Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
155

Ю. Г. ЧЕРНЫШЕВ

«КТО БЫЛ НИЧЕМ, ТОТ СТАНЕТ ВСЕМ»

(к вопросу об идеологии восстаний рабов во II—I вв. до н. э.)

Пожалуй, ни одна проблема древней истории (за исключением разве что проблемы возникновения христианства) не пострадала столь сильно от тенденциозных и модернизаторских концепций, как проблема идеологии восстаний рабов. По целому ряду причин эта проблема почти никогда не была предметом чисто академического беспристрастного исследования: напротив, по крайней мере, со второй половины XIX в. она постоянно служила полем столкновений между сторонниками и противниками теории классовой борьбы. Характерно, что даже в немарксистской историографии (особенно в 20—50-е годы нашего столетия) распространяются суждения о деятельности «рабского Интернационала», о «первой международной революции трудящихся», произошедшей во II в. до н. э., о «молниеносном взрыве социализма» и т. д.1 Тем более неравнодушное отношение к восстаниям рабов проявилось со стороны некоторых марксистов: достаточно напомнить, например, что сам К- Маркс называл Спартака «истинным представителем античного пролетариата» и «самым великолепным парнем во всей античной истории».2 Коммунистическая партия Германии, возникшая в декабре 1918 г., образовалась, как известно, на основе организации, называвшейся «Spartakusbund» — «Союз Спартака». В революционном сознании 20-х годов Спартак запечатлелся как «свой человек в античной истории», и этот

1 См., напр.: Бюхер К. Восстания рабов 143—129 гг. до P. X. Л., 1924. С. 123; Walter G. Histoire du communisme. T. 1. Paris, 1931. P. 551; Oertel F. Klassenkampf, Sozialismus und organischer Staat im alten Griechenland. Bonn, 1942. S. 52.
2 Маркс K. Письмо Ф. Энгельсу от 27 февраля 1861 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 30. С. 126.
156

факт, в частности, нашел своеобразное отражение в наименованиях улиц и площадей (Спартаковская улица в Москве, площадь Спартака в Барнауле и т. д.).

На I Всесоюзном съезде колхозников-ударников в 1933 г. И. В. Сталин обронил знаменитую фразу о том, что «революция рабов ликвидировала рабовладельцев и отменила рабовладельческую форму эксплуатации трудящихся».3· Эта фраза повлекла за собой разработку теории о двух фазах «революции рабов» (при этом революция растягивалась более чем на пять столетий), теории о союзе рабов с «попутчиками» — беднейшим крестьянством и т. д. Когда наступила «оттепель», эти взгляды подверглись справедливой критике (в частности, в работах К. М. Колобовой, А. Р. Корсунского, C. Л. Утченко, E. М. Штаерман4) и, казалось бы, навсегда канули в Лету, однако они отнюдь не были преодолены окончательно. Ярким свидетельством этого стала книга В. А. Лескова;^опубликованная сравнительно недавно в издательстве «Молодая гвардия». Чтобы нагляднее представить стиль и содержание книги, приведем большую цитату: «Разворачивая борьбу против Рима, стараясь сделать ее всеиталийской, Спартак и его товарищи из гладиаторов на ряде совещаний рассмотрели важнейшие вопросы повстанческого движения. Вместе они приняли ряд программных документов, определивших цели восстания, текущие и перспективные, а также общее направление политики в отношении возможных союзников. (...) Относительно же последнего (т. е. будущего.— Ю. Ч.) вожди восстания дали вполне определенное заверение: в случае победы над сенатом будут приняты меры, ломающие политическую и социальную структуру Италии, способствующие установлению всеобщей справедливости — „Государства Солнца”! О том, что именно оно будет из себя представлять, давали разъяснения философы, находившиеся в окружении Спартака. Ибо, подобно тому как Аристоник в Пергаме держал у себя в качестве советчика и наперсника философа Блоссия, друга Тиберия Гракха, а Александр Македонский— Аристотеля и еще немало других (здесь неточность: Аристотеля Александр при себе не «держал». — Ю. Ч.), так и

