|
25 |
Освящение труда
7. Кем-то когда-то было пущено в оборот положение, будто
древние греки пренебрежительно и презрительно относились
к физическому труду; и с тех пор эта нелепость безвозбранно
гуляет по страницам руководств и изложений, черпающих свои
материалы из вторых и десятых рук. Конечно, и здесь нет
дыма
без огня; огнем, и притом очень ярким, было мнение писателя-аристократа
Платона и некоторых других о неблагоприятном влиянии на
умственность человека ремесленной работы,
'Приковывающей его к станку и в то же время направляющей
его помыслы на одну только наживу. Но, не говоря уже о том,
что здесь говорится не о всяком физическом и особенно не
о
земледельческом труде — кто же позволяет нам видеть в
словах Платона мнение Греции вообще? Почему не противопоставить
им гомеровского Одиссея, с такой же гордостью
ссылающегося на свою выносливость среди жнецов, как и на
свои бранные подвиги? Одиссея, собственной рукой смастерившего
и свое брачное ложе, и свою спасительную ладью?
Почему не вспомнить о Гесиоде, посвятившем своему легкомысленному
брату Персу свои "Работы и дни" с их основным
мотивом "Работай, о Перс неразумный!" и их знаменитым
стихом:
Труд никакой не позорен, позорно одно лишь безделье.
Мать-Земля, наделившая свою любимицу Элладу столькими
Драгоценными дарами, не избаловала ее плодородием: ее
|
|
|
26 |
народ должен был добывать свое скудное пропитание таким
трудом, о котором понятия не имеют жители благодатных
равнин. Приходилось строить каменные террасы по склонам
гор, чтобы cпасти от зимнего размыва плодоносный слой,
которого никто, бывавший в тех краях, не назовет "черноземом";
приходилось в удобных местах рыть бассейны в каменистой
почве, чтобы сберечь драгоценную небесную влагу на
бездождные месяцы; приходилось посредством каналов отводить
струи рек, чтобы обеспечить полям необходимое орошение — афинский
Кефис так и не достигал моря, будучи весь
разобран на каналы. И мало ли что еще приходилось.
Как видно отсюда — но, конечно, не только отсюда — труд
человека довольно-таки основательно нарушал божественную
жизнь Матери и ее родных детей; как отнесутся они к этому
вторжению? Необходим был договор, указывающий человеку
его права и обязанности; необходима была служба божеству
взамен той службы, которую оно согласилось служить человеку;
другими словами, необходимо было освящение труда религией.
И оно состоялось, притом в такой мере, как
ни у одного другого народа; если обилие явлений, отчасти
упомянутых в предыдущей главе, позволяет нам рассматривать
античную религию как религию природы, то те, к
которым мы переходим теперь, дадут нам полное право видеть
в ней религию труда. Но, замечу это с самого начала, не
просто
труда, а — прошу разрешить мне это возрожденское слово —
трудорадостности.
Всего менее нарушал человек уклад природной жизни в
своем охотничьем быту; ведь в сущности человек-охотник
не многим отличается от льва, волка, коршуна и прочих хищников,
жизнь которых составляет одно целое с жизнью прочей
природы. Немногим — а все-таки кое-чем: тем умом, той
сверхприродной сообразительностью, которая навела его на
изобретение сетей, стрел, дротов, на приручение собак, на
целый аппарат охоты, грозящий истреблением живым тварям
леса и гор.
Пусть же он получит закон своей деятельности от той богини,
которой он служит как охотник — от Артемиды. Она —
могучая заступница всякого зверья, всякой птицы; ее сердцу
одинаково дороги детеныши всех живых существ, будь то даже
детеныши хищников. Она предоставляет человеку вволю пользоваться
взрослыми особями, но не дозволяет ему разрушать
|
|
|
27 |
породу — и Эриния настигает ее ослушника. Священны поэтому
гнезда птиц, священны беременные самки; если охотнику
досталась таковая — он обязан "отпустить ее Артемиде".
