Аристотель, рассматривая правильные и неправильные виды государственного строя, склоняется к тому, что главными среди них были два — демократия и олигархия (Arist. Pol., IV, 3, 4, p. 1290 а 13). В данной главе мы и попытаемся выяснить причины возникновения и этапы развития олигархии в Спарте и демократии в Афинах, в значительной степени определивших особенности внешней политики того и другого полисов.
Уже древние по-разному оценивали характер лакедемонского государственного устройства. Как отмечает Аристотель (Arist. Pol., IV, 7, 5, p. 1294 b 20—34), многие считали его демократическим, по мнению же других — лакедемонский государственный строй представлял собой олигархию. Расхождение во мнениях древних
обусловлено было тем, что за основу принимались различные критерии. Первые главное внимание уделяли особенностям быта спартиатов, видя в нем много демократических черт. Вторые обнаруживали немало олигархических особенностей в самой конституции лакедемонян.
Современная историческая наука также не единодушна относительно характера общественно-политического строя Спарты1. В литературе существует мнение о том, что политический строй в Спарте напоминал крестьянскую демократию, возникшую в Афинах после реформ Солона и Клисфена2. Исследователи скептически относятся к сведениям Аристотеля, поскольку считают, что для него Спарта была идеальным образцом смешанной конституции.
Возражая против этой точки зрения, мы покажем, что, несмотря на роднящие Спарту и Афины черты полисного строя, пути развития обоих полисов, а также особенности их социально-экономической и политической
структур и внутриполисных отношений были глубоко различны. Вместе с тем необходимо отметить, что, хотя Аристотель и обнаруживает в Спарте черты смешанного государственного устройства, он, вслед за Фукидидом (Thuc., I, 19; 76, 1; III, 82, 1; IV, 126, 2; V, 31, 6; 81), считал Спарту олигархическим государством, которое в соответствии со своим политическим устройством насаждало в других полисах олигархическую форму правления, подобно тому, как Афины утверждали в подвластных им полисах демократию по своему образцу (Arist. Pol., IV, 9, 11, p. 1296 а 30-35).
Античная традиция позволяет утверждать, что полис часто возникал либо путем завоевания, как, например, Спарта (Hdt., I, 65-67; Thuc., I, 2, 3, 4; Paus., III, 2), либо в результате договора, как, например, Афины (Thuc., I, 2; 5—6; II, 15,1), либо будучи основанным в процессе колонизации. Это накладывало отпечаток как на внутреннее развитие полисов, так и на характер межполисных отношений. Если в Афинах сложились более благоприятные условия для развития частной собственности и товарно-денежных отношений и возникла такая общественно-политическая структура, которую принято считать классическим полисом, то в Спарте процесс развития частной собственности с определенного периода стал искусственно тормозиться: здесь в течение длительного времени сохранялось господство государственной собственности, а принятые социальные законы препятствовали более или менее свободному развития частнособственнических отношений внутри гражданского коллектива (Plut. Lyc., 8—9; 10; Plat. Leg., passim; Polyb., IV, 45, 3-4)3.
В условиях традиционного общества прирост населения создавал потребность в новых средствах производства, прежде всего в земле. Большинство греческих полисов, в которых процесс развития товарно-денежных отношений и частной собственности протекал относительно свободно и более быстрыми темпами, пошло по пути выведения заморских колоний. Колонизация, в свою очередь, еще более расширяла товарно-денежные отношения, способствовала развитию ремесла, торговли и укреплению городов. Это усиливало борьбу между демосом и знатью. Развивающиеся индивидуалистические отношения в экономике греческих полисов стали распространяться и на политические отношения, и во многих греческих государствах возникли тирании. Этот путь развития был характерен и для Афин.
Спартанцы же, имея опыт успешного покорения Лаконики, видели в экспансии и подчинении соседних народов и территорий главное средство решения проблемы нехватки земли. Война явилась главным фактором социально-экономического развития спартанского полиса4. Она была необходима, чтобы обеспечить условия существования, защитить и увековечить их. Для успешного ведения такой войны община, состоявшая из ряда семей, формировалась как военная организация, которая владела не только землей, но и теми, кто ее обрабатывал. Именно такая организация и была создана в Спарте посредством приписываемого Ликургу законодательства, закрепившего господство государственной собственности и поставившего преграду для развития частной собственности среди граждан.
В истории спартанского государства можно выделить, по крайне мере, три этапа завоеваний, с которыми связано становление и развитие спартанского полиса. Первый этап имел место, когда в результате дорийского завоевания и путем синойкизма с некоторыми ахейскими общинами возникла община спартиатов, установившая господство в Лаконике. Сохранился очень важный документ в передаче Плутарха (Plut. Lyc., 6, 2—3), так называемая Большая Ретра Ликурга, которую можно рассматривать как конституционное оформление спартанского полиса в середине VIII в. до н. э.5
Хотя территория Лаконики была разделена на клеры, тем не менее по мере роста населения земли все более не хватало. Решение этой проблемы спартанцы видели в завоевании соседних территорий за пределами Лаконики. Именно с этой целью они и предприняли первую Мессенскую войну6. Объектом завоевания были две плодородных долины, расположенные по берегам реки Памис — Стениклер на севере и Макария на юге (Plut. Lyc., 8). В результате этой войны в Спарте возникло противоречие между знатью и царями, с одной стороны, и рядовыми гражданами, с другой. Следствием этого конфликта стала знаменитая поправка к Ретре Ликурга (Plut. Lyc., 6, 4)7, усилившая роль аристократии. События первой Мессенской войны составили второй этап спартанского завоевания, фактически продолжившего агрессию Спарты в Лаконике.
Третий этап завоевания характеризовался окончательным оформлением общественно-политического строя, что было результатом так называемой второй Мессенской войны или восстания мессенцев, подавление которого доставило спартиатам господство над всей территорией Мессеннии8.
Длительные Мессенские войны, в результате которых Спарта покорила плодородные земли юго-западной части Пелопоннеса, оказали решающее влияние на ее общественно-политический строй, причем это влияние было совершенно отличным от того, которое имела колонизация на другие греческие полисы. Поскольку приобретенные земли не были даны лаконским гражданам в частную собственность, Мессенские войны не способствовали дальнейшему развитию товарно-денежных отношений в Спарта Объектом завоевания спартиатов были не только земли, но и живущие на них люди. Следствием этого в Спарте сложилась своеобразная социальная система. Большая часть покоренных наиболее плодородных земель стала собственностью государства (πολιτική χώρα — Xen. Lac. Pol., X, 14; Polyb., VI, 15), а живущее на этих землях население было превращено в государственных рабов-илотов9. Эта земля вместе с илотами была разделена на клеры (9 тыс. наделов) и распределена между спартиатами, которые выступали не как собственники, а как держатели наделов и обрабатывавших их государственных рабов10. Менее плодородные земли,
находившиеся на окраинах, получили периэки, свободные, но неполноправные жители 100 маленьких общин, расположенных в Лаконике и Мессении (30 тыс. наделов).
После окончания Мессенских войн илоты и периэки составляли основную массу населения лакедемонского государства. Спартиаты оказались незначительным господствующим меньшинством (Arist. Pol., II, 6, 11—12, p. 1269 b 38). Это и была главная причина, заставившая лакедемонян создать такой общественно-политический строй, который обеспечил бы внутреннее единство спартанских граждан, а также способствовал утверждению спартанского господства в Пелопоннесе и удержанию в повиновении множества илотов и периэков. С этой целью аграрные мероприятия, осуществленные непосредственно в ходе завоевания Мессении, были дополнены (вероятно, несколько позднее) комплексом мер социально-экономического характера, среди которых наиболее важными являлись консервация железной монеты и конфискация золота и серебра у частных лиц (Plut. Lyc., 9; Lys., 17; Xen. Lac. Pol., VII, 5).
По этой причине в Спарту стало все меньше прибывать иностранцев. Значительно сократился выезд за границу самих спартиатов, поскольку это теперь было сопряжено со многими трудностями. Стали сокращаться и экономические связи Спарты, и установился государственный контроль за ее внешней торговлей (Thuc., IV, 53, 2-3).
Таким образом, к середине VI в. до н. э. в Спарте благодаря упомянутым выше реформам осуществились консолидация и укрепление коллектива спартанских граждан, получившего название «общины равных» (όμοιοι). Этот термин, обозначавший гражданскую общину спартиатов, спартанский полис, отражал известное экономическое и политическое равенство среди его граждан11. В самом деле, гомеи представляли единый гражданский коллектив, противостоящий илотам и периэкам внутри полиса и чужестранцам за его пределами. Они имели равное право на владение участком земли и обрабатывающими его илотами, предоставляемое им государством. Спартиаты, как гомеи, проходили все ступени общественного воспитания — агогэ (άγογή), являлись профессиональными воинами-гоплитами, имели равное право участвовать в Народном собрании и быть избранными на высшую должность в государстве, в коллегию эфоров. Все спартиаты в равной степени должны были подчиняться неписаным спартанским законам, которые имели силу обычаев. Этим, по-видимому, и объясняется утверждение Геродота о деспотической власти закона над спартиатами (Hdt., VII, 104). Закон требовал также обязательного для спартиатов строгого соблюдения дисциплины и субординации (Thuc., V, 66, 4). Таким образом, лаконская бедность и простота, неразвитость товарно-денежных отношений стирали границы социального различия в общине спартиатов и делали ее относительно однородной. В этом смысле вполне можно отчасти согласиться с мнением исследователей, указывающих на отсутствие в Спарте демоса, той социальной категории, которая обычно встречается в большинстве других полисов12. Но точнее было бы сказать, что демос в Спарте существовал. Ведь гражданский коллектив Спарты насчитывал в середине V в. до н. э. не менее 8 тыс. граждан и апелла как важный институт спартанского демоса, бесспорно, представляла собой
внушительную силу13. Другое дело, что спартанский демос в отличие от других полисов был более однородным, в нем не было деления на крестьян, ремесленников, торговцев и поэтому в условиях закрытого общества в нем легче было внедрять государственную идеологию. Поэтому вплоть до начала IV в. до н. э. спартанский демос фактически не участвовал в политической борьбе. В отличие от других полисов она в Спарте носила верхушечный характер: борьба наблюдалась между царями, эфорами и геронтами.
Казалось бы, в Спарте должно было бы иметь место лишь противопоставление всей однородной общины равных илотам и периэкам. Однако корпоративность и элитарность были характерной чертой внутреннего строя самих спартиатов, среди которых абсолютного равенства не существовало. Это подтверждается наличием наследственной царской власти, царских родов Агиадов и Эврипонтидов, и, по-видимому, наследственной аристократии (Hdt., VII, 134), которая хотя и лишилась значительной части своих привилегий, тем не менее сохранила свое представительство в герусии, куда доступ остальным спартиатам был ограничен (Arist., II, 6, 14, р. 1270 b 24). Источники указывают и на имущественное неравенство среди спартиатов (Hdt., VI, 61; Xen. Lac. Pol., 53). Φιλονικία («состязательность») как важнейшая черта общественной жизни спартиатов также способствовала развитию в спартанском обществе лидерства и элитарных групп.
Важным социальным инструментом, содействовавшим укреплению олигархических особенностей общественно-политического строя Спарты и внутреннего единства гражданской общины спартиатов, повышению ее корпоративности, обеспечению преемственности между поколениями и формированию в спартиатах качеств профессиональных воинов, служила система гражданского воспитания — агогэ14. Впервые она, вероятно, была
введена в период становления спартанского полиса, но свое окончательное завершение получила уже после Мессенских войн.
Система агогэ имела огромное социально-политическое и военное значение. Во-первых, прохождение через нее было одним из важнейших условий получения гражданских прав; во-вторых, эта система способствовала утверждению лаконского образа жизни, предусматривающего воспитание в спартиатах дисциплинированности и беспрекословного подчинения законам и обычаям Спарты, чувства спартанского патриотизма и превосходства над другими эллинскими народами (Schol. Eur. Or., 45; Pind. Pith., XI, 16, 32; Nem., IX, 34; Hdt., I, 67-68; VII, 159; Paus., VII, 18; Plut. Ages., 6), подчинение личных интересов интересам государства; в-третьих, эта система обеспечивала моральную и физическую подготовку профессиональных воинов-гоплитов. Вместе с тем она укрепляла в спартанском обществе корпоративный дух и элитарную структуру.
Своеобразие политической организации спартанского общества характеризовалось прежде всего высокой ролью государства, которое в лице эфоров, опиравшихся на так называемых всадников и выбираемых из их числа должностных лиц агатургов (Hdt., I, 67)15, а также герусии, осуществляло тщательно продуманную и разработанную систему непосредственного контроля за повседневной жизнью граждан. Эфоры сосредоточили в своих руках весьма широкие полномочия, что делало их правление в глазах Аристотеля подобным тираническому (Arist. Pol., II, 6, 14, p. 1270 b 14; ср.: Arist. Pol., II, 3, 10, p. 1265 b 40). Аристотель говорит, что они ведали важнейшими отраслями управления в Спарте, контролировали всех должностных лиц (Arist. Pol., II, 6, 18, р. 1271 а 5) и придавали устойчивость спартанскому государственному строю. Для достижения этих целей эфоры практиковали такие политические акции, как объявление войны илотам с целью физического уничтожения наиболее
опасных и мятежных из них — криптии (κρυπτεία: Plut. Lyc., 28; Plat. Leg., 633 b; Arist., fr. 611, 10 Rose) и изгнание иностранцев — ксенеласии (ξενελασίαι: Hdt., III, 148; Plut. Ages., 10; Thuc., I, 144, 2; II, 39, l)16.
