1. Апология Диомеда. Наиболее четко выделяемая частотным анализом группа книг «Илиады» характеризуется тем, что греки в ней чаще, чем в других книгах, именуются «данаями» (поэтому я назвал эту группу «данайской»), а осажденный город в ней почти всегда называется «Илионом», не «Троей». «Данаи» — этноним, на греческой почве имеющий корни только в Арголиде. Оба имени — и «Илион», и «данаи» — связаны с эпитетами от редкого слова πώλος 'жеребец', 'конь', тогда как обычно для значения 'конь' в эпосе используется слово ϊππος. Из синонимичных предлогов в «данайских» книгах древняя, сохранившаяся только в эпосе, форма προτί и производная от нее форма πρός, представленная в ионийском и восточно-эолийском диалектах, т.е. в основном малоазийская, заметно преобладают над материковой формой ποτί. Из синомичных частиц в «данайских» книгах молодая частица άτάρ не столь резко, как в других, уступает архаичной частице αυτάρ. Это может означать сравнительно молодой возраст данных текстов, но может — и воздействие локального диалекта (частица άτάρ есть в дорийской поэзии и в ионийской прозе), а может — и оба фактора.
По формальным параметрам в состав этой группы входят книги V, VIII, XV, XVII и менее полно XI, а по некоторым параметрам (распределение синомичных предлогов и частиц) также и VI, притом очень четко. Она близка к «данайским» книгам также по распределению топонимов (индекс γ = 3,7, в списке место от конца восьмое, от «данайского» блока третье).
Книга XVI по соотношениям частот этнонимов могла бы считаться «данайской», но корреляции с топонимами в данном случае нет (соотношения прямо противоположные), и, по крайней мере, распределение частиц также не поддерживает такую аттестацию, так что эту книгу надо исключить. Что же касается книги VI, то ее двойственная позиция объясняется ее давно уже выявленной (посредством содержательного анализа) неоднородностью: к «данайской» группе принадлежит лишь часть этой книги (далее я рассмотрю это подробнее).
Лингвистическое выделение «данайских» книг и объединение их в одну группу, предположительно созданную одним автором, которому в «Илиаде» принадлежат только они, находит полную поддержку в анализе содержания этих книг. Нетрудно заметить, что «данайские» книги, схожие по языку, тесно взаимосвязаны и по содержанию, по сюжету, продолжая одна другую, как если бы они были прерваны и раздвинут интерполяциями. Остается их снова сомкнуть.
Первой в этом списке идет книга V — «Диомедия». В ней Диомед воюет против Гектора, Энея и богов. Продолжая ее, книга VIII начинается с последних событий аристии Диомеда (VIII, 75-169, 253-261): «Но не успел ни один, сколь ни много данаев тут было, славиться прежде Тидида... После Тидида, Атриды-цари устремилися оба...» (VIII, 253-254, 261). Затем идет ответная аристия Гектора, нацеленная прежде всего против Диомеда: «И с рамен Диомеда, смирителя коней, добудем пышные, дивные латы...» (VIII, 194-195). В конце VIII книги вечером Зевс предсказывает Гере (470-476), какие события будут происходить завтра: поражение данаев и их бегство к судам — это события XI книги. Он ни словом не упоминает то, что произойдет перед тем ночью, минуя, таким образом, книги IX и X. Противоборство Гектора с Диомедом продолжается и в XI книге (310-400), завершаясь бегством греков к кораблям. В XV книге Гектор, воспрянувший от промежуточных невзгод, так сказать, наложенных на сюжет, штурмует корабли греков, и начало этого эпизода (XV, 366-367) повторяет стихи VIII книги (345-346). Несколько отстранен от этой связанной цепочки только апофеоз Гектора в XVII книге. В промежутках — книги совершенно иного содержания.
Книги «данайской» группы связаны между собой не только основной линией сюжета, но и специфическими деталями, и уж от этой связи не остается в стороне и XVII книга. Проследим эти детали.
Только в книгах V и VIII появляются две богини, Гера и Афина, на одной колеснице (V, 711-791; VIII, 350-484). Многие аналитики (Г.Герман, КЛахман, К.Кайзер и др.) считали выезд Геры с Афиной в VIII книге вставкой, не связанной с ее текстом, а введенной вместе с IX книгой («Посольством») в качестве подготовительного к ней эпизода1, но, как уже сказано выше, в этом эпизоде подготавливается не IX, а XI книга, в которой обе богини вместе приветствуют Агамемнона громом (XI, 45). Обе богини являются главными действующими лицами
на Олимпе также в XV книге (12-148). Только в одном еще месте «Илиады» Гера на большом протяжении выступает вместе с Афиной — в «Нарушении клятв» (XV, 1-72). Но это не основная линия сюжета, а подготовительный текст к той же аристии Диомеда, текст переходный: он должен вернуть состояние войны после перемирия, которое было отходом от основной линии сюжета. Прочие места, где обе богини появляются вместе (II, 155-169; XX, 313; XXI, 418—493), мимолетны.
Продолжим обзор связующих деталей. В VIII книге Зевс запрещает богам вмешиваться в столкновения смертных — это, конечно, ответ на стычки Диомеда с Афродитой, Аресом и Аполлоном в V книге, стимулированные в двух случаях Афиной.
В V книге (и только в ней) Афродита носит имя Киприды (330, 422, 458, 760, 883), а в XI упоминается царь Кипра Кинирас (20-21). Редкий удар копьем, нанесенный Гектором и рассекший язык Керану в XVIII книге (617-618), напоминает удар Диомеда, нанесенный им Пандару в «Диомедии»: там тоже пробит язык (V, 290-293). Квадрига упоминается только в книгах VIII (185), XI (698) и четверка связанных коней — в XV (679), голова Горгоны — в книге V (741), VIII (349) и XI (36). В книге VIII упоминаются золотые цепи в обиходе богов: в стихах 18-22 Зевс предлагает богам испробовать его силу, попытавшись стянуть его за золотую цепь (вервь) с неба, а в стихах 23-26 он грозится, обвязав цепь (вервь) вокруг Олимпа, повлечь за нее землю и море. В XV книге упоминаются золотые узы: здесь, в стихах 18-24 Зевс напоминает Гере, как он подвесил ее к небу с двумя наковальнями на ногах.
В тех же VIII и XV книгах содержатся аристии Тевкра (VIII, 266-334; XV, 345^82). В обеих аристиях Тевкр сражается близ Аякса, метит в Гектора, но божество отклоняет стрелы, и лишь возница противника погибает — в каждом случае. Слишком похоже для случайного совпадения и слишком по-иному выражено для намеренного повторения.
В середине книга VIII (222-227) воспевается Агамемнон:
Стал Агамемнон на черный, огромный корабль Одиссея,
Бывший в средине, да голос его обоюдно услышат
В кущах конечных Аякса и в кущах царя Ахиллеса,
Кои на самых концах с многовеслыми их кораблями
Стали, надежные оба на силу их рук и на храбрость.
Там поразительным голосом он вопиял к аргивянам...
Книга XI — как раз аристия Агамемнона. Она начинается с повторения тех же стихов (5-10), но тут они отнесены не к Агамемнону,
а к богине Эриде — Вражде, которая вместо него кричит, вдохновляя ахейцев:
Стала Вражда на огромнейший черный корабль Одиссея...
и т. д.
Стихи эти в книге VIII первичны, а в XI — вторичны. В самом деле, Вражда вытеснила из них Агамемнона, но он отведен недалеко — сразу же за этим пассажем царь возвращен на место:
Громко кричал и Атрид...
(ХI,15).
Это не заимствование из одной песни в другую, а просто продолжение прерванного рассказа об Агамемноне. Рассказ продолжен после перерыва, вызванного вставками, которые и образуют вторую половину VIII книги (эти вставки: первая аристия Тевкра, выезд двух богинь и описание троянского лагеря, являющееся по сути уже началом IX книги) 2.
В книге XI Менелай находится близ Аякса и обращает его внимание на то, что Одиссей взывает о помощи (463-471). В книге XVII Менелай снова приближается к Аяксу и снова обращается к нему за помощью, на сей раз в защите тела Патрокла; позже Аякс просит Менелая послать Антилоха, чтобы тот позвал Ахилла на помощь (103-105, 115-124, 650-655). Одни и те же ситуации, одни и те же просьбы. Непохоже на намеренный повтор: перегрузка. Просто один и тот же набор средств, применяемый в текстах, созданных одним автором.
В книге XI Зевс дает Гектору наказ избегать Агамемнона, пока того не ранят (185-192), после чего Гектор сможет дойти до кораблей, «и закатится солнце, и мраки священные снидут» (193-194 = 208-209). Упоминается неизвестно когда высказанный наказ избегать и Аякса (542-543). Именно в книге XVII (128-182) Гектор избегает Аякса, при этом наказ Зевса упоминается еще раз, а Зевс повторяет, что троянцам еще предстоит дойти до кораблей, «и закатится солнце, и мраки священные снидут» (453-454). От XI книги до XVII расстояние слишком велико, чтобы слушатель мог помнить эти наказы, но в «данайской» последовательности между этими двумя книгами — только книге XV. Любопытно, что самое первое изложение наказа Зевса избегать Аякса отсутствует в «Илиаде». Это, вероятно, говорит о том, что совокупность
«данайских» книг в поэме неполная — что-то из них в «Илиаду» не вошло.
Вероятно, не все отмеченные связи между книгами объясняются их однородностью. Некоторые, возможно, случайны. Могут быть и взаимосвязанные интерполяции. Скажем, в VIII и XI книгах содержатся одинаковые описания клича с корабля Одиссея — клича, слышного на противоположных концах лагеря ахейцев: в стане Аякса и в стане Ахилла (VIII, 222-227; XI, 5-9). У нас нет оснований связывать эти формулы с «данайским» комплексом. Или взять книгу V. Это очень сложный конгломерат, и сейчас трудно сказать, весь ли ее состав сложился в рамках «данайских» текстов. Книга XVII по содержанию стоит несколько особняком, и, возможно, она подверглась переделке. Но в основном «данайские» книги составляют одно целое.
Словом, есть основания полагать, что у «данайских» текстов был один автор, которому в «Илиаде» принадлежат только они, или что они восходят к тексту одного источника и близко придерживаются этого текста. Так близко (выдерживая даже его номенклатуру и его употребление предлогов и частиц), что он может считаться отдельной составной частью «Илиады», а его автор — одним из авторов «Илиады».
