Глава II
В предыдущей главе неоднократно отмечалось, что вторая половина VIII в. до н. э. ознаменовалась новыми явлениями в культурной жизни греческого мира. Речь идет не об отдельных частных новшествах, но о масштабных изменениях, затронувших все сферы жизни. Это значит, что в VIII в. до н. э. встретились две эпохи; закончилась эпоха «темных веков» и началась новая, получившая название архаической эпохи. С этого момента начинается история классической древнегреческой цивилизации. В культурной области новую эру открыли такие явления, как появление и распространение письменности, строительство первых храмов богам, новые тенденции в искусстве и развитие художественного ремесла. В социальной сфере это время ознаменовалось складыванием государственности, ростом населения, развитием торговли и ремесла, социальным и материальным расслоением. Эти явления подробно описаны в научной литературе и поскольку все они показывают оживление жизни и вторичное вхождение греческого народа в цивилизацию, за этой эпохой закрепилось образное название «греческого Ренессанса»1. Название это, надо сказать, не совсем удачное и его не следует понимать буквально: оно подразумевает не возрождение чего-то, а лишь новое начало греческой цивилизации. К тому же все упомянутые процессы не свалились вдруг на Грецию внезапно, как снег на голову, но медленно вызревали в течение «темных веков» и по сути дела, они были лишь результатом предшествующего развития. Тем не менее мы говорим о второй половине VIII в. до н. э. как о новой эпохе, переходном периоде от «темных веков» к архаике. Несмотря на то что сам Гомер жил в это время, его творчество целиком принадлежит предыдущей эпохе,
он обращен в легендарное прошлое, в век героев. Символом же нового времени стал младший современник Гомера — беотийский поэт Гесиод, отразивший в своей поэзии современное ему состояние общества.
Гесиод жил, предположительно, в самом конце VIII — начале VII в. до н. э. в убогой беотийской деревушке Аскре, расположенной у подножия горы Геликона 2. Это та информация, которую он сам сообщает о себе, и в этом проявляется его первое существенное отличие от Гомера, который принципиально не желал говорить о себе. Вот еще один и, пожалуй, самый яркий пример роста индивидуалистического сознания в это время. Гесиод называет свое имя, рассказывает кое-что из своей биографии и тем самым выносит на суд публики свое «я». Поэзия перестала быть анонимной и стала авторской. Теперь поэт уже не просто инструмент в руках вдохновившего его божества, но соавтор. Другое фундаментальное отличие Гесиода от Гомера состоит в тематике его поэзии. Перу Гесиода, безусловно, принадлежат две эпические поэмы — «Теогония» и «Труды и дни»3. Первая содержит развернутое описание происхождения всех богов, а вторая посвящена человеческой жизни и труду земледельца. Обе поэмы весьма невелики по объему и в художественном отношении значительно уступают произведениям Гомера. И если монументальный эпос Гомера целиком посвящен славному идеализируемому прошлому, то творчество Гесиода, напротив, целиком направлено на современность — в нем нет битв и великих героев, зато отражена тяжелая будничная жизнь земледельца. Оба поэта представляют совершенно разные мировоззренческие позиции, но поскольку их, с некоторым приближением, можно считать современниками, исследователи часто полагают, что они отражают различные перс-
пективы одной и той же реальности4. Надо сказать, что реальность здесь все же не совсем одна и та же, поскольку основное различие между поэтами состоит не в том, что один изображает войну, а другой мирное время, а в том, что Гомер воссоздает мир героической старины, мир воинской доблести и аристократической чести, а Гесиод — современную ему приземленную повседневность, лишенную героизма и полную забот о хлебе насущном. Один отражает аристократическую идеологию, а другой — мещанскую.
