Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
62

Формирование стереотипов в изображении скифов

Скифы сыграли в жизни эллинов значительно более заметную роль, чем киммерийцы. Соответственно и интерес к ним античных писателей был гораздо более глубоким и многообразным. Первые упоминания о скифах в античной поэзии относятся к VII в. Во фрагменте утраченной поэмы Гесиода они как самые северные из известных грекам племен противопоставлены живущим на юге эфиопам и названы «доителями кобылиц»,4 что указывает на осведомленность не только о местах их обитания, но и об образе жизни.
Уже на ранних этапах знакомства со скифами эллины узнали некоторые скифские предания. Для доказательства этого обратимся к поэзии Алкмана, жившего во второй половине VII в. Как написано в словаре Свида со ссылкой на Аристотеля и Кратета, поэт родился в столице Лидии Сардах, а затем переехал в Спарту. Там он прославился сочинением парфениев — гимнов, исполнявшихся хором девушек на празднествах. В одном из них, лучше всего сохранившемся, соревнуются Агидо и Агесихора, и это соревнование уподобляется состязанию великолепных коней. Сравнение женщины с лошадью — не редкость в литературе VII—V вв., например, у Симонида Аморгского или в стихотворении Анакреонта, известном в вольном переводе А. С. Пушкина («Кобылица молодая...»).
Хор девушек восхваляет свою предводительницу Агидо, которая блистает как солнце, и выделяется среди прочих как изумительный, приносящий победу в соревнованиях конь, которого можно увидеть только во сне. Вторую по красоте златокудрую и среброликую Агесихору можно сравнить с энетским скакуном. Их состязание подобно состязанию колаксаева и ибенского коней.

...Ведь сама она меж прочих
Выдается, словно кто-то
Посреди коров поставил
Быстрого в беге коня звонконогого,
Сходного с быстро летающим сном.

63

Не видишь? Вон перед нами конь
Энетский. Агесихоры
Волосы, моей сестры
Двоюродной, ярко блещут
Золотом беспримесным.
Лицом же она сребристым...
Но что еще тут говорить?
Ведь это — Агесихора!
После Агидо вторая красотою, —
Колаксаев конь за приз с ибенским спорит.

«Парфений» Алкмана в целом труден для понимания, в нем немало спорных и неясных мест.5 Это касается и тех стихов, которые нас интересуют. Неясно, например, к которой из девушек относится колаксаев конь и поэтому кто из них побеждает. Ведь победителем должен быть конь, представляющий Агидо, так как она безусловно признается первой:

Правда, пристяжной пришлось
Ее победить без нужды,
Но на корабле должны
Все кормчему подчиняться.
В пенье превзошла она Сирен, а они — богини!

Нам не так уже важно знать, какой из коней оказался победителем. Важное понять контекст, в котором говорится о коне Колаксая. Ведь Колаксай — легендарный скифский царь, младший из трех сыновей первого царя Скифии Таргитая. Миф о получении царства Колаксаем записан у Геродота и упомянут римским поэтом Валерием Флакком.
Можно определить породы названных Алкманом коней: энетский происходит из Пафлагонии, колаксаев — из Скифии, ибенский — из Лидии. Первый же конь столь прекрасен, что может присниться лишь во сне. Этот сказочный образ является ключом к разгадке понимания, что представляют собой остальные кони: все они в первую очередь не реальные породы, но удивительные кони из легенд.6
Эту мысль хорошо подтверждает определение скифского коня как принадлежащего легендарному царю Колаксаю. Современные исследователи установили, что в скифских верованиях существовала связь коня с солнцем; конь и царь в скифском ритуале выступали в равной мере как воплощение солнца — Колаксая. Поэтому уподобление любой из девушек (ведь первая сравнивается с солнцем, волосы второй — с золотом) солнечному коню оказывается глубоко значительным.