3 Подробнее о влиянии данного тезиса ча развитие советской историографии см., напр.: Колобова К. М. Восстания рабов в античном обществе V—I вв. до н. э. //Проблемы всеобщей истории. Л., 1967. С. 7 и сл.
4 См., напр.: Штаерман E. М. Расцвет рабовладельческих отношений в Римской республике. М., 1964. С. 30 и сл.; Колобова К. М. Второе сицилийское восстание рабов (104—99 гг. до н э.) // Eirene. Studia Graeca et Latina, II. Прага, 1964. С. 111 и сл.; Утченко С. Л. Древний Рим. События. Люди. Идеи. М., 1969. С. 52 и сл.; Корсунский А Р. О социальных революциях в докапиталистических формациях // Проблемы теории социальной революции. М., 1976. С. 40 и сл. — О современной историографии см.: Кузищин В. И., Штаерман E. М. Проблемы классовой структуры и классовой борьбы в современной историографии античности // ВИ. 1986. № 10. С. 61—77.
157

Спартак вовсе не чуждался общения с философами».5 Далее автор высказывает предположения, что Спартак мог встретить философов, например, в бане или любом другом месте; от них он заразился идеей «Солнечного государства», а когда стал полководцем, то создал у себя «целый штат певцов и сказителей», к которым он добавил «тех италийских и греческих философов, которые приходили к нему».6

Разумеется, ни о «ряде программных документов», ни о свите философов, ни о построении солнечного государства в Италии нет даже и намека ни в одном из трех десятков дошедших до нас источников по истории восстания. Создается впечатление, что автор просто механически вставил «Спартака и его товарищей из гладиаторов» в современный, насыщенный «канцеляризмами» текст, повествующий о борьбе какой-то оппозиционной партии нового времени. Приведенная цитата демонстрирует лишь одну из обозначившихся в историографии крайностей— утверждение, что рабы заранее и на теоретическом уровне расписали все «текущие и перспективные» цели и задачи восстания, действуя строго в соответствии с намеченной программой.7 Другая крайность, на наш взгляд, проявляется в суждениях, полностью отрицающих наличие какой бы то ни было собственной идеологии у восставших. Если снова взять в качестве примера восстание Спартака, то Джон Фергюсон, например, в своей книге об античных утопиях очень коротко замечает, что Спартак «был не утопистом, а практичным человеком с ограниченными стремлениями».8 Сходное суждение высказал и такой известный специалист по восстаниям рабов, как Иозеф Фогт: Спартак был человеком действия, и его (как и пошедших за ним фракийцев, кельтов, германцев) «не интересовали теоретические размышления».9 При этом Й. Фогт ссылается на мнение Аристотеля о том, что живущие в северных странах варвары преисполнены мужества, но недостаточно наделены умом, а потому неспособны к государственной жизни (Polit., VII. 6. 1 = 1327 b 23 sq.). Суждения о том, что в древности (по крайней мере, до возникновения христианства) «низы» не имели собственной идеологии, можно встретить и в некоторых недавно вышедших работах советских востоковедов,

5 Лесков В. Спартак. М., 1983. С. 161—163.
6 Там же. С. 163, 258—259.
7 К данному направлению примыкает, в частности, статья Л. А. Ельницкого, в которой утверждается, что вождь Первого сицилийского восстания Эвн был выразителем «утопических социальных идей, вышедших из философских учений платоновской и стоической школ и развитых революционными мыслителями-утопистами типа Ямбула и Блоссия» (Ельницкий Л. А. Из истории революционной идеологии эллинизма. Эвн как царь Сатурналий// ВИМК. 1957. № 6. С. 68).
8 Ferguson J. Utopias of the classical world. L., 1975. P. 157.
9 Vоgt J. Ancient slavery and the ideal of man. Cambridge, Mass., 1975. P. 60.
158

а также в весьма содержательной книге В. А. Гуторова о греческой социальной утопии.10 Такие суждения, впрочем, нередко высказываются как бы в скрытой полемике с распространенным прежде представлением об утопических коммунистических и социалистических идеалах, будто бы вдохновлявших угнетенных на борьбу против рабовладельцев-эксплуататоров.