Гесиод показывает такое прекрасное знание сельской жизни и дает такие детальные советы по организации хозяйства, что не остается никаких сомнений в том, что ему самому хорошо знаком крестьянский труд5. В своих стихах поэт говорит, что он был пастухом и пас овец под склонами Геликона (Theog., 22 sqq.). Тем не менее род занятий Гесиода не мешал ему быть причастным и к аристократической культуре: однажды он ездил на остров Эвбею, на поэтическое состязание в память погибшего там знатного Амфидаманта, и как он сам говорит, стяжал победу своим гимном и получил в награду треножник (Erga, 650—659). Однако поэт был далек от войны и героических доблестей, о которых он даже ни разу не упомянул, а всю свою жизнь занимался только собственным хозяйством. Он вместе с братом Персом получил в наследство от отца надел земли, но брат, подкупив судей, отнял у него часть его доли, а затем, все промотав, явился к нему ни с чем (Erga, 37 sqq.; 395 sqq.). Этому своему непутевому брату Гесиод посвятил поэму «Труды и дни», первая половина которой содержит ряд всеобщих моральных наставлений и поучений для Перса, а во второй части дается целый комплекс практических советов о том, как правильно трудиться в хозяйстве, чтобы избежать нужды. Сам поэт, кажется, весьма преуспел в этом деле. Он намекает Персу, что та часть имущества, которая у него осталась после суда, оказалась для него весьма выгодной (Erga, 40 sq.). Но так бы и остался Гесиод безвестным крестьянином, если бы не Музы: они посетили его, когда он пас овец на склонах Геликона и побудили его заняться поэзией. Так он сам рассказывает о себе и потому начинает свою «Теогонию» с прославления этих самых Муз.
Итак, рассмотрим теперь вкратце, каким видит мир беотийский поэт, младший современник Гомера. Сразу приходится отметить, что и у него мы не находим цельного описания картины мира: он вообще ничего не говорит об этом. Надо полагать, что Гесиод представляет себе этот мир так же, как и Гомер. В его поэмах встречаются те же самые космологические элементы: небо, эфир и Тартар, но по-прежнему нигде нет их связного описания. Похоже, что у него можно вычленить ту же самую гомеровскую симметричную структуру верхнего и нижнего миров: поэт утверждает, что небо от земли удалено настолько же, насколько и Тартар отстоит от земли (Theog., 720 sqq.). Боги у Гесиода не претерпели никаких существенных изменений: они такие же человекоподобные, как у Гомера, и такие же аморальные. Гесиод переносит на них реалии человеческого мира (см., например, описания битвы богов с титанами: Theog., 674—685; 708—714), и, кроме того, оказывается, что боги могут лгать (Theog., 25 sqq.; 783 sqq.). Зависть богов принимает уже роковые, всемирные масштабы: именно из зависти боги скрыли от людей источники пищи и тем самым обрекли людей на тяжкий труд и лишения (Erga, 42—49). Одним словом, Гесиод продолжил линию Гомера и навсегда закрепил для греческой культуры примитивные, антропоморфные представления о богах.
Конечно, есть у Гесиода и новые тенденции, и свои открытия. Прежде всего это касается систематизации. Он наконец-то свел в одной поэме всех богов и тщательно расписал их родословные. Получилась более или менее цельная схема, своего рода теологический канон олимпийской религии. Теперь всем стало понятно, кто от кого произошел и кто кого родил в мире богов и героев. При рассмотрении гесиодовского канона исследователи обычно указывают на заимствования из ближневосточных мифологий6, но нас больше интересуют собственные искания и находки поэта.
Наиболее заметны сдвиги в интерпретации образа Зевса и его связи с мировым порядком. В гесиодовском мифе все происходит по воле Зевса: он посылает славу и бесчестье, величие и ничтожество (Erga, 2—9). При этом ни разу не упомянуты сосуды с хорошими и плохими дарами, а власть верховного олимпийца поэт описывает в следующих словах:
...В небе царит он,
Громом владеющий страшным и молнией огненно-жгучей,
Силою верх одержавший над Кроном-отцом. Меж богами
Все хорошо поделил он и каждому почесть назначил.