Хотя эфоры избирались из всех граждан, однако в силу их чрезвычайно огромной и бесконтрольной власти самостоятельность и инициатива отдельных из них нивелировалась и подчинялась корпоративному духу всей коллегии в целом, которая, по сути, противостояла основной массе граждан. Поэтому очень важным является замечание Аристотеля, отметившего, что «самый образ жизни эфоров не соответствует общему духу государства; они могут жить слишком вольготно, тогда как по отношению к остальным существует излишняя строгость» (Arist. Pol., II, 6, 16, p. 1270 b). Геронты также противостояли основной массе спартанских граждан, поскольку, будучи, подобно эфорам, свободными от всякого контроля, избирались пожизненно и далеко не из всех спартиатов. Таким образом, эфорат и герусия представляли собой консервативно-олигархическую правящую группу, которая и составляла в Спарте социальную и политическую элиту, призванную строго следить за тем, чтобы установившийся в Спарте общественно-политический порядок не нарушался.
Сравнивая внутриполисные отношения Спарты и Афин, важно обратить внимание на одно весьма существенное различие, не позволяющее нам говорить ни о какой форме демократии в Спарте. Гарантом демократического строя в Афинах служила гелиэя — суд присяжных, возникший при Солоне и постепенно расширявший свои функции и укреплявший свой авторитет. Его значение заключалось в том, что, обладая правом контроля за должностными лицами и осуществляя судебные функции, он тем самым гарантировал фактическое участие всех граждан, включая и представителей низшего имущественного разряда, фетов, в управлении. Никакого института, подобного гелиэе, в Спарте
не существовало. Правом суда и контроля здесь были наделены сами высшие должностные лица — эфоры и геронты.
Итак, своеобразная социально-экономическая и политическая структура лакедемонского государства, возникшая в результате завоевания соседних территорий и обусловленная необходимостью держать в повиновении порабощенное и зависимое население, сохранить навечно завоеванные земли и закрепить господство лакедемонян в Пелопоннесе, избавила Спарту на очень ранней стадии от социальных потрясений, гражданских войн и тирании, составляющих неотъемлемую особенность исторического развития большинства греческих полисов VIII—VI вв. до н. э. Стабильность и относительная устойчивость спартанского режима, на что единодушно указывают, античные авторы, не была результатом только идеализации ими спартанского общественно-политического строя. Факты свидетельствуют о том, что на протяжении более чем двух веков, начиная с середины VI в. до н. э., социально-экономическая и политическая структура спартанского общества не претерпела существенных изменений. Поэтому можно сказать, что искусственно созданная социально-экономическая и политическая структура спартанского полиса оставалась в целом неизменной до тех пор, пока в недрах лаконского общества не получила достаточного развития движимая и недвижимая частная собственность.
Однако этот путь развития привел к подмене в Спарте свободной политической жизни принуждением и подозрительностью во взаимных отношениях граждан (Thuc., II, 37, 2; V, 64, 4). Динамичная внутренняя и внешняя политика, открытая для экспериментирования и отличающаяся быстротою в замыслах и в осуществлении принятых решений, присущая большинству других полисов, и особенно Афинам, не была характерна для Спарты. Спартанская внутренняя и внешняя политика, начиная со второй половины VI в. до н. э., в основном отличалась консерватизмом, медлительностью, закрытостью и стремлением сохранить достигнутое и существующее
и всегда с готовностью противостоять восстанию илотов и периэков.
Тем не менее эта политика не исключала имперских и гегемонистских устремлений Спарты и в отдельные периоды характеризовалась даже агрессивностью. Объяснение этому нужно искать как во внутриполитических отношениях Спарты, так и во взаимосвязях ее с союзниками. Подчеркивая относительную устойчивость и стабильность спартанского общественно-политического строя, античные авторы указывают на единодушие спартиатов (ομόνοια). Между тем это замечание не следует понимать буквально. В античной традиции имеется немало прямых сведений и косвенных намеков на то, что в Спарте как во второй половине VI в. до н. э., так и в рассматриваемый нами период существовала политическая борьба и имел место различный подход к вопросам внешней политики. Однако содержание спартанских внутриполитических отношений коренным образом отличалось от соответствующих отношений в других полисах, и в частности в Афинах, где в конце VI — первой половине V в. до н. э. внутри гражданского коллектива наблюдалось столкновение демократических и аристократических тенденций, обусловленное тем, что здесь товарно-денежные отношения развивались более свободно и способствовали более глубокой дифференциации афинских граждан.
В Спарте же, где сложилась относительно однородная социальная структура, политическая борьба ограничивалась лишь правящей верхушкой, и основная масса спартанских граждан, по крайней мере, в рассматриваемый период, активного участия в ней не принимала. Формой проявления этой борьбы был конфликт между царями, с одной стороны, и эфорами и геронтами — с другой. Осуществление внешнеполитических мероприятий требует относительной самостоятельности командующих, каковыми в Спарте были чаще всего цари. Пользуясь широкими полномочиями, особенно во время войны (Hdt., VI, 56; Xen. Lac. Pol., 13—15), и стремясь освободиться от жесткого контроля со стороны эфората и герусии, они нередко проявляли максимум самостоятельности и поступали вопреки спартанским законам и обычаям. Эфоры
вместе с геронтами поддерживали царей лишь до тех пор, пока самостоятельность и растущий авторитет последних не вызывали у них опасения. Цари могли добиться определенных успехов, действуя только сообща (Plut. Ages., 12), поэтому эфоры старались внести раскол во взаимоотношения между ними.
Первым засвидетельствованным в источниках конфликтом подобного рода можно считать взаимоотношения эфоров с царем Анаксандридом из рода Агиадов в середине VI в. до н. э. (Hdt., I, 67, 68, 82; V, 39, 41; VI, 65). В конце VI — начале V в. до н. э. обострилась борьба между эфорами и царем Клеоменом (Hdt., III, 148; V, 49—51; VI, 74-75, 84, 108; Plut. Moral., p. 223)17. В рассматриваемый нами период времени большое влияние на внутреннюю и внешнюю политику Спарты оказал конфликт между эфоратом и Павсанием.
Греко-персидские войны выдвинули как в Спарте, так и Афинах новых лидеров, которые, добившись успехов в борьбе с персами и вынашивая планы более грандиозных мероприятий, вступали в противоречие с традиционными принципами и нормами полисной жизни. Этими политиками были в Спарте Павсаний, а в Афинах — Фемистокл. Уже древние авторы, описывая их жизнь как бы в сравнении (Thuc., I, 89, 3—96; 128, 3—13; Diod., XI, 39—47; 56—59), видели в их судьбе черты сходства. Они проявлялись не в том, что оба политика
претерпели наказание от облагодетельствованных ими же людей. Сходство обнаруживается прежде всего в том, что Павсаний и Фемистокл относились к типу политических деятелей, как бы опережавших своими поступками эпоху. В самом деле, имперские и гегемонистские цели Павсания, которых он думал достигнуть, опираясь на помощь персидского царя, в значительной степени были воплощены в жизнь в конце V в. до н. э. Лисандром. Начинания же Фемистокла впоследствии во многом были продолжены и осуществлены Эфиальтом и Периклом. Кроме того, гибель Павсания и изгнание Фемистокла явились важной вехой в афино-спартанских отношениях. В то время как в Спарте после расправы с Павсанием значительно окрепла консервативно-олигархическая правящая политическая группа эфоров и геронтов, в Афинах после изгнания Фемистокла усилилась консервативно-аристократическая группировка знати во главе с Кимоном. Это в значительной степени стабилизировало взаимоотношения между Спартой и Афинами, закрепив на некоторое время во внешней политике этих полисов принцип афинско-спартанского дуализма.
Сначала обратимся к рассмотрению роли Павсания в событиях 70-х гг. V в. до н. э. Основными источниками, повествующими о деятельности Павсания после 479 г. до н. э., являются Фукидид (Thuc., I, 95; 128—135), Диодор (Diod., XI, 44—46), Плутарх (Plut. Arist., 23; Cim., 6) и Непот (Nep. Paus., 2—5). Краткие дополнительные сведения дают Геродот (Hdt., V, 32; VIII, 3), Аристотель (Arist. Ath. Pol., 23, 2 sq.) и Юстин (Just., IX, 1, 3). Личность Павсания неоднократно привлекала к себе внимание ученых, в том числе и отечественных, однако далеко не всегда с их выводами можно согласиться, тем более, когда они отличаются гиперкритическим отношением к данным литературной традиции18.
Анализ сведений Фукидида и других авторов убеждает нас в том, что рассказ историка представляет единое целое и должен быть положен в основу реконструкции деятельности Павсания и связанных с ним событий. Диодор, также передающий достаточно детальный рассказ о Павсании, не противоречит Фукидиду, хотя он допускает некоторые отклонения, обусловленные как сокращением сведений Фукидида, так и влиянием материала, позаимствованного из других источников, в частности из Эфора.
Сообщение Диодора, дополняемое вместе с рассказом Фукидида сведениями других авторов, позволяет уточнить хронологию событий и определить главное их содержание. Диодору в угоду принятой им хронологической системе анналистического и синхронистического изложения материала приходилось некоторые события, длившиеся несколько лет, приурочивать к одному году. Часто он брал за основу завершающий год и к нему присоединял то, что случилось прежде. Это характерно и для его рассказа о деятельности Павсания. Все описываемые события он относит к 477 г. до н. э. Однако сопоставление данных всей известной традиции позволяет сделать вывод, что этот год был завершающим в политической карьере спартанского регента.
Его действия на Кипре в качестве стратега эллинов и взятие Византия относятся к 478 г. до н. э. (Thuc., I, 94). Поведение Павсания в Византии источники единодушно характеризуют как тираническое. Они указывают на то, что он значительно превышал свои полномочия и действовал вопреки обычаям эллинов (Thuc., I, 130, 1—2; Diod., XI, 44, 5). Находясь вдали от Спарты и пользуясь своим положением стратега-автократора (Thuc., I, 94), Павсаний строил честолюбивые замыслы достижения господства в Элладе. Возможно, через Мегабата (Hdt., V, 32) он установил контакты с Ксерксом. Однако его первое пребывание в Византии оказалось
спартанского соперничества в 70-е годы V в. до н. э. // Проблемы социально-политической организации и идеологии античного общества. Л., 1984. С. 20 слл.
недолговременным, поэтому он успел только наладить связь с царем.
Союзники не желали терпеть его диктат и жаловались в Спарту. Лакедемоняне незадолго до окончания срока пребывания Павсания в должности возвратили его и предали суду. Но он был оправдан. Относительно его связи с персами у спартанцев в это время не было никаких доказательств. Тем не менее вследствие недовольства союзников спартиаты более не предоставили Павсанию полномочий главнокомандующего (Thuc., I, 95, 6). Тогда Павсаний отправился в Византий в качестве частного лица (Thuc., 1,128, 3), но, будучи изгнан афинянами, поселился в Троянских Колонах, где, как говорит Фукидид (Thuc., I, 131, 1), «имел недобрые намерения». Эти события произошли в течение весны — лета 477 г. до н. э.
Некоторые современные исследователи, отвергая сообщение Фукидида о связях Павсания с персами во второй период его пребывания в Византии, а также во время проживания в Колонах (в Троаде), выдвигают свою, кажущуюся им более правильной, интерпретацию. Они считают, что возвращение Павсания в Византий и последовавшее затем поселение его в Колонах было осуществлено в соответствии с тайным поручением от спартанских властей19. Однако этот путь едва ли может привести к плодотворному результату. Если спартанские власти дали Павсанию тайное поручение, то какова его цель? Вернуть Спарте гегемонию он не мог. Вести, как считает Лэнг, тайные переговоры с персами от имени Спарты — это слишком далеко уводящая нас от текста источника гипотеза.
Таким образом, мы не видим целесообразности в отказе от сообщения Фукидида. Признав же его за основу, можно прийти к результату, более соответствующему истине. Павсаний, отправляясь в Геллеспонт частным образом, стремился восстановить свое влияние и господство. Он мог надеяться на успех, только получив поддержку извне, т. е. от персов. В это время Колоны не входили
в состав Делосской симмахии и отсюда было значительно ближе до Даскилия — резиденции сатрапа Артабаза, которому Ксеркс поручил вести переговоры с Павсанием и оказывать ему помощь20. Однако приказ лакедемонян немедленно вернуться в Спарту нарушил дальнейшие планы Павсания. Поэтому замечание Фукидида о том, что спартанцы не имели никаких улик против него, возможно, объяснялось непродолжительностью его пребывания в Геллеспонте в первый и во второй периоды. За это время Павсаний не успел предпринять каких-либо серьезных действий, что же касается переписки с царем, то она до времени оставалась в тайне. Возможно, уже после возвращения в Спарту из Троянских Колон Павсаний решил заручиться поддержкой илотов (Thuc., I, 132, 4), а также предпринял неудачную попытку привлечь на свою сторону Фемистокла.
Эфоры возвратили Павсания в Спарту, по-видимому, летом 477 г. до н. э. Фукидид говорит, что после того как регент поселился в Колонах, лакедемоняне больше уже не медлили, но послали к нему глашатая со скиталой и велели ему не оставлять Павсания (Thuc., I, 131,1). С этим замечанием Фукидида согласуются сведения Диодора (Diod., XI, 44—45) и Непота (Nep. Paus., 3). Особняком стоит лишь мнение Помпея Трога (Just., IX, 1, 3), согласно которому, Павсаний удерживал Византии в течение 7 лет. Мы склонны принять мнение Фукидида и Диодора, тем более что текст Помпея Трога не совсем ясен.
После возвращения Павсания в Спарту эфоры сначала заключили его в тюрьму, но потом выпустили на свободу для того, чтобы он предстал перед судом (Thuc., I, 131, 2). Не располагая явными уликами против него, лакедемоняне (имеются в виду эфоры и геронты, которые обычно судили царей) расследовали все его поступки, стремясь выяснить, не нарушал ли он установленных обычаев (Thuc., I, 131, 2). Во время этого разбирательства открылось, что стремление к господству стало у него
ярко проявляться сразу же после Платейской битвы (Thuc., I, 132, 2—3). Стали известны его связи с илотами. Наконец, когда спартанские власти собрали все необходимые факты о поступках Павсания (Thuc., I, 134, 1; Diod., XI, 45, 1—5), они отдали распоряжение о его аресте и приговорили к смертной казни (Thuc., I, 134, 1—3; Diod., XI, 45, 5-7).