Этот вывод представляется новым для аналитической критики. Большинство аналитиков не отделяло V книгу («Диомедию») от III и IV, но некоторые все же обособляли ее по содержанию от предшествующих и последующих (КЛахман, Э.Г.Мейер, К.Роберт, Э.Бете)3. У.Лиф отмечал ее особую мифологию и поэтику4. Еще меньше исследователей, которые бы улавливали ее связи с другими «данайскими» книгами. Все же от некоторых эти связи не ускользнули: Э.Г.Мейер видел продолжение Диомедии в XI книге, называя стихи 296-400 «Малой Диомедией»5. Обе книга объединяли также В.Низе и М.Круазе6, К.Рейнхардт считал VIII книгу образцом для V и XI7, В.Шадевальдт связывал книгу XI по стилю и содержанию с VIII и XV8, а Дж. Керк,
выделяя «Диомедию» по необычному языку и нестандартным употреблениям формул, сравнивал ее битвы с битвами VIII и XVII книг (но также и VII) 9.
Можно сказать, что аналитическая критика двигалась к выявлению «данайского» блока со стороны отдельных книг, ощупью, и ей предстоял еще очень долгий путь. Здесь предложен взгляд со стороны целого. Этим путем вопрос решается сразу и со всей очевидностью.
2. Добавка: еще полкниги. До сих пор можно было оперировать целыми книгами как монолитами. Теперь есть резон сделать анализ более детальным. Такого особого рассмотрения требует книга VI, отнесенная огулом к «ахейским». В ней троянские женщины по просьбе Гектора шествуют в храм Афины и молят богиню о защите города от Диомеда, и только от Диомеда (96; 278, 306). Другого противника, достойного упоминаний, они не знают — ни Агамемнона, ни Ахилла, ни Аякса. Между тем, книга упоминает этих героев как более важных, чем Диомед.
Двойственность нашла выражение и в формальных параметрах книги. Причину этой двойственности выявляет анализ содержания.
Аналитическая критика давно уже разделила основной текст книги на две части: а) Шествие троянок и б) Свидание Гектора с женой и его приход к брату. Отмечалась и искусственность соединения этих частей: два рядом стоящих стиха — 311 и 312 — начинаются одним и тем же наречием ώς 'так' 10. Особенно подробно разработал это деление Э.Бете 11. Он заметил, что в «Шествии троянок» на Пергаме находится храм Афины, а дворец не там (из дворца троянки идут в замок градской, где храм), в «Свидании» же в замке дворцы; в «Шествии» на Приама и всех его 50 сыновей и 12 дочерей с зятьями приходится один дворец с разными помещениями, в «Свидании» же — отдельные дворцы у Гектора и Париса; в «Шествии» троянки считают главным врагом Диомеда, а в «Свидании» (в речи Андромахи) Диомед занимает последнее место среди вождей, угрожающих городу: после Аякса, Идоменея и Атридов.
«Шествие троянок» явно принадлежит «данайской» группе, тогда как «Свидание» — нет. Недаром Геродот (II, 116 ) относил VI, 289-292 (эпизод из «Шествия троянок») к «аристии Диомеда».
Этим разделением VI книги действительно объясняется сочетание в ней разнородных характеристик: они слились в результате соединения двух частей. Все упоминания «данаев» и «аргивян» оказываются в первой части («Шествие троянок»), и, конечно, «ахейцев» там меньше, чем во всей книге, во второй же части («Свидание Гектора») остаются только «ахейцы».
Вообще эта книга пестрая, составная. Встреча Диомеда с Главком хоть и согласуется с «данайскими» книгами в благорасположении к ликийцам, плохо держится на своем месте. Так, Диомед в ней говорит, что никогда не дерзал сражаться с богами (128-141), тогда как только что, в книге V, сражался с тремя из них. В VIII книге Гектор выражает надежду добыть с рамен Диомеда дивные латы, сделанные Гефестом, не зная, что Диомед обменялся доспехами с Главком, и автор об этом ни словом не упоминает. В свою очередь, повествуя об эпизоде обмена в VI книге, автор не стал бы иронизировать по поводу промашки Главка (обменял, де, золотой доспех, стоивший сто тельцов, на медный, стоивший девять), если бы знал, что доспех Диомеда — работа Гефеста! На этом основании некоторые критики, начиная с Аристоника (schol. Α ad VI, 119), переносили этот эпизод встречи в другое место (он выглядел бы логичнее перед «Диомедией») или считали его вовсе инородным12.
Не согласуется с «Шествием троянок» и начало VI книги (до стиха 72 включительно или стиха 65): там нет того первенства Диомеда, на которое ссылаются Гелен и Гектор, а рядом с самим Диомедом там выступает не его обычный в «данайских» книгах соратник Сфенел, сопровождавший его и в V книге, т.е. только что, а другой соратник Эвриал.
Стоит вычленить «Шествие троянок» из этой смеси, и в нем соотношение между упоминанием «ахейцев», «аргивян» и «данаев» окажется 4:3:2, если начинать «Шествие» со стиха 66, или 4:2:1 — если со стиха 73. Соответственно, индекс «ахейского» участия — 0,8 или 1,3. В обоих случаях по индексу текст примыкает к «данайским» книгам. (Напомним: в целом по группам индекс «ахейского» участия, т.е. отношение «ахейцев» к сумме упоминаний «данаев» и «аргивян», для «ахейской» группы 2,2-17,0, для «данайской» — 0,95-1,4). Для вычисления индекса «аргивского» (resp. «данайского») участия цифры слишком малы.
«Данайская» часть VI книги включается и в систему связей «данайских» книг по общим для них деталям. В книге VIII (173-174), XI (287-288), XV (485^186) и XVII (184-185) Гектор возбуждает своих людей одним и тем же призывом : «Трои (сыны), и ликийцы и вы, рукопашцы дарданцы! Будьте мужами, о друга, помните бурную доблесть!» Только в книгах V и VI этого призыва нет, но лишь по случайности: ликийцы в них действуют весьма активно. В XIII книге (не «данайской») есть только первая строка призыва. За этими исключениями призывы Гектора к трем народам как бы связывают все книги «данайской» группы. В других книгах обращение другое — без ликийцев: «Трояне, дарданы и союзники» (III, 456; VII, 348; оно есть и в конце одной «данайской» книга — VIII, 497). Таким образом, именно в «данайских» книгах наблюдается особое внимание к ликийцам. В этом свете примечательны примирение и дружеская беседа Диомеда с ликийцем Главком, вставленные в текст книги VI (119-236): поэт прокламирует связь между Аргосом и ликийцами.
3. Ахилл и Диомед. Предложенный анализ показал, что в «Илиаде» книга, где главным героем является Диомед, составляют связный текст, прерываемый вставками инородного материала. Это побуждает вспомнить тех аналитиков, которые уже давно предполагали, что «Большая Диомедия» (о ее точном составе они могли лишь гадать) была одним из источников и одной из составных частей «Илиады», как и Menis — «Песнь о Гневе Ахилла». У Э.Г.Мейера такая «Диомедия» наряду с «Ахиллеидой» была в числе тех нескольких малых
эпосов (это почти «малые песни» Лахмана, но более объемные), из которых, по его мнению, составилась «Илиада» 13. К.Роберт уловил скрытое соперничество между Ахиллом и Диомедом и их сюжетный параллелизм 14. Эти два героя почти никогда не сводятся вместе: исчезает Ахилл — появляется Диомед, исчезает Диомед — только тогда снова появляется Ахилл (они встречаются лишь в «Погребальных играх в честь Патрокла», в книге XXIII, но там вообще много путаницы)15. Это несовместимые фигуры, они исключают друг друга (табл. 28).
К.Роберт предполагал, что существовали не отдельные эпические песни об этих героях, а две «Илиады», или, точнее, две версии «Илиады»:
одна с Ахиллом, другая с Диомедом вместо Ахилла. Он распределил и других героев по этим версиям: в одной Ахиллу противостоял Гектор, в другой Диомеду — Эней и Парис. Э.Бете высказался в том же духе: «Диомедия не имеет никакой связи с Menis; Ахилл и Диомед взаимоисключаются. Где и когда она сотворена и почему перенесена под Трою, вряд ли можно сказать»16. Идею Роберта, высказанную тем сугубо предположительно, подхватил и одобрил М.Нильсон17. У швейцарской исследовательницы Р. фон Шелиха несколько расширен список параллелей между двумя образами18. Г.Шек считает образ Диомеда в «Илиаде» продуктом дублирования мотивов19.
Сопоставим образы Ахилла и Диомеда (наблюдения Роберта, Нильсона и фон Шелиха пополню собственными).
1. Из всех ахейских героев Ахилл и Диомед считаются самыми страшными для врагов. Нестор характеризует Ахилла как «мужа, храбрейшего в рати» (IX, 110) и уговаривает Агамемнона: «Гнев отложи на Пелида героя, который сильнейший всем нам, ахейцам, оплот в истребительной брани троянской» (I, 283-284). «Стоит народа смертный единый», — признает Агамемнон (IX, 116-117). «Страшнейший в мужах», — оценивает он Ахилла (XXI, ПО). Но это в тех книгах, где нет Диомеда. Диомеда же исследователи обычно характеризуют как сильнейшего среди ахейцев после Ахилла. Это не так. Он сильнейший вообще, как если бы Ахилла не было. Более того, в тех книгах «Илиады», где он действует, он сильнее Ахилла: Гелен советует ублаготворить Афину, чтобы она отразила Диомеда — «мужа, который, я мыслю, храбрейший в народе ахейском! Так и Пелид не страшил нас... Тидид аргивянин пуще свирепствует: в мужестве с оным никто не сравнится!» (VI, 98-101). Так что каждый из них самый-самый, оба они первые.
2. Несмотря на растянутую биографию каждого из них (взрослый сын Ахилла, взятие Фив Диомедом) оба героя мыслятся юными. Это присуще их образам. «Краток твой век, — говорит Фетида Ахиллу, — всех кратковечней» (I, 416-417). «Твой родитель в день как из Фтии тебя отпускал в ополченье Атрида, юный ты был неискусен в войне», — говорит ему Феникс (IX, 438-440). К Диомеду же обращается Нестор:
«Молод еще ты и сыном моим без сомнения был бы самым юнейшим», хотя «из сверстников юных советник отличный» (IX, 54, 57-58). Таким образом, оба претендуют на роль jeune premier.
3. Только им двоим в «Илиаде» Афина покровительствует лично. У гневного Ахилла она становится за спиной и хватает его за русые кудри, чтобы удержать от безрассудных поступков (I, 193-218). Диомеду же она подает советы и даже, согнав Сфенела, восходит на колесницу своего подопечного («ужасно дубовая ось застонала») и берет бразды и бич в свои руки (V, 835-841).
4. У обоих — и только у них двоих — Афина зажигает пламень вокруг головы, у Ахилла (XXIII, 205, 214) и у Диомеда (V, 1-7).
5. У обоих — доспехи, сделанные Гефестом, с тем лишь различием, что у Ахилла это мотивировано сюжетом (XVIII, 130-144, 369-616), а у Диомеда — без всякой мотировки, по крайней мере в нашей «Илиаде» (VII, 195).
