежде всего появлением новых экспрессивных форм зрелищного искусства, например, новоаттической бытописательной комедии и различных разновидностей мима.
Склонные к психологическому анализу персонажей и исследованиям этнографического типа, историки этого направления обнаружили благодарный для себя материал в политической жизни эллинистических монархий, для которой характерны были определяющее влияние личности монархов и открытость многообразному миру негреческих народов эллинизированного Востока.
Некоторое время спустя в греческой литературе вновь начинают звучать призывы к строго научному и объективному исследованию событий и их причин, определившему исторический метод Фукидида.
С сокрушительной критикой исократического направления в историографии, представленного, как уже было отмечено, именами Эфора и Феопомпа, выступил автор «Всеобщей истории в сорока книгах» Полибий (ок. 200—120 гг. до н. э.). Во вступлении к девятой книге он излагает свои основные принципы в плане их расхождения с точкой зрения исократиков. «Я знаю, что моя история имеет нечто серьезное и единым характером изложения отвечает требованиям и вкусу лишь одной категории читателей. Почти все другие авторы или, по крайней мере, большая часть их, излагая все части истории, привлекают многих людей к чтению своих сочинений. Действительно, речь о генеалогиях привлекает того, кто слушает ради простого удовольствия слушать; тот, кто хочет владеть многообразными
знаниями и сведениями, будет привлечен рассказом о колониях, основании городов и их родственных связях, что можно прочесть у Эфора; политический же деятель обращает свой интерес на историю народов, городов и тех, кто ими управляет. Это единственное содержание, которое нам подходит, и только ему мы посвятили наше повествование, полностью, как сказано, подчиняясь единой манере изложения и готовя для наибольшей части слушателей чтение, лишенное всякой развлекательной цели» (9, 2).
Таким образом, история Полибия — это история прагматическая, т. е. ограниченная событиями политическими, что исключает какое бы то ни было содержание этнографического и антропологического характера. В ней нет места мифологическим преданиям и рассказам об основании городов и колоний, которыми изобиловала историография исократического типа. Определяя цель своего исследования, Полибий вслед за Фукидидом делает противопоставление между пользой (ophelimon), которую можно извлечь из его сочинения, и удовольствием (terpsis), которое хотели доставить своим читателям историки— приверженцы Исократа.
Когда Полибий говорит о полезности своей историографии, он имеет в виду полезность в прагматическом смысле, в то время как историки, развивавшие теоретические установки Исократа, понимали пользу как категорию философскую и нравоучительную. Нечто сходное мы наблюдаем и в миметической историографии. Отмеченная вниманием ко всем, даже иррациональным, проявлениям человеческой личности и стремлением воспроизводить жизнь во всем ее многообразии и сложности, она выполняла определенное воспитательное назначение, которое, согласно Аристотелю, подразумевалось уже в самом трагическом изображении страстей.
Наиболее жестокой критике подвергает Полибий своего знаменитого предшественника Тимея из сицилийского города Тавромения (ок. 340 — ок. 270 гг. до н. э.), написавшего историю Сицилии и Италии с древнейших времен до первой Пунической войны.
Как вытекает из разбора Полибия, в сочинении Тимея преобладали темы, характерные для историографии риторического, или исократического, направления. «История» Тимея изобиловала сведениями о колониях, основании городов, родственных связях, историях отдельных семей, обычаях народов, а также данными из географии и хронологии. Полибий сурово порицает Тимея за рыхлость композиции, растянутость изложения, неоправданную склонность к философским рассуждениям, сентенциозную манеру выражаться.
Но главное обвинение, выдвинутое Полибием, состоит в том, что Тимей искажает историческую истину. Это — следствие того, что он описывает местности не по личному знаком
ству с ними, а по книгам и, самое главное, он лишен реального опыта в государственных и военных делах.
Непростительно, продолжает Полибий, что многие ошибки Тимея, овладевшего искусством выдавать правдоподобие за правду, проистекают из-за его сознательного желания вводить, своего читателя в заблуждение. Историк, претендующий на правдивость, должен выполнить три методологических условия: тщательно изучить и критически проанализировать документы, лично ознакомиться с местностями, о которых идет речь (autopsia), основательно разобраться в политических проблемах.
Таким образом, эта историография — прагматическая по содержанию, поскольку ее объектом являются политические, военные и прочие события недавней и современной автору истории; аподиктическая — по методу, поскольку она основывается на строго научных и проверенных доказательствах.
Итак, в греческой историографии сложились два основных, направления. Оба ставили своей целью подготовку политического деятеля. Однако как способы реализации этой цели, так. и конкретные задачи историка были различны. Если исократическое, или риторическое, направление было обращено на общекультурные и общечеловеческие ценности, которыми с учетом конкретных обстоятельств следовало руководствоваться в политической деятельности, то прагматическое направление, теоретиком которого стал Полибий, было нацелено на то, чтобы снабдить политика строго проверенными сведениями, необходимыми при управлении государством, и на примере ошибок, совершенных в прошлом, удержать его от принятия поспешных решений.
В первом случае мы имеем дело с историографией тенденциозной и пропагандистской: и в этом смысле она верна истине, поскольку является отражением своей эпохи. Во втором случае перед нами историография, которая претендует на беспристрастность и объективность и направлена на выработку: вневременных рекомендаций, т. е. полезных для государственного деятеля независимо от времени и текущей ситуации.