Современные исследователи предлагают самые различные датировки гибели Павсания — от 472 до 467 г. до н. э. Однако сопоставление сведений Фукидида и Диодора вполне позволяет согласиться с мнением, высказанным еще в свое время Куторгой, что эфоры расправились с Павсанием, судя по описанию Фукидида (Thuc., I, 134, 1—2), не позднее осени или зимы 476 г. до н. э.21
Характеристика места и роли Павсания в политической борьбе в Спарте в 70-е гг. V в. до н. э. является предметом дискуссии. Многие современные ученые, в том числе Лурье и Паршиков, исследуя внутриполитические отношения в Спарте, обнаруживают в ней действия различных политических партий. Аргументом в пользу этой точки зрения для большинства ученых служит известный рассказ Диодора о политических дебатах в Спарте после перехода к Афинам господства на море (Diod., XI, 50).
Рассматривая этот сюжет в сравнении с данными Геродота (Hdt., VIII, 3), Фукидида (Thuc., I, 95, 7), Аристотеля (Arist. Ath. Pol., 23, 2—3) и Плутарха (Plut. Arist., 23), можно прийти к следующему выводу. По-видимому, рассказ о дебатах в Спарте был риторической обработкой Эфором известного сообщения Фукидида (Thuc., I, 95, 7). Историк говорит лишь о принятии лакедемонянами решения уступить афинянам гегемонию на море, объясняя его тем, что они желали избавиться от тягот войны с персами, считали афинян, с которыми находились в то время в дружбе, способными к главнокомандованию, и опасались, как бы их начальники, подобно Павсанию, не развратились за пределами родины. Это решение лакедемонян было представлено как результат
дебатов в спартанской герусии и Народном собрании, где якобы высказывались противоположные точки зрения.
Был ли автором этой риторической обработки Эфор или сам Диодор, трудно сказать. Но, несомненно, для последнего она служила образцом парадокса, заключающегося в том, что эфор в силу своего превосходства (υπεροχή) сумел переубедить герусию и народ, несмотря на противоположные мнения граждан. Парадоксы, как риторический прием, Диодор часто использует при необходимости подчеркнуть превосходство того или иного политического деятеля. Важно отметить, что Плутарх (Plut. Arist., 23), который также пользовался сочинениями Эфора, не упоминает о политических дебатах в Спарте, и реакцию лакедомонян на то, что господство на море перешло к афинянам, он характеризует в духе Фукидида.
Таким образом, этот рассказ Диодора не может служить доказательством в пользу противоборства различных партий. Деятельность Павсания и его гибель являют собой яркий пример конфликта между стремившимся к независимости политическим и военным лидером, каким был регент Павсаний, и спартанскими властями (эфорами и геронтами), стоявшими на страже государственных интересов и общественно-политического строя. После расправы над Павсанием позиции герусии и эфората как консервативно-олигархической правящей политической группы значительно укрепились. Спарта оставалась эталоном стабильности и порядка и превратилась в оплот консервативно-олигархических и аристократических сил Эллады.
Защита утвердившегося в Спарте общественно-политического строя была главным условием сохранения и укрепления стабильности ее внутриполитического и внешнеполитического положения и господства в Пелопоннесе. Отсюда неизбежны охранительные тенденции в политике лакедемонян, целью которых было недопущение установления демократических порядков как в самой Спарте, так и в Пелопоннесе и в центральной Греции. Поэтому противоречия между Спартой и Афинами возрастали по мере того, как углублялся и расширялся процесс демократизации афинского общества.
Своеобразие внутриполитической жизни в Афинах в V в. до н. э. определялось тем, что здесь афинская модель полиса, оформившегося в результате реформ Солона и Клисфена, не препятствовала процессу товарно-денежных отношений. Среди афинских граждан были не только земледельцы и землевладельцы, но также ремесленники, торговцы, моряки и другие категории гражданского населения, не связанные с земледелием. Поэтому по мере того, как роль этой части граждан усиливалась в общественно-политической жизни Афин, создавались благоприятные предпосылки для дальнейшего развития афинской демократии.
Это положение находит подтверждение и в источниках. Однако в последнее время в западной историографии появились работы, в которых коренным образом изменена оценка античной традиции о внутриполитической истории Афин со времен Клисфена и вплоть до начала Пелопоннесской войны. Исследователи подвергают сомнению достоверность античной традиции. Особенно негативные суждения высказываются в отношении Аристотеля. Американские исследователи Фрост и Сили, возражая против объяснения политического развития Афин, данного Аристотелем, считают его выводы не отражающими реальную действительность, поскольку они основываются на «гипотезах классовой борьбы»22. Дэй и Чемберс, отмечая, что в «Политике» философ говорит о борьбе двух элементов в государстве: богатых и бедных, приходят к заключению, что «невозможно следовать Аристотелю в его почти марксистском анализе афинского политического соперничества» 23.
Утверждение Аристотеля о соотношении бедных и богатых как диаметрально-противоположных элементов
государства и зависимости форм государственного строя от перевеса того или иного из этих элементов является лишь развитием идей, высказанных уже Платоном в «Законах» (Plat. Leg., 736 d—е; 743 а; 744 b—е; 831 d) и «Государстве» (De rep., 421 d; 422—423 a—b). Проблема богатства и бедности волновала не только философов, но и поэтов (Аристофан «Богатство»). Это, несомненно, указывает на то, что реальная ситуация в Афинах в V в. до н. э. характеризовалась, с одной стороны, стремлением людей к обогащению, приобретению земли, домов, золота и серебра (Plat. De rep., 548 а—с), с другой — процессом обнищания масс и ростом числа бедняков (Aristoph. Plut., 550 sqq.). Не случайно резкое усиление афинской колонизации приходится на середину V в. до н. э.24 В этом нужно видеть не только проявление имперской политики Перикла, но и его попытку за счет колонизации разрешить проблему афинской бедноты.
Все сказанное заставляет обратиться к рассмотрению наиболее важных проблем политической истории Афин конца VI—V в. до н. э. Главной темой дискуссий последнего времени является интерпретация роли выдающихся деятелей афинской демократии — Клисфена, Фемистокла, Аристида, Кимона, Эфиальта и Перикла, что представляется чрезвычайно важным, ибо с именем каждого из них связан своеобразный период в истории афинской демократии, и в политике этих лидеров афинско-спартанские отношения занимали едва ли не главное место.
Начнем рассмотрение упомянутой темы с анализа деятельности Клисфена. Истинные его демократические реформы неоднократно привлекали к себе внимание ученых, в том числе и отечественных25. Но поскольку
некоторые современные западные исследователи подвергают сомнению его вклад в развитие афинской демократии26, важно проанализировать материал, помогающий понять характер преобразований Клисфена и раскрывающий важнейшие тенденции развития афинского общества.
Итак, упомянутые выше западные исследователи утверждают, что термин «демократия» появился только в середине V в. до н. э. и был введен критиками афинской конституции. Внутриполитическое положение в Афинах в результате деятельности Клисфена определялось, как считают эти исследователи, не социально-экономическими и политическими факторами, а личными отношениями и конфликтами влиятельных представителей аристократических фамилий. Аргументируя это
положение, ученые ссылаются на Геродота, подчеркивая, что он на передний план выдвигал личные отношения.
Действительно, Геродот (Hdt., V, 66), описывая политическую ситуацию в Афинах после освобождения их от тирании, говорит: «тогда во главе города стояли два человека: Алкмеонид Клисфен и Исагор, сын Тисандра, они и боролись за власть в Афинах». Однако далеко не достаточно ограничиваться только этой ссылкой. В следующей главе (Hdt., V, 69), рассматривая деятельность Клисфена, Геродот отмечает, что он привлек на свою сторону ранее бесправный афинский народ. Характеризуя результаты деятельности Клисфена, Геродот говорит, что афиняне добились свободы слова (ίσηγοριή). В другом месте (Hdt., VI, 131) он прямо указывает на установление Клисфеном демократии для афинян (Κλεισΰένης... την δημοκρατίαν Άΰηναίοισι καταστήσας). При этом важно подчеркнуть, что для Геродота демократический строй, возникший при Клисфене, являлся идеальной формой правления (Hdt., V, 78). Также и Аристотель отмечает, что после реформ Клисфена государственный строй Афин стал более демократичным, чем солоновский (Arist. Ath. Pol., 22, 1).
Первой и наиболее важной по значимости была территориальная реформа Клисфена. Объясняя ее, Сили утверждает, что Клисфен был не демократом, а «регионалистом» и цель свою видел в создании преимуществ для аристократических семей города в борьбе с теми знатными фамилиями, которые жили за пределами его, но претендовали на господство в Афинах.
С подобной трактовкой реформы Клисфена согласиться нельзя. В представлении Сили и других исследователей эта реформа имела слишком утилитарный, узкоспецифический смысл. Между тем уже античные авторы придавали ей гораздо большее значение. Обобщая данные литературной традиции (Hdt., V, 69; 72; Arist. Ath. Pol., 21, 1; 2; 4; Pol., VI, 2, 11, p. 1319 а 24 sqq.), можно сделать следующие выводы. При осуществлении сложного территориального деления Аттики Клисфен стремился, во-первых, смешать ее население, подорвав тем самым влияние знатных семей на местах и усилив роль
демократических элементов; во-вторых, разрушить старые религиозные связи, контролируемые знатными родами, отделив культовые центры от прилегающих к ним территорий; в-третьих, обеспечить единство государства, объединив вместе людей из различных частей Аттики и превратив Афины в ее политический центр. Таким образом, главным результатом этой реформы было создание административно-территориального деления Аттики по демам и филам с относительно равным по численности гражданским населением в них, включающим людей, принадлежащих к разным сословиям, прежде всего городских и сельских жителей.
Ослабление влияния знати согласно реформе Клисфена достигалось путем рассредоточения знатных семей всех трех районов Аттики (Άστυ, Παραλία и Πεδίον) по демам всех 10 фил. Так, например, род Аминандридов размещался, возможно, в 40 демах, род Кериков — в 19, род Эвмолопидов — в 10 и т. д.27 Демократические последствия этой реформы обнаруживаются и в пополнении Клисфеном афинского демоса. Так, например, Аристотель в «Афинской политии» отметил, что Клисфен, проводя территориальную реформу, стремился к тому, чтобы «большее число людей получило возможность участия в делах государства» (Arist. Ath. Pol., 21, 2: Όπος μετάσχω σι πλείους της πολιτείας; ср.: Htd., V, 69). Приняв новых граждан и расписав их по демам, Клисфен в целях недопущения распрей между старыми и новыми гражданами ввел более демократический принцип наименования афинян, потребовав, чтобы они назывались не по отцу, но указывали свою принадлежность к дему (Arist. Ath. Pol., 21, 4). О пополнении Клисфеном афинского демоса Аристотель говорит и в «Политике», уточнив, что Клисфен вписал в филы многих иноземцев и рабов-метеков (Arist. Pol., III, 1, 10, p. 1275 b 37: Πόλους γαρ έφυλέτευσε ξένους καΐ δούλους μετοίκους; ср.: Arist. Pol., VI, 2, 11, p. 1319 a 24 sqq.).
Демократический характер законодательства Клисфена подтверждают и другие его реформы: организация
Совета 500 и введение остракизма. Уже при Клисфене Совет 500 делился на 10 частей, называемых пританиями. Притания состояла из 50 человек, выбираемых каждой филой по демам пропорционально их размерам и числу жителей.
Итак, оценивая значение реформ Клисфена, необходимо отметить следующее. Пути развития спартанского и афинского полисов и особенности их социально-политических структур были совершенно различны. Со времени реформ Солона, не отмененных при тирании и в значительной степени расчистивших путь для сравнительно быстрого развития товарно-денежных отношений, прошло более 80 лет. В течение этого периода качественно изменилась социально-экономическая структура афинского общества, окрепли его демократические слои, что и способствовало созданию объективных условий для успешного осуществления Клисфеном демократических реформ. Они не только укрепили демократическое управление в Афинах, объединив Аттику и ликвидировав наследственное господство эвпатридов, но и открыли путь к развитию и совершенствованию афинской рабовладельческой демократии. Вместе с тем важно подчеркнуть, что, как уже отметили античные авторы, реформы Клисфена способствовали усилению противоречий между дорийской Спартой и ионийскими Афинами и обнаружили связь между победой демократии и ростом афинского могущества и экспансии (ср.: Hdt., V, 66, 69, 72).
Едва ли не самым ярким эпизодом внутриполитической борьбы в Афинах после Клисфена можно считать события 80—70-х гг. V в. до н. э., главными персонажами которых были Фемистокл и Аристид.
Основным источником для исследования проблемы этой борьбы является классическая (Hdt., VII, 143; VIII, 79,124,143-144; Thuc., 1,14, 3; 90, 3-93; 138, 3; Arist. Ath. Pol., 22, 7; 23, 3—5) и эллинистическо-римская (Diod., XI,
40—43, 46—47, 54—59; Plut. Them.; Arist.) литературная традиция. Некоторую помощь могут оказать найденные в большом числе на афинской агоре и в Керамике острака с именами различных политических деятелей, в том числе Фемистокла и Аристида28.
Античная традиция, несмотря на расхождения частного характера, в целом дает чрезвычайно важный материал, позволяющий говорить о том, что противоборство афинских аристократических фамилий и их лидеров за первенство было следствием обострения социальных противоречий внутри афинского полиса и осуществлялось в условиях развивающейся и укрепляющейся афинской демократии. Античные авторы в большинстве своем связывают процесс демократизации афинского общества с тем временем, когда важную роль в Афинах начал играть флот, и беднейшие граждане стали служить на кораблях. В значительной степени активизация политической роли этой части афинских граждан обусловлена деятельностью Фемистокла, выделявшей его среди тогдашних афинских политиков как лидера нового типа, выступившего с широкой программой демократизации афинского общества. Соперником Фемистокла на протяжении всего периода наивысшей активности его политической карьеры античная традиция называет Аристида.