Основная цель данной статьи — попытаться определить, играл ли идеологический фактор сколько-нибудь существенную роль в ходе восстаний и определял ли он те черты организации восставших, которые в литературе довольно часто называют «коммунистическими» или «социалистическими». При этом необходимо отметить, что в подробном монографическом исследовании было бы целесообразно сначала разобрать все свидетельства источников и только потом формулировать выводы. В данной же статье, учитывая ограниченность ее объема, придется сразу в тезисном порядке изложить уже готовые выводы, приводя в их обоснование лишь наиболее важные аргументы. Итак, если предельно кратко отвечать на вопрос, какие факторы определили такие черты организации восставших, которые дают повод говорить о «коммунизме» или «социализме» (пусть даже в кавычках), то здесь, на наш взгляд, по степени важности можно выделить три основных фактора: 1) сама логика развития событий, экстремальные условия борьбы при враждебном окружении; 2) социальный опыт и традиции, которые были приобретены восставшими у себя на родине еще до обращения в рабство; 3) элементы санкционирующей восстание идеологии, имевшей, как правило, религиозную окраску. Остановимся немного подробнее на каждом из этих пунктов.

1. Внимание исследователей утопических идей часто привлекают указания Аппиана (В. C., I, 117) и Плиния Старшего (N. H., 33, 2—3) на то, что Спартак разделял захваченную добычу поровну, запретив при этом принимать от купцов золото и серебро и, напротив, поощряя приобретение железа и меди, из которых изготовлялось оружие. Являются ли эти указания свидетельством о наличии какой-то определенной* программы построения нового общества? Согласно выводам А. В. Мишулина, здесь вполне можно говорить о «некоторых идеях уравнительности и потребительского социализма» или «потребительского коммунизма».11 И. Фогт определил образ жизни спартаковской армии как «разновидность коммунизма

10 См.: История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Ч. 1. Месопотамия. М., 1983. С. 468; Гуторов В. А. Античная социальная утопия. Вопросы истории и теории. Л., 1989. С. 49.
11 Мишулин А. В. 1) Спартаковское восстание. Революция рабов в Риме в I веке до н. э. М., 1936. С. 89; 2) Спартак. Научно-популярный очерк. М., 1950. С. 83.
159

военного времени»,12 а японский специалист по истории восстаний рабов Масаоки Дои предложил свое уточненное определение— «примитивный коммунизм».13 Однако само употребление терминов «коммунизм» или «социализм» в любом из названных вариантов не вполне оправдано, так как разделение добычи поровну свидетельствует скорее о преобладании эгалитарных тенденций; что же касается запрещения владеть золотом и серебром, то оно вполне объясняется крайне остро стоявшей задачей обеспечения оружием и предотвращения мародерства, морального разложения и раздоров в условиях постоянной опасности. В качестве косвенного подтверждения этому можно привести несколько параллельных примеров, показывающих универсальность такого явления. Пример Древней Спарты служит достаточно убедительным свидетельством того, что сама обостренная необходимость быть всегда готовыми к отражению внезапного нападения — как внешних врагов, так и илотов — неизбежно приводила к установлению жесткой дисциплины, уравнительного ограничения потребностей в «общине равных». Это находило отражение, в частности, в таком отнюдь не случайном совпадении: спартиатам, как позднее и спартаковцам, было запрещено торговать золотом и серебром: в качестве денег у них использовались, выражаясь современным языком, «не конвертируемые» железные прутья. Все это, разумеется, не дает нам оснований всерьез говорить о «коммунистических» взглядах господствующего класса-сословия в Спарте.

Другой пример того, что экстремальные условия как бы «подталкивают» человеческие сообщества к уравнительным тенденциям, дает история первоначального христианства. Как, известно, Ф. Энгельс вынужден был признать: «Следы общности имущества, которые также встречаются на первоначальной стадии новой религии, объясняются скорее сплоченностью людей, подвергавшихся гонениям, чем действительными представлениями о равенстве».14 Наконец, еще один пример из совсем уже недавней истории. В пятой части «Архипелага ГУЛАГа» А. И. Солженицын приводит сведения об уникальном восстании заключенных в Кенгирском лагпункте летом 1954 г. В течение 40 дней 8 тыс. объединившихся вместе политических и уголовных заключенных, мужчин и женщин, жили независимой автономной общиной, наладили изготовление оружия, успели даже соорудить небольшую электростанцию, пока восста-

12 Vogt J. Ancient slavery... P. 61.
13 См.: Попова-Милева С. Относительно трудов профессора Масаоки Дои о восстании Спартака // Spartacus Symposium rebus Spartaci gestis dedicatum 2050 A. Blagoevgrad, 20—24. IX. 1977. Sofia, 1981. S. 28; ср. также: Халдеев В. В. Проблемы восстания Спартака в работах Масаоки Дои // ВДИ. 1984. № 4. С. 171—177.
14 Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 20. С. 105—106.
160

ние не было подавлено с помощью танков.15 Следуя логике А. В. Мишулина и некоторых других авторов, в этом восстании тоже можно было бы обнаружить коммунистические тенденции.