Вообще то гуманное отношение к животным, которым древние
эллины так выгодно отличались от своих нынешних потомков,
— оно сказалось между прочим в прекрасной пословице
"есть и у собак свои Эринии" — было в значительной
степени
вызвано тем, что они чувствовали над собой взоры Артемиды,
внемлющей жалобному крику мучимой твари и обрекающей
обидчика каре страшных богинь преисподней, блюстительниц
великого договора, которым живет мир. И еще в эпоху земледельческого
быта это право животных на хорошее обращение
было подтверждено в самых священных греческих таинствах,
в Элевсинских: одна из заповедей Триптолема так гласила:
"Не причиняй обид животным".
Как видно, те благодетельные меры, которые в новейших
государствах были лишь сравнительно недавно выработаны
гражданским законодательством и соблюдаются со всем известной
добросовестностью — были подсказаны эллину его
религией как непосредственное последствие его сыновних
отношений к матери-Земле.
И само собой разумеется, что за счастливый улов человек
должен был воздать благодарность той же Артемиде... вообще,
если читатель хочет получить надлежащее представление
о всей целомудренной прелести отношений охотника к этой
его богине-покровительнице, пусть он ознакомится с молодым
охотником Ипполитом в одноименной трагедии Еврипида. Но
пусть тот же человек не думает, что если он от охотничьего
быта перешел к другому, то он может забыть о девственной
богине лесов. Так поступил Эней Калидонский; собрав обильный
урожай со своей нивы, он почтил начатками прочих богов,
но обошел своим благочестием Артемиду. Она напомнила ему
о себе, послав чудовищного вепря на его посевы и дав повод
к трагедии, "Калидонской охоты", в которой она
играла такую
же роль, как Афродита в трагедии Троянской войны.
И все-таки кровопролитие на охоте, хотя бы и законное,
беспокоило чуткую совесть эллина, и он чувствовал потребность
по возвращении домой подвергнуть себя религиозному
очищению — и не только себя, но и своих охотничьих собак:
|
|
|
28 |
Зевс ведь законом поставил и зверю, и птице, и рыбе,
Чтоб пожирали друг друга — на то им неведома Правда;
Но человеку он Правду послал...
(Гесиод)
8. Переходя от охотничьего быта к скотоводческому, человек
почувствовал потребность и эту отрасль своего труда посвятить
богам, и ее облечь в форму богослужения. Первый долг благодарности
должен был быть уплачен, понятно, тому богу, который дал
руководимому им человечеству достигнуть этой более высокой
ступени его культуры; это был Гермес, бог Аркадии — той страны,
которая, оставшись и в историческое время преимущественно
скотоводческой, лучше других сохранила традиции скотоводческой
эпохи. Это он похитил с Олимпа первое коровье стадо и дал
его смертным — похищение же это имело первоначально глубокий
смысл, подобно похищению огня Прометеем, и лишь дурная слава,
которой покрыли себя аркадцы в историческое время как бродяги
и воры, позволила певцам обратить и это благодетельное деяние
их бога в ловкую воровскую проделку — ведь "много певцы
измышляют", чему и сами не верят. В других местах пастухи
воздавали честь Аполлону: он сам некогда, искупляя убиение
Пифона (или Циклопов), согласился в течение целого года
быть пастухом фессалийского царя Адмета — хорошо жилось при
таком пастухе и стадам, и их владельцу. Пана мы уже знаем;
и его родиной была Аркадия, где его считали сыном Гермеса.
Но необходимыми помощниками всех этих богов были "влажнокудрые
нимфы весенних лугов", доставлявшие влагу пастбищам
в знойные летние дни; им пастухи тоже воздвигали непритязательные
капища и чествовали их молитвами, приношениями и жертвами.
И еще их чествовали — и их, и прочих пастушьих богов —
игрой на лире или свирели и песнями. Лиру изобрел Гермес,
найдя однажды высохший остов черепахи — прекрасный резонанс
для струн, как он сразу сообразил. Ею он выкупил у
Аполлона похищенное стадо, и с тех пор ею владеет Аполлон,
наравне с кифарой, которая, в сущности, была лишь усовершенствованной
лирой. Свирель — по-гречески си ринга —
была, как мы уже знаем, инструментом Пана. Пастушья жизнь
с ее привольем располагала к игре; она и тешила душу
играющего, и была полезна стаду, которое, прислушиваясь
к
знакомым звукам, не подвергалось опасности заблудиться;
но
|
|
|
29 |
из нее развилась особая отрасль труда — труда умственного
— и поэтому о ней речь будет дальше.
