издана Луцием Варием Руфом и Плотием Туккой, участниками кружка Мецената, в том виде, в каком ее оставил поэт, в том числе с недоработанными и недописанными стихами.[Ibid., p. 61 — 63; Serv., Praef., p. 2, 12.] Такое значение Август придавал «Энеиде», и таким было благоговение современников перед великим поэтом.

Сюжет Энеиды прост: это рассказ о родоначальниках римского народа — Энее, сыне Венеры и Анхиса, и его сыне Аскании-Юле, от которого вели свое происхождение Юлии. Иначе говоря, речь идет о предках Юлия Цезаря и Августа, но именно от них и пошел Рим. Таким образом, основная тема «Энеиды» — происхождение Рима и Августа; так поэма оценивалась уже в древности.[Donat., p. 59, 8 — 12.] По преданию Эней после гибели Трои покинул ее, вынеся оттуда на плечах своего отца; после долгих странствий он, Асканий и другие его спутники прибыли в Италию.

Своим обликом Эней напоминает бога;[Verg., Aeneid., 1, 588 — 589.] он не просто благочестив,[Ibid., 1, 220; 10, 591; 12, 175; 12, 311.] он славен благочестием;[Ibid., I, 9.] эта формула почти дословно повторится и позже:[Ibid., 6, 403.] «троянец Эней, благочестием славный и мужеством». Благочестие вообще есть свойство, присущее Энею.[Ibid., 5, 783.] По другой характеристике:[Ibid., I, 544 — 545.]

справедливостью, храбростью в битвах
И благочестьем никто не мог с ним в мире сравниться.*

Эней, таким образом, является носителем староримских добродетелей. Эней благочестив, — и он выносит на своих плечах отца из пылающей Трои. Эней тщательно соблюдает религиозные обряды, исполняет обеты и покорен воле богов. Повинуясь ей, он отвергает любовь карфагенской царицы Дидоны и спешит в Италию, где для наследников Юла, т. е. Юлия Цезаря и Августа, он заложит основы могучего государства. Здесь, несомненно, читатель должен был вспомнить о предосудительном поведении Антония, который Риму предпочел любовь чужеземной царицы. По зову отца Эней приходит к нему в подземное царство — его благочестие преодолевает все преграды. Эней храбр в битве, прямодушен в своих отношениях с людьми — и с друзьями, и с врагами.

 

От этой характеристики пролагается прямой путь к фигуре пока безымянного мужа, отличающегося благочестием и заслугами, усмиряющего бунтующую толпу;[Ibid., 1, 148 — 153.] но кто же не узнает в этом анониме Августа, положившего предел Гражданским войнам? И разве не является Эней, прародитель римского народа, прототипом Августа?

В подземном царстве Анхис перечисляет Энею мужей, создавших силу и могущество Рима; он говорит о высоком предназначении римлян:[Ibid., 6, 847 — 853.]

Смогут другие создать изваянья живые из бронзы,
Или обличье мужей повторить во мраморе лучше,
Тяжбы лучше вести и движенья неба искусней
Вычислят иль назовут восходящие звезды, — не спорю:
Римлянин! Ты научись народами править державно —
В этом искусство твое! — налагать условия мира,
Милость покорным являть и смирять войною надменных.

Правление Августа есть возвращение золотого века и кульминация римского могущества:[Ibid., 6, 789 — 795.]

Вот Цезарь и Юла потомки:
Им суждено вознестись к средоточью великого неба.
Вот он, тот муж, о котором тебе возвещали так часто:
Август Цезарь, отцом божественным вскормленный, снова
Век вернет золотой на Латинские пашни, где древле
Сам Сатурн был царем, и пределы державы продвинет,
Индов край покорив и страну гарамантов, в те земли,
Где не увидишь светил, меж которыми движется солнце,
Где небодержец Атлант вращает свод многозвездный.
Ныне уже прорицанья богов о нем возвещают,
Край Меотийских болот и Каспийские царства пугая,
Трепетным страхом смутив семиструйные нильские устья.

Описание щита Энея в сжатом виде излагает всю историю римского народа, и ее высшая точка — битва при Акциуме,[Ibid., 8. 671 — 713.] представленная как сражение двух миров. С одной стороны

Цезарь Август ведет на врага италийское войско,
Римский народ, и отцов, и великих богов, и пенатов.

