Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
222

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Политические учения древнего Рима более или менее адекватно отображали эволюцию социально-политических отношений в античном обществе, развитие самой античной государственности. Если политические теории «классической» эпохи вращались в орбите полиса, в пределах полисных понятий, критериев и ценностей, поскольку полис был тогда единственной реально существующей (да и единственно мыслимой) формой гражданского общежития, то в эпоху начавшегося кризиса полисной системы (для Греции—IV—III вв., для Рима — II—I вв.), когда на смену полису приходили новые (и не всегда еще определенные) государственные формы, это не могло не найти своего отражения в политических учениях и теориях. Первым признаком, первым симптомом зарождения каких-то новых веяний можно, пожалуй, считать «критический подход», сначала робкий и сугубо «частный», но постепенно перерастающий в открытые атаки против тех устоев, той системы ценностей полиса, которая до сих пор считалась незыблемой.

Эта система неизбежно трансформируется. Если новые элементы, новые связи и соотношения не всегда еще были ясны, то вполне ясно было другое — старые соотношения больше недействительны.

Самое понятие «государство» сформировалось в Риме довольно поздно. Но если оно уже не было идентично понятию «полис» (т. е. гражданская община), отличалось от него, то осталось ли в силе прежнее понятие «гражданин»? Дабы выйти из сферы общих рассуждений, рассмотрим один документ, носящий, на первый взгляд, сугубо частный характер. Мы имеем в виду известную переписку Цицерона и Матия.

223

Эта переписка, по словам одного исследователя, «была предметом внимания и толкования за последние полтора столетия в несравненно большей степени, нем любая другая корреспонденция из эпистолярного корпуса Цицерона» 1. Обмен письмами между Цицероном и Матием датируют обычно августом (или серединой октября) 44 г. до н. э. Примерно в эти же сроки Цицерон завершил работу над одним из своих последних диалогов — над «Лелием». Это совпадение сроков знаменательно, поскольку в письмах трактуется вопрос о дружбе, детальной разработке которого посвящен и названный диалог.

Как известно, amicitia была в Риме понятием политическим. Эллегуар в своем словаре устанавливает две формы amicitia в сфере политической жизни и отношений: а) связь между Римом и другими народами, объявленными amici populi Romani; б) отношения между самими римлянами, в частности между политическими деятелями Рима2. Само собой разумеется, что в данном случае мы будем иметь дело со вторым типом отношений.

Цицерон начинает свое, письмо Матию с упоминания о том, что на другой же день после приезда в Тускул его посетил некто Требатий, «человек сколь вполне услужливый, столь и преданный нам обоим друг» 3. После взаимного обмена любезностями Цицерон, видимо, желая выяснить цель посещения осведомился о том, нет ли каких-нибудь новостей. Тогда Требатий изложил жалобу (querelam) Матия, о которой, как пишет Цицерон, «прежде чем отвечать, я скажу кое-что» 4.

Этому «кое-что» затем посвящаются две трети длинного письма. Цицерон излагает историю своей дружбы с Матием и дает ей характеристику. Что касается самой «жалобы», то ее суть ни в письме Цицерона, ни в ответе Матия не изложена, но понять, в чем дело, не столь уж трудно. Матий, очевидно, сетовал на то, что Цицерон недостаточно активно защищает его от нападок, которым он ныне подвергается из-за своей прошлой дружбы с Цезарем.

1 Kytzler В. Matins und Cicero.— «Historia», Bd. I, 1960, H. 1, S. 96— 121; idem. Betrachtungen zu den Matius Briefen.— «Philologus», Bd. 104, 1960, H. 1/2, S. 48-62.
2 Hellegouarc’h J. Le vocabulaire latin des relations et des partis politiques sous la republique. Paris, 1963, p. 49—53.
3 Cic., Ad. fam., XI, 27.1.
4 Ibidem.
224