Скотоводство и родственное с ним пчеловодство давало человеку
естественную, бескровную пищу — и для него, и для его богов:
молоко, мед и, в-третьих, вода — таков состав древнейшего
"нефалического" (т.е. трезвого, бесхмельного)
(возлияния. Долго ли осталось от него скрытым, что козы,
овцы и в особенности коровы могут его кормить также и своим
питательным и вкусным мясом? Не без содрогания использовали
это открытие; ведь для этого нужно было зарезать свою кормилицу,
пролить ее кровь. Отголосок этого страха сохранился и в
историческое время в обрядности праздника т. наз. Буфоний
(т.е. "быкоубийства" — именно "убийства",
а не "заклания"). Быка подводили к жертвеннику
Зевса, на котором находилась посвященная богу растительная
жертва; когда неразумное животное принималось ее есть, присутствующий
тут же жрец его убивал ударом топора и тотчас же бросался
бежать: за его отсутствием судили топор; положенные части
быка приносились в жертву Зевсу, остальные служили пищей
людям. В историческое время просвещенные люди много смеялись
над этим странным обрядом с его наивным лукавством; но справедливее
оценить чуткость, сказавшуюся в основном чувстве — что нельзя
без греха проливать кровь прирученного животного.
9. И, наконец, оседлый, земледельческий быт. Он
предполагает собственность и ее охрану, прочное поселение
и государственный строй; человеческий труд получает свое
высшее освящение в общегосударственном богослужении.
Цикл государственных праздников был установлен в греческих
городах, между прочим, в Афинах в эпоху сравнительно близкую
к исторической по соглашению с Дельфами, верховными
руководителями Эллады в религиозных делах; отсюда — преобладающая
роль Аполлона и Артемиды, в честь которых
названо и большинство месяцев. Но при всем том эти праздники
— апофеоз груд а, и притом атакой возвышенной,
благоговейной, прекрасной форме, какой не знает ни один
народ мира. Вынужденные ограничиться краткой характеристикой,
мы не выйдем за пределы Афин.
Богиня земледельческого труда — Деметра, — собственно. одна
из разновидностей матери-3емли, указание на которую она
сохранила, по-видимому, в своем имени (De-meter,
|
|
|
30 |
"почва-мать"). Для эллина она была символом зреющей
нивы,
в волнах которой мы и поныне можем ее чувствовать. И
поэтому у этой "матери" есть "дочь" — Кора,
символ тех зерен,
из которых взойдет нива будущего года. Как из этого таинства
возрождаемого хлеба вещий ум эллина вывел дальнейшее
таинство бессмертия души, об этом у нас речь впереди; на
этом изумительном синтезе основано самое священное из
празднеств Деметры — Элевсинии с их мистериями; но
все же это был первоначально праздник посева, почему ему
и предшествовал праздник пахотьбы (proerosia). Священным
было и преполовение бытности Коры у ее подземного властелина;
но еще священнее праздник самой жатвы. И тут ум
эллина, афинянина, не остановился на одном физическом
значении акта: даровательница урожая предстала перед ним
как основательница оседлой жизни вообще с ее прочным
браком и семейственностью — он видел в ней свою "закононосицу"
(thesmophoros), первоначальный праздник жатвы стал
для него глубокомысленным праздником семейной жизни
вообще, Фесмофориями, празднуемым исключительно
хозяйками. Шиллер прекрасно развил его значение в своем
"Элевсинском празднестве", в котором только заглавие
неправильно: он имеет в виду Деметру, но не Элевсинскую,
а Фесмофору.
За работой землепашца — работа виноградаря, важность которой
на юге очень велика; посвящена она Дионису. В сущности Дионис
испытал в Греции развитие, противоположное развитию Деметры:
та из скромной богини зреющей нивы развилась в богиню-закононосицу
и в богиню тайн загробной жизни; Дионис пришел в Грецию
как бог творческого экстаза, приносящий своим посвященным
также и весть о бессмертии их души; но в гражданском культе
пришлось и его праздник приурочить к человеческой работе
— и ему поручили виноделие, родственное даруемому им экстазу,
но первоначально от него независимое. Мы здесь и будем иметь
в виду эту сторону его естества.