Ему противостоит Восток, которым предводительствует Антоний:

В битву привел он Египет, Восток и от края вселенной
Бактров; с ним приплыла — о нечестье! — жена-египтянка.

На его стороне сражаются и египетские чудища-боги. Победа Августа — это победа Рима над Востоком, по-

 

беда сил порядка и высшей гармонии над темными силами хаоса и мрака. Собственно, так же, хотя и более прозаично, предводителем всеиталийского ополчения в битве при Акциуме изображал себя и сам Август.[RgdA, 25, 2.] Вергилий, несомненно, поэтически разрабатывал здесь официальную концепцию.

Произведение Вергилия было, конечно, самым значительным, но вовсе не единственным в своем роде. Панегирик в честь Августа, пользовавшийся широкой известностью и отличавшийся общепризнанными литературными достоинствами, написал и Луций Варий Руф.[Porphyr., In Horat. Epist., 1, 16; cf. Horat, Epist., 1, 16, 27 — 29; Horat., Sat., 1, 10, 43 — 44.] Эпический поэт Рабирий был, очевидно, автором эпоса, где изображалась гибель Антония и Клеопатры; некоторые современники ставили его как выдающегося поэта в один ряд с Вергилием.[Seneca, De benef., 6, 3, 1; Fragm. Hercul., 817; Veil. Paterc., 2, 36, 3.] Корнелий Север был известен как автор поэмы о Сицилийской воине,[Quintil., 10, 1, 89.] т. е. о войне Октавиана с Секстом Помпеем; впрочем, это сочинение могло быть частью большого эпоса Корнелия Севера по истории Рима, где он, между прочим, воспел трагическую гибель Цицерона.[Seneca, Suasor., 6, 26.] Однако именно «Энеида» Вергилия стала своеобразным воплощением режима, его идейным знаменем.

Еще более сложным путем пришел к воспеванию Августа и Квинт Гораций Флакк (8 декабря 65 г. до н. э. — 27 ноября 8 г. до н. э.). Гораций был выходцем из низов римского общества; он родился в захолустной Венусии; его отец был вольноотпущенником и сборщиком платежей на аукционах, а по некоторым сведениям, продавцом соленой рыбы.[Horat., Sat., 1, 6, 6 — 8; Epist. 1, 20, 20; Scholia in Horat. Epist., 2, 1, 1.] Несомненно, Горацию-отцу стоило немалых усилий и денежных средств дать сыну образование, которое могло бы позволить ему выкарабкаться на поверхность. Гораций учился в Риме и получил возможность в 45 г. до н. э. отправиться в Афины, где отпрыски римской аристократии обычно завершали курс наук под руководством крупнейших греческих философов эпохи. Тогда он был, несомненно, республиканцем. Оставив учебу, Гораций примкнул к Бруту и участвовал в битве при Филиппах. Разгром республиканцев был для него тяжелой жизненной катастрофой; он потерял и отцовскую землю в Венусии (ее отдали ветеранам), и наследство.[Horat., Epist., 2, 2, 50 — 51.] Воспользовавшись амнистией, Гораций вернулся в Рим и там добился должности квесторского писца.[Scholia in Horat. Epist, 2, 1, 1.] «Смелая бедность» побудила Горация обратиться к поэтическому

 

творчеству:[Horat., Epist., 2, 2, 51 — 52.] несомненно, Гораций видел в нем средство избавиться от нужды и выбиться в люди. Он не ошибся — уже первые его произведения, появившиеся в 41 г. до н. э., обратили на себя внимание Вергилия и Вария; они рекомендовали его в 39 г. до н. э. Меценату.[Horat., Sat., I, 6, 55.] Весной 38 г. до н. э. поэт встретился с Меценатом, зимой 38/37 г. до н. э. вошел в круг его друзей[Ibid., I, 6, 56 — 62.] и с тех пор до самой смерти (Гораций ненадолго пережил Мецената) пользовался его неизменной поддержкой и благоволением; отношения между ними всегда были самые дружеские. Выбор Горация был сделан.

