Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter

137

Глава 1

КУЛЬТУРА «ПАЙДЕЙИ»

Вот мы и подошли к самому средоточию нашей темы. Именно с этого момента изучение античного образования становится по-настоящему плодотворным. Ведь оправданием и наградой кропотливого труда историка, что бы он ни изучал, является не столько прослеживание постепенного становления предмета, сколько его анализ и понимание в его зрелости, в полном развитии, в обладании всеми его ценностями. Античное образование обрело свою окончательную форму лишь при поколении, следующем после Аристотеля и Александра Великого. Эта классическая его форма была, говоря в общем, и окончательной. Она останется, можно сказать, неизменной, или, по крайней мере, если в его истории можно отметить некое развитие (хронологию которого, к сожалению, установить трудно, за отсутствием достаточно обильной и равномерно распределенной документации), оно будет лишь завершением начавшегося раньше процесса, разворачиванием, выявлением черт, уже имеющихся хотя бы в зародыше.
В течение следующих веков классическое образование окончательно избавится от пережитков своего аристократического характера (хотя останется фактором аристократизма само по себе); роль физической культуры последовательно уменьшается (хотя порою не без сопротивления и задержек) в пользу собственно духовных элементов, а среди этих последних художественный и, в частности, музыкальный аспект окончательно отступает перед литературным. Образование, оставаясь в первую очередь нравственным, становится более книжным и, как естественное следствие, более школьным. Школа, укрепляющаяся и развивающаяся как учреждение, постепенно вытесняет молодежный клуб с его характерной атмосферой личных, в большей или меньшей степени любовных отношений между старшим и младшим. Завершается переход к тому, что я назвал образованием писцов.

138

Повторяю: эта эволюция с самого начала дана в уже завершенном виде. Если гимнасии — спортивный центр — остается поначалу символической рамкой заключительного этапа образования, если лишь во времена Поздней Империи маленькие школьники получают как образцы для переписывания изречения вроде: «Изучение грамоты — главное начало премудрости», Άρχή μεγίστη του φρονεί ν (или: του βίου) τά γράμματα , принцип, который лишь постепенно стал реализовываться в обычаях, был достигнут с самого начала. Уже Аристотель четко формулирует его 2: изучение грамоты, говорит он, играет важнейшую роль в образовании, потому что, кроме ее практической полезности в жизни профессиональной, домашней и политической, она является орудием, «с помощью которого можно приобрести множество других знаний», и, следовательно, является основой всякого образования.
Именно эллинистическое образование должно быть названо классическим: это образование всего греческого мира, после того как он оправился от потрясений, связанных с завоеваниями Александра и войнами диадохов, последовавшими за его смертью. Оно остается в действии по всему средиземноморскому миру все то время, которое можно на законном основании называть античным. Оно выходит, к тому же, за пределы собственно эллинизма, распространяясь и на римский период.
Следует с самого начала оговориться, что не существовало самостоятельного собственно римского образования, да и вообще культуры. Италия, а потом через ее посредство и весь латинизированный Запад были включены в ареал эллинистической культуры, которую действительно стоит именовать, как это делают со своим обычным легковесным педантизмом немецкие ученые, эллинистически-римской культурой. Конечно, Рим имел свою специфику, но она стала одним из аспектов этой культуры, а не самостоятельным феноменом: римское образование, которому будет посвящена третья часть этой книги, есть лишь приспособление эллинистического образования к латиноязычной среде. Что до грекоязычного Востока, римское завоевание, то есть замена власти многочисленных царьков на владычество народа-царя в лице всемогущего проконсула, а потом божественного императора, не оказало серьезного влияния ни на образ жизни, ни на культуру, ни, в частности, на образовательную традицию.
Хотя внимательное хронологическое рассмотрение эпиграфических и папирологических данных свидетельствует, что

139

некоторые педагогические инновации появляются лишь в императорскую эпоху, речь идет лишь о мелочах, вся совокупность которых все же не делает образование римской эпохи принципиально отличным от предшествовавшего ему. На самом деле во всей восточной половине средиземноморского мира эллинистическое образование существовало, не прерываясь, на протяжении всего римского периода и даже дольше, поскольку, как мы увидим, победа христианства не произвела такого переворота в педагогике, какого склонен ожидать современный человек; жизнь классического образования продолжается в течение всей византийской истории.