64

Вероятно, Алкман имел также в виду и реальных коней. В частности, золотой цвет волос девушек может уподобляться масти скифского коня. Многие восточные народы, в том числе скифы, особенно ценили огненно-рыжую масть. В погребениях скифов среди костных остатков рядовых низкорослых выносливых лошадей выделяются породистые, высокие рыжие боевые кони, принадлежавшие знати. Возможно, скифы полагали, что эта порода ведет свое происхождение от солнечного коня Колаксая.
Откуда же Алкман мог узнать о колаксаевом коне? Здесь надо вспомнить о родине поэта Сардах, где греческое население существовало с начала VII в. История Милета, Эфеса, Смирны, Колофона, Магнесии и других малоазийских полисов VII—VI вв. неразрывно связана с Лидией. Малоазийское происхождение Алкмана отразилось в отголосках эпических формул и сюжетов его стихов, в знакомстве поэта с поэзией ионийских рапсодов, а также, по-видимому, в автобиографическом отрывке из его второго парфения.
В рассматриваемом парфении есть ряд малоазийских образов: упоминание о реке Ксанф и о лидийских митрах. Все реальные породы коней, стоящие за фантастическими образами Алкмана, оказываются малоазийского происхождения. На протяжении всей античности лошади европейских пород, и в частности греческие, уступали азиатским, которых высоко ценили. Алкман называет коня из Пафлагонии (энетский) и из Лидии (ибенский). Скифский (колаксаев) конь также знаком ему по Малой Азии. Поэт был современником нашествия скифов в Малую Азию и, возможно, именно в результате скифских набегов, причинявших немало горя местным жителям, Алкман покинул родной город и оказался в Спарте. В своих стихах он припомнил услышанную на родине скифскую легенду о коне Колаксая. Таким образом, из Малой Азии, а не из Северного Причерноморья, в греческую литературу через устное предание проникли впервые образы скифской мифологии.
Глубокий смысл заключен в соревновании скифского и лидийского коней. Это поэтический отклик на юношеские впечатления Алкмана, на время, когда в действительности сталкивались скифская и лидийская конницы. Они оказались достойными соперниками, ведь сначала победили первые, но через несколько десятилетий скифы вынуждены были уступить, так что действительно колаксаев конь соревновался с ибенским. С этой точки зрения колаксаева коня надо сравнить с Агесихорой, которая все же уступает в красоте Агидо.
Вполне вероятно, что с энетским и ибенским конями тоже были связаны какие-то легенды. Но из-за отсутствия источников это невозможно восстановить, как в случае с конем скифского царя Колаксая.

65

Грекам, как и другим народам, было свойственно выделять какую-то, характерную с их точки зрения, черту у своих соплеменников или чужеземцев и делать эту черту определяющей. Например, беотийцев считали тугодумами, сибаритов — изнеженными любителями удовольствий, финикийцев — ловкими торгашами, сирийцев — хитрыми и остроумными. Скифы же слыли любителями пить крепкое неразбавленное вино, что приводило к буйству, а иногда и к катастрофическим последствиям. Об этом существовало немало преданий, некоторые из них записал Геродот (см. главу IV).
Зная такие рассказы о скифах, можно понять стихи мегарского поэта Феогнида, писавшего в середине—второй половине VI в. В одной из элегий он упрекал своих беззаботных соотечественников, сравнивая их времяпрепровождение с неразумным поведением скифов:

Как же дерзаете вы распевать беззаботно под флейту?
Ведь уж граница страны с площади нашей видна!
Кормит плодами родная земля. Вы ж пируете праздно
В пурпурных ваших венках на волосах золотых! Скиф!
Пробудись, волоса остриги и покончи с пирами!
Пусть тебя болью пронзит гибель душистых полей!7