Цицерон, заверив Матия, что помнит и ценит все его дружеские услуги, изъявляет готовность встать на его защиту, но вместе с тем дает понять, что сделать это не так просто. Способ защиты, говорит Цицерон, должен быть двояким: одну часть обвинений следует просто отрицать, на другую — отвечать, ссылаясь на соображения гуманности. «Но,— продолжает он,— от тебя, ученейшего человека, не может ускользнуть, что если Цезарь был тираном (si Caesar rex fuerit) — а таково мое мнение,— то вопрос о твоих дружеских обязанностях можно решать и в ту, и в иную сторону: или так, как я обычно толкую, что, мол, следует прославлять верность и человечность, которую ты проявляешь по отношению к другу даже после его смерти или же так, как это толкуют некоторые (qua nonnuli utuntur), что свободу отечества следует предпочитать жизни друга (libertatem patriae vitae amici anteponendam) »5. Последняя формулировка и является центральным тезисом всех рассуждений Цицерона об officia amicitiae, перекликающимся с теоретическими положениями трактата о дружбе, в частности с его центральной частью (§ 33—48), где развивается учение об основном «законе дружбы» (lex in amicitia).

Главный участник этого диалога Лелий, ссылаясь на Сципиона Африканского, рассуждает о том сколь трудно сохранять дружбу продолжительное время. Перечисляя различные причины, вследствие которых обычно нарушаются дружеские отношения (характеры людей, соперничество, женитьба, выгодное положение, недоступное сразу обоим, страсть к деньгам и спор — даже между лучшими людьми — из-за почестей и славы), Лелий выделяет в качестве одной из важнейших причин расхождение в политических взглядах или, как он выражается, когда «о государственных делах судят по-разному» 6.

Поэтому неизбежно встает вопрос о том, насколько далеко может заходить в дружбе чувство любви, привязанности. Вся XI глава (§ 36—39), кстати сказать, построенная на различных конкретнонисторических примерах, посвящена обоснованию той главной мысли, что интересы дружбы не смеют противоречить интересам res publica, что требования дружбы должны умолкать перед требова

5 Cic., Ad. fam, XI, 27.8.
6 Cic., Lael., 33—34.
225

ниями общественно-политического характера. «Что же, если Кориолан имел бы друзей,— спрашивает Лелий,— должны ли были они вместе с ним идти с оружием против отечества, должны ли были друзья помогать Вецеллину, домогавшемуся царской власти, или, скажем, помогать Спурию Мелию?» 7 Далее следует пример различного отношения друзей к преступным, по мнению Лелия, действиям Тиберия Гракха и знаменитый диалог с Блоссием, показывающий, до каких преступных нелепостей и безумия может дойти тот, кто интересы res publica приносит в жертву дружбе. Нет извинений подобным проступкам, совершенным в угоду другу, но зато хорошо известны такие примеры дружбы (Папа Эмилия с Гаем Лусцином или Мания Курия с Тиберием Корунканием), когда немыслимо даже подозревать, чтобы кто-либо мог требовать от друга того, что противоречило бы совести или интересам государства 8.

Таким образом, основной «закон дружбы» определяется следующим образом: «Чтобы мы о позорных делах не просили и сами их, если нас попросят, не делали. Ведь позорно и непозволительно оправдываться как при других преступлениях, так и признаваясь в действиях против государства (res publica), тем, что это было совершено ради друга» 9. Все это тем более непростительно, что строй жизни уже начинает уклоняться от обычаев предков. Здесь Лелий снова говорит о «царской власти» (regnum) Тиберия Гракха, высказывает самые худшие опасения в связи с трибунатом Гая и, наконец, вспоминает о судьбе Фемистокла и опять-таки Кориолана. Все это рассуждение об основном законе дружбы завершается следующим выводом: «Единодушие людей негодных (improbi) не только не должно извиняться и прикрываться дружбой, но скорее должно караться всяким наказанием, дабы никто не Думал, что позволено следовать за другом, начинающим войну против родины, а поскольку дело к тому уже идет, это, быть может, когда-нибудь и случится; я же не меньше забочусь о том, каково будет состояние государства после моей смерти, чем о том, каково оно сегодня» 10. В последних словах, хоть они и вложены в уста современника Сци

7 Ibid., 36.
8 Ibid., 37—39.
9 Ibid., 40.
10 Ibid., 43.
226

пиона Эмилиана и Гракхов, достаточно явно обнаруживается беспокойство самого Цицерона в связи с событиями и положением римского государства в его время. И снова в качестве заключительного аккорда формулируется основной закон дружбы, причем на сей раз в более позитивном варианте: если раньше говорилось, что нельзя требовать от друга позорных дел и нельзя совершать их самому, то теперь утверждается, что друзей следует просить лишь

