Упоминания о том или ином народе в античной поэзии бывали двоякого рода. С одной стороны, это описание бытовых или исторических фактов, с другой — некий собирательный образ того или иного народа, наделенного определенными качествами. Вторая тенденция, свойственная устной и литературной традиции, приобрела наиболее законченную форму в поэзии.
В греческой поэзии архаического и классического периода отразилась активная роль киммерийцев и скифов в жизни малоазийских, а затем северопричерноморских греческих городов. Позже с исчезновением этих народов из поля зрения эллинов память о них обрела форму одноплановых литературных образов. Среди прочих античных героев киммерийцы и скифы время от времени оживали в европейской и особенно отечественной поэзии. Ведь создатели последней чувствовали себя в какой-то мере наследниками этих народов.
Как уже говорилось выше, страна киммерийцев, «окутанная мглой и тучами», лежащая на краю мира, впервые появляется в «Одиссее» Гомера. Первый поэт Эллады сообщает о «народе и полисе киммерийцев» всего в нескольких стихах; в них, кроме наименования народа, нет ничего реального. Вымышлен мрачный пейзаж, соответствующий представлению греков о крае ойкумены, не могло быть у киммерийцев города или государства (полиса), так как они отсутствовали у кочевников. Однако поэмы Гомера все знали со школьных лет, и достаточно было лишь нескольких слов, чтобы они прочно вошли в память эллинов и оформились в образ, живущий столетия. Даже в повседневной жизни греки называли неясные события «окутанными киммерийской тьмой». Гомеровский образ навсегда закрепился в античности, хотя другие поэты имели о киммерийцах достаточно четкое представление.
Древнейший из известных элегических поэтов Каллин, родом из Эфеса, жил позже Гомера примерно на полстолетия и был современником киммерийского нашествия в Малую Азию. В тревожное время, когда киммерийцы разрушили Магнесию и угрожали другим греческим городам, Каллин обратился к своим согражданам с энергичным призывом защитить Эфес. Страбон цитирует один стих из его элегии, где говорится, что на город «движется войско нечестивых киммерийцев». Возможно в той же элегии Каллин описывал и разорение лидийской столицы Сарды в 652 г.1 В это время там находилось немало греков, ставших свидетелями вторжения киммерийцев под предводительством Лигдамида и гибели лидийского царя Гига.
Младший современник Каллина Аристей Проконнесский в поэме «Аримаспея» изображал родину киммерийцев более определенно, чем Гомер. По свидетельству Геродота, поэт считал киммерийцев автохтонным населением северного побережья Понта, откуда их изгнали скифы.2 К сожалению, сохранились лишь незначительные фрагменты поэмы, не относящиеся к этой теме, а Геродот только упомянул, что Аристей описывал миграцию исседонов, киммерийцев и скифов.
В III в. Каллимах, прекрасный знаток древней литературы, обрисовал нашествие киммерийцев в гимне в честь Артемиды. Знаменитый храм богини в Эфесе причисляли к одному из семи чудес света. Обращаясь к Артемиде, поэт вспоминает, что некогда под Эфесом на берегу реки Каистра предводитель войска «доителей кобылиц» Лигдамид раскинул свой лагерь во множестве повозок и намеревался захватить город. Но богиня, чей «лук всегда защищал этот город и храм», беспощадно распорядилась судьбой киммерийцев, и их войско не вернулось к себе на родину «в Скифию к проливу Инаховой телицы».3
Гимн Артемиде написан в те времена, когда киммерийцы уже давно сошли с исторической арены, и свои сведения Каллимах черпал из древних, вероятно, тоже поэтических источников, может быть, у того же Каллина. Таким образом, стихи Каллимаха показывают, что уже в эпоху архаики греки знали о родине киммерийцев в Северном Причерноморье. Упоминая пролив в Скифии, поэт рассчитывал на знание читателем мифа об Ио, дочери Инаха, в память о странствиях которой якобы получил свое название Боспор Киммерийский. В источниках Каллимаха отразились реальные черты быта киммерийцев: их жизнь в повозках и питание кобыльим молоком.
Киммерийцы и скифы запомнились грекам как выдающиеся лучники. Поэтому в одной из эпических поэм о Калидонской охоте в уничтожении страшного вепря участвовали два знатных кочевника — киммериец и скиф, но об этом, как мы расскажем в последней главе, известно только по изображению на одной вазе.