Мецената привлекли в Горации не только его личные качества, хотя они, конечно, способствовали укреплению взаимной приязни. Меценат увидел в Горации выдающегося поэта, которого чрезвычайно важно привлечь, обласкать и побудить писать то, что нужно. Гораций был для этого вполне подходящим человеком. Он уже давно расстался с республиканскими иллюзиями своей молодости. Правда, иногда прошлое давало о себе знать. Гораций счел возможным упомянуть о том, как высоко его ценит Асиний Поллион,[Ibid., I, 10, 85.] и посвятить ему хвалебную оду.[Horat., Carm., 2, 1.] Он даже отказался от хорошей должности — быть секретарем у самого Августа.[Scholia in Horat. Epist., 2, 1, 1.] Когда Август его упрекнул, что в своих писаниях он, Гораций, не беседует преимущественно с ним, Августом,[Ibid.] поэт отвечал, что он совершил бы государственное преступление, если бы своими речами отнимал время у Августа.[Horat., Epist., 2, 1, 3 — 4.] Большое рассуждение на литературные темы он завершает вежливым отказом (из-за .неспособности) писать эпическое повествование, посвященное Августу. Иногда в его сочинениях прорывалось и утомление от долголетней дружбы с Меценатом,[Ibid., 1, 1; 1, 7.] которую он, по-видимому, все же ощущал как клиентскую зависимость, хотя и в очень мягких, щадящих самолюбие формах. Вероятно, основываясь на собственном опыте, он дает советы, как себя вести в свите богатого и знатного человека.[Ibid., I, 17 — 18.] И все же Гораций с готовностью поставил свое перо на службу Августу и его режиму, посвятил себя восхвалению Августа и, разумеется, Мецената. Не случайно в качестве официального поэта именно Гораций сочиняет «Вековую песнь». И стихотворных од, посланий и сатир, обращенных к Августу, в его наследии достаточно много,

 

несмотря на тот обмен упреками Августа и ответом на них поэта, о котором мы говорили выше.

В творчестве Горация мы находим воплощение подхваченных Августом расхожих идей века. В момент Перузинской войны поэт ужасается тому, что Рим разрушается своею собственной силой; он советует гражданам бежать куда-нибудь на блаженные острова Океана.[Horat., Epod., 16.] О разрушительном результате Гражданских войн говорит и еще одно произведение Горация.[Ibid., 7.] За этим, конечно, следует страстное ожидание мира. Счастья следует искать, живя сообразно с природой, вдали от суетных забот, в уединении деревенской жизни.[Horat., Sat., 2, 6; Epist., 1, 10; 1, 14 etc.] Поэт восклицает:[Horat., Sat., 2, 6, 60 — 63.]

О деревня, когда же тебя я увижу, когда же
Из старинных книг, из сна и часов беззаботных
Почерпну я отрадное жизни мятежной забвенье? *

От того, что однажды эту мечту Гораций вкладывает в уста ростовщика, [Horat., Epod., 2.] идеал не становится менее привлекательным; контраст между ним и реальной жизнью, между реальным человеком и заложенными в нем потенциями подчеркивается особенно выразительно.

С этим впрямую связаны призывы к нравственному возрождению общества. Поэт призывает воспитывать в себе воинскую доблесть, сознание того, что сладостно и почетно умереть за отечество.[Horat., Carm., 3, 2.] В качестве примера для подражания Гораций предлагает «благочестивца» (в переводе А. Фета: «муж правоты»), упорного в достижении своих целей: [Ibid., 3, 3.]

Муж правоты, неотступный в обдуманном,
Не поколеблется ни пред кипучею
Волей граждан, коль потребуют низкого,
Ни перед властью тирана могучею,
Ни пред волной разъяренного Адрия,
Ни пред десницей, где гром зарождается...
Он, если б небо со треском разрушилось,
И под обломками не испугается.

Этими словами начинается ода, адресованная Августу, и само собой понятно, что именно он, которому уготовано место среди богов, является носителем всех этих качеств. Столь же разительный пример доблести и вер-

 

ности — древний герой Регул; в далекие времена I Пунической войны он пожертвовал собой, убедил римлян отвергнуть предлагавшийся им карфагенянами унизительный мир и, верный своему слову, вернулся в карфагенский плен на мучительную смерть.[Ibid., 3, 5.] В противоположность развращенной современности Гораций рисует портрет суровых создателей римского могущества, возвращающий читателя ко времени Цинцинната:[Ibid., 3, 6, 37 — 44.]