6. Оба послушны богам. «Как мой ни пламенен гнев, — говорит Ахилл, — кто бессмертным покорен, тому и бессмертные внемлют» (I, 217-218). «Я никогда не дерзал с божествами Олимпа сражаться», — уверяет Диомед (VI, 129).
7. Оба тем не менее сражаются с богами (только они одни на это осмеливаются в «Илиаде»): Диомед, с разрешения Афины, выступает против Афродиты и Ареса (V, 330-363, 846-867), Ахилл — против Ксанфа (XXI, 213-384). Аполлона каждый из них преследует, но, узнав, отступается (V, 432^144; XXI, 600-605; XXII, 7-20).
8. На обоих обращается неправедный гнев Агамемнона. На Ахилла:«Что же, беги, если бегства ты жаждешь!» (I, 173). На Диомеда: «Что ты трепещешь?» И т.д. (IV, 371).
9. Оба срамят Агамемнона. Ахилл: «Ты никогда ни в сраженье открыто стать перед войском, ни пойти на засаду с храбрейшими рати мужами сердцем своим не дерзнул...» (I, 226-228). Диомед: «Дар лишь единый тебе даровал хитроумный Кронион: скипетром власти славиться дал он тебе; твердости ж не дал...» (IX, 37-39).
10. Каждый из них уверен в том, что, оставшись вдвоем с товарищем, он взял бы Трою. «Я и Сфенел остаемся и будем сражаться, доколе Трои конца не найдем», — гордо заявляет Диомед (IX, 48-49). Ахилл же говорит Патроклу: «Мы б и одни разметали троянские гордые башни!» (XVI, 87-100).
11. И тот и другой вступают в поединок с Энеем, но оба раза Энея спасает божество, укрыв мраком и унеся с поля боя: от Диомеда Афродита и Аполлон (V, 297-319, 343-346, 445-453), от Ахилла Посейдон (XX, 259-291, 318-328).
12. Оба нападают на Аполлона, укрывающего подопечного троянского героя. «Трижды Тидид нападал, поразить Анхизида желая, трижды блистательный щит Аполлон отражал у Тидида» (V, 436-437). «Трижды могучий Пелид на него нападал, ударяя пикой огромной, и трижды вонзал ее в мрак лишь глубокий» (XX, 445-446).
13. Каждого из них Гектор рассматривал как своего основного противника и бой с ними — как решающий: «Меня ль Диомед, воевагель могучий, боем к стенам от судов отразит или я, Диомеда медью убив, в Илион возвращусь с корыстью кровавой» (VIII, 532-534). «Стократ благороднее будет противостать и, Пелеева сына убив, возвратиться или в сражении с ним перед Троею славно погибнуть!» (XXII, 108-109).
14. Решающему бою Гектора с ахейским героем предшествуют безрезультатные встречи. Ахилл вспоминает: «Тогда он однажды встретился мне, но едва избежал моего нападенья» (IX, 354-355). Первая встреча с Диомедом: «В Гектора прямолетящего дрот Диомед устремляет; и в него не попал» (VIII, 118-119). При второй встрече Ахилл, ринувшись с копьем на Гектора, в ярости кричит: «Снова ты смерти, о пес, избежал! Над твоей головою гибель висела, и снова избавлен ты Фебом могучим!» (XX, 449-450). Те же стихи вложены и в уста Диомеда, когда его удар копьем в шлем лишь на короткое время лишил Гектора сил (XI, 362-363).
15. Ахилл убивает Гектора ударом копья в гортань (XXII, 324-326). Естественно, в поэме гибель Гектора можно было сохранить только в одном месте: Гектор мог погибнуть только один раз. Но второй вариант гибели существовал, хотя и не вошел в ту «Илиаду», которая дошла до нас. В VIII книге (131-132) описывается, как благодаря Диомеду едва не изменилась военная ситуация в пользу ахейцев:
ενθα κε λοιγός έ'ην καί αμήχανα εργα γένοντο,
καί νύ κε σήκασδεν κατά Τλιον ήύτε ('ίρνες
Гибель была б, свершилось бы невозвратимое дело,
Загнаны были бы в Илион, словно овцы...
Предложение оборвано (переводчики его дополняют по своему разумению). Согласно схолиям Т, после стихов 131-132 в древних рукописях имелись еще два стиха:
Τρώες ύπ' Άργείων, ελιπου δέ κεν "Εκτορα διον
χαλκω δηιόωντα, δαμασσε δέ μιν Διομήδης
...Троянцы аргивянами; в бегстве божественного Гектора,
Медью убитого, сразил бы (его) Диомед.
По наличному тексту «Илиады» этому не дано было осуществиться. Но каким образом недопустимое в нынешнем сюжете событие было предотвращено? Зевс, «загремевши ужасно, перун сребропламенный бросил и на землю его, пред конями Тидида, повергнул: страшным пламенем вверх воспаленная пыхнула сера, кони от ужаса, прянув назад, под ярмом задрожали...» (VIII, 133-136). Это единственный в «Илиаде» случай, когда Зевс мечет перун перед отдельным героем. Таким чрезвычайным способом предотвращено то, что должно было произойти — и, очевидно, происходило — в версии, конец которой отвергнут при слиянии. И еще один осколок древней версии оказался в XI книге: удар копьем в голову тот, который Диомед нанес там Гектору и от которого только шлем предохранил Гектора, хотя он и потерял на время сознание (XI, 349-360).
16. Смерть Ахилла, как известно, последовала во вратах Скейской башни от стрелы, пушенной Александром-Парисом и попавшей в лодыжку или в пяту Ахилла. Этот эпизод излагался в «Эфиопиде» (Apollod. Epit., V, 3), и творцам «Илиады» он известен (XXII, 359-360). Но и о гибели Диомеда Гекуба молится Афине: «Дай, о богиня, да сам он ныне, погибельный, грянется ниц, перед башнею Скейской!» (VI, 306-307). Ее сын Александр стреляет из лука в Диомеда и ранит его именно «в десную пяту... Диомед же, присев, из ноги прободенной вырвал стрелу, и по телу жестокая боль пробежала. Он в колесницу вскочив, повелел своему браздодержцу коней к судам устремить: терзалось в нем сердце» (XI, 369-400). Диомед выведен из боевых действий — для сражения он умер.
Конечно, полностью умереть по нынешнему сюжету Диомед не может: он еще нужен в «Илиаде» — для состязаний, и в Троянском цикле — для поездки за Филоктетом на Лемнос и для похищения Палладия. Но в одном из этих предприятий (а по некоторым версиям, в обоих) главная роль принадлежала Одиссею. Кроме того, неясно, в какой момент Диомед мог быть убит в той версии, где нет Ахилла, — возможно, после осуществления всего, что должен сделать Диомед. Но так или иначе, он был в ней убит. Следы этого остались. В V книге Диона утешает Афродиту: «Кто на богов ополчается, тот не живет долголетен; дети отцом его, на колени садяся, не кличут, в дом свой пришедшего с подвигов междуубийственной брани». И уточняет: пусть сей Тидид теперь думает, что с ним никто не может сразиться; придет время — и его жена возопит по юном супруге (V, 407-415). И ему суждено пасть юным в бою. В объединенном варианте это серьезное пророчество богини повисает в воздухе — Диомед благополучно возвращается домой.
Таким образом, есть основания полагать, что действительно существовал вариант «Илиады», даже всего Троянского цикла, — вариант, в котором главным греческим героем был Диомед, и он погибал, как Ахилл, но, вопреки гипотезе Роберта, в этом варианте Гектора не заменяли Эней и Парис. Гектор был на месте. Просто Диомед выступал вместо Ахилла, в качестве Ахилла — и только. Он был дублером Ахилла. И вариант этот большими кусками сохранился — в некоторых книгах нашей «Илиады».
Однако все-таки варианты неравноправны. Характер смерти Ахилла связан с мифом о чудесном закаливании тела Ахилла в младенчестве огнем или водами Стикса, когда мать держала Ахилла за пятку, и это единственное место, которое осталось уязвимым, — «Ахиллесова пята» (Apollod., III, XIII, 6). Только туда его можно было поразить. Для Диомеда же ранение в пятку не мотивировано. Оно понятно лишь как перенесенное с образа Ахилла. Так же обстоит дело и с доспехом работы Гефеста. Ахилла одаряли боги, потому что он сын богини и боги присутствовали на свадьбе его родителей. В «Илиаде» Ахилл получил доспех, сработанный Гефестом, по просьбе Фетиды, потому что перед тем остался без доспеха. У Диомеда же происхождение доспеха от Гефеста непонятно. Значит, версия «Илиады» с Ахиллом — оригинальная, а та, в которой Диомед замещает Ахилла, — вторичная. Этим отвергается предположение Нильсона о том, что версия с Диомедом древнее, а миф об Ахилле инкорпорирован в нее20.
У Ахилла практически нет другого поля для подвигов, кроме Троянской войны. Диомед же прежде всего один из эпигонов, герой Фиванского цикла. Его поклонники, по-видимому, не просто ввели его в «Илиаду», а сделали главным героем в ней, другим Ахиллом, заставили выступать вместо Ахилла, в качестве Ахилла. Некоторое время такая «Илиада», видимо, конкурировала с «Илиадой», построенной вокруг Ахилла, — отсюда восхваление Диомеда как устрашающего врагов «пуще Ахилла».
Более того, в тех немногих местах, где некий певец сталкивает судьбы этих двух героев, можно заметить их соперничество, явную неприязнь Диомеда к Ахиллу. Диомед не одобряет унижение Агамемнона перед Ахиллом: «Лучше, когда б не просил ты высокого сердцем Пелида, столько даров обещая: горд и сам по себе он, ты же в Пелидово сердце вселяешь и большую гордость. Кончим о нем и его мы оставим:
отсюда он едет или не едет — начнет, без сомнения, ратовать снова, ежели сердце велит и бог всемогущий воздвигнет» (IX, 698-703).
При слиянии версий Ахилл все-таки возобладал. Слияние произошло на основе «ахейской» версии. И уж тут подспудно осуществлено унижение Диомеда. В VIII книге во время сражения на совет Нестора поворачивать коней к бегству от Гектора Диомед отвечает, что оно бы и разумно, да ведь Гектор станет похваляться, что Диомед от него убежал («и тогда расступись, земля, подо мною!»). Так и происходит. Гектор кричит ему: «О Диомед! перед всеми тебя почитали данаи местом и брашном, и полными кубками в пиршествах общих; впредь не почтут: пред всех их женщиной ты оказался! Сгибни, презренная дева!» (150, 161-164). Это бранное отождествление скоро получает неожиданную реализацию. В следующей, IX, книге Ахилл, отказав посольству ахеян, опочил на ложе. «И при нем возлегла полоненная им лесбиянка... Диомеда» (664-665). Совпадение имен, конечно, не могло ускользнуть от слушателей и, вероятно, вызывало усмешку у тех, кто были поклонниками Ахилла и недоброжелателями Диомеда.