Состояние вопроса

Итак, мы добрались до самой сердцевины нашего предмета. К сожалению, недостаток предварительных разработок весьма затрудняет построение искомой картины. Ведь сжатый синтез, каким является эта книга, предполагает использование результатов кропотливого и уже достаточно продвинутого анализа. Но эллинистическое образование изучено гораздо слабее, чем образование предшествующего периода или римской эпохи (1). Дело не в недостатке материала: напротив, его слишком много. К литературной традиции (в которой в эту эпоху множатся педагогические трактаты и учебники) добавляется для этого времени богатый эпиграфический материал, бесценный для исследования образовательных учреждений (школы и конкурсы), а также неоценимый вклад раскопок в Египте, чьи папирусы, черепки и глиняные таблички (2) позволяют проникнуть непосредственно в атмосферу школьного обихода: его можно изучать прямо по книжкам и тетрадкам школьников. Но все эти материалы, хотя они вполне доступны и даже в основном собраны воедино, все еще не дождались надлежащего использования. Поэтому набросок, который я собираюсь Дать, представляется в известном смысле преждевременным. Но пусть его неизбежное несовершенство послужит стимулом для специалистов вступить в соревнование и заполнить наконец эту досадную лакуну (3).
Тут-то и понимаешь, как анархически ведутся научные исследования: хотя эллинистический период, с тех пор как Дройзен его открыл, был объектом весьма и весьма выдающихся исследований, но лишь в самые последние годы появились наконец удовлетворительные работы по его культуре (4). Если бы за

140

это время на ее изучение была затрачена одна десятая доля тех усилий, которые были приложены во Франции — к пуристическому выделению Золотого века, века Перикла, в Германии — к превознесению достоинств архаики и дорики, в Италии — к погоне за химерой культурной самостоятельности латинского ареала, нам не пришлось бы сетовать на столь серьезную лакуну в нашем познании прошлого, познания нашей собственной западной традиции.
Я повторю еще раз, потому что усвоить это крайне важно: если античность оплодотворила всю нашу европейскую традицию, если и аттицизм, и архаизм, столь превозносимые в разное время, равно как и чистый римский дух, смогли воздействовать на столь длинную череду поколений, то произошло это потому и в той мере, в какой их творческий вклад был воспринят, усвоен и передан классической традицией, получившей свою форму от эллинистической культуры; а эллинистическое образование представляет собой синтез и, можно сказать, символ этой традиции.

Образование как центр эллинистической цивилизации

Даже независимо от тех далеких перспектив, о которых мы только что упомянули, это образование заслуживает внимания историка. Его значение в истории эллинизма столь велико, что оказывается в центре всякой непредвзятой картины этой культуры.
Хорошо известно, что завоевания Александра на несколько порядков увеличили площадь эллинистического ареала: его восточная граница разом отодвинулась на четыре тысячи километров, с побережья Эгейского моря до Сырдарьи и Инда; войны будут отныне вестись за обширные царства, а не за несколько оливковых деревьев в крошечных долинах Леланта или Криссы.
В этих бесконечно расширившихся перспективах традиционные рамки античного полиса оказались сломаны или по крайней мере утратили прежнее значение. Конечно, полисы греческого типа сохраняются, их даже больше, чем когда бы то ни было. Везде, за исключением Египта, политика эллинизации, проводимая наследниками Александра, выражается в создании центров городской жизни греческого типа. Также несомненно, что политическая активность сохраняется, и даже на внешнем уровне: в эллинистическую эпоху продолжаются войны между полисами, союзы, договоры; порой две тяжущиеся стороны прибегают в качестве арбитра не к одному из монархов, а к треть-