Современному читателю для понимания сравнения со скифом нужен обширный филологический комментарий. Но в древности, как показывает контекст стихотворения, это был широко распространенный понятный всем образ, бытовавший в устных преданиях, в поговорках и в поэзии. Об этом свидетельствует одно из самых знаменитых среди сохранившихся стихов Анакреонта, современника Феогнида.
В застольных песнях поэт прославлял пиры, где веселье не переходит в буйство, а вино лишь поднимает настроение, не доводя до безумия, свойственного скифам, но не эллинам. Приведем сначала достаточно близкий к оригиналу перевод В. Вересаева, затем хорошо известное русскому читателю вольное изложение А. С. Пушкина:

Принеси мне чашу, отрок, осушу ее я разом!
Ты воды ковшей с десяток в чашу влей, пять —
хмельной браги.
И тогда объятый Вакхом, Вакха я прославлю чинно.
Ведь пирушку мы наладим не по-скифски, не допустим
Мы ни гомона, ни криков, но под звуки дивной песни
Отпивать из чаши будем.
Что же сухо в чаше дно?
Наливай мне, мальчик резвый,

66

Только пьяное вино
Раствори водою трезвой.
Мы не скифы, не люблю,
Други, пьянствовать бесчинно;
Нет, за чашей я пою
Иль беседую невинно.

Подобный образ скифа встречается не только в греческой поэзии, но и в прозе, например, в «Законах» Платона или позднеантичного автора Афинея со ссылкой на Иеронима Родосского.8
Возникшее в греческой литературе представление о скифах стало широко известно в европейской поэзии XIX в., постоянно обращавшейся к античности. Не случайно Пушкин в прекрасном переводе оды Горация к Помпею заменил образом скифа совершенно неизвестных читателю нового времени эдонов, обитавших на фракийской горе Эдоне и почитавших Вакха.

Кто из богов мне возвратил
Того, с кем первые походы
И браней ужас я делил,
Когда за призраком свободы
Нас Брут отчаянный водил?..
Теперь некстати воздержанье:
Как дикий скиф хочу я пить.
Я с другом праздную свиданье,
Я рад рассудок утопить.

Пушкин ввел скифский образ, достаточно известный в литературных кругах его времени, в стихотворение «Друзьям» (1822 г.), которое написано после прощальной пирушки в честь знакомого офицера:

Вчера был день разлуки шумной,
Вчера был Вакха буйный пир,
При кликах юности безумной
При громе чаш, при звуке лир...

Друзья отличили поэта «почетной чашей», поднеся ему вино в самом большом из походных стаканов, вставленных один в другой. Описывая эту чашу, Пушкин отметил ее величину, способную утолить «скифскую жажду»:

Так Музы нас благословили,
Венками свыше осеня.
Когда вы, други, отличили
Почетной чашею меня.

67

Честолюбивой позолотой
Не ослепляя наших глаз.
Она не суетной работой,
Не резьбою пленяла нас;
Но тем одним лишь отличалась,
Что, жажду скифскую поя,
Бутылка полная вливалась
В ее широкие края.

В этих и других стихах Пушкина, так же как у Феогнида и Анакреонта, упоминание о скифах появляется эпизодически; оно имеет одну и ту же смысловую окраску, так что античная традиция повторяется и в оценочном, и в композиционном плане стихотворения.
С ранних лет лицейской юности и до конца жизни любимыми античными поэтами Пушкина были Гораций и Овидий. Оказавшись на юге в ссылке, Пушкин сопоставил судьбу Овидия со своей: «не славой — участью я равен был тебе». В воображении поэта оживали картины жизни римского изгнанника, оторванного от родины, друзей, находящегося в постоянной опасности набегов варваров.

Рожденные в снегах для ужасов войны,
Там хладной Скифии свирепые сыны,
За Петром утаясь, добычи ожидают
И селам каждый миг набегом угрожают.
(К Овидию. 1821 г.)

Но для молодого Пушкина, «сурового славянина», «привыкшего к снегам угрюмой полуночи», природа «скифских берегов» не кажется столь суровой, как южанину Овидию.

Здесь долго светится небесная лазурь;
Здесь кратко царствует жестокость зимних бурь.
На скифских берегах переселенец новый,
Сын юга, виноград блистает пурпуровый.