Рассматривая роль Фемистокла и Аристида в жизни афинского государства, необходимо учитывать, что здесь имело место противоречие между полисной структурой афинского общества и отдельными афинскими лидерами, для которых на определенном этапе рамки полиса становились узки. Это противоречие в Афинах в силу относительно развитых товарно-денежных отношений и связанных с ними индивидуалистических тенденций проявлялось в обострении внутриполитической борьбы, охватившей широкие слои гражданского населения, и образовании соперничавших групп радикального и консервативного толка.
При рассмотрении роли Фемистокла и Аристида мы сталкиваемся с двумя совершенно противоположными решениями этой проблемы: сторонники традиционной точки зрения исходят из концепции борьбы в Афинах V в. до н. э. двух партий: демократической и аристократической (или олигархической).
В 70—80-е гг. XX в. традиционное мнение подверглось резкой критике в работах целого ряда англоамериканских исследователей, поддержавших концепцию, ранее выдвинутую представителями старшего поколения германских историков (Берве, Кихле, Шахермайр), согласно которой в Афинах в начале V в. до н. э. не существовало демократической конституции, а господствующее положение в обществе занимала аристократическая элита. Поэтому, характеризуя действия и поступки Фемистокла и Аристида, данные исследователи полагают, что эти лидеры преследовали свои личные цели, а их остракизм они рассматривают как результат противоборства между представителями городской (Аристид и Кимон) и региональной (Фемистокл) аристократии (Сили, Фрост).
Обе концепции отражают крайности подходов к решению проблемы. Несмотря на их полную противоположность, общий недостаток, присущий им, заключается в том, что они трактуют общественные отношения в Афинах вне связи с особенностями развития полисной структуры, чрезмерно архаизируют и упрощают общественную жизнь в Афинах и, отвергая выводы
Аристотеля, фактически лишают свои суждения теоретической основы.
Античная традиция представляет Фемистокла как homo novus в общественно-политической жизни Афин (Hdt., VII, 143; Plut. Them., 2, 8; Nep. Them., 1; Athen., XII, 533; Ael., VII, 11, 12). Хотя он и принадлежал к жреческому роду Ликомидов (скорее всего к его младшей ветви29), тем не менее в среде афинской аристократии он слыл чужаком. Это наложило соответствующий отпечаток как на его взаимоотношения со знатными семьями, так и на политические позиции. Фемистокл, лишенный той славы, которую давали афинянину, принадлежащему к известной аристократической семье, благородство, родовитость и богатство, стремился добиться ее на общественном поприще (Plut. Them., 3, 1; Nep. Them., 1). Он смело вступил в борьбу с самыми влиятельными и выдающимися лицами в государстве (Plut. Them., 3,1) и рано осознал необходимость опоры на демос (Plut. Them., 3, 3; Nep. Them., 1). Этому способствовало ведение им гражданских судебных дел (Nep. Them., 1); исполнение ответственных должностей в государстве (Plut. Them., 31). Вращаясь в гуще общественной жизни и обладая даром предвидения (Thuc., I, 138, 3), Фемистокл мог увидеть тенденции развития Афин, обусловленные ростом торгово-ремесленных и связанных с морем слоев афинского демоса. Избрание в 493/2 г. до н. э. на должность архонта было его важной политической победой.
Что касается Аристида, то он принадлежал к аристократическому роду Кериков, что и позволило ему быть избранным в 489 г. до н. э. на должность архонта-эпонима. Он происходил из дема Алопеки, который был родиной многих аристократических семей.
Фемистокл и Аристид с самого начала их политической карьеры вступили на путь, ранее проторенный
Клисфеном, и каждый из них стремился стать «простатом народа». Фемистокл отличался как от Клисфена, так и от политических деятелей своего времени, подобных Аристиду, и имел некоторые черты политика новой формации. Как заметил Плутарх (Plut. Them., 3, 1), он был первым из афинян, бросивших вызов знати. Фемистокл был также первым афинским лидером, который стал смотреть на политическую деятельность как на профессиональное мастерство, полагая, что его можно постигнуть с помощью специальных знаний (Plut. Them., 2). С этим связана еще одна особенность Фемистокла как политика нового типа, заключавшаяся в том, что он, руководствуясь принципами рационализма и реализма, сознательно планировал реформы, направленные на демократизацию афинского общества, и стремился освободить его от консервативных традиций и обычаев, сдерживавших его развитие.
Все это создавало благоприятную почву для роста влияния Фемистокла, с одной стороны, с другой — вызывало противодействие консервативных сил. В течение десятилетия, предшествующего вторжению персов, одним из главных его противников был Аристид. Плутарх, подчеркивая, что Аристид, подражающий лакедемонянину Ликургу, был сторонником аристократического строя, а Фемистокл был вождем демократии, по-видимому, упрощает действительное состояние дел. Несомненно, и тот, и другой добивались поддержки как можно большего числа афинских граждан, только Аристид, в силу своего происхождения и положения в обществе, был приверженцем консервативных мыслей и действий, что усугублялось влиянием на него Марафонской победы и его верой в связи с этим в силу и значение гоплитского строя (Plut. Arist., 3).
Период с 493 по 480 г. до н. э. — время наивысшей политической активности Фемистокла. Росту его популярности способствовали слабость позиций знати, ее разобщенность (Plut. Arist., 2), проперсидские настроения, характерные для некоторых аристократических фамилий, а также поражение афинян в войне с Эгиной, которая велась с 489 по 486 г. до н. э. (Hdt., VI, 88—93).
Важнейшим мероприятием, имевшим глубокие социальные последствия, была морская программа Фемистокла. Начало ее осуществления было положено в год его архонтства строительными работами в Пирее (Thuc., I, 93, 3-4).
Будучи политиком практического толка, Фемистокл руководствовался в составлении плана застройки Пирея насущными потребностями развития города. План отражал важный этап экономического подъема Афин. Данные археологии свидетельствуют о том, что в начале V в. до н. э. афинский экспорт в Эгеиде окончательно вытеснил лаконские и коринфские ремесленные товары30. Это, несомненно, привело к увеличению числа иностранных торговых судов, прибывающих в Афины, да и собственный флот афинян к началу V в. до н. э. насчитывал немногим более 50 кораблей (Hdt., VI, 89)31. Несмотря на это, афиняне продолжали пользоваться естественными стоянками для флота (Фалерик — Diod., XI, 41, 2; Прасии — Thuc., I, 95, 1; Paus., I, 31, 2). Но так как эти стоянки стали слишком малы, Фемистокл решил построить порт в Пирее.
Иными словами, развитие торговли и ремесла в Афинах достигло такого уровня, когда возникла необходимость усовершенствовать организацию морского дела, построить большой порт с оборудованными и укрепленными гаванями, причалами, доками, складами и верфями. Однако завершить морскую программу Фемистоклу не удалось. Сложность международного положения, обусловленная нашествием персов и войной с Эгиной, а также обострение внутриполитической борьбы в Афинах
заставили Фемистокла на время отложить осуществление намеченных целей.
В этой ситуации лидерство удалось отвоевать Аристиду и он был избран архонтом в 489/8 г. до н. э. Однако во второй половине 80-х гг. V в. до н. э. (скорее всего в результате поражения в войне с Эгиной) вновь сложились благоприятные условия для завершения морских планов Фемистокла. В это время главной задачей для него стало строительство флота. Основная информация об этой реформе происходит от Геродота и Аристотеля32. Согласно Геродоту (Hdt., VII, 144), Фемистокл предложил деньги, поступавшие с Лаврийских рудников, не распределять между гражданами, как это обычно делалось, а на них построить 200 кораблей. Аристотель же говорит (Arist. Ath. Pol., 22, 7), что рудники были открыты в Маронии (местечко на юге Аттики поблизости от Лаврийских рудников) и от их разработки у города остались сбережения в 100 талантов. Фемистокл предложил дать их заимообразно 100 богатым афинянам, каждому по таланту. Получив деньги на таких условиях, он распорядился построить 100 триер, причем каждый из этих 100 человек строил одну. Мнение Аристотеля отразилось и у поздних авторов (Plut. Them., 4, 1—3; Polyaen., I, 30, 6; Nep. Them., 2). По-видимому, Аристотель, пользуясь аттидографической традицией, наиболее близок к передаче существа морского закона Фемистокла. В то время как сообщение Геродота имеет самое общее содержание, свидетельство Аристотеля конкретно. Он указывает дату события, точное название места, где были открыты рудники, сумму городского дохода и то, каким способом были построены триеры.
Морская программа Фемистокла оказала огромное влияние как на военную стратегию, так и на социально-экономическое и политическое состояние афинского общества. Создание афинского флота из кораблей нового типа — триер обеспечивало афинянам возможность совершать длительные морские экспедиции и вести
продолжительные сражения на море, что впоследствии и способствовало образованию афинской талассократии. Строительство триер и Пирейской гавани требовало большого числа рабочих рук. Источники сообщают, что уже при Фемистокле начался приток метеков и ремесленников (Diod., XI, 43, 3; Arist. Ath. Pol., 24, 1; Plut. Them., 4; Per., 12, 5—6), многие из которых становились афинскими гражданами. Это, несомненно, должно было привести к коренной перестройке социальной структуры афинского общества и к дальнейшей его демократизации, а вместе с тем и к обострению внутриполитической борьбы. Наивысшего апогея она достигла в период с 487 по 480 г. до н. э., когда впервые был применен остракизм и подверглась изгнанию целая группа представителей знати (Arist. Ath. Pol., 22, 2, 7; ML, № 51)33.
Последним (среди тех, кого называет Аристотель) подвергся остракизму Аристид в 483/2 г. до н. э. О его борьбе против Фемистокла можно говорить, используя данные прежде всего Аристотеля и Плутарха (Plut. Arist., 2, 4). В процессе политической борьбы Фемистокл, пользуясь, как уже отмечалось, разобщенностью знатных родов, добился победы. Одной из причин изгнания остракизмом Аристида было его враждебное отношение к морской программе Фемистокла (Arist. Ath. Pol., 22, 7)34.
Добившись победы, Фемистокл достиг апогея своей политической карьеры. Казалось, авторитет его был непоколебим. Тем не менее внутри Эллинской лиги, возникшей в 481 г. до н. э. для борьбы с персами, все более усиливалось негативное отношение к нему союзников во главе со Спартой (Hdt., VII, 62, 175; VIII, 2—5, 49, 56—62). В ходе войны укреплялись морские позиции Афин, а в действиях Фемистокла все более намечался
разрыв с идеей общеэллинского единства и утверждалась антиспартанская направленность. Лакедемоняне, замечая эти опасные тенденции, стремились ослабить его влияние и растущее афинское могущество (Hdt., VIII, 93, 124; Strab., IX, 6, 16; Diod., IX, 27, 2-3; Plut. Them., 17, 1—2). С этой целью они пригласили Фемистокла в Лакедемон, оказав ему великолепные почести (Hdt., VIII, 124; Thuc., I, 74, 1; Plut. Them., 17, 2; Diod., XI, 27, 3), а в Афинах начали искать сторонников среди враждебной Фемистоклу аристократии (Plut. Cim., 16, 2), лидеры которой, некогда подвергшиеся остракизму, весной 480 г. до н. э. были возвращены на родину ввиду похода Ксеркса (Arist. Ath. Pol., 22, 8; Plut. Arist., 8).
В это время в Афинах возникла ситуация, способствовавшая росту консервативных настроений. Последовавшее после битвы при Саламине значительное сокращение эллинского флота (с 378 до 110 кораблей), включавшего больше всего афинских военных судов, и повышение роли сухопутных военных сил как бы воскресили на время традиции Марафона. Активизировалась гоплитская часть гражданского населения, влиятельное положение в которой вновь стал занимать Аристид. Он заслужил авторитет своими действиями накануне и в ходе Саламинской битвы (Hdt., VIII, 95; Plut. Arist., 9). Однако сразу же после нее между Фемистоклом и Аристидом вновь возродились распри. Разногласия возникли на основе расхождения мнений по поводу дальнейшей стратегии в войне с персами. В то время как Фемистокл требовал продолжить войну с персами на островах и в Геллеспонте, Аристид вместе с другими лидерами Эллинского союза считал необходимым прежде всего очистить от персов Балканскую Грецию (Hdt., VIII, 108; Plut. Them., 16; Arist., 9).
Слава победителя при Саламине, доставшаяся Фемистоклу, чрезмерное влияние не только в Афинах, но и за их пределами, с одной стороны, и отказ большинства лидеров Эллинского союза от его плана дальнейшего ведения войны с персами — с другой, способствовали непомерному росту честолюбивых амбиций Фемистокла, который и без того был щедро наделен ими природой (Plut.
Them., 3, 4, 5; 17, 4; 181; 22, 1—2). Это и послужило одной из причин возникновения недовольства им как среди союзников, так и афинских граждан (Hdt., VIII, 125). Нападки на него стали возможны еще и потому, что он после 480 г. до н. э. потерял политическую инициативу. Продолжая отстаивать свою стратегию, предусматривающую ведение войны с персами силами флота (Hdt., VIII, 108—109), Фемистокл недооценил значение смены стратегической и политической ситуации. В результате он не был избран стратегом на 479 г. до н. э. Афиняне избрали на эту должность его противников Аристида и Ксантиппа (Hdt., IX, 28, 6; Diod., XI, 34, 2). С этого времени начался закат его политической карьеры. Фемистокл не был включен и в состав посольства в Спарту, которое должно было поторопить лакедемонян с выступлением против Мардония (Hdt., IX, 6; Plut. Arist., 10, 9—10). Фактически Фемистокл был отстранен от активного участия в руководстве внутренней и внешней политикой. Но он, по-видимому, быстро осознал опасность своего положения и стал строить планы перехвата политической инициативы у своих противников.
Как только выдвинутый им после Саламинского сражения план организации морской экспедиции к Геллеспонту и Ионии не удался, он вместе с некоторыми эллинскими военачальниками, которых удалось убедить, решил подчинить отдельные остова, выступавшие на стороне персов (Hdt., VIII, 111—112, 121; Plut. Moral., p. 871 с; Them., 21). Эти действия не были санкционированы советом Эллинской лиги, поэтому Фемистокл осуществлял их тайно с помощью своих доверенных лиц. Целью их было добывание средств, необходимых ему для осуществления последующих замыслов.
