Как же редки и мимолетны были наши встречи, Леночка! — позволь по давней привычке тебя так назвать и сейчас. Если сложить их вместе, едва ли наберется один день. Но он был таким же светлым и безоблачным, как ты осталась в моей памяти. Ты всегда излучала энергию и доброжелательность. Я никогда не видел тебя удрученной и озабоченной. Не мог же я подойти со своей неуверенностью в самом себе и внешними бедами! Не мог же я поведать о том, какую борьбу приходится вести с материалом, над которым мы порознь работали многие годы. Он был то вязким и всасывающим, как топь, то жестким, как кремень. Если что-то получалось, это тебе, словно давая отчет. Помнишь, я принес "Веллея Патеркула" с посвящением Николаю Александровичу, нашему общему учителю. Он тоже всегда дарил нам свои книги. А ведь как редки и мимолетны были мои с ним встречи! Если сложить их вместе, не наберется и часа. Ты у меня в памяти сливаешься с ним.
А помнишь тот единственный случай, когда ты подписала для меня официальное письмо. Оно было написано, по моей просьбе, нашим общим другом и казалось мне вершиной эпистолографии, которую нам иногда приходится вести с властями. Речь шла о том, чтобы в глазах чиновников, которых прельстило наше жилье, я выглядел не просто пенсионером. Оставалось поставить подпись, но ты решила переписать все заново. И новое письмо создавало впечатление, будто я связан с Институтом всеобщей истории едва ли не всю жизнь, хотя прямо об этом не говорилось, а формально я был его сотрудником всего лишь полгода. Я ждал, что когда-нибудь ты меня посетишь на отвоеванной квартире и взглянешь на мою библиотеку, как я любовался твоим собранием где-то в Черемушках. Я почему-то не запомнил ни улицы, ни дома. Но вот первый дом, дом твоей юности помню так же, как дом нашего учителя. Я много раз проходил мимо него то ли по пути на почтамт, то ли к дому А.Д.Черткова, создателя исторической библиотеки и первого русского этрусколога. О как же тесно и неразрывно связано, Леночка, наше близкое и отдаленное прошлое и как странно оно переплетается с кратким настоящим, из которого всем нам должно уйти.
Мне почему-то кажется что ты любишь Марка Аврелия с его доброй памятью об учителях, с его мыслями о жизни и смерти. Помнишь — "деду Веру я обязан сердечностью, незлобивостью...матери — благочестием, щедростью, воздержанием не только от дурных дел, но и от
дурных помыслов...богам — тем, что у меня хорошие родители, хорошая сестра, хорошие учителя..." Меня с тобой объединяет все то, что в нашей нелегкой жизни было хорошего. Не было и не могло быть никакой ссоры, никакой обиды. Ты никогда никого не могла обидеть, ибо, помимо всех прочих достоинств, ты была далека от всякого тщеславия. Последняя наша встреча была вселюдной. Ты посадила меня в президиум рядом с собой, и я, как никогда ощущал твою человеческую близость. И я гордился тобою, — ты сумела собрать вокруг себя и нашей науки в такое время стольких людей. И я не могу себе представить, что тебя сможет на этом посту заменить кто-нибудь другой.
Наши встречи были редки и мимолетны... Иногда одна от другой отделялись пятью и более годами. И поэтому мне кажется, что я тебя не потерял, что я снова смогу с той встретиться, что твоя доброта поддерживает меня на расстоянии и что уйдет она от меня лишь вместе со мной.