Унитарии О.Андерсен предполагает, что второй «Илиады» не было, а Диомед был сразу уподоблен Ахиллу как контрастирующий образ, в едином творческом акте, что они были созданы вместе, одним автором21. Но для этого уподобление слишком полное, слишком детальное, взаимное избегание героев слишком бросается в глаза, а то, что Диомед связан с данаями, Ахилл же с ахейцами, начисто исключает эту гипотезу. «Гомер взял два параллельных персонажа, которые он нашел в более раннем эпосе», — сказал Нильсон22. Мы можем добавить: он взял их с их контекстами. «Данайская» «Илиада», «Илиада» с Диомедом, вошла отдельной составной частью в «Илиаду», которую мы называем «Илиадой» Гомера.
Это еще лучше выступает в том факте, что «данайские» книги имеют общий источник обогащения мифологическими мотивами — сказание о Геракле — источник, которым создатели других книг «Илиады» пользовались мало.
4. Геракл и Диомед. В «Илиаде» часто приводится отрывки сказаний о Геракле, и, следуя П.Фридлендеру23, В.Кульман возвел их
к единому повествованию о Геракле (исследователь считает это повествование не мифом, что было бы привычным, не «шванком», как у Д.Мюльдера, а героической эпопеей). Не считая эпизодов с Гераклидом Тлеполемом, которые Кульман относит к другому источнику, в этой серии он насчитал 21 пассаж. У трех из них связь с Гераклом предположительна: назван Авгий, но без упоминания о конюшнях, очищенных Гераклом, и т.п.24 Чтобы не вводить в отбор элемент предвзятости, прослеживая распределение этих отрывков по книгам «Илиады» (табл. 29), будем придерживаться списка Кульмана (неуверенность его пометим знаком вопроса, эпизоды с Тлеполемом обозначим отдельно — буквой Т).
Результат чрезвычайно красноречив. Из 21 пассажа (плюс 2Т) 12 (+ 1Т), т.е. больше половины, приходятся всего на пять (с частью шестой) книг «данайской» группы, образующей менее четверти «Илиады». Только XVII книга не затронута, у остальных по 2-4 пассажа на книгу. Еще 4 пассажа на 8 «аргивских» книг, остальные 5 (+ 1Т) — на 11 «ахейских» книг, причем из этих пяти пассажей — под сугубым вопросом два, а одна приходится на книгу I, где «данаи» преобладают над «аргивянами» (остается два пассажа на 11 книг).
Вывод совершенно ясен: дорийский миф (или эпос) о Геракле был хорошо известен и близок тем певцам, которые разрабатывали сказание о Диомеде и его данайцах, ставшее основой «данайских» книг «Илиады», был менее популярен среди тех, кто вводил в «Илиаду» материал «аргивских» книг, но этот миф или эпос очень слабо использовался авторами «ахейских» книг (за исключением «Каталога кораблей»).
Связь мифа о главном дорийском герое Геракле с «данайскими» книгами о Диомеде понять не трудно: оба сказания тяготеют к Арголиде, к Тиринфу, который в «Каталоге кораблей» сделан второй столицей Диомеда. По мифу, Геракл принадлежит к аргивской династии Персеидов, ведущей происхождение от Даная и Данаи. На свои главные подвига он ходил походами из Тиринфа, правда, по приказам царя Микен Эврисфея, которому он должен был служить в наказание за убийство родных. Царь Микен изображается слабым и трусливым, что говорит о тиринфском авторстве предания (или об авторстве аргосцев, которые были преемниками славы Тиринфа и врагами Микен). Авторы могли всячески возвышать своего героя и принижать микенского царя, но не посягнули на то, чтобы нарушить традиционную картину фактического состояния Дел — изменить в мифе ситуацию власти Микен над Тиринфом.
По преданию, герой родился в Фивах. Однако его приемный отец Амфитрион и мать Алкмена, являвшаяся дочерью Электриона, переселились туда из Микен из-за совершенного Амфитрионом убийства. Геракл после первых подвигов (в частности, после победы над Киферонским львом, чью шкуру он с тех пор носил) вынужден был переселиться в Тиринф — и снова это мотивируется убийством, которое он совершил. Все это явно искусственная конструкция: его родителей переместили из Арголиды в Фивы, чтобы они могли там родить Геракла, а затем самого Геракла певцы вернули в Арголиду. Это должно было примирить аргивское происхождение и обитание героя с каким-то очень авторитетным преданием о его рождении в Фивах и о серии его фиванских подвигов.
На первый взгляд, это предание кажется более ранним: жители Арголиды должны были его преодолеть, осваивая миф о Геракле и не трогая традиционное место его рождения, зафиксированное святынями (каков, например, героон Алкмены в Фивах). Но У.Виламовиц и П.Фридлендер привели убедительные факты в пользу противоположного решения. Имя Геракла не беотийское: беотийские имена, производные от имени Геры, знают ее не как Геру ("Ηρα), а как Гейру (Εϊρα) — Гейродор, Гейродам. Святилища Геракла располагаются в Беотии обычно вне стен акрополя, а внутри стен — святилища других фигур, собственно беотийских (Кадма, Гармонии, Семелы). В генеалогии Геракл получается племянником Эврисфея, а ведь они должны быть сверстниками: Эврисфей родился в один день с Гераклом, чуть раньше него только благодаря козням Геры. Виламовиц показал, что мать героя Алкмена стала сверстницей Эврисфея лишь потому, что заместила другую мать — Электриону, дочь Персея, а имя «Электрион» было сделано именем ее отца 25. Нетрудно убедиться, что и Амфитрион, сын Алкея, не был изначально приемным отцом Геракла: ведь Геракла звали Алкид — по Алкею (Pind., frg. 291 Shell-Maehler; Apollod., II, IV, 12). Таким образом, по более ранней генеалогии, и Геракл, и Эврисфей оказываются внуками Персея, а фигуры, с помощью которых осуществляется перемещение Геракла в Беотию (Амфитрион и Электрион), внесены позже (рис.9).
Видимо, в Беотии Геракл получил свой типичный облик — богатыря в борьбе со львом, по образцу месопотамского Гильгамеша, — как и первый подвиг (победу над Киферонским львом). В Беотии были очень
сильны восточные влияния (ср. Кадм — от семитского слова, обозначающего восток).
Итак, Геракл прежде всего и больше всего аргивский герой с традиционными корнями в Тиринфе. Он тесно связан с Герой. В мифе это выражено в неустанной ненависти, которую Гера к нему питает, но сам этот назойливый интерес и имя героя (Ήρακλέης, в русском переводе букв. Геро-слав) свидетельствуют о том, что первоначально отношения были иными. Предполагается, что это была связь богини с ее напарником в священном браке. Так как Гера была прежде всего богиней, ведавшей женскими функциями в браке, то и Геракл был героем прежде всего мужской сексуальной силы. Видимо, от этого времени остались сказания о том, что в одну ночь он сделал матерями 50 или 52 дочери Теспия (Paus., IX, 27, 6; Tatian. Adv. Graecos, 78; et al.).
Вопрос об этой связи хорошо разобран у Дж.Томсона, который показал, что олимпийское соединение критской богини Геры и индоевропейского Зевса в браке — дело позднее (недаром брак был бесплодным, хоть по отдельности у каждого из супругов были свои дети)26. Ненависть Геры к Гераклу Томсон объясняет переходом их отношений в противоположные, что нередко случается в мифологии при изменении истинной основы, в данном случае — при замене божественного супруга: прежнего супруга миф не мог просто забыть, приходилось его активно отвергать и мотивировать это отвержение.
Б.М.Фрид-Ханесон в недавней работе уточняет и усиливает аргументацию положения о первоначальном супружестве Геры и Геракла. Автор дает свою интерпретацию новонайденного деревянного рельефа конца VII в. с Самоса, где изображена Гера, предлагающая грудь молодому человеку. В этой сцене автор видит ритуал адоптации царя богиней, а родственные ритуалы имелись на Древнем Востоке, где за ними обычно следовал священный брак легендарного царя с богиней-девой (ср. эпиклезу Геры — «Парфенос», Дева, и первоначальное название острова Самос — Парфения)27.
Гераклу приписывалось множество самых разнообразных подвигов в разных местах известного грекам мира, но тиринфо-микенская тема наиболее четко выражена в Додекатлоне — 12 подвигах, совершенных
Гераклом на службе у Эврисфея. Учитывая покровительство Геры Эврисфею, можно предполагать, что этот миф сложился достаточно поздно — когда Гера уже считалась супругой Зевса. Число 12 установилось поздно (еще у Аполлодора есть колебание — 10 или 12). М.Нильсон заметил, что главный интерес этих подвигов заключается в их локализации 28. Половина из них происходит далеко в заморских странах, почти сказочных, но другая половина — очень близко, в узком районе Северного Пелопоннеса. Средних дистанций нет, остальная Греция не затронута. Это контраст между совершенно сказочными путешествиями и сферой реального политического интереса (хотя и эти реалистичные по локализации подвиги оформлены сказочными мотивами).
Вся активность Геракла исходит из Тиринфа — как уже сказано, второй, более древней столицы царства Диомеда, по «Каталогу кораблей». И примечательно, что из ближних шести подвигов ни один не направлен на юго-восток, на Арголидский полуостров — в царство Диомеда. Все объекты этих подвигов (немейский лев, лирнейская гидра, эриманфский вепрь, керинейская лань, стимфальские птицы и Авгиевы конюшни) размещаются за пределами царства Диомеда к западу и северо-западу, покрывая территорию, тесно соседствующую с микенским царством Агамемнона, по Каталогу, но несколько более обширную (рис. 10).
В эпоху возвышения Аргоса на выходе из Темных веков в Арголиде существовало дорийское государство, близкое по очертаниям царству Диомеда в «Каталоге кораблей». Вот оно-то и могло противопоставлять себя традиционному образу микенского царства ахейцев и питать интерес к возрождению древней славы Тиринфа в противовес Микенам, хотя сохранялось представление о реальном соотношении сил в эпоху микенского владычества. Главной областью экспансионистских притязаний этого государства, возглавленного Аргосом, были территории микенского наследства в Северной Арголиде, Коринфии и Ахайе, а также Элида. Туда Эврисфей и направлял Геракла.
По Эфору (ар. Strab., VIII, III, 33), наибольшего могущества Аргос достиг при Фидоне, который был потомком в десятом колене Тимена Гераклида, основателя дорийского Аргоса. Это Фидон «напал на города, взятые некогда Гераклом», и претендовал на руководство Олимпийскими играми. Вот как раз формулировка, которая объясняет, кому и когда нужно было освящать традицией походы на города, расположенные в северных провинциях Пелопоннеса.