Вел Фемистокл также тайные переговоры с царем, отправив к нему посольство из преданных ему людей (Hdt., VIII, 109; Thuc., I, 137, 4; Diod., XI, 19, 5; 59, 3; Plut. Them., 16, 2, 4; Arist, 9, 5; Front, II, 6, 8; Nep. Them., 5; Polyaen, I, 30, 4). По-видимому, он, предвидя, что задача освобождения Эллады от персидского нашествия в ближайшее время будет решена, стремился стабилизировать отношения с персами и обратить внешнюю
политику Афин против Спарты. Не случайно тогда же Фемистокл, пользуясь своим влиянием в Дельфах, помешал спартанцам добиться господства в Дельфийской амфиктионии, изгнав из нее те государства, которые поддерживали персов (Plut. Them., 20, 3). Среди них были такие крупные полисы и группы полисов, как Фивы и Фессалия, ставшие впоследствии яблоком раздора между Афинами и Спартой.
Противоположной по характеру была политика Аристида, хотя и в его действиях, несомненно, прослеживается стремление к укреплению афинского могущества. Однако в отличие от Фемистокла он старался достигнуть этой цели, не отказываясь от идеи общеэллинского единства (Plut. Arist., 20—21). Правда, Аристид, задумываясь о путях повышения роли афинского влияния в союзе, стал по-новому смотреть на афинский флот, видя в нем важное средство укрепления афинской талассократии. Это в конечном итоге объясняет отмеченную в источниках тягу Аристида к более радикальным действиям по сравнению с предшествующим периодом и возникновение у него некоторых общих точек соприкосновения с Фемистоклом в вопросах внутренней политики (Arist. Ath. Pol., 23, 3), например, в период строительства оборонительных стен в Афинах.
Сразу же после Платейской битвы и возвращения афинян в город Фемистокл, стараясь восстановить утраченное политическое влияние, начал бурную агитацию и лихорадочные действия в пользу строительства стен в Афинах35. Несмотря на то что Фемистоклу удалось убедить большинство граждан в необходимости укрепления города, что было нетрудно после двух опустошительных вторжений персов, это не принесло ему ожидаемых результатов. В то время как граждане, отдавая предпочтение лидерам типа Аристида и Кимона, в большинстве своем видели в оборонительных стенах только средство защиты против внешних врагов, Фемистокл рассматривал их как важное условие борьбы против
Спарты. Это подтверждается его дипломатическими маневрами и открыто враждебным отношением к лакедемонянам (Thuc., I, 90—91; Diod., XI, 39-40). Так, Фемистокл, будучи отправленным с посольством в Спарту, был готов даже пойти на разрыв отношений и конфронтацию с лакедемонянами. Однако в общественном мнении Афин в это время преобладали консервативно-умеренные взгляды, и действия Фемистокла не получили одобрения (Arist. Ath. Pol., 23, 3). Спарта, учитывая это, равно как и складывающуюся неблагоприятную для нее внутриполитическую и внешнеполитическую ситуацию, не дала повода к удовлетворению честолюбивых амбиций Фемистокла (Thuc., I, 92; Plut. Them., 19, 2—3; Diod., XI, 40, 4).
Афинские граждане не избрали Фемистокла стратегом и на 478/7 г. до н. э. Он оказался в изоляции, и это был конец его политической карьеры. Действия Фемистокла после 478 г. до н. э. свидетельствуют о его стремлении любым способом вернуть расположение граждан. Однако это скорее напоминало агонию обреченного (Plut. Them., 22). Наиболее точно охарактеризовал отношение афинян к Фемистоклу Диодор, подчеркнув, что они одновременно и восхищались им, и боялись его (Diod., XI, 42, 4). Таким образом, пока политика Фемистокла была успешной, он имел непререкаемый авторитет, но стоило ему выпустить бразды правления из рук, как граждане тотчас отвернулись от него.
Аристид, опираясь на популярность среди афинских граждан идеи общеэллинокого единства в борьбе против персов, всячески противодействовал Фемистоклу, стремившемуся разрушить эту идею и разорвать взаимоотношения между Афинами и Спартой (Plut. Arist., 22).
Внутриполитическая обстановка в Афинах обострилась в середине 70-х гг. V в. до н. э., что, по-видимому, было обусловлено вмешательством лакедемонян, нашедших после суда над Павсанием материалы, компрометирующие Фемистокла (Diod., XI, 54, 4—5), и объединением противников Фемистокла в борьбе против него, среди которых выделялись особенно Аристид, Алкмеон и Кимон (Plut. Arist., 22; 25, 10; Moral., p. 805 с).
Изгнание Фемистокла непосредственно связано с природой остракизма. Эта мера рано превратилась в орудие политической борьбы. Алкмеониды, Филаиды и Керики, возглавлявшие консервативно-умеренную часть граждан, объединив усилия, использовали остракизм как средство расправы над своим политическим противником. Вместе с тем необходимо различать остракизм как инструмент политической борьбы в представлении отдельных афинских политиков и остракизм как меру, направленную против слишком влиятельных и выдающихся личностей в представлении афинских граждан в целом. Эта последняя мысль подчеркивается всеми авторами, как ранними (Thuc., VI, 73, 3; Arist. Ath. Pol., 23, 3), так и поздними (Diod., XI, 53, 3; Plut. Them., 22, 4-5). Поэтому когда античная традиция с этих позиций объясняет остракизм Аристида и Фемистокла завистью и ненавистью граждан из-за их возвышения над ними, то в этом едва ли нужно видеть наивность античных писателей. Полис — это самоуправляющийся коллектив граждан (ή κοινωνία ή πολιτική — Arist. Pol., I, 1, 1, p. 1255 a 5), строго следящий за тем, чтобы в гражданской общине принцип равенства не нарушался. По мнению Аристотеля (Arist. Pol., III, 8, 1—2, p. 1284 a 20), «граждане, стремясь к всеобщему равенству, время от времени подвергали остракизму и изгоняли на определенный срок тех, кто отличался от остальной массы избытком добродетелей, чрезмерной политической активностью, выдавался своим могуществом, опираясь либо на богатство, либо на друзей, либо на какую-нибудь иную силу в государстве». Все это имело непосредственное отношение к Фемистоклу.
Его изгнание, по-видимому, имело место незадолго перед 473/2 г. до н. э.36 Покинув Афины, Фемистокл поселился в Аргосе и способствовал активизации антиспартанского демократического движения в Пелопоннесе (Thuc., I, 135, 3). Поэтому Спарта прилагала максимум
усилий к тому, чтобы расправиться с Фемистоклом. Его контакт с Павсанием и с персами, а также осуществляемая им антиспартанская политика в Пелопоннесе, хотя Спарта оставалась союзником Афин, давали повод к объединению его политических противников в Афинах с лакедемонянами и выдвижению против него серьезных обвинений в государственной измене. Таким образом, окончательно Фемистокл пал жертвой заговора, составленного лакедемонянами и афинскими консервативными кругами. Обвинение, выдвинутое Леоботом, сыном Алкмеона, и другими его врагами из числа граждан и поддержанное Спартой, достигло цели (Thuc., 1,135, 2—3; Diod., XI, 55, 4-8; ср.: Diod., XI, 54, 2-5; Plut. Moral, p. 605 с, 805 с, 855; Them., 21, 5-7; Arist, 25, 10; Nep. Them., 8; Crater, fr. 11). Народное собрание приняло решение вызвать Фемистокла на суд. Боясь расправы, он вынужден был покинуть Элладу и искать убежище в Персии. Вскоре после изгнания Фемистокла исчезает с политической сцены и Аристид.
Подводя итог исследованию античной традиции о Фемистокле и Аристиде, необходимо отметить, что с их именами связан важный этап афинской демократии. Фемистокл выступал как энергичный и решительный политический деятель, способный преодолеть некоторые традиционные обычаи и устои, ставшие преградой для дальнейшего развития афинского полиса. Вместе с тем, преступив границы дозволенного, он становился опасным для гражданской общины политиком. В действиях Фемистокла все более намечался разрыв с идеей общеэллинского единства и утверждалась антиспартанская направленность. В достижении своих целей он стал тяготиться принципами и нормами полисной жизни. Гениальность Фемистокла, как ее определял Фукидид, заключалась в том, что он шел впереди своего времени. Поэтому консервативные круги считали его злейшим врагом, и, как только представился случай, они с ним расправились.
Среди консервативно настроенных лидеров в 80— 70-е гг. V в. до н. э. выделялся Аристид, политические позиции которого в рамках рассматриваемого времени
претерпели серьезную эволюцию от откровенно враждебного отношения к морской программе Фемистокла к признанию роли флота как важнейшего условия для укрепления афинского могущества при сохранении общеэллинского единства и союзных отношений со Спартой. Однако, как показали дальнейшие события, эта политика могла иметь лишь временный успех.
Победа консервативных сил в Афинах в начале 70-х гг. V в. до н. э. в значительной степени была обусловлена изменением социально-политической ситуации. Во время Греко-персидских войн окреп авторитет знатных семей, многие представители которых храбро сражались в битвах. Учтя опыт знаменитой остракофории 488—480 гг. до н. э., когда, будучи разобщенными и враждуя друг с другом, многие представители аристократических фамилий подверглись остракизму, аристократы, отчасти восстановив свое влияние, теперь стремились не потерять поддержку демоса и объединились в целях сохранения достигнутого положения (Plut. Cim., 4, 8, 10; 16, 1; Arist., 25, 6; Athen., XIII, 589; ср.: Plut. Arist., 23, 2; Nep. Cim., 1). Этому способствовало также возросшее значение Ареопага (Hdt., VIII, 41; Arist. Ath. Pol., 23, 1; ср.: Arist. Pol., V, 3, 5, p. 1304 a 20; Plut. Them., 10; ML, № 23). Как уже отмечалось, после битвы при Саламине активизировалась гоплитская часть гражданского населения, в среде которой и были распространены консервативные настроения. Этим можно объяснить наметившееся оживление идеи общеэллинского единства, которая стала было терять свое значение в период наивысшей активности Фемистокла.
В такой ситуации и появляется впервые на политической арене Кимон, сначала как член афинского посольства в Спарту 479 г. до н. э. (Hdt., IX, 6; Plut.
Arist., 10, 9—10), а с 478 г. до н. э. как стратег. С 477/6 г. до н. э. Кимон начал военные действия во Фракии. Его политическая деятельность протекала под лозунгом борьбы с персами ради спасения общего дела эллинов и умножения славы афинян (Plut. Cim., 7; Andoc, III, 183—185). Этот лозунг, подтверждая сохранение преемственности традиций Эллинской лиги и будучи направленным против Фемистокла, стремившегося эти традиции нарушить, обеспечил Кимону поддержку основной массы афинских граждан, как гоплитов, так и корабельных ϋπήρετοα καΐ κυβερνηται. В противоположность Фемистоклу Кимон, демонстрируя свою приверженность традиционным консервативным нормам полисной морали, добился наивысшего авторитета у граждан.
В работах ряда западных исследователей подчеркивается, что социально-экономические факторы не играли существенной роли в общественно-политической жизни Афин и, в частности, в деятельности Кимона. Однако данные источников о его политике опровергают это утверждение. Так, его победы в начале 70-х гг. V в. до н. э. доставили немалые выгоды средним (торгово-ремесленным) и беднейшим слоям гражданского населения Афин, ибо он очистил Эгейское море от пиратов (Plut. Cim., 8, 3—5). После Писистрата Кимон возобновил основание колоний, в которых беднейшие афиняне получали земельные наделы (Thuc., I, 98, 2; Diod., XI, 60, 2; Plut. Cim., 8, 2; Schol. in. Aeschin., II, 34).
Еще более важным в этой связи можно считать единодушное сообщение источников о невероятной щедрости Кимона (Theop., FGH 115 с F 89, 135; Arist. Ath. Pol., 27, 3; Athen., VII, 532 f—533 с; Plut. Cim., 10, 1-5; Per., 9; Nep. Cim., 4). Источниками богатства Кимона были его родство с фракийским царем Олором, под контролем которого находились золотые прииски (Thuc., I, 101, 3; ср.: Thuc., IV, 105, 1) и военная добыча. Эти богатства служили для него важным средством в достижении политических целей. Некоторые ученые утверждают, что Кимон был ловким политиком демократического толка,
щедрость которого была своего рода социальной демагогией37.
Данные источников не позволяют рассматривать Кимона как одного из ловких политиков демократического типа, которые появились в Афинах с конца V в. до н. э. Сравнение Кимона с Писистратом, распространенное в античной традиции, скорее указывает на то, что он, как в свое время и афинский тиран, искал поддержки среди всех слоев гражданского населения, и это его отличало от демократических лидеров типа Клеона, в отношении которого Фукидид впервые употребляет слово «демагог». Кроме того, Феопомп и Аристотель, проводя это сравнение, имеют в виду стремление Кимона реставрировать традиционные консервативно-аристократические отношения и связанные с этим этические представления. Не случайно Аристотель также подчеркивает, что Кимон блестящим образом исполнял общественные литургии, а поскольку литургии возникли еще в период преобладания аристократии, поэтому и характер действий Кимона можно назвать аристократическим. Но особенно ярко эта реставрационная черта деятельности Кимона отразилась у Плутарха (Plut. Cim., 10). Так что действия Кимона можно скорее всего охарактеризовать как образец социальной демагогии аристократа, который использовал для достижения своих политических целей и обычные полисные литургии, и впервые осуществленную им практику предоставления помощи гражданам за счет своих собственных средств.
Апогей могущества и влияния Кимона в Афинах приходится на начало 60-х гг. V в. до н. э. Величайшую славу принесла ему победа над персами в битве при Эвримедонте. Источники сообщают, что Кимон доставил в Афины огромную добычу (Diod., XI, 62, 1; Plut. Cim., 13). На вырученные после продажи военной добычи средства Кимон предпринял в Афинах широкое строительство38.
