86
НАРОД И СЕМЬЯ
Ассирийцы кичились не только своими завоеваниями, но и культурными достижениями. В первую очередь это относится к дворцам. Их строили военнопленные на средства от грабежа чужих стран. Мы уже говорили о страстном интересе Синаххериба к технике: в том, как он развивает литейное дело, как разводит хлопок, как налаживает подачу воды в Ниневию. Но литейное дело не выходило за границы мастерских царя, хлопок рос только в его саду, а вода подавалась в первую очередь в огромный дворец. Ассирийские анналы не свидетельствуют о какой-либо заботе царя о народе. Слово «народ» в надписях всегда стоит на последнем месте. Шумерские царьки по крайней мере упоминали о том, что они никого не угнетали и защищали вдов и сирот. Ассирийские же правители похвалялись тем, что внушали ужас и страх порабощенным народам: «И жители их сделались маломощны, трепещут и остаются в стыде. Они стали, как трава в поле и нежная зелень, как порост на кровлях и опаленный хлеб, прежде нежели выколосился» (4-я Кн. царств, 19, 26). Манера изложения здесь заимствована у ассирийцев, но она несколько смягчена по сравнению с ассирийскими анналами. Этот стиль можно было бы считать характерным для рассматриваемой эпохи, если бы ему не противоречили хеттские надписи. Цари хеттов не проявляли интереса к военным действиям (даже если речь шла об уничтожении разбойничьих гнезд в горах), а стремились к миру, покою и благосостоянию населения в своих землях. К кому же были обращены их надписи? К своему народу. Чужеземные властители не могли их прочесть, да они и не заинтересовали бы их. А народ легко мог проверить сообщаемое царем.
В обоих финикиеязычных государствах Восточной Анатолии мы встречаем надписи, правильно отражаю-
87
щие общее настроение, но не лишенные некоторого бахвальства. Вполне возможно, что торговые демократические города финикийцев приукрашивали положение своих жителей, хетты же, склонные к семейственности и домовитости, способствовали превращению установившегося у них образа жизни в патриархальный. Так, Киламува, царь Яуди-Самала, носящий чисто хеттское имя, несмотря на то что его надпись написана по-финикийски, сообщает: «Царствовал Габбар над Яудией и ничего не свершил. Был царем отец мой Хайя и ничего не свершил... Я же, Киламува, свершил то, чего не свершили бывшие до меня».
Нам знаком этот стиль по ассирийским анналам. Ассирийские цари всегда совершают то, что не сделал никто из их предшественников: порабощают народы, имена которых прежние поколения даже и не знали, вторгаются в области, куда не вступала нога их предков. Однако нам хотелось бы знать, чего же, собственно, не сделали эти бесталанные предшественники Киламувы. «Я, Киламува, сын Хайи, воссел на трон отца моего. При царях прежних обыватели выли, как собаки. Я же для одних был отцом, для других был матерью, для третьих был братом. Того, кто в глаза не видел овцы [в своем хлеву.— Ред.], я сделал обладателем стада овец; того, кто в глаза не видел вола, я сделал обладателем стада рогатого скота, обладателем серебра и золота. Тот, кто не видел в глаза с самой юности своей полотна, в дни мои оказался одетым в виссон. Я поддерживал обывателей, и они обнаружили приверженность [ко мне] подобно приверженности сироты к матери»
Эта надпись не единственная в своем роде. В соседнем Каратепе подобную же оставил Азитаванда: «Даже в местах, которые были раньше опасными, люди боялись ходить дорогами... теперь там гуляют даже женщины, держащие веретено...2. И было во все дни мои благоденствие и довольство и покой у данунинтов и во всей долине Адана».
В притчах, собранных писцами Езекии, также ча-
1 Хрестоматия по истории Древнего Востока, М., 1963, с. 287.
2 В переводе И. Н. Винникова, который мы цитируем, на этом месте стоит многоточие. Чтение М. Римшнейдер построено на догадке и далеко не бесспорно.— Прим. пер.
88
сто упоминается добрый царь: «Как рыкающий лев и голодный медведь, так нечестивый властелин над бедным народом» (Кн. притчей Соломоновых 28, 16). «Милость и истина охраняют царя, и милостью он поддерживает престол свой» (Кн. притчей Соломоновых, 20, 28). Эти притчи, хотя их и приписывают Соломону, нельзя датировать ранее VII в. до н. э.
Женщины с веретенами напоминают описанные Гомером царские дворцы, где царицы сидели и пряли в кругу своих служанок. Стул приставляли к одной из колонн, поддерживающих крышу над очагом, и расстилали ковры. Рядом с женщиной на земле стояла корзинка с клубками шерсти. Царица стремилась к тому, чтобы не отличаться от простых обывательниц. Нас уже не удивляет, что Одиссей сравнивает добродетельную и хозяйственную Пенелопу — еще до того как она его узнала — с добродетельным царем, хотя именно ее правление не принесло блага его домашнему очагу:
Женщина, кто порицать тебя на земле беспредельной
Мог бы осмелиться? Слава твоя достигает до неба.
Ты — словно царь безупречный, который, блюдя благочестье,
Многими правит мужами могучими. Строго повсюду
Правда царит у него. Ячмень и пшеницу приносят
Черные пашни; плоды отягчают древесные ветви;
Множится скот на полях, и рыбу моря доставляют.