То были воинов-оратаев сыны,
Привычные вращать сабинскою киркою
Бразду; им матерью заране внушены
И страх, и труд: они вечернею порою
Несли ей дров, когда над сумраком земли
От солнца выси гор блистали багряницей,
И без ярма волы, качаясь, тихо шли,
И ночь гналась вослед за быстрой колесницей.

Заключается ода горестной сентенцией об измельчении поколений:[Ibid., 45 — 48.]

Все уменьшается, мельчает каждый час:
Отцы, которых стыд и сравнивать с дедами,
Родили нас, еще негоднейших, а нас
Еще пустейшими помянет мир сынами.

И, конечно, Август. Поэт молит Юпитера, чтобы Август царствовал над вселенной;[Ibid., I, 12, 49 — 60.] одною из од, обращенной к Икцию,[Ibid., I, 29.] он откликается на поход Элия Галла в Южную Аравию; он предрекает Августу грядущее обожествление;[Ibid., 3, 3.] он посвящает оду возвращению победоносного Августа из Испании:[Ibid., 3, 14.] ему не страшны ни война, ни насильственная смерть, пока Август владеет землею; Август происходит от благих богов, он лучший страж Рима, дающий изобилие, мир, добронравие;[Ibid., 4, 5.] Август могучий, победоносный полководец;[Ibid., 4. 14.] Август возродил древние добродетели, которыми созданы могущество и слава латинского имени и Италии.[Ibid., 4, 15.] Вот как поэт изображает благополучие Рима, которым он всецело обязан Августу:[Ibid., 4, 5.]

...бродит вол покойно средь полей,
Обильные плоды Цереры край питают,
И плаватель летит вдоль стихнувших морей
И честь наветы не пугают.
Разврат не стал домов почтенных осквернять,
Порок преследуем законами и мненьем,
А кара рядом с преступленьем.
И сходством чад своих гордиться может мать,

 

Про скифов и парфян и знать мы не хотим,
Сурового никто германца не боится:
Ведь Цезарь * между нас, могуч и невредим, —
Так кто ж иберца устрашится?
Всяк в винограднике проводит день своем,
К сухому дереву побеги лоз склоняя,
И, отойдя к вину, с отрадой за столом
Тебя с богами поминает.

Все это развивает темы, которые находили свое воплощение и в надписях, где Август именуется отцом отечества еще до того, как ему был официально присвоен этот титул, где он — охранитель Римского государства и защитник всего земного круга.[CIL, X, 823; ILS, 108, 139.] Надписи происходят из италийских городов, и они свидетельствуют, что пропаганда успешно делала свое дело и что Гораций говорил то, что Август и его окружение не без успеха стремились внедрить в сознание всех римлян, всех италиков.

Разумеется, Гораций не мог обойти тему победы при Акциуме. В оде «К друзьям» [Horat., Carm., 1, 37.] он ведет речь о Клеопатре, готовившей гибель Капитолию и всему государству; ее усмирил Август. Интересно, что поэт все же с нескрываемым восхищением говорит о решимости Клеопатры покончить с собой, но не пойти за триумфальной колесницей победителя. В эподе «К Меценату» Гораций воспевает победу и обличает Антония, который грозил Риму цепями, снятыми с рабов, который готов был прислуживать женщине, точно евнух.[Horat., Epod., 9.]

Не избежал восхвалений Августа и поэт-элегик Секст Пропорций (умер ок. 15 г. до н. э.). Правда, он ответил Меценату отказом, когда тот попытался направить его творчество из сферы любовной лирики в более широкую литературную область.[Propert., 3, 9.] Тем не менее в одном из своих поздних стихотворений он прославляет Августа и яркими красками рисует битву при Акциуме.[Ibid., 4, 6.] Поэт особо подчеркивает участие в ней Аполлона, который торжественно обращается к Августу; Юлий Цезарь с небес взирает на его подвиги...

Чрезвычайно важное место в общем контексте идейной жизни эпохи занимает монументальный труд Тита Ливия (59 г. до н. э. — 17 г. н. э.), посвященный истории Рима от основания города и до современной ему эпохи.