141

ему полису. Это объясняется тем, что эллинистическое царство представляет собой суперструктуру, наложенную на остатки прежней жизни, и стремится сократить собственные механизмы до минимума, опираясь на уже существующие учреждения полисов. Еще дольше эта тенденция будет сохраняться в ранней Римской Империи.
Однако эта полисная активность имеет теперь лишь местное значение (которое вполне может быть жизненным для граждан): полис отныне - лишь малая родина; это уже не фундаментальная категория, не высшее мерило мысли и культуры.
Может показаться, что на смену ему в этом смысле приходит монархическое государство; порою оно даже само пыталось на этом настаивать. Однако это не так: неорганическое, неуверенное в самом себе, постоянно расчленяемое и вновь собираемое в силу военных или династических авантюр, игрушка судьбы, Τύχη (которая становится верховной богиней, оттесняя древние полисные божества), государство не обладает авторитетом, нужным для того, чтобы сообщить человеку глубинную духовную основу, ту, которая придает смысл миру и жизни. Эллинистический мудрец считает и называет себя не столько подданным Лагидов или Селевкидов, сколько κοσμοπολίτης, «гражданин мира» (5); и это слово (по крайней мере, до времен расцвета Римской Империи) подразумевает отрицание, выход за пределы полиса в гораздо большей степени, чем положительное утверждение какого-то конкретного единства человечества, реальность которого была в то время еще непредставима3.
Подлинным преемником античного полиса стал не индивид, как это часто говорится с оттенком осуждения, а человеческая личность, которая, освободившись от обусловленности коллективом, от тоталитарного зажима, навязываемого ей полисной жизнью, обрела наконец самосознание, сознание своих возможностей, своих потребностей, своих прав. Отныне мерило, высшее оправдание всякого существования, как общинного, так и личного, обретается в человеке, понимаемом как самостоятельная личность, имеющая свое оправдание в самой себе, находящая реализацию своего существа, возможно, за пределами Я, но при посредстве Я, и ни при каких условиях не отказываясь от своей индивидуальности. Более чем когда-либо грек понимает себя как центр и как «меру всех вещей», но этот гуманизм наконец пришел к сознанию своих персоналистических требований; для эллинистического человека единственная цель человеческого существования — это достичь наиболее богатой и со-

142

вершенной формы развития своей личности; как скульптор лепит и украшает свои терракотовые фигурки, так для человека важнейшая задача — лепить свою собственную статую. Я уже приводил эту знаменитую формулу, которая принадлежит Плотину, позднему автору, однако эта мысль повсюду просвечивает во всей эллинистической культуре. Стать самим собой — это значит превратить ребенка, которым был прежде, неотесанное существо, каким рискуешь остаться, в человека в полном смысле, идеальный образ которого нам представляется — таково дело всей жизни, единственное дело, которому действительно стоит посвятить жизнь.
Но ведь это значит довести до предела, придав ему абсолютное значение, само понятие образования. Образование, παιδεία, уже не занятие ребенка, παις, с известной торопливостью снаряжающее его для взрослой жизни; это самое слово, благодаря примечательной амплификации, αυξησις, стало означать в греческом языке эллинистического периода результат этого воспитательного усилия, продолженного за пределы школьного возраста в течение всей остальной жизни, чтобы более полно воплотить идеал человека: παιδεία(или παίδευσις) становится обозначением культуры, понимаемой не в активном, подготовительном смысле образования, а в том результативном значении, которое это слово приобрело у нас сегодня: состояние полного, осуществившего все свои возможности духовного развития у человека, ставшего человеком в полном смысле. Интересно отметить, что когда Варрону и Цицерону придется переводить слово παιδεία, они изберут humanitas как латинский эквивалент4 (6).
Это преображение столь скромного поначалу понятия образования сказывается и на понятии коллектива. В самом деле, что обеспечивает отныне единство греческого мира, расширившегося до размеров οικουμένη, «обитаемого мира» (подразумевается, обитаемого людьми, заслуживающими этого имени, то есть цивилизованными)? Менее чем когда-либо это единство крови. Уже Исократ говорил об этом, но это становится тем более верно в эллинистическую эпоху, когда эллинизм усваивает и включает в себя столько иноземных элементов — иранцев, семитов, египтян! Это уже более и не политическое единство, которое не пережило смерти Александра. Это мог быть только факт объединения на почве единого идеала, одной мысли, затрагивающей существенную цель человеческой жизни и способы ее достижения, одним словом, единство цивилизации или — точнее — культуры.