Все — от правленья его. И народы под ним процветают.
(Одиссея, XIX, 107 сл.)
Если сравнения Гомера не всегда правдивы в деталях, то общая картина обычно соответствует действительности. На примере хозяйственной Пенелопы, воплощающей идеал царицы, Гомер стремится изобразить хорошего царя, который как добрый отец семейства управляет своим народом.
Наилучшие изображения цариц, держащих рабочие корзинки в руках или сидящих за ткацкими станками, словно обычные хозяйки, и заботливых царей мы находим не на греческих вазах «геометрического стиля» (здесь чаще всего изображались героические сцены), а на хеттских рельефах. Эти памятники изобилуют сценами из домашней жизни. Хеттские рельефы происходят из Маркази, современного Мараши, столицы Гургума, рас-
89
положенного севернее Самала. На надгробной стеле умершего царя изображен отец семейства (иначе его не назовешь), напротив него царица. Оба сидят за трапезой, которую не без основания можно назвать поминальной. Подобного рода изображения не всегда были связаны с погребальной тематикой: чаще всего нарисованы дети, их игры и занятия; встречаются памятники даже без изображений самого царя и без каких-либо намеков на погребальную трапезу, например портрет маленького Тархумпия. Он стоит на коленях матери, держит птичку на веревочке; к тому же Тархумпий умеет писать, о чем свидетельствует табличка для письма, кисточка и бутылочка с тушью, не без гордости помещенная рядом с мальчиком. Судя по изображенным буквам, он учится писать хеттские иероглифы, а это не так просто для такого малыша. На правой руке у Тархумпия — магический браслет для отвращений злых духов.
Маленький Тархумпий
Такие же изображения, но более позднего времени, дошли до нас из Кархемыша. На одном из рельефов мы видим царя Арараса, который только что передал своему старшему сыну жезл — знак присвоения ему высокого военного и жреческого звания. С обычной хеттской обходительностью он берет его за руку, чтобы сопроводить в новый дворец. Кроме старшего сына у царя
90
Арарас со своим старшим сыном
есть еще девять детей; все они названы по именам. Дети перечислены по старшинству, и для каждого указан род занятий. Видно, что царь придает очень большое значение семейной жизни и домашнему очагу. Рельеф содержит не только изображение запускающих волчок и играющих в кости детей, но и текст, повествующий от имени царя: «Когда они достигли возраста игры в кости, я дал им кости в руки, а когда они достигли возраста игры в волчок, я дал им его в руки».
91
На греческих надгробных стелах классического времени художник тоже стремился передать сцены из жизни усопших. Но как мало можно из них узнать о семейной жизни того времени — несравнимо меньше того, что дают хеттские рельефы. Это не зависело от характера греков, а было связано с духом времени. Посмотрим еще раз на один из последних рельефов Арараса. Мы видим царицу с младенцем в руках и козу на веревке, по-видимому, дававшую ребенку молоко. На другом рельефе малыш чуть постарше учится ходить, и чтобы скрасить ему это занятие, наверху посадили птичку. А найдем ли мы у греков сцены, где быт был бы изображен с такой любовью? Ну, конечно, найдем! Прежде всего у Гомера, а затем в эпоху эллинизма, хотя поздние описания значительно более претенциозны.
Гомер рассказывает нам о поденщице, которая отвешивает на весах шерсть, «чтобы детям промыслить хоть скудную плату» (Илиада, XII, 435).
Или о Патрокле, плачущем
Подобно девочке малой, что бегом за матерью следует с плачем,
На руки просится к ней и за платье хватается крепко,
Смотрит в глаза, заливаясь слезами, чтоб на руки взяли.
(Илиада, XVI, 7 сл.)
Или о мальчике, построившем на морском берегу песчаную крепость и снова ее разрушившем:
...Песок рассыпает близ моря ребенок,
Если себе что-нибудь из песка для забавы построив,
Снова, играя, свой труд раскидает рукой и ногою.
(Илиада, XV, 363 сл.)
Мы встречаем у него и детей, дразнящих ос:
Мальчики их [ос] привыкли тревожить.
Дразня близ дороги в их гнездах.
Глупые эти ребята на многих беду навлекают.
(Илиада, XVI, 260 сл.)
А вот голодный осиротевший ребенок бегает за взрослыми, хватая их за одежду и выпрашивая пищу, в то время как другие дети с руганью отталкивают его. Мальчик же, имеющий родителей, сидит на коленях у отца и поедает большими кусками лакомство:
92
Если же сон его брал и детские игры кончал он,—
Он на кровати тогда засыпал в объятьях у няни,
В мягкой постели, приятной едою насытивши сердце.
(Илиада, XXII, 502 сл.)
Трудно представить себе, как подобные картины можно было называть «геометрическим стилем». Если и можно их сопоставить с чем-либо, то только с хеттскими рельефами и надписями, постоянно рассказывающими о детях, животных и простом народе, предающемся всякого рода развлечениям. Весь пестрый мир был изображен на каменных рельефах хеттских зданий, находившихся на общественных площадях. Эти сцены поражают нас не столько своим художественным совершенством, сколько богатством информации и поучительностью содержания.
Подготовлено по изданию:
Римшнейдер М. Р 51 От Олимпии до Ниневии во времена Гомера. Пер. с нем. Послесл. А. А. Нейхардт. М., Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1977.© Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1977.