 

Труд Ливия определенно противостоит современной грекоязычной историографии эпохи. И «Историческая библиотека» Диодора Сицилийского, и «Всемирная история» Николая Дамасского имели своим предметом историю всего эллинистического мира, в которую как один из компонентов была включена и история Рима. К ним примыкают и написанные на латинском языке «Филипповы истории» Помпея Трога, романизированного галла. В центре его повествования — Македония и царства диадохов, преемников Александра Македонского; рассказывается, как Рим постепенно их поглощает и как они растворяются в государстве Августа. К тому же сочинение Помпея Трога было откровенно антиримским.

У Тита Ливия речь идет о Риме; его интересует прежде всего Рим и история Рима как учитель жизни, как некое зерцало нравственности. Он продолжает традиции римской историографии, как они были заложены анналистами и Катоном Старшим; по своей глубинной тенденции он — несомненный продолжатель Саллюстия. Ливий подробно рассказывает, как Рим сложился, как из небольшого городка, окруженного со всех сторон врагами, он постепенно, благодаря суровой дисциплине и самоотверженности предков, одолел всех неприятелей, создал республику и превратился во владыку всего средиземноморского мира. Он стремится пробудить любовь к славному прошлому отечества, представить древний Рим как идеал для Рима, ему современного. Везде, где только можно, подчеркиваются истинно римские качества — доблесть, скромность, постоянство, верность, готовность к самопожертвованию. Тит Ливий скорбит об утрате древней чистоты, простоты, суровой умеренности, равенства граждан, величия души, о том, что под влиянием корыстолюбия и честолюбия, не раз приводивших Рим на край гибели, государство разлагается и дошло уже до такого состояния, когда люди не могут выносить ни своих пороков, ни средств для их исправления. Но ведь .и сам Август, по свидетельству его биографа,[Sueton., Aug., 31, 5.] оказывал почести вождям, которые создавали величие Римской державы, восстанавливал их памятники с надписями и поставил в портиках на построенном им Форуме их статуи в триумфальном облачении. В специальном эдикте он объявил: он делает это затем, чтобы и его

 

самого, пока он жив, и тех властителей, которые будут в последующие времена, граждане побуждали брать с них пример. Тем более они должны были быть примером и для остальных граждан. Вполне последовательно и в погребальной процессии самого Августа помимо изображений предков и сородичей умершего, кроме Юлия Цезаря, причисленного к богам, несли изображения всех выдающихся деятелей римской истории начиная от Ромула, в том числе и Гнея Помпея.[Cass. Dio, 56, 34, 2 — 3.] И там, и там было представлено целиком римское историческое предание; история Рима становилась как бы подготовкой к явлению Августа и в известном смысле семейной историей династии Юлиев. Таким образом, то, что писал Ливий, хорошо укладывалось в идеологию режима, созданного Августом.

Сам Август у Ливия — податель мира после битвы при Акциуме, устроитель государственных дел, приведший в порядок провинции;[Liv., Epit., 134.] он — всех храмов основатель или восстановитель.[Liv., 4, 20.] Из дошедших до нас кратких изложений не сохранившихся книг Ливия, в которых освещалась эпоха Августа, можно заключить, что Ливий изображал Августа правителем, воссоздавшим государство из хаоса, возродившим доброе старое время, хотя во введении к своей книге Ливий Августа и не поминает. Но разве в этом было главное? Все указанные выше особенности в сочетании с высокими литературными достоинствами делали исторический труд Ливия своеобразным эпосом в прозе и, несомненно, ставили его в один ряд с «Энеидой» как один из идейных манифестов режима. Вот почему Август был даже склонен мириться с «помпейянством» Ливия.

Попыткой представить эти идеи и греко-язычному миру были «Римские древности» Дионисия Галикарнасского, который в промежутке между 30 и 8 гг. до н. э. был в Риме учителем риторики. В его сочинении излагается римская история от основания города до начала I Пунической войны. Автор прославляет древнюю римскую доблесть, противопоставляемую современному упадку нравов; он стремится побудить римлян вернуться к древним обычаям и образу жизни. В то же время греческий читатель должен был убедиться в близости греческой и римской культур...

Более или менее дружный хор вольных или невольных апологетов режима заглушал в римской словесно-

 

сти эпохи Августа все другие голоса. Именно он определял духовную атмосферу, в которой жило общество, именно этими миазмами восторженного восхваления, обожествления, рабского пресмыкательства оно вынуждено было дышать. Пройдет время, и Тацит, характеризуя эпоху Августа, скажет: «Долговременное спокойствие и постоянная праздность народа, и беспрерывная невозмутимость сената, и больше всего образ действий принцепса (глава режима. — И. Ш.) и само красноречие, как и все, умиротворили».[Tac., Orat., 38.] Слова Тацита могут быть распространены на всю литературную жизнь эпохи. Именно такого умиротворения Август и добивался.