Датировка Фидона остается шаткой, хотя в пределах VIII—VII вв. Согласно Павсанию (VI, 22, 2), Фидон захватил контроль над Олимпийскими играми во время VIII Олимпиады (т.е. около 748 г.). По преданию, он установил в Пелопоннесе систему меры и веса (6 оболов = 1 драхма) и заложил образцы в святилище Геры. Действительно, в Аргосе в более позднем (конца VIII в.) погребении воина с доспехами археологи нашли связку из 6 железных прутиков — оболов. Наконец, Фидон, как передает Геродот (V, 86), помог Эгине спастись от Афинских нападений, а по археологическим данным, крупное морское поражение Афин произошло в середине VIII в. (после этого времени пресекается морская торговля Афин, и центр развития Аттики перемещается в глубь полуострова). Все это говорит за VIII век29.
Многие, однако, связывают с вмешательством Фидона год, отмеченный в списках Олимпиад как Анолимпиад (год без игр) — это 668/7 г. до н.э. Как раз в предшествующем 669/8 г. аргивская армия нанесла спартанцам, имевшим влияние в Олимпии, сокрушительное поражение при Гизиях, и естественным представляется захват аргивянами контроля над играми сразу после этого. Геродот (VI, 127) сообщает, что Фидон был современником Кипсела, вмешивался в дела Коринфа и был убит, а это датируется, по Диодору, 657 г. Все это говорит за VII век, за его вторую четверть30.
Выбор труден, потому что в каждом из этих сообщений о деталях могут оказаться неточности, искажения, привязки задним числом. Но общая характеристика развития событий говорит, что широкая экспансия Аргоса больше вписывается в ситуацию VII в., чем VIII в. В VIII в. Аргос проводил консолидацию Арголиды, а сокрушив в конце VIII в. Асину (дата подтверждена археологически), перешел к экспансии вне Арголиды. При этом он должен был считаться с обстановкой: Спарта к этому времени захватила часть Мессении, Коринф освоил перешеек. Для Аргоса остался свободным путь на запад. Этим путем и пошел Фидон, а с ним аргивская мифология продвигала на запад его священного предка Геракла. Точнее, претензии аргивян и подвиги Геракла должны были немного предшествовать агрессии Фидона, подготавливая и обусловливая ее. Эта идеологическая подготовка могла разгореться сразу
вслед за победой над Асиной в конце VIII в. Изображения сцен Додекатлона появляются примерно в то же время.
В новейшей очень тщательной сводке мифологических и эпических мотивов в изобразительном искусстве геометрического и ориентализирующего стилей Г.Альберг-Корнелл проследила достоверно обозначаемые изображения Геракла. Геракл с Лернейской Гидрой появляется в конце VIII в. (ок. 700 г.), он представлен на бронзовой гемме (печати) с о. Хиоса. Затем, на беотийских бронзовых фибулах первой четверти VII в. есть тот же сюжет, и дальше еще на 7 изображениях VII в. (всего их, таким образом, 10). Стимфальских птиц этот герой и его племянник Иолай держат за шеи на бронзовой фибуле первой четверти VII в. (700-675 гг.). С Герионом Геракл сражается на протокоринфской пиксиде первой четверти VII в., а также на бронзовой митре и костяном рельефе из Самосского Герея. На 6 или 7 керамических сосудах Коринфа, Аттики и Самоса Геракл изображен в схватке с кентавром Фолом, которая в Додекатлоне привязана к походу за Эриманфским вепрем. Хронология этих событий покрывает весь VII век (впрочем, это все-таки не сам подвиг Додекатлона). В схватке с амазонками Геракл виден на двух изображениях последней четверти VII в. (на сей раз имена надписаны). Геракл с Немейским львом есть на рельефах, терракотовых и бронзовых, конца VII в.
Итак, начало VII в. — вот время, когда Додекатлон появляется в изобразительном искусстве.
Правда, все эти изображения найдены вне Арголиды, но на это время приходится пик влиятельности Аргоса вне Пелопоннеса.
Что из всего Додекатлона нашло отражение в «Илиаде»? Очень мало. В общей форме говорится о тяжких подвигах, которые Геракл вынужден был совершать для Эврисфея, упомянут и посланец, ходивший от Эврисфея к Гераклу (VIII, 362-364; XV, 638-639; XIX, 133). Значит, была уже известна служба Геракла у Эврисфея и то, что находились они в разных городах. Но из самих подвигов назван лишь один, и то дальний — поход к Аиду за Кербером (VIII, 366-369), а из ближних точно не назван ни один. Есть лишь косвенные данные, которые В.Кульман истолковывает как возможные указания на очистку Авгиевых конюшен, но для этого, право же, нет никаких оснований. Упомянут царь Авгий (XI, 697-701), назван его внук (II, 624), но это вне всякой связи с Гераклом и без упоминания конюшен. Авгий включен лишь как распорядитель Элидских игр, оскорбивший Нелея, отца Нестора. Итак, ближних подвигов Геракла — тех, которые должны были бы возникнуть в начале VII в., — певцы «Илиады», похоже, не знали.
Впрочем, когда Афина напоминает, что несколько раз спасла Геракла, томимого в подвигах Эврисфеем (VIII, 362-363), то при этом назван из них только один подвиг — похищение Кербера (VIII, 367-368). По Аполлодору же (II, V, 6), Афина помогла Гераклу и при охоте на Стимфальских птиц, дав ему медные погремушки, сделанные Гефестом, которыми герой вспугнул птиц. Таким образом, возможно, что и этот подвиг подразумевался, но, может быть, имелись в виду действия Афины, не известные нам. Если принять, что ближние подвиги Геракла все-таки подразумевались в «Илиаде», то надо датировать VII веком тот источник, который был использован текстами «данайских» книг для ссылок. Если же исходить из отсутствия ближних подвигов Геракла в «Илиаде» и объяснять это тем, что их еще не знали (а не тем, что игнорировали) авторы «данайских» книг, то источник ссылок на Геракла отодвигается в эпоху до начала VII в. — в ту эпоху, когда сказания об этих подвигах еще не сформировались, а Геракла отправляли совершать подвиги только в сказочные земли и в преисподнюю.
Какие же еще темы из сказаний о Геракле интенсивно использованы в «Илиаде»? Кроме рассказа о рождении героя и встретивших его кознях Геры (XIV, 323-324; XIX, 95-125), в поэме присутствуют главным образом два повествования о походах Геракла на враждебные ему царства — Илион и Пилос (V, 639-651; XI, 670-760; XIV, 249-261; XV, 14-30; XX, 144-148). Повествования эти во многом однотипны: в обоих Геракл убивает царя (в Илионе — Лаомедонта, в Пилосе — Нелея) и всех его сыновей, кроме одного. Этот один нужен для сохранения рода и возможности привязать к позднейшему царю династию. Рассказ о Лаомедонте первоначально был совершенно не связан с рассказом о Приаме, и в I главе я показал, что в «Илиаде» Лаомедонт был искусственно и поздно вмонтирован в родословную Приама. Со своей стороны, и в рассказе о Лаомедонте среди его сыновей не было Приама, так что для согласования версий кому-то пришлось сочинять историю о переименовании Подарка в Приама — так у Аполлодора (II, VI, 4). Таким образом, рассказ о походе Геракла на Илион — не выдумка авторов «Илиады» ad hoc для вящего углубления темы или для контраста. Это более древняя легенда, совершенно независимая от «Илиады» и вообще от предания о походе Агамемнона и Ахилла под Илион. Вопреки мнению некоторых исследователей , взятие Илиона Гераклом столь же сказоч-
но 32, как и взятие Илиона Агамемноном 33, и искать соответствие этому штурму в слоях Гиссарлыка столь же бесполезно.
Рассказ о походе Геракла на Пилос тоже носит характер большей древности, чем «Илиада». Дело не столько в том, что «Илиада» относит это событие ко времени молодости старца Нестора и пересказывает обрывочно, сколько в том, что повествование это выдает следы переработки. В нем и в других рассказах о Геракле по-разному задействованы царь Авгий и его родственники — сиамские близнецы Молионы. Согласно традиции, переданной Аполлодором, Геракл победил и убил Авгия, а также (позже) и Молионов, на Пилос же он отправился после победы над Авгием и убил там царя Нелея. Рассказ Нестора в «Илиаде» передает все иначе: после победоносного похода Геракла на Пилос уцелевшие Нелей и Нестор ведут войну с живым и здоровьм Авгием — войну, которой в сказании о Геракле нет. Молионов юный Нестор едва не убил, но они спаслись. Неудивительно: ведь, по традиции, они должны погибнуть от рук Геракла. В сказании о Геракле оба западных похода его — на Пилос и на Элиду — просты и сокрушительны. Пусть последовательность их у Аполлодора и под вопросом (возможно, результат поздней систематиазции), но их противоречие «Илиаде» автор удержал, несмотря на весь авторитет Гомера. Певцы же «Илиады» могли не очень считаться с традицией. В рассказе Нестора содержатся поправки (спасение Нелея и Нестора, спасение Молионов), нужные для подстройки под прославляющую Нестора войну Пилоса с Элидой. Эта война, возможно, и выдумана (или сильно преображена) певцом, славившим Нестора, но поход Геракла на Пилос принадлежит более древней традиции.
Сказание о взаимоотношениях Нестора с Молионами тоже вряд ли сочинено специально для «Илиады» и для прославления Нестора: никак ведь не придает ему славы эпизод победы Молионов над ним в состязаниях на похоронах Амаринка, рассказанный самим Нестором в Погребальных играх (XXIII, 648-652). Сиамские близнецы Молионы —
частный мотив в искусстве второй половины VIII в. (после 760 г.): найдено 14 их изображений (в Аттике, Коринфе, Спарте, Аргивском Герее, Беотии), а после первой четверти VII в. они исчезают из репертуара34. В числе изображений есть и сцены убийства близнецов Гераклом. На трех аттических вазах — другая тематика: их победа в колесничных состязаниях на похоронах и бегство их на колеснице в бою. То и другое — явно из сказаний об их взаимоотношениях с Нестором. Концентрация этой темы в Аттике понятна: известно перемещение Нелидов в Аттику после гибели Пилоса (или обзаведение афинской знати древними пилосскими родословными)35.
Таким образом, вторая половина VIII и начало VII в. — это время, когда были широко (и устойчиво) популярны сказания о сиамских близнецах Молионах, в том числе и об их взаимоотношениях с Нестором. Хоть эти рассказы отнюдь не всегда рассчитаны на прославление Нестора, тем не менее они использованы в «Илиаде» — как источник для ссылок, в числе рассказов о поколениях, предшествующих героям «Илиады». Если бы популярность Молионов продолжалась ко времени формирования «Илиады», то их бы включили в «Илиаду» как основных участников. Но так как они перестали быть популярными, то вошли в «Илиаду» лишь на заднем плане - как герои прошлого. Это значит, что те пассажи «Илиады», которые содержат такие ссылки, созданы не ранее VII века.