Правда, забота о благословении Диониса растущей, цветущей
и плодоносной лозе было делом частного культа; государство
заботилось о винограде лишь с момента его снятия.
Цикл праздников Диониса открывался веселыми Осхофориями,
т.е. "ношением гроздий". Носили их избранные от
отдельных фил — всех было десять — эфебы, и притом из храма
|
|
|
31 |
Диониса в Афинах в храм Паллады в Фалере: гроздья были
даром от Диониса богине-покровительнице страны. Остальные
праздники были приурочены к различным стадиям брожения молодого
вина; то были Сельские Дионисии в декабре,
Ленеи в январе и Анфестерии в феврале. Все они были
обставлены отчасти веселой, отчасти серьезной обрядностью
и расцвечены прелестными мифами и легендами; но прекраснейшим
из всехдионисических праздников были учрежденные
Писистратом Великие Дионисии в марте. Учредитель понял
чествуемого бога в его первоначальном значении как бога
творческого экстаза: вино отступает на задний план, первенствует
песнь и в ее области — песнь из песней, трагедия. Друг
человеческой культуры должен преклониться перед Великими
Дионисиями: они дали повод к возникновению величайших
Произведений аттического гения, творений Эсхила, Софокла
и Еврипида.
Из прочих отраслей земледельческого труда — древоводство
вообще было посвящено тому же Дионису как
"дендриту", богу приливающих весенних сил; но
свою маслину
афинянин посвятил своей богине-покровительнице, Палладе-Афине.
Она ведь ее подарила своему народу в тот знаменательный
день, который решил его участь. Посейдон, желая
показать ему свою силу, ударом своего трезубца извлек
источник морской воды из скалы Акрополя; но Паллада показала
людям, что не сила, а благость — высшее проявление
божественности; по ее мановению там же выросла ее бессмертная
маслина, почтенная прародительница вековых маслин в долине
Кефиса. Почтенны, впрочем и они: их зовут
"мориями", т.е. древами рока, ибо рок настигает
того, кто
коснется такого дерева святотатственной рукой:
Ни стар, ни млад рук ударом дерзких
Ввек не сгубит его: видит врага
Сну непокорный и день и ночь
Зевса-Мория лик — и взор
Ясноокой Афины.
Спартанцы соблюли этот завет в Пелопоннесскую войну: как
люди благочестивые, они не тронули священных морий Паллады.
Да, тогда люди еще знали, что такое благочестие. А
впрочем, неудивительно, что в Афинах культ Паллады как
богини-покровительницы всего государства, затмил ее культ
|
|
|
32 |
как покровительницы маслины: на ее роскошном празднике
Панафиней оливковое масло играет роль только приза
победителям в состязаниях, которым государство его дарило
в красивых глиняных амфорах, тоже афинского производства,
с символическим изображением и надписью "Я — с афинских
состязаний" — на вечную, завидную память.
10. Палладе же был посвящен и труд ремесленника в
его полном объеме — на то она была Афиной-Эрганой, имела
как таковая свою ограду на Акрополе перед Парфеноном и
свой ежегодный праздник в октябрьское новолуние. Но изо
всех ремесел одно было ей как богине особенно близким: это
было самое выдающееся по художественному совершенству
среди женских ткацкое мастерство. Зато на ее ежегодном
празднике Панафиней ей посвящался на ее Акрополе сотканный
лучшими афинскими мастерицами пеплос, и его передача
в ее храм была центральным актом всего торжества.
Из других ремесел она особенно опекала гончарное, гордость
своей Аттики:
Внемли молитвам, Афина; десницею печь охраняя,
Дай, чтобы вышли на славу горшки и бутылки, и миски,
Чтоб обожглись хорошенько и прибыли дали довольно...
говорится в случайно сохранившейся гончарной молитве ей.
Как покровительница этого ремесла, она легко могла унять
и
вредоносных его бесенят, о разрушительной деятельности
которых сказано там же, в следующем за молитвой проклятии:
Эй, Разбивака, Трескун, Горшколом, Сыроглинник коварный,
Эй, Нетушим, что искусству сему столько бед уж наделал!