Начало строительным работам в Афинах было положено еще при Писистрате. Однако, характеризуя строительную деятельность Кимона, важно подчеркнуть несколько особенностей. Во-первых, если Писистрат главным образом начал застраивать Акрополь культовыми сооружениями, то во времена Кимона получило развитие светское строительство. Во-вторых, строительные работы Кимона имели не только эстетическое назначение, они стали решать и социальные задачи, давая работу и ежедневное пропитание городской бедноте, появление которой было результатом предшествующих демократических законодательств, начиная с Солона. Наконец, важно также отметить, что финансирование строительных работ осуществлялось Кимоном за счет собственных средств (Plut. Cim., 13, 7).
Современные исследователи не грешат против истины, подчеркивая значительный вклад Кимона в укрепление афинского морского господства. Хотя Плутарх отмечает (Plut. Cim., 11, 2), что он силой никого из эллинов ни к чему не принуждал, — это, несомненно, результат идеализации античным писателем своего героя. Первые восстания союзников (Наксос и Фасос) и подавление их афинянами относились как раз к периоду стратегии Кимона. С Плутархом можно согласиться в том, что Кимон не наказывал тех, кто, не желая отбывать службу, ограничивался уплатой денег или поставкой порожних судов. Располагая средствами и кораблями, Кимон сажал афинян по очереди многочисленными отрядами в триеры, тренировал и закаливал их в походах.
Однако на этом основании было бы неправильно говорить об одинаковом отношении к демократии Кимона и Фемистокла. Источники изображают Кимона как наследника Клисфеновой демократии (Plut. Cim., 15). Будучи консерватором и традиционалистом, он выступал не против демократии, а против попыток предоставления демосу широких политических прав и дальнейшего ослабления влияния знати. Но в этом как раз
и заключалась драма Кимона. Реформы Клисфена и Фемистокла значительно укрепили позиции городского населения, не связанного с земледелием. Кроме того, и сам Кимон, усиливая афинское морское могущество, способствовал тому, что определенная часть граждан, имеющая отношение к флоту и морю, все более осознавала важность своей роли, требовала предоставления ей всей полноты власти в государстве. Это вело к росту социально-политических противоречий в Афинах, острота которых стала ощутимой в 60-е гг. V в. до н. э.
В это время начались нападки на Кимона. Выступление против него стало возможным потому, что в его позиции обнаружились слабые стороны. Он не обеспечил защиты колонистов, отравленных во Фракию, и из 10 тысяч большая часть погибла (Thuc., I, 100, 3; IV, 102, 2; Diod., XI, 70, 5; XII, 68, 1; ср.: Hdt., IX, 75; Isocr., VIII, 66; Schol. Aeschin., II, 34; Plut. Cim., 14; Polyaen., VI, 53).
Распался и союз знати, созданный в начале 70-х гг. V в. до н. э., и возобновилась традиционная вражда между Филаидами и Алкмеонидами (Plut. Cim., 17; ср.: Thuc., I, 107, 4). Против Кимона было выдвинуто обвинение в том, что он был подкуплен македонским царем Александром (Plut. Cim., 14, 3—4; ср.: Arist. Ath. Pol., 27, 1).
Представляет несомненный интерес фраза, произнесенная Кимоном в свое оправдание, что «он не был связан узами дружбы с ионийцами и фессалийцами, которые были людьми богатыми, и подобно другим не брал от них взятки, а связан с лакедемонянами и подражает их простоте и умеренности» (Plut. Cim., 14, 4). Хотя эти слова для Плутарха были скорее всего важны как иллюстрация противопоставления ионийской и фессалийской роскоши спартанскому ригоризму, тем не менее они, по-видимому, отражают и определенную историческую реальность. В это время уже появились новые демократические лидеры, которые стремились с помощью ионийских союзников и Фессалии (ср.: Thuc., I, 102, 4) утвердить афинское господство в материковой Греции. Кимон же своим заявлением отстаивал необходимость продолжения прежней политики, предусматривавшей сохранение дружественных отношений со Спартой и ведение войны
против варваров. Популярность Кимона была еще велика, а выгоду от войны с персами ощущали многие, поэтому афиняне оправдали его и снова избрали стратегом.
Главным противником Кимона был Эфиальт. О его происхождении ничего не известно, кроме имени его отца — Софронид. Однако тот факт, что Эфиальт был стратегом (Plut. Cim., 134), дает основание говорить о принадлежности его к высшим слоям общества. Наши источники связывают деятельность Эфиальта с периодом важнейших демократических преобразований в Афинах (Arist. Pol., II, 9, 3, р. 1274 а 7; Ath. Pol., 25, 27, 35, 2; Philoch., FGH 328 F 64 b; Plut. Cim., 10, 8; 15, 2-3; Per., 7, 8; 9, 3-5; Moral., 812 d; Diod., XI, 77, 6; Paus., I, 29, 15).
В западной историографии есть работы, где утверждается, что традиция о деятельности Эфиальта и его роли в афинской истории, сильно искаженная и преувеличенная аттидографами, была некритически воспринята Аристотелем и поздними авторами. По мнению авторов данных трудов, демократизация правовых отношений в Афинах была следствием не реформ Эфиальта, а личностного фактора, характеризующегося тем, что архонты, опасаясь брать на себя ответственность при вынесении судебных приговоров, охотно старались передать эти функции народным судам39. Рассматривая развитие полисных отношений, исследователи отрицают социально-политическую борьбу в греческих полисах классического периода и считают демократизацию их политической структуры результатом эволюционного процесса, обусловленного не противоречиями и конфликтами внутри гражданского коллектива, а проявлением общечеловеческих нравственно-психологических качеств людей. Под влиянием этих качеств, как считают ученые, создавалась благоприятная обстановка в обществе для возникновения новых обычаев и институтов, которые, постепенно вытесняя старые (без какой-либо революционной ломки
социально-политических отношений), утверждали новый общественный порядок.
Предлагая эту концепцию, современные историки не только пренебрегают сведениями Аристотеля и Плутарха, объявляя их модернизаторской фикцией, но и не считаются с данными Фукидида, свидетельствующими о борьбе между сторонниками и противниками демократических преобразований в Афинах в рассматриваемый период времени (Thuc., I, 107, 4). Возвышение Эфиальта происходило в обстановке внутриполитической борьбы против Кимона и его сторонников. Наши источники связывают деятельность Эфиальта с принятием законов, направленных против Ареопага, сохранявшегося как центр консервативного влияния. Ареопаг, укрепивший свои позиции во время Греко-персидских войн, не мог их удерживать бесконечно. Динамика социально-экономического развития Афин и морская политика, направленная на расширение афинского могущества, усилили радикальные настроения среди афинских граждан (Thuc., I, 93, 3; Arist. Ath. Pol., 25,1; Pol., II, 9, 3-4, p. 1274 a 12; V, 3, 5, p. 1304 a 22; Plut. Them., 19, 5; ср.: Ps.-Xen. Ath. Pol., 1, 2). Этому способствовала противоречивая ситуация в 60-е гг. V в. до н. э, когда стратеги, избираемые путем голосования из всех граждан, должны были подчиняться Ареопагу, состоявшему из людей, избранных в свое время путем жребия и потому нередко случайных среди ареопагитов. Таковы были обстоятельства, способствовавшие реформе Эфиальта, сущность которой заключалась в том, что он организовал судебный процесс над коррумпированными ареопагитами и отнял у Ареопага все приобретенные (τα επίθετα) им права, передав их частью Совету 500, частью Народному собранию и судам (Arist. Ath. Pol., 25, 2; 35, 3).
Одной из главных функций Ареопага было заслушивание его комиссией отчетов должностных лиц по истечении их полномочий. Здесь возникла почва для разного рода коррупции. Эфиальт усложнил систему сдачи отчетов, но вместе с тем сделал ее более гласной и предоставил демосу право непосредственного контроля за деятельностью должностных лиц. Возникшая
в результате реформы процедура предусматривала необходимость предоставления магистрами отчета в течение 30 дней после завершения их полномочий 10 логистам, избранным из числа членов Совета 500. Логисты обязаны были, проверив отчет, передать его в гелиэю для ратификации или выяснения возникающих вопросов. После поступления отчета в гелиэю в течение трех дней любой гражданин мог сделать запрос официальному лицу своей трибы, называемому ευθυνος (эвтин), с жалобой против уходящего в отставку магистрата. Эвтин, рассмотрев жалобу, передавал ее судьям по демам, если она имела частный характер, или фесмофетам, если она касалась государственных дел. Фесмофеты, получив жалобу, вторично вносили отчет магистрата на рассмотрение народного суда. Его решение имело окончательную силу (Arist. Ath. Pol., 48, 3-4).
Реформы Эфиальта всколыхнули общественное мнение в Афинах и обострили до предела социально-политические противоречия внутри гражданского коллектива. Дебаты о роли Ареопага и его судьбе составляли важную часть политических споров того времени. Это нашло наиболее яркое отражение в трилогии Эсхила «Орестея»40.
Устами Эриний и Афины автор выразил беспокойство о судьбе Ареопага — органа, который контролировал правовые, нравственные и религиозные отношения среди афинских граждан, и указал на опасность для дальнейшего развития общества сокрушения влияния этого древнего института и утверждения принципа «абсолютной свободы» (Arist. Pol., VI, 1, 7, p. 1317 b 12: ζην ώς βούλεται τις). Поэт даже намекает на некоторые детали спора. Не случайно он подчеркивает, что суд Ареопага «неподкупен», «корысти чуждый», «справедливый». Ведь, как уже отмечалось, ареопагитов обвиняли, и, возможно, не без основания, в разного рода преступлениях.
Не менее интересным можно считать и другой намек, вызвавший расхождение во мнениях ученых. Эсхил устами Афины предупреждает:
Пусть не будет новшеством
Устав мой осквернен: прозрачный ключ взмутив
Притоком грязным, свежей не испить воды.
(Aesch. Eumenid., 696—698; пер. С. Апта).
Возможно, эти стихи отражают дискуссию, которая развернулась вокруг законопроекта о допуске к избранию на должность архонта и соответственно в число ареопагитов представителей третьего сословного класса зевгитов.
В результате дебатов афиняне оказались расколоты на враждующие группировки, и Эсхил устами Афины призывает граждан примириться, подчеркивает опасность распрей и междоусобных войн (Aesch. Eumenid., 860—866). Финалом своей трилогии он утверждает идею единства ранее враждовавших между собой сторон. Однако реальная действительность была более суровой и жестокой. В политической борьбе были победители и побежденные. В 461 г. до н. э. был подвергнут остракизму Кимон (Plut. Cim., 17, 3; ср.: Plut. Cim., 15, 3; Per., 9, 5; Nep. Cim., 3; Plat. Gorg., 516 d; ср.: IG, I2, 911-912 = Tod2, № 15, 45 = SEG, X, 390). Его обвинили во враждебном отношении к демократии, поскольку он оказывал активное сопротивление реформам Эфиальта. Вскоре после остракизма Кимона было совершено покушение на Эфиальта (Antiph., V, 68; Arist. Ath. Pol., 25, 4; Diod., XI, 77, 6; Plut. Per., 10, 7, 8).
Результатом общественно-политического переворота, осуществленного в Афинах около 460 г. до н. э., был прежде всего значительный рост общественно-политических документов. Так, если на весь период с конца VIII в. и вплоть до 460 г. до н. э. можно назвать только около 10 декретов или посвящений, то с 460 г. до н. э. и до конца Пелопоннесской войны их насчитывается более 300. Как известно, эти документы выставлялись на агоре для всеобщего знакомства. Античная традиция считает инициатором этого обычая Эфиальта, который, как
сообщает Анаксимен, автор IV в. до н. э., переместил таблицы и скрижали с начертанными на них знаками Солона в Совет и на агору (Anaxim. Philipp., FGH 72 F 13). Это символизировало соединение законов с демократическими институтами, что укрепляло правовую основу афинской демократии. Упомянутые выше общественно-политические документы отражают главенство Народного собрания как суверенного правящего законодательного органа, важность Совета 500 как основного института, наделенного правом законодательной инициативы, члены которого избирались Народным собранием. Эти документы вскрывают сущность оформившегося в результате реформ Эфиальта механизма функционирования афинской демократии, показывая, что поправки и предложения вносились и могли быть приняты на Народном собрании. Широкое участие граждан в управлении государством достигалось путем увеличения числа коллегий, их сменяемости и подотчетности Совету и Народному собранию, а также включения в состав гелиэи представителей всех категорий афинского гражданства. Механизм функционирования афинской демократии, сложившийся в результате реформ 60-х гг. V в. до н. э., подтверждается эпиграфическими данными. Среди немногих сохранившихся документов, относящихся к рассматриваемому времени, можно привести декрет об элевсинских эпистатах, датируемый 50-ми гг. V в. до н. э. (SEG, X, 24).
Содержание этого декрета позволяет выделить несколько аспектов, иллюстрирующих революционные изменения в афинской демократии в результате реформ Эфиальта. Прежде всего можно сказать, что принцип свободы слова (ισηγορία) в рассматриваемый период был признан законным и стал повседневной реальностью для любого афинского гражданина. Декрет дает основание утверждать, что право быть избранным на должности распространялось на всех афинян без ограничения. На все должности в коллегии, кроме финансовых, афиняне могли быть избраны независимо от их происхождения и богатства. Лишь избрание на последние ограничивалось имущественным цензом, так как в случае растраты
виновные должны были уплатить высокий штраф из своих собственных средств.
Наконец, избрание афинян на различные официальные должности тесно связано с оплатой должностных лиц. Как вытекает из упомянутого декрета, избираемая ежегодно в Элевсине коллегия из 5 человек получала ежедневную оплату из общественных средств. Революционизирующее значение этой меры заключалось в том, что она позволяла даже беднейшим гражданам участвовать в управлении государством.