(Theog., 71-74 / Пер. В. В. Вересаева)7
Комментируя этот отрывок, Б. Снелль отмечает, что теперь Зевс является творцом мирового порядка, в то время как у Гомера этот порядок существовал еще сам по себе и Зевс его только поддерживал8. Более того, Гесиод связывает Зевса с мировой справедливостью: согласно его версии (Theog., 901 sqq.), Зевс сочетался с богиней Фемидой (θέμις — «правда», «установление», «право», «суд») и она родила ему трех дочерей: Эвномию (ευνομία — «благозаконие»), Дику (δίκη — «справедливость») и Ирену (ειρήνη — «мир»). Имена здесь говорят сами за себя: налицо явная теологическая спекуляция, которая в мифической форме выражает идею происхождения справедливости и правды от верховного бога — Зевса. Из трех дочерей Зевса Гесиод особенно выделяет Дику: она садится подле отца и сообщает ему о неправде, совершаемой людьми (Erga, 256—260). После этого людей неминуемо ждет кара громовержца (Erga, 262— 269). Далее поэт развивает тему божественного возмездия и призывает людей блюсти правду. Он многословно распространяется о том, что за все человеческие грехи — насилие, несправедливость, прелюбодеяние, непочтение к родителям и т. д. — человека обязательно постигнет наказание (Erga, 321—334). Однако в жизни поэт видит совсем другое: люди презрели кару богов и своим кривосудием приносят друг другу разоренье (Erga, 250 sq.). Он сам это испытал на своем опыте во время тяжбы с Персом, а его утверждение, что люди не боятся божественной кары, почти дословно повторяет уже известное нам место у Гомера. В конце концов, кажется, что и сам Гесиод не очень верит в то, что говорит, — в одном месте он признается, что
не желал бы быть справедливым, так как в лучшем положении всегда оказывается тот, кто несправедливее (Erga, 270 sqq.). Правда, тут же он спохватывается и заявляет, что «Зевс не всегда же терпеть это будет» (Erga, 273), но это звучит как-то неубедительно. Итак, центральной темой для Гесиода становится идея справедливости, которую он пытается связать с идеей мирового порядка и всемогущего Зевса. Похоже, что это реакция поэта на окружающую действительность, переполненную насилием и несправедливостью.
Поиски Гесиода отразились и на его концепции судьбы. Как и у Гомера, у него мы находим одновременно две противоположные тенденции. У Гесиода они проявляются в различных генеалогиях богинь судьбы — Мойр9. По одной генеалогии Мойры принадлежат к поколению старейших богов, рожденных Ночью еще задолго до олимпийцев (Theog., 211—217), а по другой, они являются дочерьми Зевса и той же Фемиды (Ibid., 901—906). Первая родословная ставит олимпийских богов в зависимость от богинь судьбы, а вторая подчиняет этих Мойр воле Зевса. Кажется, что вторая версия была результатом мифологических спекуляций самого Гесиода, стремящегося поставить Зевса во главе всего мирового порядка10. Первой генеалогии соответствует утверждение Гесиода о том, что Мойры сами определяют людям при рождении счастье и несчастье, посылают все доброе и плохое и карают за несправедливость (Ibid., 219 sq.; 904 sq.). Второй генеалогии соответствует его заявление о том, что все это является прерогативой самого Зевса (Erga, 4 sqq.; 238—248). Возможно, в этом проявляются религиозные искания самого поэта.
Наконец, общий характер мировоззрения Гесиода, как и у Гомера, отличается тяжелым пессимизмом. Гесиод находит этому теологическое объяснение: завистливые боги обрекли людей на страдания. Поэт рассказывает миф о прекрасной и коварной Пандоре — женщине, созданной богами и посланной к людям в наказание за то, что Прометей украл у Зевса огонь. Пандора открыла крышку запретного сосуда, и оттуда на человеческий род обрушились все бедствия и несчастья, которые царят ныне в мире (Erga, 60—105). Пандора — это своего рода греческий вариант библейской Евы. В дополнение ко всем несчастьям боги скрыли от людей источники пищи и обрекли их на тяжелый труд. Но и это еще не все: сами люди со временем все больше деградируют. Если Гомер только время
от времени сетует на то, что нынче люди уже не те, что были раньше (например: Od., II, 276 sq.), то Гесиод выстраивает цельный миф о пяти человеческих поколениях, которые последовательно сменяют друг друга и становятся все хуже и хуже. Первым было золотое поколение людей, живших еще в те времена, когда миром правил Крон. Те люди жили счастливо, проводя время в пирах, «горя не зная, не зная трудов». Они работали, сколько им хотелось, и только собирали богатства (Erga, 109—126). Все последующие поколения ухудшались до тех пор, пока не наступил последний, железный век — время упадка человечества, при котором людская деградация достигнет наивысшего предела. Приведем здесь с некоторыми сокращениями этот впечатляющий по силе отрывок:
Если бы мог я не жить с поколением пятого века!