Реальные черты истории и быта киммерийцев лишь эпизодически встречались в поэзии. В сознании же большинства греков доминировал образ, созданный Гомером. Именно он стал ведущим в античной поэзии и из нее перешел к Максимилиану Волошину, чья поэзия пронизана картинами Восточного Крыма — Киммерии. Здесь поэт провел большую часть жизни: учился в гимназии в Феодосии, построил в Коктебеле дом, всегда гостеприимно открытый для многих писателей.
Начиная с Пушкина, Крым рисовался в русской поэзии теплым благословенным краем с неповторимыми красотами его южного берега. По сравнению с ним Восточный Крым более суров, и его своеобразная природа в творчестве Волошина ассоциировалась с античным образом мрачной Киммерии. В своей автобиографии поэт писал: «Истинной родиной духа для меня был Коктебель и Киммерия, земля, насыщенная эллинизмом и развалинами Генуэзских и Венецианских башен».
Явно под впечатлением Гомера цикл стихов назван «Киммерийские сумерки», как и входящее в него стихотворение «Одиссей в Киммерии». Оно написано в Коктебеле в 1907 г. после смерти знакомой Волошина, писательницы Л. Д. Зиновьевой-Аннибал.
Уж много дней рекою Океаном
Навстречу дню, расправив паруса,
Мы бег стремим к неотвратимым странам.
Усталых волн все глуше голоса.
И слепнет день, мерцая оком рдяным.
И вот вдали синеет полоса
Ночной земли и, слитые с туманом,
Излоги гор и скудные леса. Наш путь ведет к божницам Персефоны, К глухим ключам, под сени скорбных рощ Раин и ив, где папоротник, хвощ
И черный тис одели леса склоны...
Туда идем, к заказам темных дней,
Во сретенье тоскующих теней.
Ощущая себя жителем Киммерии, страны, пограничной с царством мертвых, Волошин воскресил эпизод из «Одиссеи», в котором ее герой отправляется к теням усопших. Находясь в Коктебеле, частице Киммерии, Волошин размышляет о том, что путь Одиссея в царство мертвых суждено преодолеть всем, а пока по нему пошла та, памяти которой поэт посвятил стихи.
Гомеровские образы возникают в одном из самых известных стихотворений Волошина «Дом поэта» (1926 г.). Тревожное мироощущение тех лет перекликается с гомеровским образом Киммерии:
И киммерийская глухая мгла
На всех путях и долах залегла.
Провалами беспамятства чернея...
Кровопролитие, вызванное гражданской войной, перекликается у Волошина с гомеровским образом бесплотных теней, получавших возможность общаться с живыми лишь после того, как они выпивали вино и кровь. Поэтому в стихотворении появляются «тени тех, кого здесь звал Улисс»,* которые
Опять вином и кровью напились
В недавние трагические годы.
Нет возможности перечислить все стихи Волошина, вольно или невольно вдохновленные гомеровским взглядом на страну киммерийцев. Подчеркнем лишь, что без Гомера невозможно понять, почему солнечный Коктебель, переливающийся перламутровыми красками на бесчисленных акварелях Волошина, оказывается в темной стране Киммерии.
Как в раковине малой — Океана
Великое дыхание гудит,
Как плоть ее мерцает и горит,
Отливами и серебром тумана,
А выгибы ее повторены
В движении и завитке волны, —
Так вся душа моя в твоих заливах,
О, Киммерии темная страна,
Заключена и преображена.
В стихотворении «Дикое поле», написанном в 1920 г. во время гражданской войны, Волошин окидывает взглядом всю русскую историю, которая начинается для него с «припонтийского дикого поля, темной Киммерийской степи», куда с Востока нагрянули скифы. В окружающей страшной действительности поэт различает новое повторение глобальных бед, не раз постигавших эту землю. Здесь мы снова видим идущий от Гомера эпитет «темный» в применении к стране киммерийцев и воспоминание о том, что киммерийцы — первый известный по названию народ. Степь со временем из Киммерийской стала Скифской, а затем в летописи была названа Диким полем. Поэтому Волошин так заканчивает свое стихотворение:
Эх! Не выпить до дна нашей воли.
Не связать нас в единую цепь...
Широко наше Дикое поле,
Глубока наша скифская степь.
«Киммерийские» стихи Волошина считаются наивысшим достижением его лирики. Это значительное явление «серебряного века» русской поэзии, одним из источников которой стали по-новому осознанные бессмертные творения древнегреческих авторов.