Наконец, еще один эпизод из истории второго восстания рабов на Сицилии. Один из вождей этого восстания, киликиец Афинион, согласно рассказу Диодора (XXXVI, 5, 2—3), принимал в войско лишь лучших, а остальным приказывал поддерживать порядок в хозяйствах, беречь как свои собственные страну, животных и запасы продовольствия, ибо боги, по его словам, посредством звезд возвестили, что он станет царем всей Сицилии. По интерпретации А. В. Мишулина, данное свидетельство «заставляет сделать предположение о некоторого рода коллективном управлении этой собственностью, ставшей теперь собственностью рабов».16 Несколько иной акцент сделал И. Фогт: «Если здесь и были какие-либо коммунистические тенденции, они даже и в этом случае не остановили свободный пролетариат перед грабежами и убийствами, и в целом между бедными и порабощенными не было никакого единства».17 На наш взгляд, ключом к разгадке этого сообщения является все-таки то, что Афинион уже представлял себя не только в роли назначенного богами царя Сицилии, но и в роли верховного собственника сицилийских земель — отсюда и дальновидное проявление заботы монарха о процветании принадлежащей ему державы. Даже если не исключать возможность спекулятивного использования Афинионом идеи о «естественном состоянии», все равно анализ источников неизбежно приводит к выводу, что формы организации восставших рабов на Сицилии во многом строились по образцу организации эллинистических монархий, т. е. тех форм государства, которые существовали на родине большинства восставших.18 Данный факт служит лишь одним из многих аргументов в пользу второго пункта наших выводов.

2. То, что рабы в значительной степени руководствовались социальным опытом, приобретенным на родине, особенно ярко показывают Сицилийские восстания. С определенными оговорками можно сказать, что и в, первом, и во втором восстаниях фактически были предприняты попытки возродить независимое национальное государство в форме монархии по образцу державы Селевкидов (во время второго восстания были использованы также некоторые атрибуты греческой и римской высшей

15 См.: Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ. Опыт художественного исследования // Новый мир. 1989. № 11. С. 109—135.
16 Мишулин А. В. Спартаковское восстание... С. 72.
17 Vоgt J. Ancient slavery... P. 59.
18 Ср., напр.: Машкин H. A. История Древнего Рима. М., 1948. С. 209; Кузищин В. И. Государство рабов в Сицилии // История. Научно-популярные очерки. М., 1985. С. 14—19; Günther R. Der Aufstand des Spartacus. Die großen sozialen Bewegungen der Sklaven und Freien am Ende der römischen Republik. B., 1984. S. 70 ff.
161

государственной власти). Весьма характерно при этом, что Эвн и Сальвий приняли особые тронные имена — Антиох и Трифон — эти имена должны были вызывать ассоциации с утраченной родиной большинства восставших — сирийцев.19

Несколько иной социальный опыт имелся у тех рабов, кото^ рые составили основную массу участников восстания Спартака. Эти люди, как правило, были представителями «варварских» народов, обитавших севернее границ Римской державы и еще не имевших той устойчивой традиции государственной жизни, которая существовала в странах Восточного Средиземноморья. Вероятно, именно это и было одной из главных причин того, что мы не имеем никаких сведений ни о попытках Спартака стать* царем, ни о стремлений восставших основать собственное государство в Италии. О намерениях восставших сейчас можно, судить главным образом по сложному и не всегда легко объяснимому маршруту армии Спартака и отделившихся от этой армии отрядов. По-видимому, значительная часть сторонников Спартака — фракийцы, галлы-скордиски, греки и другие — мечтали вырваться за пределы Италии любым путем (через Альпы или через южные порты), чтобы вернуться на родину и либо посвятить себя свободной и мирной жизни, либо продолжить борьбу против Рима в союзе со злейшим его врагом — Митридатом VI Эвпатором. Другая часть — преимущественно германцы, кельты и, возможно, некоторые примкнувшие италийцы—требовали немедленного отмщения и похода ira Рим, причем в отдельные моменты такие призывы, видимо, выводили из подчинения первоначальному плану не только отдельные отряды, но и всю армию. Пожалуй, в тех условиях реальные (хотя и небольшие) шансы на воплощение в жизнь имел только план Спартака: в его основу, по выражению Д. Метцлера, была положена «эскапистская стратегия», стратегия ухода, удаления, анахорэсиса, т. е. стратегия, издавна использовавшаяся в древности как форма протеста против угнетения и как средство обретения свободы.20 По мнению другого современного исследователя — Т. Юге, мечтавшие о возвращении на родину рабы «пытались восстановить свои общины — подобно тому как иудеи, находившиеся в плену в Вавилоне, желали вернуться в Иерусалим».21