В стихах Овидия, написанных в ссылке, наименования, связанные со Скифией и скифами, встречаются 30 раз.9 Они в основном относятся к обозначению места ссылки поэта, а не к племенам этого региона. В те времена скифы оставались лишь в Нижнем Поднепровье и степном Крыму, а Северо-Западное Причерноморье населяли геты и различные сарматские племена. О них Овидий неоднократно вспоминает в своих стихах. Один раз он назвал их собирательно «скифскими племенами».10 Но это такая же дань литературной традиции, как и наименование Скифией всего Северо-Западного и Северного Причерноморья, когда скифов там давно

68

уже не было. Не зная истории скифов, Пушкин интуитивно уловил этот нюанс и в своем «Послании к Овидию» упомянул сынов Скифии, т. е. людей, населяющих Скифию, а не просто скифов. Точно так же, в духе античной традиции, поэт назвал северное побережье Черного моря «скифскими берегами».
В первой главе уже говорилось, что Скифия как географическое понятие, охватывающее всю Восточную Европу, перешло из античности в средневековую и новую литературу. Это отразилось в русской поэзии «серебряного века», например у Федора Сологуба:

Скифские суровые дали,
Холодная, темная родина моя,
Где я изнемог от печали,
Где змея душит моего соловья.

Еще один стереотип скифа — храброго, дикого и беспощадного воина — в русской поэзии нашел наиболее полное воплощение в «Скифах» Блока. Поэма, написанная в январе 1918 г., построена на противопоставлении охваченной революцией Восточной Европы, наследницы свободолюбивых скифов, и Западной Европы, оплота старой, идущей от эллинов цивилизации.

Мильоны — вас. Нас тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы,
С раскосыми и жадными очами!..

Скифы в глазах эллинов были варварами, как, впрочем, и все остальные негреческие народы. Поэтому Блок, считая себя потомком скифов, называет в заключительных стихах свою лиру варварской.

В последний раз — опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!

В поэме Блока отразилось широко распространенное в науке того времени представление о скифах как о прямых предках славян. Это глубокое заблуждение, так как скифы входили в группу ираноязычных народов, что доказало исследование их имен и некоторых слов, сохраненных в античной литературе и греческих надписях, найденных при раскопках Северного Причерноморья. Скифы не были монголоидами с раскосыми глазами, что прекрасно видно на их реалистических портретах, созданных эллинами (рис. 39—44).

69

Какие-то элементы культуры всех народов, некогда населявших Северное Причерноморье, влились в культуру пришедших сюда славян. Отдельные, очень слабые, следы наследия скифов и сарматов ученые пытаются различить в ряде сюжетов восточнославянских сказок, в иранских именах двух языческих древнерусских богов — Хорс и Симмаргл, в некоторых мотивах народных вышивок.11
Исчезая с исторической арены, народы растворялись в массе тех, кто занимал их место, так что в какой-то очень незначительной мере скифов и эллинов можно считать нашими предками. Поэтому Брюсов имел определенные основания так написать в стихотворении «Скифы»:
Если бы некогда гостем я прибыл К вам, мои отдаленные предки, — Вы собратом гордиться могли бы, Полюбили бы взор мой меткий.
В поэзии Брюсова античных образов больше, чем у других его современников. Скифам Брюсов посвятил два стихотворения, написанные в 1900 и 1916 гг. Они вдохновлены не столько древней поэзией, сколько знанием античной истории, в первую очередь Геродота, и достижениями археологии. И все же стихи о народе, «взлюбившем буйство и войну», о «пьяном пире», «о вьюге и морозе» — дань древней эллинской поэтической традиции.