о нравственно-прекрасном (honesta) и самому совершать ради друзей только нравственно-прекрасные поступки

Итак, первый предел дружбе ставится интересами res publica. Предпочтение государственных интересов требованиям дружбы — таков основной закон, определяющий officia amicitiae. Этот тезис для Цицерона — главный и решающий, причем он имеет для него не только теоретическое, но и сугубо практическое значение. В его практическом значении мы уже могли убедиться на примере взаимоотношений Цицерона и Матия. Вернемся в этой связи к их переписке, в частности к ответному письму Матия.

«Я получил большое удовольствие от твоего письма,— так начинает свой ответ Матий,—ибо узнал из него, что ты придерживаешься обо мне такого мнения, какого я желал и на какое надеялся. Хотя я в нем и не сомневался, но, так как весьма его ценю, я старался, чтобы оно осталось неизменным» 12. После этого небольшого (в отличие от цицероновского) вступления Матий переходит к существу дела. Его цель заключается в том, чтобы оправдать и объяснить свое поведение после смерти Цезаря.

Интересен основной тезис, который выдвинут в самом начале ответного письма и затем развит в центральной его части, тезис, исходя из которого Матий строит систему оправдания. Он пытается доказать, что им не сделано ничего такого, что могло бы оскорбить чувства любого благонамеренного гражданина (quod boni cuiusquam offenderet animum). Это в принципе чисто римская установка, приемлемая для Цицерона. Поэтому она, видимо, и избрана в качестве исходной точки для всей системы опровержения обвинений. Но, переходя к такому опровержению, Матий невольно отвлекается от этой установки и, высказывая свои соображения об обязанностях дружбы,

11 Cic., Lael, 44.
12 Cic., Ad fam, XI, 28.1.
227

развивает взгляды, по существу диаметрально противоположные тем, которые были изложены Цицероном.

Мне хорошо известно, пишет Матий, в чем меня обвиняют после смерти Цезаря. Мне ставят в вину, что я тяжело переношу гибель близкого мне человека и друта и негодую, что погиб тот, кого я любил. Говорят, интересы отечества нужно предпочитать дружбе (patriam amicitiae praeponendam esse), как будто уже доказано, что смерть Цезаря была действительно полезна для государства. Я же не хочу лукавить, но открыто признаюсь, что еще не достиг такой степени мудрости 13.

Затем Матий подчеркивает свое неучастие в политической борьбе, а тем более — в гражданской войне, которую всеми доступными ему средствами он старался предотвратить, «истребить в самом ее зародыше». Указывает он также и на то обстоятельство, что победа Цезаря не принесла ему ни почестей, ни богатства (наоборот, вследствие некоторых мер Цезаря его состояние даже уменьшилось), и не забывает упомянуть о своих усилиях склонить Цезаря к помилованию побежденных граждан14.

В своей системе опровержений, Матий постоянно исходит из противопоставления Цезаря — политического деятеля Цезарю-человеку, уверяя, что последний был его личным другом, а до Цезаря-политика ему нет и не было никакого дела, поскольку он сам всегда стоял вне политики15. Но такое противопоставление, конечно, было уже абсолютно неприемлемо для Цицерона, ибо он не мог оправдать дружбы, закрывающей глаза на политическую ориентацию друга. Ироническое же отношение Матия к тезису: «интересы отечества следует предпочитать дружбе» (а это положение, как мы видели, и было основой воззрения Цицерона на amicitia) —свидетельствует о двух различных и по существу непримиримых трактовках понятия дружбы и ее обязанностей. Для Матия сомнение в этой формуле вполне закономерно — для него дружба и политика находятся как бы в двух различных и не пересекающихся друг с другом плоскостях.