Вполне вероятно, что такие мечты сопровождались идеализацией тех патриархальных, еще не затронутых классическим

19 Магическое значение, видимо, придавалось восставшими и их прежним именам — Эвн (греч. — «Милостивый») и Сальвий (лат. — «Благополучный»).— Ср.: Vogt J. Ancient slavery... P. 52, '57—58; Gunther R. Der politisch — ideologische Kampf in der römischen Religion in den letzten zwei. Jahrhunderten v. u. Z. // Klio. Bd. 42. 1964. S. 252.
20 Metzler D. Widerstand von Nomaden gegen zentralistische Staaten im Altertum // Forms of control and subordination τη antiquity. Tokyo, 1988. S. 90.
21 Yuge T. Die Ideologie der Befreiung in der Antike // Forms... S. 19;
162

рабством отношений, которые существовали на родине большинства восставших. В идеологии, видимо, как и в природе, не бывает чистого вакуума, и поэтому вполне можно согласиться с возражениями В. И. Кузищина против концепции Д. Лукача и других исследователей, абсолютизирующих стихийность восстаний.22 Намного сложнее вопрос о том, какое содержание имела и какие формы принимала эта идеология, была ли она обобщена на теоретическом уровне и как соотносилась с массовым сознанием восставших.

3. В третьем пункте наших выводов мы уже отметили, что известные нам элементы такой идеологии носили, как правило, религиозный характер. Наиболее важным подтверждением этому служит тот факт, что рабы чаще всего выдвигали из своей среды именно религиозных «идеологов»-вождей, претендовавших на обладание харизматическими свойствами. Известно, что Эвн считался магом, чародеем и прорицателем, оба вождя второго восстания — Сальвий и Афинион — предсказывали будущее по внутренностям животных и по звездам (Diod., XXXIV, 2, 5—10; XXXVI, 4, 4; 5, 1—4), а о жене Спартака известно, что она была причастна к дионисийскому культу (происходившему, кстати, из Фракии) и еще задолго до восстания предсказала Спартаку великое и трагическое будущее (Plut., Crass., 8). Почти все вожди, таким образом, могли сослаться на поддержку божественных сил, на то, что их выступление «санкционировано свыше» и потому будет иметь успех. Эвн и Афинион даже утверждали, что им предначертано стать царями Сицилии, причем первый из них называл свою конкретную покровительницу — «Сирийскую богиню», т. е., видимо, сиро-финикийскую Атаргатис, Астарту — супругу солнечного бога Хаддада, отождествлявшуюся на Западе с Афродитой Уранией (Luc., Dedea Syr., 32; Plut., Crass., 17; Plin., N. H., 32, 17; Herodot.. I, 195 etc.).23 О высокой степени популярности культа Хаддада и Атаргатис (к которому допускались и рабы) свидетельствует то, что в их честь на острове Делосе, где находился крупнейший рынок рабов, в 128—127 гг. до н. э. был выстроен храм, причем впоследствии эти божества стали почитаться там не только под сирийскими именами, но и как Зевс (Гелиос) и Афродита.24 Ассоциация Гелиоса с идеей свободы для рабов