Итак, процесс демократизации афинского общества пробивал себе дорогу, несмотря на временное преобладание консервативных тенденций в Афинах в период стратегии Кимона. Реформа Ареопага, осуществленная Эфиальтом, была составной частью демократических преобразований, начавшихся в 60-е гг. V в. до н. э. и обусловленных существенными сдвигами в социально-экономической и политической жизни афинского общества, и являлась продолжением политики Фемистокла. Она способствовала повышению политической активности важнейших демократических институтов афинского полиса (Народное собрание, Совет 500 и гелиэя) и обеспечению афинских граждан правом не только участвовать в управлении государством, но и контролировать афинскую конституцию.
Все это свидетельствует о всемирно-историческом значении афинской демократии и побуждает ученых и политиков разных времен извлекать как позитивные, так и негативные уроки из ее истории.
В связи с демократизацией Афин прекращалась политика афинско-спартанского дуализма, которой придерживались консервативно-умеренные слои афинских граждан, предусматривавшая продолжение войны с персами и сохранение дружественных отношений со Спартой. Радикально-демократические афинские лидеры стремились к разрыву отношений со Спартой и расширению афинской гегемонии в Элладе. Своеобразное положение в этом противостоянии консервативно-умеренных и радикально-демократических сил занимал Перикл.
Наиболее ценной является характеристика, данная Периклу Фукидидом (Thuc., II, 65, 5—11). Однако, вчитываясь в нее, историк неизбежно задается целым рядом вопросов: всегда ли Перикл был таким, как его оценивает Фукидид, и какому периоду его политической карьеры более всего соответствует эта характеристика? В чем смысл противопоставления Фукидидом периода правления Перикла времени его преемников и каково значение замечания автора о том, что при Перикле правление называлось демократией, на деле же власть принадлежала первому гражданину?
Внимательное рассмотрение источников позволяет признать, что первая половина жизни и деятельности Перикла, по крайней мере до начала 40-х гг. V в. до н. э, является загадкой, ибо сведения источников фрагментарны, противоречивы и не вполне надежны. Этим и объясняется отсутствие единства взглядов ученых о внутриполитическом положении Афин в 60—40-е гг. V в. до н. э. и причинах возвышения Перикла. Период идеализации Перикла характерный для второй половины XIX в.41 сменился критическим отношением к античной традиции о нем. В конце XIX — начале XX в. сложилось и стало господствующим мнение, по которому возвышение Перикла объяснялось социальными и политическими причинами 42.
Однако вскоре после Второй мировой войны в западной историографии наметились тенденции к пересмотру сложившейся концепции о Перикле. Прежде всего исследователи признали ошибочным использование термина «партия» для истории Афин V в. до н. э.43 Затем, как уже отмечалось, они стали утверждать, что в Афинах до конца V в. до н. э. не существовало демократии и демократической политики. Закономерным следствием этих взглядов явилось распространение с конца 50-х гг. XX в. мнения о том, что общественные отношения в Афинах невозможно трактовать с точки зрения социально-политических факторов. Поэтому ученые, объясняя возвышение Перикла, придают первостепенное значение его личным и семейно-клановым связям44.
Итак, чтобы ответить на поставленные вопросы, необходимо начать с анализа существующей традиции. О начальном периоде карьеры Перикла сообщает только Плутарх. Биограф отмечает, что сначала Перикл совершенно не занимался государственными делами, но только участвовал в военных походах (по-видимому, под руководством Кимона). Неучастие Перикла в политической жизни Плутарх объясняет тем, что он боялся народных масс (Plut. Per., 7, 1). Имея большое сходство с Писистратом и будучи богатым человеком, принадлежавшим к выдающемуся роду45, он опасался быть подвергнутым остракизму.
Ион, на которого ссылается Плутарх, утверждал, что обхождение Перикла с людьми было дерзким и высокомерным.
Вероятно, все эти качества составляют субъективно-тенденциозную основу враждебной Периклу характеристики, сохранившейся у Иона, который противопоставлял
его Кимону. Ион, очевидно, в гипертрофированном виде представил такие черты характера Перикла, как замкнутость, некоммуникабельность, т. е. именно то, на что указывает Плутарх, говоря, что он по своей природе был не прост в обхождении (Plut. Per., 7, 2). Эти черты могли быть преодолены по мере расширения его общественной активности.
Что касается замечания Плутарха о сходстве Перикла с Писистратом, то это, вероятно, литературный штамп, найденный биографом в одном из источников. По-видимому, это был Феопомп, который с Писистратом сравнивал и Кимона.
Нуждается в объяснении и мысль Плутарха о том, что Перикл угождал массам, боясь, как бы его не стали подозревать в стремлении к тирании. В данном случае Плутарх, возможно, объединяет два обвинения, выдвинутые против Перикла его врагами, сохранившиеся в традиции, которой пользовался биограф.
Обвинение в стремлении Перикла к тирании скорее всего получило распространение с того времени, когда он стал ежегодно избираться на должность стратега. Это обвинение опровергается относительно просто. В отличие от Писистрата, который, как известно, хотя и не отменил конституцию Солона, но фактически с ней не считался, Перикл не только придавал афинской конституции огромное значение (Thuc., II, 37 sqq.), но и своими реформами совершенствовал ее.
С обвинением в демагогии дело обстоит сложнее. Термин δημαγωγός («предводитель народа») с отрицательным смыслом получил широкое распространение в IV в. до н. э. Под предводителями такого рода имели в виду политиков, которые угождали, потворствовали народу, шли на поводу у демоса. Этот термин, вероятно, имел в виду Фукидид, характеризуя преемников Перикла (Thuc., II, 65, 10; ср.: III, 36, 6; IV, 21, 3). Аристотель уже широко его использовал (Arist. Ath. Pol., 27—28; Pol., II, 9, 3, 1274 а 3-10). Историки IV в. до н. э. (Феопомп, Стесимброт и Ион), как мы уже отмечали, особенно часто прибегали к нему, отрицательно характеризуя современную им демократию. Между тем, прослеживая
историю развития афинской демократической конституции и ее отражение у античных авторов (Геродот, Фукидид, Аристотель), можно прийти к заключению, что термин δημαγωγός является синонимом, только с оттенком отрицательного содержания, более благопристойного понятия προστάτης. Уже Геродот, характеризуя Клисфена и называя его простатом народа, считал его не только защитником, но и предводителем демоса (ср.: Arist. Ath. Pol., 20, 4).
Тем не менее эволюция социальных отношений в Афинах, естественно, должна была наложить отпечаток и на изменение содержания понятия προστάτης — δημαγωγός. Вплоть до времени Перикла лидерами афинской демократии были выходцы из аристократии. Однако, в отличие от современных западных исследователей, рассматривающих Клисфена, Фемистокла, Аристида, Кимона, Эфиальта и Перикла как представителей аристократии, которые, стремясь достигнуть влиятельного положения в городе, вступали в соперничество с себе подобными, мы обнаруживаем между ними существенное различие и считаем, что их деятельность имела различную социальную направленность. По-видимому, Аристид, Кимон, Ксантипп, Каллий и др., являясь представителями консервативно-умеренной части афинской аристократии, пытались в условиях развивающейся афинской демократии сохранить традиционные основы господства и влияния афинской знати. Поэтому Кимон, стремясь привлечь на свою сторону демос, пользуется средствами, которые были искони присущи аристократии еще со времен Писистрата и которые можно охарактеризовать как пример аристократической демагогии.
Совсем другие цели и стремления обнаруживаются в деятельности Клисфена, Фемистокла, Эфиальта и др. Во-первых, очевидно, что отношение этих политических деятелей к демосу было совершенно другим, чем у представителей консервативно-умеренной аристократии. Они опирались на демос не только с целью достижения и укрепления своей власти, применяя для этого демагогические приемы, но и сознавая историческую неизбежность укрепления его роли в афинских условиях.
Во-вторых, они являют собой пример привнесения рационализма в политику46, и в этом смысле реформаторскую деятельность уже отчасти Клисфена и прежде всего Фемистокла и Эфиальта можно рассматривать как заранее сознательно спланированную систему мер, направленных на дальнейшее совершенствование афинской демократической конституции и преодоление консервативных черт, сдерживающих развитие афинского полиса.
Особое положение занимал во всей этой плеяде афинских политических деятелей Перикл. С его именем связан важный этап в развитии политической жизни афинского общества. По мере роста политической активности и влияния радикальных слоев афинского демоса и в связи с расширением их реального участия в управлении полисом возникла необходимость не только в проведении реформ, направленных на преодоление консервативных традиций и институтов, сковывавших дальнейшее развитие афинской демократии, но и в разработке новых принципов управления обществом. Иными словами, возникла потребность в создании «новой социальной философии», которая должна была преодолеть узкие рамки традиционной консервативно-аристократической идеологии. Именно к этим процессам Перикл имел самое непосредственное отношение. Он осознал, что объективный ход развития политических событий требует научного подхода к управлению государством.
В противоположность Кимону, который в целях укрепления позиций знати создал союз из представителей аристократии, скрепив его династическими браками, Перикл впервые создает союз единомышленников, объединяющий профессиональных политиков, а также людей образованных и философски мыслящих (так называемый кружок Перикла), с помощью и при поддержке
которых он осуществлял все внешнеполитические и внутриполитические мероприятия47.
Возвращаясь же теперь к понятию προστάτης — δημαγωγός мы вполне можем заключить, что προστασία была составной частью афинской политической системы (особенно это подтверждает Аристотель: Arist. Ath. Pol., 20, 4; 23, 3; 25, 1; 28), поэтому она изменялась и эволюционировала вместе с ней. По мере же развития кризиса афинской демократии, начавшегося, как удачно подмечает Фукидид (Thuc., II, 65, 10—11), в 20-е гг. V в. до н. э, προστασία теряла свои позитивные качества, превращаясь в демагогию (δημαγωγία).
Итак, главной особенностью общественной жизни Афин времени Перикла, как мы уже отметили, был профессионализм в политике. Уже сам Перикл, в отличие от предшествующих политических деятелей афинской демократии, получил прекрасную специальную подготовку. Он обучался под руководством Дамона, ученика софиста Продика (Plat. Laches, 197 d) и вместе с тем известного теоретика музыкального искусства. Он обучал Перикла главным образом искусству политического красноречия и вопросам практической политики (Plut. Per., 4; Isocr., XV, 235). Перикл слушал также лекции Зенона Элейского, ученика Парменида, известного своим учением о познании, и постиг искусство диалектики. Оба эти вида искусства становились крайне необходимыми для политического лидера в условиях демократического правления, когда решения принимались в результате свободного обсуждения мнений.
Большое влияние на Перикла оказал также философ-материалист Анаксагор, рационалистические идеи которого подрывали традиционные суеверия и консерватизм и утверждали принцип причинной связи как в естественных, так и в общественных явлениях48. Не меньшее влияние на Перикла оказал и выдающийся скульптор Фидий,
своей деятельностью в значительной степени способствовавший превращению Афин в культурный центр Эллады.
Окружавшие Перикла люди отличались не столько своей знатностью, сколько рационалистическими знаниями и философским умом. Другой отличительной чертой кружка Перикла было то, что он включал не только афинян, но и иностранцев. Многие проблемы, обсуждавшиеся его членами, становились впоследствии основой постановлений Народных собраний и отдельных реформ. Таким образом, если союз знати, возникший во время Кимона, был социальной аристократической элитой, то кружок Перикла — это скорее элита политическая и интеллектуальная.
Выступление Перикла на стороне демократов не было вынужденной мерой, обусловленной интересами личной безопасности. Это было сознательно принятое решение, но пришел он к нему, по-видимому, не сразу. Вероятно, прав Плутарх, отмечающий, что Перикл был вовлечен в государственные дела всем ходом исторических событий в то время, когда Аристид уже умер, Фемистокл был в изгнании, а Кимон, участвуя в постоянных походах, находился по большей части вне пределов Афин. Первое выступление Перикла на политической сцене, засвидетельствованное в источниках, относится ко времени обострения политического кризиса в Афинах в 463 г. до н. э. Он выступал как обвинитель по делу Кимона. Сведения об этом сообщают Аристотель и Плутарх. Первый (Arist. Ath. Pol., 27, 1), будучи очень краток, указывает, что Перикл выступил в качестве демагога (δημαγωγεΐν) и впервые получил известность еще молодым. Первое утверждение Аристотеля свидетельствует о том, что Перикл к этому времени избрал для себя путь демократического лидера (ср. также: Plut. Per., 10, 6). Второе его замечание не совсем точное. Во-первых, ранняя известность пришла к Периклу, когда он одержал победу в качестве хорега при постановке трагедии Эсхила «Персы» (IG2, № 2318).
деятели античности, средневековья и Нового времени. Л, 1983. С. 24 сл.
Во-вторых, первый процесс против Кимона не достиг успеха, поэтому едва ли можно говорить и об известности Перикла, тем более что его выступление было не очень смелым и решительным. Рассказ Плутарха (Plut. Cim., 14, 5; Per., 10, 6) более пространный, но он содержит детали анекдотического характера (Plut. Cim., 14, 5; Per., 10, 6). Исследователи по-разному пытаются разрешить загадку недостаточно решительного выступления Перикла как обвинителя Кимона. Нам представляется, что разгадка кроется в молодости Перикла, на что указывает Аристотель, и в тех чертах характера, которые отметил у него Плутарх.