Раньше его умереть я хотел бы иль позже родиться.
Землю теперь населяют железные люди. Не будет
Им передышки ни ночью, ни днем от труда и от горя,
И от несчастий. Заботы тяжелые боги дадут им...
Дети — с отцами, с детьми — их отцы сговориться не смогут.
Чуждыми станут товарищ товарищу, гостю — хозяин.
Больше не будет меж братьев любви, как бывало когда-то.
Старых родителей скоро совсем почитать перестанут;
Будут их яро и зло поносить нечестивые дети
Тяжкою бранью, не зная возмездья богов; не захочет
Больше никто доставлять пропитанья родителям старым.
Правду заменит кулак. Города подпадут разграбленью.
И не возбудит ни в ком уваженья ни клятвохранитель,
Ни справедливый, ни добрый. Скорей наглецу и злодею
Станет почет воздаваться. Где сила, там будет и право.
Стыд пропадет... Лишь одни жесточайшие, тяжкие беды
Людям останутся в жизни. От зла избавленья не будет.
(Erga, 174-201)
Итак, жизнь человека обречена на бедствия, а история — это сплошная моральная деградация. Все лучшее осталось в прошлом и поэту ничего не остается, как жаловаться на царящее вокруг зло железного века, которое в будущем умножится еще более. Так поэт становится пророком.
В мире людей царят насилие и несправедливость (Erga, 221 sqq.; 250 sqq.). Источник несправедливости Гесиод усматривает в царях,
творящих неправый суд (Erga, 221; 261 sqq.). С давних времен главной функцией басилея в мирное время было правосудие и Гомер в своих поэмах воспел царей — стражей справедливости. Но вот у Гесиода эти цари берут взятки и творят неправый суд, что ему и самому пришлось испытать на себе. Поэтому он называет этих царей «дароядцами» и грозит им зевсовой карой, которой они уже не страшатся (Erga, 249—263). В этом проявляется упадок нравов, отсюда происходит гесиодовский пессимизм и его призывы к справедливости. Вокруг царит право сильного, и поэт рассказывает притчу о ястребе, поймавшем соловья: хищник в любой момент может по желанию съесть свою добычу или отпустить ее на свободу. Заканчивается притча назиданием о том, как бессмысленно тягаться с сильнейшими (Erga, 202—211).
Тем не менее Гесиод не смиряется с этим положением вещей: ему он противопоставляет свою концепцию правды и справедливого возмездия. Он утверждает, что человек тем и отличается от животных, что ему Зевс дал понятие о правде (Erga, 277 sqq.). В противовес плохим царям, он описывает хороших царей, таких, какими они должны быть: они творят правду и справедливость, в отличие от несправедливых царей, которых ждет неминуемая кара, им во всем сопутствует удача и их народ процветает (см. ниже 3 б). Показательно, что это правило Гесиод распространяет и на простых людей, на каждого индивида и поэтому он наказывает Персу: «Слушайся голоса правды и думать забудь о насилье» (Erga, 275). Добрый муж оставит по себе хорошее потомство, а плохой — ничтожное (Erga, 282 sqq.). Здесь уже появляется тема наследственной вины и наследственных добродетелей. Как видим, Гесиод не просто критикует, но и показывает правильную модель, образец для подражания. К тому же он выступает только против человеческих пороков, а не против социальной системы как таковой. Он ничего не предлагает менять, но только советует каждому поступать по правде и верить в Дику и возмездие. Это религиозное и моральное выступление, а не социальный протест, поэтому Гесиода иногда сравнивают с его великим современником — израильским пророком Амосом11. Оба они остро реагировали на кризисную ситуацию своего времени12.
Что же касается человеческой жизнедеятельности, то она, по Гесиоду, подчинена тяжелому труду и борьбе с бедностью. Бедность несет человеку стыд и бедственное существование, а богатство — почет и добродетель (αρετή — Erga, 313, 319). Гак, у Гесиода намечаются уже два полюса имущественной дифференциации. Чтобы избежать бедности, поэт советует много работать. Это тоже позитивный образец для всех:
Помни всегда о завете моем и усердно работай,
Перс, о потомок богов, — чтобы голод тебя ненавидел.