22 См.: Кузищин В. И. Античное классическое рабство как экономическая система. М., 1990. С. 20—21.
23 «Небесная» Афродита (в надписях — сирийская Афродита, небесная Венера —CIA, II, 168; CIL, 1554, 1596 etc.) в греческой мифологии считалась единокровной сестрой Кроноса, правившего при жизни счастливого «золотого рода» (ср. учение Эмпедокла о временах господства Любви — Афродиты). Она приходилась теткой Зевсу и бабушкой Афродите Пандемос — «Всенародной» (подробнее см.: Рабинович Е. Г. Афродита Урания и Афродита Пандемос /,/ Античность и Византия. М., 1975. С. 306'—318).
24 См.: Roussel P. Délos colonie atheniennq. P., 1916. P. 252 ss.; Ferguson J., Utopias... P. ,109 f.
163

подтверждается и сонником Артемидора (II, 36), объяснявшего это тем, что люди называют свободу солнцем. Таким образом, здесь не исключена связь с тем комплексом религиозно-утопических идей о «Справедливом Солнце», который был издавна распространен на Востоке, а в эллинистическую эпоху проявил себя в случаях с «уранидами» Алексарха и «гелиополитами» Аристоника.25 Помимо солярных культов восточно-эллинистического происхождения, изначально близких привезенным на Сицилию с Востока рабам, в качестве своеобразной «идеологической санкции» этими рабами использовались и некоторые местные культы. Особенно ясно это прослеживается во время второго Сицилийского восстания, когда сначала бежавшие or хозяев рабы укрылись на священном участке Паликов — божественных близнецов, покровительствовавших обездоленным, а затем, после поражения римлян у Моргантины, Сальвий в благодарность за это принес Паликам жертву и посвятил им одну из пурпурных одежд (Diod., XXXVI, 3, 3; 6, I).26 Известно также, что восставшие почитали Деметру (возможно, отождествленную с Атаргатис) и чеканили ее изображение на монетах «царя Антиоха»: впоследствии римскому сенату пришлось направлять специальную комиссию для снискания благосклонности Цереры и «очищения» ее святилищ (Cic., Verr., IV, 49, 108; Val. Max., I, l).27

Особый интерес, на наш взгляд, представляет рассказ Диодора (XXXIV, 2,8) о том, что Эвн еще до восстания забавлял пировавших и веселившихся гостей его хозяина, говоря, что когда он станет царем, он мягко поступит с теми гостями, кто дает ему лучшие куски со стола. Диодор нигде не указывает* что это было во время Сатурналий, однако весь контекст рассказа вполне подтверждает предположения о том, что потешавшиеся над Эвном господа использовали его как шуточного· «царя Сатурналий». За этим ритуальным «перевертыванием» социальных отношений во время праздника Сатурна (когда господа даже прислуживали рабам) вскоре неожиданно последовал реальный переворот, сделавший бывшего «царя Сатурналий» настоящим царем, имеющим полную власть казнить и

25 Подробнее см.: Гуторов В. А. Античная социальная утопия... С. 223 и сл., 238; Dölger F. J. Die Sonne der Gerechtigkeit und der Schwarze. Münster, 1919; Vavrinek V. On the structure of slave revolts. The revolt of Aristonicus // Soziale Probleme im Hellenismus und im römischen Reich. Akten der Konferenz (Lublice, 10—13 Oktober 1972). Praha, 1973. P. 209—212; Günther R., Müller R. Sozialutopien der Antike. Leipzig, 1987. S. 123—155.
26 Ср. Ильинская Л. C. Культ Паликов и его место в идеологическом обосновании народных движений и рабских восстаний Сицилии // Десятая авторско-читательская конференция «ВДИ» АН СССР: Тезисы докладов. М., 1987. С. 121—122; Bloch R. Palikoi // Roscher. Bd. III, Г.. S. 1281—1295.
27 ср.: Бюхер К. Восстания рабов... С. 93.
164

миловать бывших господ. Одним словом, как в известной песне, воплотился в жизнь девиз «кто был ничем, тот станет всем». Тем более интересно, как же распорядился Эвн этой властью и как он начал реализовывать свои представления о социальной справедливости. Диодор сообщает, что он приказал истребить поголовно всех пленных жителей Энны, кроме тех самых «добрых» гостей его хозяина и кроме оружейных мастеров, закованных в цепи и сделавшихся новыми рабами (XXXIV— XXXV, 2, 15). Таким образом, кто прежде был всем, тот стал ничем. К концу восстания мы видим, что Эвн не терял времени даром и успел обзавестись привилегиями: у него уже была тысяча телохранителей, его обслуживали личный повар, пекарь, массажист и даже шут: этот шут, как он сам в недавнем прошлом, веселил участников попоек (XXXIV—XXXV, 2, 23).