Бей и жаровню, и дом, вверх дном опрокидывай печку,
Все разноси, гончары же пусть криком избу оглашают.
Такие же бесенята, вероятно, имелись и в других ремеслах,
только мы случайно о них не узнаем.
Зато в кузнечном Паллада имела товарища: искусным кузнецом
считался тот, кого научили этому искусству "Гефест
и Паллада-Афина". Гефест как бог ("вулканического")
огня
был тут необходим. Афины особенно его уважали; они воздвигли
ему прекрасный храм — вероятно, тот самый, который
сохранился поныне и обыкновенно называется "храмом
Тесея" — и чествовали его вместе с Палладой ежегодным
праздником ("Гефестиями" и "Халкиями",
т.е. "праздником
|
|
|
33 |
кузнецов") в конце октября, перед наступлением зимы,
когда
было особенно уместно вспомнить о благодетельной силе
огня. Впрочем, богом огня был для эллинов также их благодетель
Прометей; и он по праву говорит про себя в одноименной трагедии
Эсхила:
От Прометея все ремесла людям.
Это не повело к расколу: афиняне почитали обоих, и притом
схожим образом. Центром праздников обоих богов огня был
ночной факельный бег, в котором эллинская страсть к агонистике
была очень искусно поставлена в связь с природной
стихией обоих божеств.
11. Торговля, как в известном смысле и поныне, имела
своим покровителем Гермеса: бог-странник, знаменитый жезл
которого — жезл со змейками — обеспечивает странникам
безопасность на больших дорогах, естественно призывался
и
владельцами торговых караванов. Отсюда, однако, значение
Гермеса распространилось в двухнаправлениях. Вообще торговля
распадалась у древних, как и у нас, на две отрасли: во-первых,
на крупную ввозную и вывозную (emporike), и,
во-вторых, на мелочную на местах (kapelike): первая была
в
почете, вторая не особенно. Покровительство Гермеса также
и второй с ее органическим мошенничеством не могло не
уронить значения самого бога; во всем своем величии он
являлся как покровитель первой, соединенной с опасностью
для жизни, притом не только в ее сухопутной, но и в ее морской
ветви. И здесь нужен был Гермес как оплот против пиратов;
но все же чаще приходилось торговцу-мореходу подвергаться
опасности со стороны самого моря — и поэтому усердно
молиться всем его божествам, о которых у нас была речь выше.
А так как благодаря всему построению эллинской земли
морская торговля была много значительнее сухопутной, то
работа торговца почти что совпадала с работой судовщика.
Ее важность была огромна в Элладе: "Работы и дни"
Гесиода
ограничивают свою тему земледелием и судовым промыслом.
И равным образом в системе греческих праздников мореходство
занимает следующее по значению место непосредственно после
земледелия. Понятно, что самым удобным временем
для праздников мореходства было начало и конец его сезона,
дни непосредственно после весенних бурь и перед осенними.
В Афинах это были Дельфинии в начале апреля и Пианопсии
|
|
|
34 |
в октябре: оба эти праздника были поставлены в красивую
связь со знаменательным для города Паллады, хотя и не
торговым плаванием — а именно с плаванием Тесея и обеих
его обреченных Минотавру седьмиц юношей и девушек на
остров Крит. С трепетом провожали их отцы и матери, с
трепетом ждали их возвращения — понятно, что обрядность
обоих праздников сохранила память об этих чувствах.
В настоящее время Греция не знает особого морского
сезона — паровая машина и компас позволяют не считаться
с бурями и облачностью неба. В древности дела обстояли
иначе. Но все же после ноябрьского ненастья наступала тихая,
ясная погода, во время которой труженики Посейдона могли
вернуться к своему промыслу и привести домой отрезанные
бурей в чужих гаванях суда. И греческая религия природы
не
затруднилась объяснить это странное явление. Дело в том,
что в это время священная птица морского бога, алкиона,
высиживает своих детенышей в своих плавучих гнездах —
почему эта птица и поныне называется по-русски "зимородком";
так вот ради нее Посейдон и сглаживает своим трезубцем морские
волны, чтобы они не заливали надежды его
любимицы. Отсюда красивая греческая притча об "алкиониных
днях", как о затишье после бури; отсюда также и греческое
имя декабря — Посейдеон.