Мы — скифы
Мы — те, об ком шептали в старину,
С невольной дрожью, эллинские мифы:
Народ, взлюбивший буйство и войну,
Сыны Геракла и Ехидны, — скифы.
Вкруг моря Черного, в пустых степях,
Как демоны, мы облетали быстро,
Являясь вдруг, чтоб сеять всюду страх:
К верховьям Тигра иль к низовьям Истра.
Мы ужасали дикой волей мир,
Горя зловеще, там и здесь, зарницей:
Пред нами Дарий отступил, и Кир
Был скифской на пути смирен царицей.
Что были мы? — щит, нож, колчан, копье,
Лук, стрелы, панцирь да коня удила!
Блеск, звон, крик, смех, налет — все бытие
В разгуле бранном, в пире пьяном было!
Лелеяли нас вьюга и мороз;
Нас холод влек в метельный вихрь событий;

70

Ножом вино рубили мы, волос
Замерзших звякали лъдяные нити!
Наш верный друг, учитель мудрый наш,
Вино ячменное живило силы:
Мы мчались в бой под звоны медных чаш
На поясе, и с ними шли в могилы.
Дни битв, охот и буйственных пиров,
Сменяясь, облик создавали жизни...
Как было весело колоть рабов.
Пред тем, как зажигать костер на тризне!
В курганах грузных, сидя на коне,
Среди богатств, как завещали деды,
Спят наши грозные цари; во сне
Им грезятся пиры, бои, победы.
Но, в стороне от очага присев,
Порой, когда хмелели сладко гости,
Наш юноша выделывал для дев
Коней и львов из серебра и кости.
Иль, окружив сурового жреца,
Держа в руке высоко факел дымный,
Мы, в пляске ярой, пели без конца
Неистово-восторженные гимны!

В заключение остановимся еще на одном стереотипе — идеализированном образе скифа. Истоки такого представления восходят к Гомеру, назвавшему каких-то северных кочевников «справедливейшими смертными».12 Немалый вклад в прославление не испорченных цивилизацией скифов внесли греческие философы, которые идеализировали варварские народы, живущие якобы в согласии с природой. Наиболее ярко тенденция идеализации скифов проступает в серии сначала фольклорных, а затем литературных новелл об Анахарсисе, мудром скифе, посетившем Элладу в VI в., о чем пойдет речь в следующей главе.
В 1788 г. в Париже вышел роман аббата Жан Жака Бартелеме «Путешествие младшего Анахарсиса в Грецию». Он имел огромный успех и выдержал несколько изданий. Под влиянием этой книги один из деятелей французской революции Жан Батист Клодт изменил имя и стал называть себя Анахарсисом.
В романе рассказывалось, как в IV в. молодой скиф Анахарсис отправился в Грецию для получения образования. Бартелеме описывал памятники, науку и культуру древней Эллады, увиденные глазами пытливого варвара. Путешествие младшего Анахарсиса целиком придумано Бартелеме, но идею о поездке скифа в Грецию с целью обучения аббат почерпнул у античных авторов. Герой романа шел по стопам своего предка и тезки, жившего на два столетия раньше.

71

В библиотеке А. С. Пушкина был роман Бартелеме. Под его впечатлением поэт в стихотворении «К вельможе» сравнил с Анахарсисом князя Юсупова, путешествовавшего по Европе и встречавшегося там с многими выдающимися философами и писателями.

Ученье делалось на время твой кумир:
Уединялся ты. За твой суровый пир
То чтитель промысла, то скептик, то безбожник,
Садился Дидерот на шаткий свой треножник,
Бросал парик, глаза в восторге закрывал
И проповедовал. И скромно ты внимал
За чашей медленной афею иль деисту,
Как любопытный скиф афинскому софисту.

В этом стихотворении владелец роскошного подмосковного имения Архангельское, согласно античной традиции, оказывался выходцем из Скифии, а его приобщение к блестящему миру европейских столиц уподоблялось путешествию Анахарсиса в Афины и другие города Эллады.

Подготовлено по изданию:

Скржинская М. В.
Скифия глазами эллинов. — СПб.: Алетейя, 2001. — 304 с. — (Античная библиотека. Исследования).
ISBN 5-89329-108-5
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2001 г.
© М. В. Скржинская, 1998 г.



Rambler's Top100