10. Общий дух римского государственного строя

У римской республики было два главы — сенат и народ, но, хотя народ считался верховной властью, источником всех других властей, тем не менее сенат очень часто обходил и даже совершенно игнорировал постановления народных собраний, и при этом народ ни разу не решился напомнить сенату о его месте какой-нибудь общей мерой, которая устанавливала бы политическую подчиненность этого учреждения, и никогда народ не шел дальше привлечения к ответственности консула и других лиц, служивших лишь орудиями воли сената.

Это были две великие силы, которые делили между собой, не размежевываясь, впрочем, вполне точно, власть законодательную и судебную, и которые имели значительную долю участия в верховном управлении; как бы третью силу между ними составляли магистраты. Ответственные по окончании срока службы, они пользовались неограниченной властью в течение этого срока. Мало того, являясь до известной степени независимыми от сената и от народа, они были независимы также и друг от друга, хотя и действовали в той же сфере и часто с одинаковыми правами. Их власть ограничивалась не разделением сфер деятельности каждого, как в современных государствах, а, так сказать, конкуренцией: если консул или претор не распоряжался всем в городе, то это потому, что существовали (не говоря уже о veto трибунов) еще другой консул и другие преторы, которые с своей стороны также распоряжались. Но их деятельность, ограниченная в действительности, ничем не была ограничена по

 

закону и, в случае отсутствия других преторов и консулов, ничто не мешало претору единолично управлять всем государством.

При этом, нельзя сказать, что между отдельными магистратами не существовало иерархического подчинения, но эта иерархия, в сущности, не была действительной и касалась лишь внешнего почета. Без всякого сомнения, консулы были главами государства; все остальные магистраты обязаны были относиться к ним с почтением, и Оттилий лишь защищал консульскую прерогативу, когда велел своим ликторам разбить кресло претора, который, будучи занят разбором судебных дел, не встал перед ним. Но если звание консула было действительно выше звания претора, то не менее верно также и то, что претор вовсе не был подчиненным консула: он не должен был исполнять никаких приказаний, получаемых от этого последнего, ни отдавать ему отчет в своем управлении. Присутствующий в Риме консул заведовал делами и управлял государством преимущественно перед претором, но и претор пользовался также верховной властью в тех действиях, которые он производил. И если он созывал сенат или народное собрание, принимал какое-нибудь решение или добивался его принятия, издавал какой-нибудь эдикт, вносящий изменение в законодательство или управление, то консул (если только оставить в стороне его право veto) не имел власти изменить действия этого вполне независимого от него магистрата. Он мог отказаться признать эти действия, мог даже запретить гражданам обращаться к трибуналу претора, но он не имел никакого права вмешиваться в то, как этот претор производит суд, ни изменять его постановления, как это сделал бы у нас министр по отношению к подчиненному ему должностному лицу. В противоположность нашим порядкам, в Риме существовало правило, по которому магистрат имел власть только по отношению к тем делам, которые он мог довести до конца сам в силу полномочий своей должности, так как он не имел никаких средств принудить к чему-нибудь других магистратов, которые, хотя и были ниже его, но не были ему подчинены... Мысль о подчинении должностных лиц друг другу явилась у римлян лишь во времена империи. В самом деле, эта идея чисто монархическая, и замечательно, что при республике никому и в голову не приходило ослабить магистратов или ограничить их введением иерархического устройства...

Управление основано было на небольшом количестве правил и прецедентов, которых придерживались строго с непреклонным формализмом, придававшим римской аристократии ее своеобразный характер и в наши времена встречающимся лишь в Англии. По праву магистрат был всесильным, но обычай заключал его в узкий круг прецедентов, из которого он не имел силы выйти. «Свободный по закону, раб обычая» — этот девиз английского гражданина вполне подходит и к римскому магистрату, который гордился своим ува-

 

жением к преданию и считал обычай самым крепким устоем государства.

Так, например, консул имел полное право обратиться непосредственно к народу с предложением, касающимся самого важного дела, даже объявления войны, но сделать это предложение без ведома сената — значило бы явно нарушить прецеденты. Трибун имел неограниченное право ueto, но его обвинили бы в попрании древних обычаев и в недостатке уважения к государю-народу, если бы он вздумал опротестовать какой-нибудь закон раньше, чем его представят на усмотрение народа и дадут таким образом гражданам свободу высказаться за или против него.

Обычай, а также ueto товарища, высшего должностного лица и трибунов ограничивали власть каждого магистрата; сенат, стоявший между консулами и трибунами, пользовался поочередно то теми, то другими, чтобы поддерживать равновесие; в свою очередь магистраты сдерживали сенат тем, что могли вносить предложения в народное собрание и ставить разные препятствия тем административным мерам, которые им не нравились.

Таким образом, на самом деле в республике была одна неограниченная власть—власть народа. Народ в комициях мог перерешить то, что было решено сенатом или магистратами, мог дать, продолжить или отнять по своей воле полномочия в управлении провинциями и командовании войском, мог объявить войну, судить должностных лиц: это был настоящий государь. Но этот государь был лишен свободы действий и инициативы: чтобы народ высказался. нужно было, чтобы консул или трибун вошел с предложением в народное собрание; народ мог действовать только при их посредстве. Раз магистраты находились между собой в полном согласии, они могли обойтись без народных постановлений и до некоторой степени даже без сената; так что Августу для захвата верховной власти достаточно было сделаться консулом и трибуном: так как сенат и комиции не имели инициативы и обсуждали лишь те предложения, с которыми император считал удобным войти в эти учреждения, то они и пришли в полный упадок, как только властитель перестал с ними совещаться.

Во времена республики, когда любовь к родине и свободе жила еще во всех сердцах, полное согласие между консулами и трибунами возможно было лишь в тех случаях, когда они действовали в интересах народа, опираясь на поддержку общественного мнения единение этих магистратов в целях производства смуты в государстве было невозможно. Что же происходило обыкновенно в Риме? Очевидно, то, что происходит в наше время в конституционных государствах. Все эти независимые друг от друга власти — консулы, трибуны, сенат — старались войти друг с другом в соглашение, как это делают теперь палаты и исполнительная власть. Консулы

 

стремились постоянно быть т auctoritate senatus* а сенат — поддержать доброе согласие между трибунами и консулами. Единение делало их всемогущими, но каждый из них становился бессильным, как только нарушалось общее согласие. Таким образом, во что бы то ни стало приходилось поддерживать эту гармонию, благодаря чему политическая жизнь римлян представляла собой целый ряд сделок, взаимных уступок и вечных компромиссов. В действительности не было ничего менее абсолютного, как эти неограниченные власти; это именно и говорит нам Полибий, и это нетрудно понять, если только вспомнить о постоянной бдительности сената, о соперничестве товарищей, о ревнивом отношении друг к другу консулов и трибунов, о силе общественного мнения, наконец, о легкости, с которой каждый гражданин мог обратиться к своим согражданам и получить от них защиту в нанесенных ему обидах.

(Laboulaye, Essai sur les lois cnminelles des Romains, pp. 23—26 et 73—76, chez Durand).