10. Политический процесс при Септимии Севере
Апрониан был обвинен на основании того, что его кормилица,
говорят, видела когда-то во сне, будто он сделался императором,
и он, ввиду этого, предался занятиям магией; его осудили
заочно, когда он в качестве проконсула находился в Азии.
Когда нам читали протокол следствия, мы нашли там имена
того, кто вел допрос, того, кто рассказал сон, тою, кто
слышал этот рассказ; кроме этого мы заметили, что один свидетель,
между прочим, сказал: «Я видел одного лысого сенатора, который
наклонился и смотрел». Слова эти привели нас в ужас, потому
что свидетель не назвал никого по имени, и Север тоже не
вписал никого. Все это было так неожиданно, что страх обуял
даже тех, кто никогда не был знаком с Апронианом, и не только
тех, у кого плешь была на макушке, но даже и тех, у кого
не хватало волос на лбу. Никто не был уверен в своей безопасности,
кроме обладателей обильной шевелюры; мы оглядывали тех,
кто имел это преимущество, а кругом говорили: «Это вот кто;
нет, вот этот». Я не скрою того, что произошло со мной в
этом случае, как ни смешно это покажется: я так испугался,
что стал рукой щупать волосы у себя на голове. Другие испытали
подобное же беспокойство. Мы с особенным интересом высматривали
тех, кто хоть сколько-нибудь казался плешивым, как бы для
того, чтобы свалить на них угрожавшую нам опасность, но
вдруг ликтор прибавил, что этот лысый одет был в тогy претексту.
Когда указана была эта подробность, взоры всех обратились
на Бебия Марцеллина, который в то время был эдилом и обладал
большой лысиной. Он сейчас же встал и, выступив на середину
собрания, заявил: «Если он меня видел, он, конечно, узнает
меня». Эти слова вызвали наше одобрение, доносчик был введен
и долгое время стоял молча перед Марцеллином, ища глазами
того, на кого бы ему показать; в конце концов, по данному
ему знаку, он заявил, что это тот самый. Вот каким образом
уличили Марцеллина в том, что он был тот лысый человек,
который смотрел: оплакивая свое несчастье, он выведен был
из сената. Пройдя форум, он отказался идти дальше; здесь,
обнимая своих четверых детей, он сказал им печальные слова:
«Я жалею лишь об одном, о том, что оставляю вас в живых».
После этого ему отрубили голову.
(Дион Кассий, LXXVI, 8—9).