* * *

Не меньшее значение, чем литературе, Август придавал архитектуре и изобразительному искусству. Величие и мощь возрожденного Рима, древнее благочестие и благочиние, пример предков и божественность самого Августа должны были образовывать ту среду, в которой добрый римлянин рождался, жил и умирал, которая формировала его патриотические чувства, нравственные устои и идейные позиции. Величие государства должно благодаря общественным постройкам наиболее эффективно воздействовать на умы и сердца людей — приблизительно так современник Августа Марк Витрувий Поллион [Vitruv., 1, Praef., 2.] формулировал цели градостроительной политики, и его слова, несомненно, отвечали позиции самого Августа.

Август видел одну из своих заслуг в том, что он развернул в Риме интенсивное строительство. И он, и его ближайшие сотрудники организовывали работы по благоустройству города. В 33 г. до н. э. Агриппа реставрировал древние водопроводы, а в 19 г. до н. э. был построен еще один водопровод. О ремонте и перестройке водопроводов как о своей заслуге упоминает и сам Август; он же говорит и о реконструкции Фламиниевой дороги и мостов.[RgdA, 20, 2; 20, 5; cf. CIL. XI, 365; Sueton., Aug., 30, 1; Cass. Dio, 53, 22, 1 — 2.] Для того чтобы по достоинству оценить эту сторону деятельности Августа и Агриппы, необходимо учесть, что для Рима было характерно сакральное отношение к текущей воде, ко всякого рода водоводам, считавшимся продолжением рек и ручьев, где обитали нимфы. Таким образом, это

 

были не только работы по благоустройству города, но и сакральные деяния. Однако главным было другое.

По словам Светония,[Sueton., Aug., 28, 3.] Август гордился тем, что оставляет мраморным Рим, который принял кирпичным.[Cf. Aur. Vict, Epit., 1, 21.] По другой версии,[Cass. Dio, 56, 30, 3.] Август говорил перед смертью своим друзьям, что он принял Рим земляным, а оставляет им его каменным. Вероятно, эти слова произносились многократно и в разных вариантах, но суть от этого не менялась. Сам Август тщательно перечисляет все свои постройки;[RgdA, 19 — 21, 1.] Светоний говорит о многочисленных зданиях, воздвигнутых Августом, и отмечает важнейшие из них.[Sueton., Aug., 29, 1 — 4.] Вот почему так ко времени оказались написанными и опубликованными «Десять книг о строительном искусстве» упоминавшегося выше инженера, авторитета в области механики и строительства Марка Витрувия Поллиона; уже в старости, в 33 г. до н. э., он начал работать над ними, а вскоре после 28 г. до н. э. завершил их и посвятил Августу. Это посвящение было естественным завершением отношений, которые их связывали. Сам Витрувий упоминает, что Август дал ему за его инженерные работы вознаграждение и по ходатайству своей сестры Октавии назначил ему постоянную пенсию.[Vitruv., I, Praef., 2.] Трудно отделаться от мысли, что эта материальная помощь была предоставлена Витрувию для написания его труда, так же как она предоставлялась Вергилию, Горацию и не им одним. Кстати, предисловие было выдержано в обычных для литературы этого круга тонах: оно содержало льстивые прославления божественной мудрости Августа, его непобедимой доблести, его триумфа и победы над всеми поверженными врагами. Таким образом, сочинение, где речь шла о технике строительного дела и строительной эстетике, о механике, музыке и астрономии, а также сообщалась отрывочная информация по истории архитектуры, — это сочинение ставилось в один ряд с важнейшими литературными произведениями эпохи, в которых нашли свое выражение идеологические установки режима.