(Erga, 308-309)
Труд приносит человеку богатство, а голод «всегдашний товарищ ленивца» (Erga, 302). Правда, если богатство от бедности отличает только чувство сытости и небольшой достаток, то это говорит об относительности самого понятия богатства и совсем небольшой разнице между полюсами богатства и бедности. В таком случае данное общество характеризует материальная скудость и отсутствие серьезных социальных барьеров13. Это почти то же самое, что и в гомеровском обществе, но есть и одно существенное отличие: если у Гомера доблесть и почет добываются оружием, то у Гесиода — богатством (Erga, 313). Отсюда следует, что и статус человека теперь зависит от его состояния. Поэтому-то у Гесиода так ярко выражено стремление к богатству (см., например: Erga, 381 sq.)14, хотя сам поэт осуждает алчность и сетует на людское безумие в погоне за наживой: «ныне богатство для смертных самою душою их стало» (Erga, 686). Достойный путь к богатству поэт видит только в честном труде и предостерегает от несправедливых путей: «выгод нечистых беги: нечистая выгода — гибель» (Erga, 352). Богатство, добытое путем насилия, обязательно принесет человеку беду (Erga, 320 sqq.). Даже не совершая зла, не следует в погоне
за богатством переступать пределы разумного (Erga, 673 sqq.). Поэтому поэт призывает быть умеренным в словах и в делах: «меру во всем соблюдай...» (Erga, 694; ср.: Ibid., 718). Так впервые у Гесиода возникает тема меры, ставшая потом одной из центральных во всей греческой культуре. Мера появляется здесь как граница между разумным и неразумным поступком. Таким образом, вся человеческая деятельность у Гесиода оказывается связанной с моралью и этикой и он во всем советует остерегаться дурного. Он даже рекомендует Персу не попрекать людей бедностью, так как ее шлют людям боги (Erga, 717 sq.).
Поскольку речь зашла об этике, нельзя не упомянуть и об отношении Гесиода к общественному мнению: он говорит о большой силе худой молвы, советует избегать ее и называет богиней (Erga, 760 sqq.). Воистину, народная молва должна была обладать большим влиянием в обществе, чтобы сделать ее богиней! Однако если у Гомера эта молва была высшим моральным критерием, то у Гесиода ей теперь отведено второстепенное место и он во главу угла ставит уже не общественное мнение, а моральное содержание поступков. Поступать по правде и быть справедливым — вот что теперь становится главным для человека, а обосновывает это мнение Гесиод своей религиозной концепцией.
Итак, можно сформулировать две основные идеи Гесиода: быть справедливым и трудиться. Но о каком труде идет речь? Конечно же, о земледельческом и в этом Гесиод вполне согласен с Гомером. Работа на земле должна быть основным занятием и источником доходов, но вот появилось и новшество: Гесиод дает советы о том, как следует организовать морскую торговлю, и ничуть не считает данное занятие постыдным (Erga. 618—645). Но это как раз то, что Одиссей считал в высшей степени оскорбительным для себя! Значит, Гесиод смотрит на торговлю совершенно иначе, чем Гомер, — его интересует не моральная сторона дела, а прибыльность хозяйства. Правда, он замечает, что лучше было бы не пускаться в морскую торговлю (Erga, 236 sq.), но не потому, что такое занятие позорно, а потому, что в море можно утонуть (Erga, 687). Сам факт признания морской торговли достойным и приемлемым видом деятельности означает уже явное отклонение от гомеровской системы ценностей, ведь тем самым погоня за наживой приравнивается к доблести.
Анализируя мировоззрение Гесиода можно сделать вывод, что он, в противовес гомеровской героической морали аристократии, представляет бюргерскую, мещанскую систему ценностей и идео-
логию крестьянства. Самое существенное в этой идеологии состоит в том, что статус человека добывается теперь богатством и что торговля признается достойным занятием. Очевидно, что такая позиция выражала мнение большинства и поэтому есть основания утверждать, что в творчестве Гесиода впервые во всеуслышанье заявил о себе крестьянско-«буржуазный» мир. Наконец, актуальность темы справедливости указывает на серьезные проблемы в социальной сфере.