Пассажи эти говорят о деятельности Нестора, а не Диомеда, и датируют прежде всего Нестора, но поскольку Молионы связаны с Гераклом, мы получаем косвенное указание по датировке тех легенд о Геракле, на которые ссылаются «данайские» книга. Итак, начало VII в. — время, когда пресекается популярность Молионов, а Додекатлон только формируется.
Кроме прямых выдержек из сказаний о Геракле, сказания эти присутствуют в «Илиаде», особенно в ее «данайских» книгах, как незримый, но явственно ощущаемый фон: их мотивы сказались на самих деталях сюжета «Илиады» как образцы и как исходные обстоятельства. Еще Д.Мюльдер заметил, что в «Илиаде» Зевс всегда в ссоре с Герой, хотя в самом сюжете поэмы для этого нет основательных причин. Оба божества знают, что Трое суждено погибнуть, оба любят Ахилла и т.п. Ссора началась раньше — из-за рождения Геракла и его преследования Герой. За это преследование Гера была побита Зевсом
и подвешена на золотых цепях с наковальнями на ногах 36. Мюльдер полагает, что битва Ахилла с рекой Скамандром сочинена по образцу битвы Геракла с Ахелоем — есть и прямое упоминание Ахелоя (XX, 192)37. Но особенно примечательны раны, которые Диомед нанес в V книге божествам — Афродите и Аресу. Ведь эти ранения скорее всего являются переносом на Диомеда подвигов Геракла, который при походе на Пилос ранил Геру и Аида (Apollod., II, VII, 3; iL, V, 395 et schol.). Точно так же Зевс, метнувший перун перед Диомедом, чтобы предотвратить его схватку с Гектором (XI, 132-144), очень напоминает Зевса, разнявшего схватку Геракла с Аполлоном, метнув перун перед ними (Apollod., II, VI, 2). Там, однако, применение столь чрезвычайного средства было необходимо: сражался бог с полубогом, — а здесь разнимать нужно было людей, и боги обходились в таких случаях средствами попроще (например, при ссоре Ахилла с Агамемноном Афина просто удержала Ахилла за волосы).
Вообще деятельность Диомеда, как, очевидно, и ее воспевание, протекала в тех же местностях, что и жизнь Геракла, его основная активность, — в Арголиде, в Беотии, в Этолии. Естественно, что на Диомеда переходили некоторые характеристики Геракла.
5. Хронология. Если первой четвертью VII в. можно датировать использование в текстах «данайских» книг сказания о Геракле, то к какому же времени относятся сами эти тексты, для которых выдержки из сказаний о Геракле служили украшениями или фоном?
Только в «данайских» книгах наличествуют, причем повторяясь, два мотива, которые издавна считаются датирующими. Это голова Горгоны (V, 741; VIII, 349; XI, 36) и квадрига (VIII, 185; XI, 699; XV, 679). Оба мотива ограничены в «Илиаде» «данайскими» книгами, но в Гомеровском эпосе оба имеются еще — в «Одиссее» (XI, 634; XIII, 81). Связь мотива Горгоны с «данайскими» песнями не только текстовая, но и смысловая: по мифу, добытие головы Горгоны — это подвиг Персея, сына Данаи и потомка Даная.
В XI книге четырехконная колесница упоминается в речи Нестора (это во второй половине книги — в так называемой «Несториде», связанной с «Патроклией»), а о Несторе в аналитической литературе уже высказывались суждения (как по смысловым, так и — в современной литературе — по языковым основаниям), что это поздний герой в
поэме 38. Нестор упоминает колесницу в рассказе о ристаниях в Элиде, у царя Авгия. Поблизости от города Элиды находилось святилище Зевса Олимпия, где проходили Олимпийские игры. Они, вероятно, и послужили реальной моделью для эпических состязаний Авгия. На Олимпийских играх колесничные ристания, согласно традиции, были введены с XXV Олимпиады (Paus., V, 8,7; Iul. Afric., р. 9 Putgersii), т. е. с 680 г. 39, причем сначала именно как состязания квадриг. Тем самым состязания, о которых рассказывает Нестор, должны быть не ранее второй четверти VII в., а поскольку старец Нестор относит их к своей ранней юности, то время, когда он говорит о них и когда они уже не являются новинкой, падает самое раннее на вторую половину VII в. Это и есть время певца.
В VIII книге пассаж, содержащий обращение Гектора к четырем коням его упряжки, также связан с Нестором: сразу за обращением Гектор призывает коней мчать его вперед, чтобы захватить знаменитый золотой щит Нестора. Любопытное противоречие в этом пассаже отмечено критиками давно: названо четыре имени коней, а в следующей строке обращение к ним сформулировано в двойственном числе. Из этого делается закономерный вывод, что парная упряжка была переделана в квадригу40. О переделке свидетельствует еще один факт: из второй пары коней один носит имя Ламп («Свет»). Виламовиц заметил, что это имя скорее всего заимствовано из «Одиссеи», где так назван конь богини Эос: такое имя уместно для коня в упряжке Зари, но странно, чтобы таким именем был назван конь, принадлежащий человеку41.
Связь этих пассажей с образом Нестора позволяет трактовать их как интерполяции и тем самым ставит под вопрос отнесение полученной датировки к «данайским» книгам. Но в XV книге снова фигурируют четыре коня, и уж тут никакой связи с Нестором нет. Строго говоря, нет и колесницы, хотя есть нечто вроде четырехконной упряжки: Аякс, прыгающий по помостам судов, сравнивается с лихим ездоком, который,
связав четырех коней, непрестанно пересаживается на скаку с одного на другого — проделывает джигитовку. Сам факт, что этот мотив употреблен в рамках сравнения, говорит, однако, о том, что он поздно вошел в текст (имею в виду лингвистическое исследование Дж.П.Шиппа о позднем характере языка сравнений у Гомера42). Кстати, и квадрига «Одиссеи» (XIII, 81) — это тоже сравнение.
Что же до верховой езды, то она в Гомеровском эпосе оказывается, как правило, в тех местах, которые традиционно подозреваются в позднем формировании — в сравнениях (кроме указанного, также V, 371) и в «Долонии» (Одиссей и Диомед возвращаются верхом на конях Реза). Термин κέλης 'скаковая лошадь' употреблен у Гомера только один раз — в «Одиссее» (V, 371), а производный от него глагол κελητίζω — в рассматриваемом месте «Илиады» (XV, 679) 43.
Отводя эти соображения о поздней дате пассажей с квадригой (а заодно и их контекстов), сторонники более раннего возраста ссылаются на археологические доказательства: на позднегеометрическую ручку пиксиды с изображением четверки лошадей, на аттические вазы второй
половины XIII в. с изображениями четырехконных колесниц 44. Однако эти изображения дают лишь terminus post quem квадриг в эпосе. Реальная дата вхождения их в поэму может быть позже. Существеннее другое — что большей частью эти данные единогласно говорят лишь об относительной хронологии текста, о принадлежности самих этих пассажей к поздней фазе его формирования. Отнесение их ко всему массиву книг — под вопросом, абсолютная же дата основана на одном косвенном указании позднего автора и потому ненадежна.
Больше уверенности внушает второй мотив. Голова Горгоны упомянута в «Илиаде» трижды, и все в «данайских» книгах: на эгиде Афины (V книга), на щите Агамемнона (XI), т.е. как апотропеическая личина, и в составе сравнения — взгляд Гектора уподоблен взгляду Горгоны (VIII). Кроме «данайских» книг «Илиады», говорится о Горгоне и в «Одиссее»: отправляясь в царство мертвых, Одиссей боится, что Персефона вышлет ему навстречу Горгону (XI, 633-635).
Хотя терракотовая модель головы Горгоны из Тиринфа относится, возможно, к концу VIII — началу VII в., массовое употребление этого мотива в искусстве греков было проявлением ориентализирующего
стиля и датируется VII в. Это установлено давно и на многочисленном материале 45. Оттягивать terminus post quem к середине VIII в., как это делает Дж.Керк 46, нет никаких оснований, кроме разве что желания согласовать употребительность мотива в «Илиаде» с традиционной датировкой Гомера (всего Гомера) VIII в.
Более полное обоснование предложенной здесь датировки «данайских» книг требует детального рассмотрения некоторых компонентов их содержания.
6. Мономахии, аристии и фаланга. Хронологические характеристики книг лучше проступают в другом распределении компонентов содержания по выделенным группам — в том, которое основано на классификации военных действий основных героев. Издавна исследователи различают в эпосе два основных способа показа доблестей героя: а) его победу или хотя бы смелость в мономахии, т.е. поединке с важным противником, и б) аристию, т.е. его выдающееся и победоносное участие в общей битве.
Распределение этих компонентов по выделенным группам очень отчетливо (табл. 30). В «ахейскую» группу попадают почти все крупные мономахии: Парис — Менелай (книга III), Гектор — Аякс (VII), Ахилл — Эней (XX), Ахилл — Ксанф (XXI), Ахилл — Гектор (XXII). Только небольшой поединок Сарпедона с Тлеполемом и более важные — Патрокла с Сарпедоном и с Гектором — выпадают из этого правила. Первый приходится на «данайскую» группу (книга V), два других — на «аргивскую» (книга XVI). Но с другой стороны, оба последних составляют эпизоды аристии Патрокла, а первый выпадает из текста — это поздняя вставка.
О том, что схватка ликийского царя Сарпедона с родосским вождем Тлеполемом в книге V включена в ее текст не изначально, говорят следующие факты. В книге троянцы во главе с богом Аресом теснят ахейцев, и вдруг Тлеполем и Сарпедон выступают из рядов, как если бы оба войска стояли. При этом Тлеполем, хоть его товарищи отступают, первым вызывает Сарпедона на бой, а после боя Одиссей даже порывается преследовать раненого Сарпедона. Этот порыв совершенно неуместен: ведь Тлеполем убит и ахейцы отступают! Арес же во время поединка вообще никак не проявляет своего присутствия на поле боя.
Есть и другие аргументы того, что эпизод вставлен в готовый текст — видимо, чтобы свести родосцев с их традиционными врагами ликийцами. Изложенная трактовка этого эпизода известна давно 47, и опровержений, собственно, не было.