В последней части письма Матий даже переходит в наступление. С позиций «чистой дружбы» он обрушивается на своих недоброжелателей. «Что за неслыханное высоко

13 Ibid., XI, 28.2.
14 Ibidem.
15 Ibid., XI, 28.2—3.
228

мерие,— восклицает он,— одни могут хвастаться своими злодеяниями, другие же не имеют права скорбеть, не подвергаясь угрозе какого-то наказания. Но ведь свобода радоваться, бояться, печалиться по собственной, а не чужой воле всегда предоставлялась даже рабам, и вот такое право у нас пытаются вырвать угрозами эти самые, как они величают себя, творцы свободы!»18 По сути, эта часть письма представляет собой апологию Цезаря. Начав с сомнения в том, что его смерть могла быть полезна для государства, Матий говорит затем, что не может быть полезна смерть того, кто даже после победы оставил всех «невредимыми», и кончает утверждением, что «все содеянное» ошибочно и смерть Цезаря «прискорбна для всех» 17.

Итак, две концепции «обязанностей дружбы», а по существу — две концепции обязанностей, долга гражданина. Концепция Матия (по духу своему — эллинистическая) индивидуалистична: она ставит интересы и права отдельной личности, во всяком случае, не ниже интересов государства в целом. Матий отстаивает свои «личные свободы» указывая на их естественный, общечеловеческий характер, на то, что пользование ими не нарушает лояльности в в отношении res publica, а этой лояльностью, с точки зрения Матия, вполне могут быть исчерпаны взаимоотношения между отдельным индивидом и государством. Не следует, безусловно, нарушать условия лояльности, но, с другой стороны, едва ли государство вправе требовать от человека чего-то большего, чем это лояльное отношение.

Концепция Цицерона (концепция римская) диаметрально противоположна. Она сохраняет — в трансформированном виде — элементы отношений, элементы связи между общиной и гражданином. Община или государство (а точнее — Рим) — вечная и непреходящая величина, следовательно, интересы отдельного члена общины, отдельного гражданина всегда на втором плане по сравнению с интересами целого, всегда должны уступать им и даже растворяться в них. «Политика» и «частная жизнь» отнюдь не должны считаться несовместимыми и не пересекающимися между собой плоскостями, наоборот, они неотделимы друг от друга. Государство же вправе требовать от любого гражданина не только лояльности, но и

16 Cic., Ad fam, XI, 28.3.
17 Ibid., XI, 28.4.
229

определенной активности, определенной деятельности, т. е. некоего служения во имя и на благо государства.

Таковы эти две, по существу противоположные и даже непримиримые концепции. Какая же из них побеждает, за какой из них оказывается будущее? Едва ли может, на наш взгляд, даже зародиться сомнение в том, что вся дальнейшая история Рима свидетельствует о поражении «концепции Матия», т. е. политической концепции эллинизма. Это и есть та самая область, та сфера общественной жизни, которую эллинизму так и не удалось «завоевать».

Но о чьей же победе тогда должна идти речь? Можно ли говорить о победе «концепции Цицерона», и как в таком случае ее понимать? Как воскрешение отживших полисных традиций, как реставрацию старой системы ценностей? Конечно, все гораздо сложнее. На первый взгляд, речь идет как будто о возрождении традиционных ценностей, но это — всего лишь внешняя оболочка. Идеологическая основа стала уже совершенно иной, а потому и содержание старых понятий, их внутренний смысл претерпели существенное изменение. Полисная шкала ценностей покоилась в свое время на такой основе, которая предусматривала непосредственные и «неотчужденные» связи в системе «община — гражданин», т. е. связи соучастия. Новая концепция покоится уже па совсем иной, не менее прочной и вместе с тем более «жесткой» основе, т. е. на тех связях, которые создаются системой «империя — подданный» и которые должны быть определены как связи подчинения. Конечно, в эпоху Цицерона — Цезаря подобная система еще окончательно не оформилась; эта эпоха — всего лишь переломный рубеж в развитии того процесса, который завершается созданием политического режима принципата. Что же касается «концепции Цицерона», если сохранить это условное название, то ее победа представляет определенный интерес как еще один вполне закономерный момент и «показатель» идейной подготовки принципата.

Каков же общий итог? Если ответить на этот вопрос с предельной краткостью, то нам представляется, что путь, пройденный античным обществом в его социальном и политическом, в его государственном развитии, равно как и адекватное отражение этого пути в сфере идеологии, можно определить лаконичной формулой: от полиса — к империи, от гражданина — к подданному.

Подготовлено по изданию:

Утченко С.Л.
Политические учения древнего Рима. — М.: "Наука", 1977.
© Издательство «Наука», 1977 г.



Rambler's Top100