143

Подчеркнем еще один раз персоналистический оттенок, свойственный этому слову во французском языке, чей гений четко противопоставляет его коллективистскому понятию цивилизации («la culture» не есть точный эквивалент немецкого Kultur). Хотя коллективным достоянием греков как раз и является такой идеал индивидуальной жизни, нет необходимости обнаруживать здесь также и форму жизни общественной, например полис. Если муниципальные рамки со своими характерными установлениями остаются наиболее благоприятными для полного расцвета цивилизованной жизни, нормальной формой жизни греков вообще, то это еще не делает их необходимыми: есть греки, причем живущие на греческий лад, но вне организованных полисов, как, например, в Нильской долине (египетская χώρα). Нет, то, что роднит всех греков без исключения, греков, живущих в собственно Греции, разрозненных колонистов от Ливийской пустыни до центрально-азиатских степей, в конце концов недавно эллинизированных варваров — это сам факт попытки приспособиться к единому идеальному типу человечности, факт единого образования, имеющего в виду эту общую цель — единое воспитание.
Всюду, где появляются и где начинают жить греки, — в фаюмских селениях, где Птолемеи осуществляют колонизацию в военных целях5, в Вавилоне6 или в далекой Сузиане 7 — они, как мы видим, тут же принимаются за создание своих институтов, своих образовательных учреждений, начальных школ и гимнасиев. Это оттого, что воспитание есть для них дело первостепенной важности: одинокие в этой чуждой земле, прежде всего, невзирая на влияние со стороны окружения, они желают передать детям свою эллинскую закваску, которой они более всего дорожат; классическое образование есть прежде всего посвящение в греческую жизнь, которое формирует ребенка и юношу исходя из национальных обычаев, приучает его к этому особому жизненному стилю, который отличает человека от скота, эллина от варвара.
Если мы попытаемся определить, как они выражают это понятие, которое передает у нас в его абстрактном значении слово Цивилизация, мы с удивлением отметим, что это также будет (ценой еще одного смыслового расширения) слово παιδεία (παίδευσις). И если нужно будет определить оригинальность эллинистической цивилизации по отношению к той, полисной, которая ей предшествует, и к той, Града Божия, которой, в свою очередь, предшествует она (христианской цивилизации «Позд-

144

ней Империи» Константина, средневекового, восточного или византийского христианства), я сказал бы, что между цивилизациями πολις'а и Θεόπολις'3 она нам предстает как цивилизация, чьей отличительной чертой является παιδεία.
Достаточно отметить, какое все более высокое место занимает в греческой мысли понятие образования. Платон, как мы уже видели, и Аристотель вслед за ним 8 не рассуждают об образовании иначе, нежели в рамках политических проблем; напротив, эллинистические философы с удовольствием посвящают ему отдельные трактаты, περί παιδείας или περί παίδων αγωγής: после Аристиппа9, сыгравшего роль предшественника, приходит очередь учеников Аристотеля, Теофраста 10 и Аристоксена11, и великих стоиков, этих лидеров эллинистической философии, Клеанфа 12, Зенона 13, Хрисиппа и, а также и других — Клеарха из Сол 15 и Клеомена 16.
Для людей этой эпохи индивидуальная культура, в том виде, в каком ею возможно овладеть при помощи классического образования, предстает как «ценнейшее из благ, данных смертным»: формула, взятая у Платона принадлежит Менандру 18; она впоследствии постоянно повторяется в течение восьми столетии 19, вплоть до тех отдаленных, но верных наследников, каковы язычник Либаний20 или святой Григорий Назианзин21.
Первое из благ — в некотором роде единственное благо. Приведу один характерный анекдот: после взятия Мегар Деметрий Полиоркет решил возместить философу Стильпону ущерб, который тот потерпел при разграблении города; он просил философа составить приблизительный список утраченного. Тот ответил, что он ничего не потерял из того, что ему принадлежало, поскольку никто не лишил его культуры, παιδεία, поскольку с ним остались его красноречие и знания: λόγος и επιστήμη 22.

Религия культуры

Вот почему мы находим в эпитафиях на могильных памятниках, рельефах и статуях упоминания об интеллектуальной культуре покойных. Является ли это проявлением их собственной воли или инициативой их наследников, они предстают перед нами как писатели, ораторы, философы, любители искусства, музыканты (7).
Эти памятники не обязательно принадлежат — как полагали ранее — представителям интеллигентных профессий, учителям, художникам или писателям; сегодня нам известно, что они бы-