Далее мы встречаем Перикла в связи с деятельностью Эфиальта. Плутарх характеризует его как примкнувшего к демократам (Plut. Cim., 15, 2). Это дает основание с уверенностью считать, что Перикл в это время еще не занимал первенствующего места среди демократов (ср.: Arist. Pol., II, 9, 3, p. 1274 a 8). Какое конкретно участие принимал Перикл в проведении реформ Ареопага, остается загадкой (ср.: Arist. Ath. Pol., 21, 7). Также трудно сказать, имел ли Перикл прямое отношение и к другим реформам, проведенным вскоре после гибели Эфиальта. Согласно Аристотелю (Arist. Ath. Pol., 26, 2—3), в 457/6 г. до н. э. право избирать в коллегию архонтов было предоставлено также зевгитам, а в 453/2 г. до н. э. были снова учреждены тридцать судей, так называемых судей «по демам». Два других законодательства: о гражданских правах и об оплате должностных лиц Аристотель связывает непосредственно с именем Перикла (Arist. Ath. Pol., 26, 3; 27, 4; ср.: Arist. Pol., II, 9, 3, p. 1274 a 8; Plat. Gorg., 515 с; Plut. Per., 9,1—3). Сообщения об этих законодательствах требуют более обстоятельного комментария. Мы уже отмечали, что многие вопросы, обсуждавшиеся членами «кружка Перикла», становились впоследствии основой постановлений Народных собраний или отдельных реформ. Отмеченные выше законодательства не были исключением. Первым по времени был закон об оплате должностных лиц. Аристотель (Arist. Ath. Pol., 27, 4) и Плутарх (Plut. Per., 9, 2) сообщают, что этому законодательству предшествовал совет, который дал Периклу
Дамонид из Эи, являвшийся его помощником во многих делах.
В соответствии с этим законодательством прежде всего вводится плата судьям. Это было неслучайно. В Афинах важнейшим институтом, составлявшим основу демократической системы, являлся народный суд — гелиэя (ήλιαία), учрежденный еще при Солоне. По мере трансформации Делосской симмахии в Афинский морской союз, а последнего — в Афинскую империю и с ростом той части афинского демоса, которая была связана с ремеслом, торговлей и морским делом, гелиэя приобрела в государстве главенствующее положение. Она разрешала тяжбы как афинских граждан, так и союзников. Причем ко времени Перикла суды превратились в важнейший инструмент контроля над союзниками (Thuc., I, 77, 1; Ps.-Xen. Ath. Pol., 1, 16—18). К середине V в. до н. э. гелиэя охватывала большое число афинских граждан (6 тыс. человек; см.: Arist. Ath. Pol., 24, 3), которые, отрываясь от своих повседневных дел, должны были заседать в различных судебных комиссиях. Поэтому введение этого законодательства было естественным результатом развития тех общественно-политических процессов, которые протекали в Афинах и в Афинском морском союзе49.
С законом об оплате должностных лиц тесно связана и гражданская реформа Перикла (Arist. Ath. Pol., 26, 3; Plut. Per., 37, 3; Ael., VI, 10; Suid., s. ν. Δημοποίητος). Согласно этой реформе, гражданином Афин мог считаться лишь тот, у которого отец и мать были афинянами. Современные исследователи по-разному оценивают цель и значение этой реформы. По Аристотелю, эта реформа была следствием слишком большого числа граждан (Arist. Ath. Pol., 26, 3; ср.: Arist. Pol., III, 4-5, p. 1276 a 20—35). Численность граждан древние всегда рассматривали как важнейшее условие успешного функционирования государственного организма (Plat. Leg., 737 с; 742 d;
745 с; Arist. Pol., VII, 4, 2, p. 1327 а 1-3). Несомненно, эта проблема обсуждалась и в «кружке Перикла», в состав которого входил известный архитектор Гипподам из Милета. Он давно уже жил в Афинах, возможно, еще со времени Фемистокла. Ему принадлежит планировка Пирея. Аристотель подробно разбирает его проект идеального государства (Arist. Pol., II, 5, 1 sqq., p. 1267 b 22 sqq.). Два положения в его проекте заслуживают особого внимания. Большое значение Гипподам придавал проблеме граждан и их численности в идеальном государстве. Оптимальным он считал город с населением в 10 тысяч граждан (Arist. Pol., II, 5, 2, p. 1267 b 30). He исключено, что идеи Гипподама легли в основу и гражданской реформы Перикла. В пользу правомерности этой гипотезы говорит следующий факт. Гипподам считал, что дети павших на войне граждан должны воспитываться на казенный счет (Arist. Pol., II, 5, 4, p. 1268 a 9—10). Эта идея была воплощена в жизнь в Афинах при Перикле. Заканчивая свою речь в честь павших воинов, он заявил: «... с этого дня государство будет содержать их детей (детей павших воинов. — В. С.) до их возмужания на государственный счет» (Thuc., II, 46, 1).
Итак, гражданская реформа Перикла предусматривала создание оптимального по численности гражданского коллектива, в чем в это время был особенно заинтересован афинский демос. Вместе с тем проведение этой реформы было связано и с законом об оплате должностных лиц. Осуществление этой меры требовало больших денежных затрат (Arist. Ath. Pol., 24, 3; ср.: Plut. Per., 37, 4). Естественно, нужно было позаботиться о количественном составе гражданского коллектива (ср.: Arist. Ath. Pol., 63, 3).
Конец 50-х — начало 40-х гг. V в. до н. э. в политической карьере Перикла являются важной вехой. Тогда он достигает первенствующего положения в государстве. В среде демократических лидеров он уже более не имел соперников после гибели Толмида (ср.: Plut. Per., 18, 2—3). Со смертью Кимона консервативно-аристократические круги на некоторое время ослабили сопротивление Периклу. С этого момента мы можем
уверенно говорить о внутренней и внешней политике Афин, которая всецело осуществлялась под его руководством. По своему характеру это была имперская политика, но лишенная авантюристических замыслов. Перикл, продолжая традицию Фемистокла и Эфиальта, считал Спарту главным противником. Однако, в отличие от других демократических лидеров, он полагал, что войне со Спартой должна предшествовать серьезная подготовка, предусматривавшая возвышение авторитета Афин в эллинском мире и пропаганду афинского превосходства50, укрепление афинского господства в морском союзе и превращение его в афинскую империю, осуществление активной внешней политики, направленной на утверждение афинского влияния в стратегически важных районах.
Углубление демократических тенденций во внутренней и внешней политике Афин, обусловленное реформами Эфиальта и Перикла, было уже необратимым, поэтому знать предпринимала безуспешные попытки, используя временные внешнеполитические неудачи демократов и Перикла, возвратиться к лаконофильской консервативной политике. Такие попытки были предприняты вскоре после битвы у Танагры (457 г. до н. э.), где афиняне потерпели поражение, и после гибели афинского флота в Египте (454 г. до н. э.). Опасная внутриполитическая ситуация заставила Перикла вернуть из изгнания Кимона и пойти на заключение мира со Спартой (Theop, FGH 11 b 115 F 88; Plut. Cim., 17, 8-18, 1; Per., 10, 4; Diod., XI, 80, 3—6; Andoc, III; Aeschin, II, 172). Однако со смертью Кимона после 451 г. до н. э. канули в лету и надежды аристократической оппозиции Периклу.
Новое осложнение внутриполитической борьбы в Афинах наблюдалось вскоре после заключения Тридцатилетнего мира со Спартой (446/5 г. до н. э.). Лидером аристократической оппозиции становится Фукидид, сын
Мелесия, свойственник Кимона. К сожалению, сведения о нем противоречивы и фрагментарны (Theop., FGH 115 F 91; Vita Anon. Thuc., 6; Plut. Per., 6, 2; 8-5; 11-13; 12, 1; 16, 3; Nic., 2, 3). Поэтому и в современной историографии оценка роли Фукидида и дата его изгнания из Афин являются дискуссионными проблемами51.
Насколько позволяют судить источники, Фукидид принадлежал к консервативным кругам афинской аристократии. Отец Фукидида был знаменитым тренером (Pind. Olymp., VIII, 54; Nem., IV, 93; VI, 65), и сам Фукидид был связан со спортивной борьбой (Plut. Moral., 802 с; Per., 85; Plat. Meno, 94 с). Он был женат на сестре Кимона (Arist. Ath. Pol., 28, 2; Plut. Per., 11, 1). Пинда-py известны связи семьи Фукидида со знатными семьями Эгины.
О политической карьере Фукидида можно говорить на основании тех сведений, которые сообщают Аристотель и анонимный автор жизнеописания Фукидида (Arist. Ath. Pol., 28, 2, 5; Vita Anon. Thuc; ср.: Plat. Meno, 94; Plut. Per., 85). Некоторые исследователи считают, что конфликт между Фукидидом и Периклом не имел принципиального значения. Борьба носила личностный характер52. Данные источников не позволяют согласиться с этим мнением.
Как аристократ и как человек, связанный со спортивной борьбой, Фукидид имел многих друзей и в Афинах, и в союзных городах (Plat. Meno, 94 d). Вследствие этого он легко мог найти единомышленников. Традиция изображает Фукидида талантливым оратором, обладавшим большой силой ума (Vita Anon. Thuc., 6). Не случайно с именем Фукидида связывается изменение стратегии и тактики аристократии. Она из простого
консервативного противодействия демократической конституции перерастает в организованное олигархическое движение (Plut. Per., 11), целью которого стало впоследствии свержение демократии.
Главными вопросами, которые дебатировались в Народном собрании между сторонниками и противниками Перикла, как уже отмечалось, были налоговая политика, отношение к союзникам, строительная программа, оплата должностных лиц, а также юрисдикция. Оппоненты Перикла возражали против перенесения казны с Делоса в Афины и использования денег союзников для строительной деятельности и оплаты должностей в Афинах. Они обвиняли демократов и Перикла в том, что их власть над союзниками подобна тирании, и считали несправедливым сбор фороса в условиях мира с персами.
Следы этих дебатов отразились у Плутарха (Plut. Per., 12) и в речах, приведенных Фукидидом-историком. Требования, выдвигаемые оппозицией, отчасти отразились и в «Афинской политии» Псевдо-Ксенофонта (Ps.-Xen., 1, 16—18). Главная черта этих дебатов заключалась в том, что Перикл и его сторонники, приняв вызов, брошенный оппонентами, отнюдь не оправдывались, а избрали наступательную тактику. Возможно, это обстоятельство не учел Фукидид, что и было его роковой ошибкой.
Некоторые контраргументы, выдвигаемые Периклом и его сторонниками, заслуживают специального рассмотрения, ибо они важны для понимания сущности внутренней и внешней политики Афин.
Отметая обвинение противников в том, что афиняне не по назначению используют деньги, которые союзники вносят в казну в виде фороса, Перикл выдвинул три важных положения, свидетельствующих об имперском характере политики афинской демократии.
Во-первых, Перикл с позиции великодержавного гегемонизма отверг какую-либо возможность отчета перед союзниками о том, как и на что расходуются деньги, внесенные ими в общесоюзную казну в виде налога.
Во-вторых, вся предшествующая внутрисоюзная политика Афин была направлена на то, чтобы сократить до минимума число союзников, поставлявших конницу,
гоплитов и корабли, и заменить эти поставки денежными взносами, что фактически разоружало союзников (ср.: Thuc., I, 99, 3). Теперь, опираясь на это обстоятельство, Перикл доказывал правомерность использования их денег для укрепления афинского могущества и превращения Афин в центр морской державы.
Наконец, Перикл оправдывал эксплуатацию союзников необходимостью решения и социальных задач, предусматривающих обеспечение афинян средствами к существованию, и создание условий, при которых государство могло бы само себя содержать на жаловании. Учитывая, что только гелиастов, получавших оплату, насчитывалось в Афинах 6 тыс. человек, можно уверенно считать, что подобные речи Перикла более импонировали афинскому демосу, чем морализирование Фукидида.
В ответ на обвинение в том, что господство афинян над союзными полисами подобно тирании (Plut. Per., 12, 1), Перикл также занимал наступательную позицию. Соглашаясь с тем, что власть афинян над союзниками приобрела вид тирании, он, напротив, доказывал правомерность, законность и неизбежность такого господства, подчеркивая вместе с тем, что отказываться от него тем более опасно (Thuc., II, 62, 1-3; ср.: Thuc., I, 75, 4; III, 37).
Выдвигалось также обвинение в том, что афиняне имеют страсть к сутяжничеству, заставляя союзников ездить для судебных дел в Афины (Thuc., I, 77, 1; Ps.-Xen. Ath. Pol., 1, 16). Псевдо-Ксенофонт приводит целый ряд аргументов, которые выдвигали демократы в целях оправдания системы юрисдикции, сложившейся в Афинской морской державе. Все эти аргументы вполне могли быть высказаны и Периклом. Суть их заключалась в том, что, во-первых, афинские граждане и государство в целом получали от этого материальные выгоды; во-вторых, благодаря тому, что судебные дела союзников разрешались в Афинах, афинский народ в лице судей, должностных лиц и Народного собрания ощущал свое превосходство; и, наконец, судьи являлись важнейшим средством удержания союзников в повиновении. Если соотнести все сказанное с расстановкой политических сил в Афинах в 40-е гг. V в. до н. э, то становится вполне понятным
поражение Фукидида, сына Мелесия, и изгнание его остракизмом в 443 г. до н. э.
В источниках этот год считается переломным в правлении Перикла. С этого времени в течение не менее 15 лет он правил единолично (Plut. Per., 16, 3; ср.: Thuc., II, 65, 8—9). Ежегодная стратегия Перикла выдвигает ряд проблем. Первые из них — это процедура избрания стратегов и время ее введения. Согласно Аристотелю (Arist. Ath. Pol., 61), «стратегов избирали поднятием рук — прежде по одному от каждой филы, а теперь из всего состава граждан». В этом случае возникла возможность появления в коллегии стратегов нескольких человек, выходцев из одной филы.
Поскольку граждане выбирали тех, кому они больше доверяли (например, Формион избирался стратегом 45 раз), то пропорция могла отчасти нарушаться, хотя в списке стратегов больше двух человек от одной филы, по-видимому, не могло быть, так как принцип представительства от фил сохранялся, а число стратегов должно быть не более 10 человек. Долгое время господствующим считалось мнение, что эта процедура введена при Перикле не ранее 440/39 г. до н. э. Сегодня списки стратегов позволяют считать, что упомянутая выше процедура избрания стратегов утвердилась не позднее 460/59 г. до н. э.53
Другой дискуссионной проблемой является вопрос о характере власти Перикла в период несменяемой стратегии. Исследователи пытались определить ее как тиранию, монархию, диктатуру или принципат54. Едва ли оправданы попытки исследователей использовать известное замечание Фукидида о власти Перикла (о том, что она по форме была демократией, а по существу — правлением одного человека) как доказательство в пользу