Возвращаясь, однако, к Дельфиниям и Пианопсиям, может
показаться странным, что эти два главных праздника мореходства
посвящены не столько Посейдону или Гермесу, сколько богу,
ничего общего как будто не имеющему с торговлей и
морем, — Аполлону. Это несомненно стоит в связи с тем, что
весь цикл праздников, как мы видели, был установлен греческими
общинами при содействии и с благословения Дельфов; вполне
понятно, что их жреческая коллегия отвела своему
богу первенствующее место во всем цикле. Это сказывается
в особенности в обрядности только что упомянутых Пианопсий.
Они были не только праздником завершения мореходства: совпадая
с концом также и земледельческих работ,
они были самым значительным праздником труда вообще. И
первое место в их обрядности занимало нечто поразительное
по своей красивой осмысленности: в торжественной процессии
миловидный мальчик, оба родителя которого были в
живых (amphithales), нес масличную ветвь, увешанную плодами,
булочками, кувшинчиками с елеем, медом и вином,
|
|
|
35 |
одним словом, дарами и Деметры, и Диониса, и Паллады; это
была "иресиона". И нес он ее к храму Аполлона
как хозяина
праздника, как бога труда и трудорадостности вообще. При
этом участники шествия исполняли веселые песни, из коих
две нам сохранились; одна гласит так:
Иресиона и хлебы несет, и пурпурные смоквы,
Мед она в банке несет и душистое масло Паллады,
С ним и кувшинчик вина, чтобы сладко дремать
ей
в похмелье.
В тот же день и в частных хозяйствах происходили свои
приношения иресионы — и, конечно, здесь-то и зародился
этот обряд, на почве религии Деметры, а не Аполлона. Иресиона
прикреплялась к стене дома, которому она служила
охраной до следующего урожая; что с ней делали потом, мы
не знаем, но есть основание предполагать, что ее с молитвой
сжигали на домашнем очаге.
12. Мы говорили до сих пор главным образом о физическом
Труде; само собой разумеется, однако, что и умственный
имел в Элладе свое религиозное освящение. Вначале его
'Главным проявлением и как бы совокупностью была поэзия
—
точнее говоря, раз мы на греческой почве, хорея, т.е. соединение
поэзии, музыки и пляски, триединая зародышевая
Ячейка позднейших обособленных искусств.
Афиняне гордились тем, что именно чистота их горного
..Воздуха приспособляет их к умственному труду, к поэзии:
там,
на высоких склонах, проясняется ум, окрыляется душа, черпается
творческое вдохновение. Его богини, поэтому, — горные
Нимфы; "нимфолептами" называют и прорицателей,
получивших свой вещий дар от самих дочерей вещей природы.
Горных нимф в их физическом значении мы называем "ореадами"
(от oros "гора"); но как вдохновительницы поэтов
они
удержали более древнее имя, родственное с латинским mons
— имя Муза. Имела и Аттика свой "холм Муз", здесь,
по
Местному преданию, они даже "родились" как дочери
Гармонии; но это предание не могло соперничать с более старинными,
освященными именами Гомера и Гесиода, согласно
которым Музы, дочери Мнемосины ("Памяти"), жили
либо на
Олимпе (Гомер), либо на Геликоне (Гесиод). Нам все-таки
ближе афинский холм Муз, хотя он и должен был уступить свое
имя почтенному, но неблагозвучному имени Филопаппа, укра-
|
|
|
36 |
сившего его во II в. по Р.Х. отчасти сохраненным памятником.
Отсюда открывается самый восхитительный вид на Акрополь
и город Паллады, и отрадно бывает, прохаживаясь в прохладный
вечер по его пустынной вершине, молиться его забытым
богиням, вдохновлявшим здесь некогда Эсхила, Софокла,
Еврипида.