С аристиями же картина еще более четкая — почти все они попадают в «данайскую» группу: «Диомедия» (книга V) и ответная аристия Гектора (VIII), аристии Агамемнона (XI), Аякса (XV), Менелая (XVII). Ни одна книга этой группы не осталась без аристии, и почти все аристии пали на эту группу. Только аристии Идоменея (книга XIII) и Патрокла (XVI) пришлись на «аргивскую» группу, но ведь «аргивская» группа все-таки ближе к «данайской», чем «ахейская», а книга XVI — это как раз та единственная в «аргивской» группе, в которой количество упоминаний «данаев» вдвое больше, чем «аргивян» (этим она особенно близка «данайской» группе). В 11 книгах «ахейской» группы нет ни одной аристии. Таким образом, аристии явно связаны с этнонимом «данаи» и вошли в эпос вместе с ним, тогда как поединки связаны с этнонимом «ахейцы».
Культурно-исторический смысл этого размежевания можно понять, обратившись к архелогическим данным о смене систем вооружения и связанных с ними способов ведения боя. Используя идеи ряда предшественников и обобщая огромный материал, О.Хекман выделяет два греческих комплекса вооружения для позднебронзового века. В комплекс А входят: длинное колющее копье, башенный щит σάκος и колесница как средство боя, в комплекс В — пара дротиков для метания'или копье и дротик, небольшой круглый щит ασπίς, поножи, панцирь и колесница как средство транспорта (подвоз воинов к полю боя). Первый комплекс был рассчитан на ближний бой организованным строем. Второй предусматривал поражение на расстоянии и обеспечивал больше мобильности. При нем битва рассыпалась на множество отдельных поединков — это и есть преимущественный способ ведения боя в Гомеровском эпосе.
Ясно, что в битвах организованным строем герой мог проявить себя в искусстве построения (как Нестор или Менесфей) или ведя строй вперед и совершая подвига в нападении на ряды врагов, как делает Диомед или Гектор. Это его аристия. Здесь нет места поединкам посреди боя. Зато в рассыпанной битве самое место поединкам, и поединки — мономахии становятся тут основным видом воинского
искусства, а поединки вождей выделяются из битвы и даже претендуют на замену общей битвы.
Таков смысл связи «данаев» с аристиями и «ахейцев» — с мономахиями.
Комплекс А — в основном микенского времени и знаком творцам Гомеровского эпоса по сказаниям. Комплекс В наиболее характерен для геометрического времени (VIII в.), хотя по крайней мере в изображениях смена происходила постепенно48. В Гомеровском эпосе на каждом шагу встречаются описания рассыпанной битвы, характерные для комплекса В, хотя даже в поединках вооружение иногда оказывается смешанным или даже меняющимся: скажем, в руках героя то два дротика, то одно копье. На деле вооружение было системой, в которой части взаимозависимы, и переходный этап был, вероятно, мимолетным. Однако в искусстве новые представления налагаются на старые штампы, старые образы пробиваются сквозь новую реальность49.
Но в VII в. появилась фаланга гоплитов, восстановившая принципы боя на основе вооружения, близкого комплексу А. В полное вооружение гоплита — паноплию — входили металлический шлем, панцирь, поножи, большой круглый щит οπλον, по которому воины и названы гоплитами (Diod. S., XY, 43, 3), колющее копье и меч.
Первый толчок к введению этого вооружения, по-видимому, был дан развитием лука и стрел в последней четверти VIII в. Лук и стрелы очень часто изображаются на керамике этого времени — Лоример учла 8 изображений (для скудной серии позднегеометрических изображений это довольно много). Применялись разные формы лука, в том числе сложный азиатский50. Лук был оружием общедоступным, массовым, и знать не могла примириться с тем, чтобы еще на подступах к битве от его применения погибал цвет войска. Пришлось жертвовать подвижностью и увеличивать размеры щита. О том, что эта проблема очень беспокоила аристократические армии того времени, свидетельствует договор между эвбейскими участниками Лелантской войны (Эретрией и Халкидой), заключенный в конце VIII в., о неприменении оружия дальнего боя — лука и пращи (Strab., X, 1, 12). И в «Илиаде»
(«Каталог кораблей») абанты с Эвбеи, из Эретрии и Халкиды, характеризуются как воины, жаждущие «ударами ясневых копий медные брони врагов разбивать рукопашно на персях» (II, 543-544). Что ж, на изображениях VII в. лук — уже редчайший мотив, связанный исключительно с конкретными темами героического эпоса (выстрел Париса и т.п.), а «Илиаду» пронизывает презрение к применению лука.
Увеличение размеров щита давало лучшую защиту, но повлекло за собой появление второй рукоятки. Двухрукояточный щит, жестко закрепленный на левой руке и малоподвижный, не давал возможности держать два дротика и оставлял правый бок, голову и нога незащищенными. Он требовал панциря, поножей и металлического шлема, а также защиты со стороны соседа. Гоплиты сражались фалангой — сомкнутым строем, в котором не столь важна была подвижность каждого воина, сколь отсутствие пробелов в рядах, неуязвимость и пробивная сила строя. Фаланга состояла не столько из аристократов, сколько из зажиточных и самостоятельных земледельцев. Изолированные поединки отдельных воинов и поражение издали снова отошли на задний план. Доблесть воина-вождя опять состояла в умелом построении войск, в руководстве фалангой (для чего нужен, между прочим, зычный голос) и в том, чтобы, сражаясь в первом ряду, поразить как можно больше врагов. Постоянный эпитет Диомеда βοήν αγαθός («могучий кличем», «громогласный») напоминает об одном из этих качеств.
По своим особенностям аристия могла бы отвечать либо комплексу вооружения А, либо паноплии. Выбор определяется тем, что характерные для комплекса А башенный щит и колесница как средство боя появляются в «Илиаде» в порядке редчайшего исключения — как пережитки далекого прошлого (башенный щит в основном характеризует Аякса Теламонида), а части паноплии — блестящий шлем с плюмажем, пластинчатый панцирь, огромный круглый щит, металлические поножи — описаны неоднократно: в вооружении Париса (книга III), Агамемнона (XI), Патрокла (XVI), Ахилла (XVIII), частично Диомеда (V, 42) и Гектора (VI). Таким образом, более вероятно, что аристия соответствует вооружению и тактике гоплитов, и что ее описание формировалось в VII в. — после введения фаланга.
Можно ли уверенно относить введение фаланга к VII веку?
На сосудах геометрического времени (VIII в.) почти всегда изображается комплекс вооружения В — пара дротиков, небольшой круглый щит с одной рукояткой и т.п. Такой же характер имеют вотивные терракотовые щиты последней четверти VIII в., найденные в Тиринфе, и таковы же щиты у воинов, изображенных на этих вотивах,
хотя шлемы воинов, кажется, имеют новый облик 51. Значит, вооружение гоплитов к концу VIII в. еще не стало массовым в Арголиде. Но оно уже появилось и даже собралось в полный комплект, о чем свидетельствует погребение молодого аристократа в Аргосе — Panoply grave, с полным вооружением гоплита, относящееся к концу VIII в. (ок. 720 или 710-700 гг. до н. э.)52. Видимо, в это время так вооружались И погребались только вожди. По легенде, когда Тимонах Эгеид взял Амиклы, он был в металлическом панцире, который позже носили в процессии (Aristot., fr. 532 Rose; schol. ad Find. Isthm. 6(7), 18)53.
Однако новое вооружение и связанная с ним тактика входили в быт очень быстро. Терракотовые вотивные щиты второй четверти VII в., найденные в Афинах, уже большей частью двухрукояточные, а серебряная фигурка воина с Хиоса и свинцовые фигурки воинов из Спарты и Менелайона, датируемые третьей четвертью VII в., — это изображения гоплитов54. Первые изображения фаланга — росписи на протокоринфских сосудах: на арибалле первой четверти VII в. из Перахоры, еще не очень искусно изображенная (строй слегка разомкнут); вполне определенная — на энохойе или ольпе из коллекции Киджи, датируемой ок. середины VII в.; на арибалле того же времени и стиля из Берлинского музея и др. Протоаттические сосуды того же времени еще изображают парные поединки, хотя и в вооружении гоплитов или смешанном55.
Все это подтверждает скорее позицию Х.Лоример, которая датировала введение фаланга началом VII в., чем Э.Снодграсса, растягивавшего этот процесс на век — от середины VIII в. Правда, первые описания вооружения и тактики гоплитов в фаланге содержатся у поэтов середины VII в. Архилоха и Тиртея, что подробно анализировала Лоример56, но ведь сочинения более ранних авторов просто не существуют, не известны нам, если не считать эпоса, а эпос сам нуждается в датировке. К середине века гоплиты были во всяком случае
уже ведущей силой, и, опираясь на них, к власти поднимались тираны: в Аргосе — Фидон (по преданию, создатель армии гоплитов), в Коринфе — Кипсел, в Афинах — неудачный претендент на тираническую власть Килон и т.д.
Примечательно, что наиболее ранний образец паноплии найден именно в Аргосе и что большой (до колен) круглый щит гоплон называется «аргивским» 57. Его изобретение приписывалось царям Аргоса и Тиринфа близнецам Пройту и Акрисию. По-видимому, Аргос наряду с Коринфом первенствовал в усовершенствовании вооружения и тактики, завершившимся фалангой. Этим и можно объяснить тот факт, что «данайские» книги, несущие на себе аргивский отпечаток, отличаются от прочих аристиями и слабым применением мономахии.
Если все приведенные соображения верны, то оформление текстов «данайских» книг должно датироваться VII в., что согласуется с датой, полученной из анализа ссылок на Геракла.
В «Илиаде» термин «фаланга» (φάλαγξ) используется во всех пяти «данайских» книгах (V, VIII, XI, XV, XVII), в совокупности 14 раз, и 2 раза в начале книга VI. Из семи «аргивских» книг его применяют только четыре (главным образом книга IV), в совокупности 8 раз (и то одно, в конце книги IV, относится уже к началу аристии Диомеда). В «данайских» книгах термин «фаланга» упоминается явно гуще (табл. 31). Но, во-первых, это может быть обусловлено тем, что в них сосредоточены аристии, во-вторых, нет уверенности, что под фалангой в Гомеровском эпосе подразумевалось специальное построение гоплитов, а не просто «ряд». Впрочем, буквальное значение слова (видимо, первичное) — «бревно», «колода» — подразумевает тесно сомкнутый строй и говорит скорее в пользу специализированного употребления. Кроме того, именно в тех «ахейских» книгах с поединками вождей перед строем (III и VII), в которых упоминается фаланга, притом в формуле, есть и строка-формула, где упоминается панцирь (III, 358 = IV, 136 = VII, 252), и Лоример трактует ее как свидетельство наличия гоплитов. Но и этому нельзя следовать с уверенностью, поскольку панцирь и слово, его обозначающее (θώρεξ), унаследованы эпосом от
микенского времени 58.
В «Илиаде», однако, отмечается несколько описаний, явно имеющих в виду фалангу как специальный строй и тактику гоплитов. У.Виламовиц, Д.Мюльдер, П. фон дер Мюль и др. причисляют к таким пассажам и короткие формулировки, как «стоять один за другого» (III, 9), «пеших бойцов позади их поставил... стену» (IV, 298-299),«их нажидали ахейцы, сомкнувшися» (XV, 311), но Дж.Керк все это считает недостоверным и отбирает лишь три более определенных описания в книгах XIII, XVI и, под вопросом в XII 59.