История повторяется, и этот мотив «перевертывания отношений», смены «верха» и «низа» в результате различных социальных катаклизмов проходит буквально через тысячелетия. Напомним, что еще в «Речении Ипусера», относящемся, видимо, к периоду нашествия в Египет гиксосов (XVIII в. до н. э.), в чисто восточной манере звучит рефреном мысль о том, что мир как бы перевернулся: «Смотрите: тот, который не имел своего имущества, стал [теперь] владельцем богатств. Вельможи восхваляют его. Смотрите: простолюдины страны стали богатыми. Собственники богатств стали неимущими. Смотрите: [руко] водимые стали собственниками рабов. Тот, который был [сам] посыльным, посылает другого...» и т. д. (Пер. В. В. Струве).28 В VI в. до н. э. Феогнид из Мегар, писавший под впечатлением «стасиса», гражданской смуты, повторяет почти то же самое: «Кто одевал себе тело изношенным мехом козлиным | И за стеной городской пасся, как дикий олень,— | Сделался знатным отныне. А люди, что знатными были, | Низкими стали. Ну, кто б все это вытерпеть мог?» (Ст. 55—58. — Пер. В. Вересаева). Наконец, уже в нашем веке гений Андрея Платонова приоткрыл в «Чевенгуре» сокровенные тайны утопического революционного мышления, в основе которого лежит все тот же архетип «перевернутых отношений», дополненный смутным мечтанием, что после уничтожения всех имущих и экспроприации их собственности наступит совершенно новая эпоха: «... труда и занятий уже не будет, потому что в Чевенгуре за всех и для каждого работало единственное солнце, объявленное в Чевенгуре всемирным пролетарием».29

28 Цит. по: Хрестоматия по истории Древнего Востока / Под ред. М. А. Коростовцева. И. С. Кацнельсона. В. И. Кузищина. Ч. 1 М., 1980.
С. 47.— Глубоко верные наблюдения о мотиве «перевернутых отношений» в древних памятниках литературы были сделаны еще С. Я. Лурье: Luria S. Die Ersten werden die Letzten sein (Zur «sozialen Revolution» im Altertum) //Klio. Bd. 22. 1929. H. 4. S. 405—431.
29 Платонов A. Чевенгур // Дружба народов. 1988. № 4. C. 63.
165

Не имея возможности останавливаться здесь на восстании Аристоника, которое не было чисто рабским восстанием и требует к тому же специального подробного освещения,30 мы можем подвести теперь некоторые итоги. Из трех основных факторов, определявших ход восстаний и формы организации восставших, идеологический фактор играл, пожалуй, наименьшую роль, хотя было бы неправильным совсем сбрасывать его со счета. Разумеется, у восставших не было ни «программных документов», ни осознанного стремления к «социализму» или «коммунизму», ни какой-либо цельной и разработанной идеологии в полном смысле этого слова.31 Пожалуй, следует говорить лишь об элементах идеологии, нашедших отражение в попытках рабов выдвинуть такую собственную систему ценностей и идей, которая, во-первых, оправдывала бы их отчаянный протест и связанные с ним насильственные методы борьбы,32, а во-вторых, давала бы твердую надежду на лучшее будущее — надежду, подкрепленную верой в поддержку справедливых божественных сил. Эти надежды, пробуждавшиеся различными предсказателями,33 не могли не содержать в себе хотя бы смутных представлений о должном общественном состоянии, которое восставшими чаще всего ассоциировалось с идеализированным прежним, утраченным вместе со свободой, состоянием. Отсюда— и те пути, с помощью которых они стремились вновь, достичь такого состояния: либо на месте сломав и, словно во время Сатурналий, «перевернув» с ног на голову существующие порядки, либо удалившись (тоже с применением насилия) туда, куда не простираются законы и власть бывших господ, где сохранились нетронутыми первоначальные условия жизни. В любом случае речь шла не столько о «построении нового общества», сколько о возвращении к утраченным «отеческим установлениям». т. е. о лозунге, выдвигавшемся и во многих других «гражданских.» социальных движениях античности, — например, в реформаторских движениях Агиса IV и Клеомена III, братьев