Музы покровительствовали всему умственному труду человека
— amusos называли того, кто к нему был неспособен: "да
не доведется мне жить среди амусии", молился некогда
Еврипид. Они покровительствовали ему с первых же неуверенных
шагов ребенка на его поприще, с уроков грамоты: в классной
комнате стоял обязательно кумир Музы, со своим свитком или
складнем в руке она была в глазах малыша как бы образцом
того трудного искусства, которому его обучали. И неудивительно,
что свое первое достижение он посвящал именно ей,
что он первым делом учился... склонять ее священное имя:
Musa, Muses в греческой грамматике, Musa, Musae в латинской
были примерами "первого склонения" (и вот, если
это кого
интересует, почему грамматика стала самой рыцарской из
всех наук, отводя свое "первое" склонение женским
именам
и лишь "второе" — мужским). В христианскую эпоху
такое
прославление языческой богини показалось, конечно, недопустимым:
Musa в грамматике должна была уступить свое
место по созвучию безразличной mensa — тоже прогресс.
Вырастет мальчик, посвятит себя умственному труду —
Музы и подавно станут его покровительницами. О поэтах это
известно всем; в хорошую пору античной религии они исправно
перед проявлением своего искусства молились Музам — в
новейшее время их некогда живое имя стало лишь классическим
привидением. К ним приобщали и другие радостные
божества — Аполлона, Гермеса, Палладу (последнюю, отождествив
со своей Минервой, специально римляне), — но главное
место принадлежит все-таки Музам. И не в одной только
поэзии — "музыка" унаследовала их имя, и обе они
вместе с
пляской стали называться "мусическими" искусствами,
в отличие от изобразительных, развившихся из ремесел. А
когда
Птолемей Сотер в III в. до Р.Х. основал в Александрии первую
в истории академию наук — он вполне правильно назвал ее
Museion, каковое имя в суженном значении поныне сохраняет
"музей".
|
|
|
37 |
Но, можно спросить, получил ли также и умственный труд
свое освящение в греческих праздниках, и если да, то где?
Да, ответим мы, получил, и притом везде. Он явился главнейшим
их украшением, главной причиной того, что они стали
не только отдыхом, но и всенародной образовательной школой.
Но этой стороной дела нам придется заняться в следующей
главе.
Здесь мне хотелось бы в заключение указать на одно
обстоятельство, стоящее в непосредственной связи с интересующей
нас здесь темой — освящением труда. Я очень сожалею, что
небольшие размеры настоящего очерка не позволяют
мне описать хоть сколько-нибудь обстоятельно обрядность
даже главнейших греческих и в частности афинских праздников;
читатель убедился бы тогда, что благодаря ей греческая
религия имеет полное право на имя первой и единственной
в
истории человечества религии радости. Это сознавал
уже один из ее умнейших сынов, Перикл; вот как он отзывается
в своей знаменитой надгробной речи об этой стороне афинской
жизни. "Более чем какой-либо народ доставляем мы
отдыха душе человека, внося в обрядность нашей религии
ежегодные состязания и торжества... радостность которых
изгоняет уныние".
Подробностей, повторяю, я здесь дать не могу. Но уже из
тех немногочисленных данных и намеков, которые ему встретились
в настоящей главе, читатель должен был вывести
заключение, что греческие праздники всего менее были
"праздниками" в нашем смысле слова, т.е. днями
праздности.
Согласно вообще положительному характеру своей этики,
эллин был органически неспособен признавать какую-либо
заслугу за безделием; для него праздник был днем не праздности,
а, наоборот, кипучего труда, но только не ради наживы,
а ради прославления богов и возвышения собственной души.
Конечно, в тот день, когда народ Паллады чествовал свою
богиню на Акрополе или смотрел трагедию Софокла в театре
Диониса, будничный труд не мог иметь места: торговец поневоле
запирал свою лавку, не имея никакой надежды зазвать в
нее покупателя, и всеобщее возмущение вызвал бы архонт,
который вздумал бы собрать присяжных для разбора судебного
дела. Но это прекращение будничного труда было лишь
последствием праздника, а не его смыслом и внутренним
содержанием. И если бы эллины эпохи расцвета услыхали, что
|
|
|
38 |
есть или будет народ, который в работе как таковой усмотрит
осквернение праздника и службы своему богу, достойное даже
"истребления" — они заключили бы, что этот народ
имеет
очень странные представления о благочестии.
Конечно, пришло и для них время разубедиться в этом: было
ли это им на благо? Нет надобности отвечать на этот вопрос:
самое беглое сравнение хотя бы внешнего облика античной
и
византийской Греции ответит на него самым красноречивым
образом.
|
|
|
|
|