Правда, в XII книге это лишь фраза: «Так изготовясь они и сомкнувшися крепко щитами...» (105). Но в XIII книге это уже пространное описание:
Стиснувши дрот возле дрота и щит у щита непрерывно,
Щит со щитом, шишак с шишаком, человек с человеком
Тесно смыкался; касалися светными бляхами шлемы,
Зыблясь на воинах: так аргивяне сгустяся стояли;
Копья змеилися, грозно колеблемы храбрых руками...
(130-134).
В XVI повторены в точности три последние строки (т.е. это уже формула), лишь концовка несколько изменена, а предварены они другим текстом:
Крепче ряды их сгустилися, выслушав царские речи.
Словно как стену строитель из плотно слагаемых камней
В строимом доме смыкает, в отпору насильственных ветров, -
Так шишаки и щиты меднобляшные сомкнуты были;
Щит со щитом, шишак с шишаком
и т.д. (211-217).
Все три пассажа оказываются в «аргивских» книгах. Полной интерпретацией «аргивской» группы книг я займусь дальше. Здесь отмечу лишь, что вообще-то «аргивские» книга по доле этнонима «аргивяне» близки «данайским», но, как явствует из хронологических характеристик этого этнонима, позже их. Поэтому ко времени «аргивских» книг описания фаланги и были отработаны уже в виде формул. Можно полагать, что становление стереотипов в тематике (например, появление в эпосе аристии, отражавших тактику гоплитов)
опережала фиксацию словесных формул. Так что нет ничего странного в том, что аристии появляются в текстах «данайских» книг, а формульные описания фаланга — только в «аргивских».
7. Очаг формирования текстов «данайских» книг. Дважды в «Илиаде» — в «данайских» книгах V и VIII — две богини, Гера и Афина, появляются вместе на одной колеснице. Схожий мотив изображен на знаменитой тиринфской фреске XIII в.: две дамы на одной колеснице, в руке у одной из дам поводья 60. Нет достаточных оснований полагать, что изображены именно Гера с Афиной. Тиринфские фрески, эта и другие, их женщины на колесницах, вооруженные копьями, интерпретируются как изображение божественных охотниц или жриц богини охоты в ритуальном выезде 61, но сам мотив женщин на колеснице нигде более не встречается — только в Арголиде, только в Тиринфе.
По сюжету, обе богини в обиде на Париса за то, что не им он отдал первенство (XXIV, 25-30), и это могло бы объяснить тесное сотрудничество обеих во всей «Илиаде», но подчеркивание их связи в «данайских» книгах имеет особую подкладку. Главный противник Гектора в «данайских» книгах — Диомед, столица которого, по «Каталогу кораблей», — город Аргос, а второй город царства — Тиринф (до найдена упомянутая фреска). В Аргосе, по аргивской генеалогической легенде, в свое время утвердился эпоним данаев Данай, а из его потомков сын Данаи Персей имел столицами Аргос и Тиринф. В этом — истоки связи Диомеда с «данайскими» книгами «Илиады». Гера и Афина — городские богини — защитницы Аргоса 62, Гера — также и Тиринфа63. Гера носит в «Илиаде» эпитет Аргавской, Аргавянки, и в числе своих трех любимых городов первым называет Аргос (IV, 52). По аргивскому рассказу, Диомед привел Гере в Аргос коней-людоедов 64. Диомед считается основателем святилища Афины в Аргосе, и их
изображения несли рядом во время празднества ее омовения; рядом с ее изображением мыли его щит65.
В Аргосе Афродита и Арес имели общий культ — общее святилище с деревянными, т.е. архаичными, статуями по дороге из Аргоса в Мантинею. Этот культ конкурировал с культом Афины и Диомеда, чем К.Роберт объясняет вражду героя и его покровительницы Паллады к Афродите и Аресу в «Илиаде», ранение обоих божеств в V книге66 Существенно, что в Аргосе Афродита была богиней не любви, а войны67, так что естественно ее появление на поле боя. Эта естественность поэту уже непонятна. Некоторые имена убитых Диомедом считаются взятыми из аргивских легенд: сыновья провидца Абант и Полиид в «Илиаде» (V, 148) имеют соответствия в аргосских легендах — царь Абант Линкеид и провидец Полиид Койранид68.
Наперсник Диомеда Сфенел также имеет корни в Аргосе, где почитали Зевса Сфенея и Афину Сфениас69 (σθένος — сила, σθένεια — вид состязаний по борьбе в Аргосе). Имя «Сфенел» есть также в генеалогии династии Персеидов.
В «данайских» книгах отмечено особое внимание певцов к ликийцам и — в эпизоде примирения Диомеда с Главком (книга VI) — особая связь Аргоса с ликийцами. Эта связь скреплена у Гомера многократно: Диомед с Главком выясняют, что их связывает обязанность взаимного гостеприимства, восходящая к дружбе их предков — калидонского царя Ойнея (деда Диомеда) и ликийского героя Беллерофонта (деда Главка); Беллерофонт происходил, по Гомеру, из аргивского города Эфиры; древний царь Тиринфа Пройт состоял, по Гомеру, в родстве с ликийским царем.
Эпизод встречи Диомеда с Главком давно уже поставлен в связь с замечанием Геродота (I, 147) о том, что во многих ионийских городах Малой Азии правят потомки ликийца Главка70, или, осторожнее говоря, правители, возводившие свой род к Главку, а Главка считавшие
ликийцем. В античное время одним из самых знатных родов Аргоса были Пройтиды. Возможно, в гомеровское время этот род и другие знатные роды Аргоса были действительно породнены с полуликийскими (?) династиями ионийских городов Малой Азии, и певцу нужно было избавить героев-предков от неприемлемого столкновения. Но возможно и другое объяснение: главным богом города Аргоса был Аполлон Ликий (Гера была покровительницей Арголиды, но не главной патронессой города) 71. Ликий (Λύκιος) означает «Волчий», но может осмысливаться и как Ликийский 72. Эта омонимичность могла дать повод для представлений об особой дружбе аргосцев с ликийцами.
Восточный мотив Горгоны соединился опять с данайским героем Арголиды: Горгону убил Персей, царь Аргоса и Тиринфа, ходивший походом в Палестину.
О Геракле, привязанном к данайской династии богатыре из Тиринфа, и о мотивации его подвигов политической амбицией Аргоса VII в. сказано достаточно.
Из всех рассмотренных обстоятельств вытекает вывод, что формирование текстов «данайских» книг происходило в VII в. до н.э. в районе, где была известна эпопея об Ахилле под Илионом (по ее образцу ведь и созданы «данайские» книги), но где наиболее популярным героем был Диомед и где были в ходу более ранние сказания о подвигах тиринфца Геракла в угоду Эврисфею. Таким районом было Аргивское государство, Аргос. По Геродоту (V, 67), гомеровские поэмы, прославлявшие Аргос и аргосцев, исполнялись по соседству, в Сикионе, в до-клисфеновское время, т.е. в VII в.
Однако этой локализации (Аргос, Сикион) противоречит ионийский диалект «Илиады» — всей, включая ее «данайские» книги. Таким образом, два важных компонента «данайских» книг — язык и содержание — расходятся по локализации, которая из них для текстов этих книг вытекает. Коль скоро так, проблема определения родины текста «данайских» книг сводится к альтернативе: либо эти тексты сформировались в таком участке ионийского ареала, где ощущалось влияние аргивских мифов и легенд, либо — в таком районе распространения дорийского племени аргивян, где ионийский диалект применялся.
Исчерпать первую возможность ничего не стоит. Раннее влияние Аргоса, конечно, ощущалось на Самосе, поскольку культовую традицию
самсского Герея возводят к культу Геры в Арголиде, а Самос — остров ионийский. Но на Самосе нет никаких сведений о почитании Диомеда. Диомед издревле почитался на Кипре, где ему приносили человеческие жертвы в одном святилище с Афиной73. Можно было бы попытаться связать с этим именование Афродиты Кипридой в V книге «Илиады» и упоминание кипрского царя Кинираса в XI (все это книга «данайские»). Но за пределами V книга в других «данайских» книгах Афродита не именуется Кипридой, а на острове Кипр диалект не был ионийским. Да и культа Геракла на Кипре не было. Это все.
Остается вторая возможность — вернуться к Аргосу. Это дорийский регион, но есть достаточно оснований полагать, что воздействие ионийской поэтической традиции на дорийские земли было таким, что и собственную поэзию местные певцы творили на ионийском диалекте. В дорийской Спарте Тиртей в середине VII в. сочинял свои элегии на ионийском диалекте. Дориец Феогнид из Мегары тоже сочинял свои элегии на ионийском наречии — уже в VI в. Точно так и Гесиод — живя в эолийской Беотии, слагал свой эпос ионийским гексаметром. Ионийский диалект был основой искусственного языка и лирики и был понятен всем грекам.
Правда, у Тиртея, скажем, проскальзывают доризмы, а в гомеровском языке их нет. Но тут должно было сказаться два обстоятельства: во-первых, язык героического эпоса был более архаизирован и строг, да и певец, видимо, более профессионально подготовлен, а во-вторых, тексты «данайских» книг прошли обработку и редактирование в Малой Азии, в ионийских областях. В языке «данайских» книг по крайней мере один возможный след дорийского прошлого все-таки остался — это более заметное чем в других книгах, употребительность частицы άτάρ по сравнению с частицей αυτάρ. Частица άτάρ же характерна именно для дорийской поэзии.
Этот вывод, казалось бы, не так уж непривычен. В литературе конца XIX — начала XX в. обсуждались идеи материкового происхождения Гомеровского эпоса или его частей 74, а среди регио-нов, претендовавших на участие в создании эпоса, назывался и Аргос 75. Но при этом имелись в виду ранние стадии развития эпоса — стадии
формирования отдельных образов, мотивов и сюжетных линий, отложившихся затем в «Илиаде». Относительно же поздних этапов давно уже в научных кругах господствует единое мнение, что эти этапы эпос проходил в ионийских областях Малой Азии. Представленный здесь результат анализа оказывается совершенно неожиданным. С включением материковой Греции, дорийской Греции в зону формирования «Илиады», в частности текстов ее «данайских» книг, можно иначе взглянуть на состав поэмы, ее источники и проблему авторства.
Впрочем, сама идея все же была высказана еще сто лет назад Дж.Мехэфи: «Аристия Диомеда, — писал он, — обязана... своим возникновением, вероятно, рецитации «Илиады» в Аргосе, где поэма была очень популярна, а национальный герой непременно должен был играть главную роль»76.