145

вали посвящаемы лицам с совершенно другими родами занятий, это могут быть врачи, чиновники, купцы; но, чем бы они ни занимались, все они пожелали, чтобы их могильные памятники напоминали об одном: они также были посвящены в таинства Муз, они тоже имели доступ к этому несравненному сокровищу, духовной культуре.
Этих свидетельств в их совокупности вполне достаточно для того, чтобы восстановить всю гамму индивидуальных верований, в чью сущность они нам помогли проникнуть глубже и чье широкое распространение они нам показали: все эти верования на свой лад выражают единое для всех высокое метафизическое уважение к культурным ценностям.
Эллинистическая цивилизация столь высоко ставит их, что в ее глазах величайшее счастье не может быть понято иначе, нежели как жизнь просвещенного человека или артиста. Отныне очищенный образ вечноблаженной жизни, которой наслаждаются души героев в Элизиуме, представляет их нам наслаждающимися высшими радостями искусства и мысли; на лоне вечной весны, среди долин, пестреющих цветами и освежаемых потоками, они обретают «беседы для философов, театр для поэтов, пляски и музыку; чинные разговоры за пиршественным столом»; так пишет неизвестный ритор, создавший в I веке до н. э. псевдоплатоновскии диалог Αςιοχος .
Таким образом, культурная жизнь представала как отблеск, предчувствие на этой земле блаженства душ, сподобившихся бессмертия. Мало того, она была средством получить этот дар; умственный труд, занятия науками и искусствами были надежным способом аскезы, которая, очищая душу от примесей земных страстей, освобождали ее мало-помалу от тягостных уз материи. В качестве итога целой жизни, посвященной Музам, можно было с уверенностью рассчитывать на покровительство этих богинь, которые призовут верных к себе и введут в астральные области, предназначенные для душ, удостоившихся благодаря своим заслугам этой чести.
Это несравненное учение о бессмертии, заслуженном культурным трудом, — очень древнее. Оно ярко проявляется в смерти Пифагора, которому Метапонт и Кротон воздали божеские почести, прежде бывшие достоянием лишь героев — основателей и спасителей города. В классическую эпоху героизация за культурные заслуги остается уделом лишь исключительных личностей: великих ученых, основателей школ; мы видели, что после Пифагора этой чести удостоился Платон. Но в эллинисти-

146

ческую и римскую эпоху она распространяется широко; с другой стороны, героизация становится обыкновенным явлением, и отныне кажется естественным, что любой поэт, мыслитель, артист, любой просвещенный человек, любой поклонник Муз может на это надеяться: все вправе притязать на прекрасный титул μουσικός άνήρ, «человек, не чуждый Музам» 24, освященный и спасенный ими.
Без сомнения, такой мистицизм не исповедовался сознательно и с непоколебимой верой всеми просвещенными людьми; но он освещал своим лучом, более или менее ярким, культуру в ее самом широком смысле: божественная сущность, небесное времяпрепровождение, достояние благородных душ, она облекалась некоторым священным светом, который ей придавал несравненное достоинство прямо религиозного порядка. В глубоком замешательстве, порожденном стремительным падением античных верований, она оставалась единственной нетленной, единственной подлинной ценностью, к которой мог бы прилепиться человеческий дух; воздвигнутая на высоту абсолюта, эллинистическая культура в конце концов становится во многом подобием религии.

Примечания

1. Ρ· Bouriant, I, 169; Crum, Epiph. II, 615; Preisicke, SB. 6218. - 2. Pol. VIII, 1338a 15-17, 36-40. - 3. Tert. Apol. 38,3. - 4. Gell. XIII, 16, 1. - 5. Aeg. XI (1930-31), 485. - 6. Seg. VII 39. - 7. Id. 3. - 8. Pol. VII-VIII. - 9. DL. II, 85. - 10. Id. V, 42.-11 Id. VIII, 15. - 12. Id. VII, 175. - 13. Id. VII, 4. - 14. Quint. I, 11 17 - 15. DL I, 9. - 16. Id. VI, 75. - 17. Leg. I, 644b. - 18. Monost. 275. - 19. Plut. Lib. educ. 8 E. - 20. Jr. LII, 13. - 21. Or. XLIII, 11,1.-22. DL II, 115; cp. Plut. Lib. educ. 5 F-6 A. - 23. [Plat.], Ax. 371 cd - 24. IG. XIV, 2000.

Подготовлено по изданию:

Марру, А.-И.
История воспитания в античности (Греция)/Пер. с франц. А.И. Любжина. - М.: «Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина. 1998.
ISBN 5-87245-036-2
© «Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина. 1998



Rambler's Top100