Август, конечно, был главным организатором нового строительства в Риме. Но он активно побуждал и других, тех, кто занимал сколько-нибудь высокое положение в обществе, принимать активное участие в этой деятельности; среди них были не только близкие к нему люди, но и те, кто позволял себе занимать

 

относительно независимую позицию. Наш источник называет Луция Марция Филиппа — отчима Августа, Луция Корнифиция — полководца Августа, в 35 г. до н. э. консула, а потом наместника Африки, упоминавшегося выше Гая Асиния Поллиона, Луция Мунация Планка — сперва республиканца, потом сторонника Антония, в конце концов перебежавшего к Августу, Луция Корнелия Бальба — полководца Августа.[Sueton., Aug., 29, 5.] Среди них наиболее ярко проявил себя Марк Випсаний Агриппа, ближайший сподвижник Августа.

Материальной основой нового строительства был ввоз мрамора из Греции, а также открытие мраморных карьеров около Каррары.

Одним из объектов строительной деятельности было Марсово поле. Еще Юлий Цезарь в свое время задумал его реконструировать и расширить, а также построить огромное специальное здание для народных собраний и для голосования, так называемые «Ограды». Строительные работы начал Лепид; в 26 г. до н. э. их завершил Агриппа, роскошно «Ограды» украсивший. Неподалеку от них Агриппа построил еще одно здание — Дирибиторий, предназначавшийся для 900 судей, подсчитывавших результаты голосования. Его стены были украшены замечательными произведениями искусства, картинами, статуями, трофеями, всякого рода достопримечательностями и редкостями. Главной достопримечательностью Дирибитория был пролет его крыши (около 30 м). Закончил это строительство сам Август. Смысл данных работ очевиден: и Юлий Цезарь, и Лепид, а в особенности Август и через Агриппу, и лично, стремились продемонстрировать, какое огромное значение они придают народному собранию и соответственно демократическому волеизъявлению народа. Чем меньше была реальная власть народных собраний, тем пышнее и торжественнее они должны были быть обставлены.

Там же, на Марсовом поле, Агриппа построил портик Аргонавтов с басиликой Нептуна (25 г. до н. э.). Они должны были напоминать римлянам о морской победе при Акциуме и, возможно, о победе самого Агриппы над Секстом Помпеем.[Cass. Dio, 53, 27, 1.]

Центром всего архитектурного ансамбля, воздвигнутого Агриппой, был Пантеон («храм всех богов»), впоследствии неоднократно обновлявшийся и перестра-

 

ивавшийся при императорах Домициане, Адриане и Септимии Севере; в окончательном виде Пантеон сохранился до наших дней. Свое название он получил потому, что вместе со статуями Марса и Венеры там были установлены статуи многих других богов. Агриппа хотел там же поместить и статую Августа (бог среди богов!) и дать храму его имя, но Август отказался, и среди богов была поставлена статуя обожествленного Юлия Цезаря. В вестибюле, справа и слева от входа, Агриппа все же поставил статую Августа и заодно и свою собственную. Через вестибюль с колоннадой и двускатной крышей посетитель попадал в центральный зал с огромным куполом и освещением сверху через отверстие в крыше. По словам Диона Кассия, этот купол напоминал небо; именно он, так думает Дион Кассий, дал повод назвать храм Пантеоном.[Ibid., 53, 27, 2 — 3.] Купол поддерживается системой опорных кирпичных арок; вестибюль был отделан позолоченными бронзовыми балками, а купол — позолоченными бронзовыми плитками. В строительных работах участвовал скульптор Диоген из Афин [Plin., NH, 36, 5, 38.] и, несомненно, другие греческие скульпторы и архитекторы. Пантеон был воздвигнут как храм богов дома Юлиев (а ими, помимо Марса и Венеры, были практически все римские боги), среди которых одно из центральных мест принадлежало и самому Юлию Цезарю. Мы видим здесь опять-таки слияние дома Юлиев и Римского государства; понятно, что и божественность Юлия Цезаря осеняла его сына — Августа. Да и установление статуй Августа и Агриппы в вестибюле храма делало их обоих сакральными фигурами.

К Пантеону примыкали термы Агриппы — роскошные общественные бани, парк для гуляний с проточным искусственным озером, каналом, фонтанами и бассейнами, а также архитектурно-парковый ансамбль «Поля Агриппы» с портиком Агриппы. Там была выставлена географическая карта мира, которая должна была служить свидетельством могущества Римской державы под властью Августа.

В целом постройки Агриппы образовывали своеобразный целостный текст: боги-хранители Рима и дома Юлиев; битва при Акциуме, окончательно утвердившая власть Августа; мощь и величие Римского государства под властью Августа; возрождение и укрепление