30 Данный вопрос будет рассмотрен нами в работе: Чернышов К>. Г. Социально-утопические идеи и миф о «золотом веке» в Древнем· Рим«. 4L 1. До установления принципата. Новосибирск, 1992.
31 Ср. одно из распространенных определений идеологии: «...совокупность идей и взглядов, отражающих в теоретической, более или менее систематизированной форме отношение людей к окружающей действительности и друг к другу и служащих закреплению или изменению, развитию общественных отношений» (Келле В., Ковальзон М. Идеология // Философская энциклопедия. Т. 2. М., 1962. С. 229).
32 Очень показательно, что восставшие даже пытались «пропагандировать» эти идеи, устраивая перед стенами осажденных городов мимические сценки-повествования о жестокости бывших господ (Diod., XXXIV, 2, 46).
33 Не случайно еще Катон Старший писал., что вилик не должен «советоваться с каким-либо гаруспиком, авгуром, предсказателем и халдеем» (R. R., V, 4); подробнее см.: Marôti E. Das Verbot über die Weissager bei Cato // AUSB. Bd. 1. 1957. S. 91 —102. — Позднее такое преступление каралось смертной казнью (Paul., Sent., 5, 21, 3).
166

Гракхов и т. д. Новым для античной истории элементом идеологии было, пожалуй, то, что мечта о восстановлении справедливости, завладевая массами, тесно переплеталась с религиозно-утопической надеждой на быстрый и счастливый исход борьбы, благодаря покровительству конкретных (как правило, солярных) божеств и руководимых этими божествами харизматических лидеров.34 И хотя философские или литературные обоснования такой борьбы (если они вообще имели место) не получали широкого распространения в среде рабов, эту роль с успехом выполняли эсхатологические и мессианские пророчества, использовавшие приемы восточной апокалиптической литературы, предсказывавшие близкий «конец времен», гибель или порабощение Рима, торжество Азии, наступление счастливой эпохи и т. д. Поэтому изучение таких пророчеств, как, например, пророчество Гистаспа, Сивиллины оракулы, IV книга Ездры и др.,35 поможет, на наш взгляд, гораздо лучше понять духовный мир тех, кто восставал против Рима, чем чисто умозрительные и надуманные рассуждения о «ряде совещаний», на которых рабы будто бы приняли «ряд программных документов».

34 По мнению Ж. Вальтера, один из этих лидеров — сириец Эвн — был «очень тесно связан со средой, которая должна была век спустя произвести людей наподобие Иоанна Крестителя и Иисуса из Назарета»; более того, сумев впервые сочетать революционный дух восставших с религиозным вдохновением, Эвн стал «создателем формулы борьбы классов, которая более пятнадцати веков будет использоваться угнетенными всякий раз, как они сочтут нужным призвать к оружию, чтобы обеспечить триумф всеобщего братства, истинной справедливости и благодатного мира» (Walter G. Histoire... P. 552). Это наблюдение, на наш взгляд, заслуживает внимания, так как оно справедливо признает развитие важнейших элементов идеологии низов еще в дохристианский период.
35 Среди уже существующих публикаций по данной тематике можно отметить, например, следующие: Die Oracula Sibyllina / Bearb. von J. Geffcken. Leipzig, 1902; Windisch H. Die Orakel des Hystaspes. Amsterdam, 1929; Cumont F. La fin du monde selon les mages occidentaux // RHR. T. 103. 1931. P. 33 ff.; Sanford M. Contrasting views of the Roman empire // AJPh. Vol. 58, 1937. P. 437 ff.; Bidez J., Cumont F. Les mages hellénisés. P., 1938; Fuchs H. Der geistige Widerstand gegen Rom in dër antiken Welt. B„. 1964; Collins J. J. The development of the Sibylline tradition // ANRW. Bd. II.20.1. 1987. P. 421 ff.; Momigliano A. From the pagan to the Christian Sibyl: prophecy as history of religion // The uses of Greek and Latin: Historical essays / Ed. by A. C. Dionisotti etc.*, L., 1988. P. 3 ff.

Подготовлено по изданию:

АНТИЧНЫЙ ПОЛИС: ПРОБЛЕМЫ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ И ИДЕОЛОГИИ АНТИЧНОГО ОБЩЕСТВА
Межвузовский сборник
ISBN 5-288-01316-0
Издательство С.-Петербургского университета, 1995



Rambler's Top100