Нашествие кельтов на Элладу в 80 — 70-е годы III в. до н.э. осталось в памяти современников и последующих поколений как одно из наиболее впечатляющих столкновений эллинов с варварами, совпавшее к тому же по времени с началом новой эпохи, названной И.Г. Дройзеном периодом эпигонов. Темой, которая никогда не перестанет интересовать историков-антиковедов, остается и такой его эпизод, как вторжение галатов в Малую Азию1. К сожалению, крут источников, связанных с
этими событиями, ограничен почти исключительно скупыми сведениями письменной традиции и весьма немногочисленными археологическими и эпиграфическими данными. Это обстоятельство заставляет вновь и вновь обращаться к анализу уже, казалось бы, основательно изученных нарративных материалов, с тем чтобы попытаться выявить в них содержание, не получившее еще убедительного истолкования или вообще оставшееся вне поля зрения историков. К числу таких источников должен быть отнесен и "оракул Фаэннис"2, текст которого приведен в труде Зосима "Новая история"3.
Нельзя сказать, что это пророчество не привлекало внимания исследователей. Оно было довольно обстоятельно прокомментировано в двух изданиях труда Зосима — Л. Мендельсо-
конф. античников социалистических стран "Эйрене". Ереван, 1979. С. 171 -184; Широкова Н.С. Переселения кельтов (к вопросу о роли миграций и войн в становлении раннеклассового общества) // Город и государство в древних обществах. Л., 1982. С. 44 — 56. См. также краткое изложение событий в монографии: Жигунин В.Д. Международные отношения эллинистических государств в 280 — 220 гг. до н.э. Казань, 1980. С. 64 — 67.
ном в 1887 г.4, Ф. Пашу в 1971 г.5, а также более сжато — в английском переводе Р. Ридли в 1984 г.6 Ему же посвящена отдельная статья одного из ведущих специалистов по греческой оракулярной практике Х.В. Парка, где был высказан ряд весьма ценных замечаний7. Наконец, в целом ряде работ по политической истории эллинизма указывалось на то, что этот оракул имеет отношение к переходу галатов в Малую Азию8, хотя попытки углубленного изучения его оставались единичными — во многом, вероятно, из-за специфики столь своеобразного литературного памятника и связанных с этим трудностей его интерпретации. На данный момент исследователи согласны в том, что это пророчество представляет собой vaticinatio ex eventu (post eventum)9 и к тому же состоит из двух самостоятельных прорицаний (второе начинается со стк. 15)10. Этим практически и исчерпывается его общая характеристика.
Между тем "оракул Фаэннис" содержит в себе целый пласт информации, которая, будучи сопоставлена с сообщениями других источников, может позволить выявить важные и интересные детали драматических событий, разыгравшихся на берегах Боспора Фракийского и Геллеспонта в 280 — 277 гг. до н.э. При этом, на наш взгляд, необходимо подходить к обеим частям прорицания как к логически целостному фрагменту Зосимова труда, восходящему, с большой вероятностью, к одному и тому
же источнику. Тщательный анализ показывает, что возможность механического соединения Зосимом (или позднейшими переписчиками?) двух независимых друг от друга прорицаний близка к нулю. Появление двух данных оракулов неразрывно связано между собой и восходит к одним и тем же событиям, прочно запечатлевшимся в памяти современников. Кроме того, весьма перспективным выглядит сопоставление данных прорицаний с другими типологически близкими им источниками, что еще не было сделано в полной мере другими исследователями.
Наиболее ценные сведения содержатся в первом оракуле, однако и вторую часть пророчества можно использовать для воссоздания обстановки, сложившейся в результате галатского вторжения во Фракию и Анатолию. Интерес представляет также специфика процедуры предоставления оракула, которая выявляется при анализе соответствующих строк второго пророчества. Чтобы заставить источник "заговорить", необходимо: 1) определить, кем именно был дан оракул; 2) выяснить, кому и в каких условиях он предназначался; 3) дать филологический и семантический комментарий текста пророчества; 4) воссоздать особенности международной обстановки, так или иначе отраженные в пророчестве.
* * *
Текст Зосима11, связанный с интересующим нас сюжетом, имеет смысл воспроизвести целиком, снабдив его русским переводом:
Zosim. II. 36
(1) Καί μοι πολλάκις επήλθε θαυμάσαι πως είς τοσούτο της Βυζαντίων πόλεως ηύξημένης ως μηδεμίαν άλλην εις εύδαιμονίαν ή μέγεθος αύτη παραβάλλεσθαι, πρόρρησις έκ θεών ουδεμία περί της είς άμείνονα τύχην αύτης επιδόσεως τοις προ ημών άνθρώποις. (2) Και ταύτην έκ πολλού την έννοιαν έχων, πολλάς τε βίβλους ίστορικας και χρησμών συναγωγάς άνελίξας, χρόνον τε έν τφ περί τούτων άπορεΐν δαπανήσας, ένέτυχον μόλις χρησμω τινί Σιβύλλης είναι λεγομένω της Ερυθραίας ή Φαεννοϋς της 'Ηπειρώτιδος (και αύτη γαρ γενομένη κάτοχος έκδεδωκέναι χρησμούς λέγεται), φ πεποιθότα Νικομήδην τον Προυσίου και προς το δοκούν λυσιτελεΐν έρμηνεύοντα πόλεμον άρασθαι προς τον πατέρα Προυσίαν, Άττάλω πειθόμενον έχει δέ το λογιον ούτως.
II. 37
(1) Ω βασιλεΰ Θρηκών, λείψεις πόλιν έν προβάτοισιν αύξήσας δέ λέοντα μέγαν, γαμψώνυχα, δεινόν
δς ποτε κινήσει πατρίας κειμήλια χώρας,
γαΐαν δ' αίρήσει μόχθων άτερ. Ουδέ σέ φημι
5 σκηπτούχοις τιμαΐσιν άγάλλεσθαι μάλα δηρόν,
έκ δέ θρόνων πεσέειν, οίοι κύνες άμφίς έχουσι.
Κινήσεις δ' εΰδοντα λύκον γαμψώνυχα, δείνον
οΰδ' έθέλοντι γάρ αίνόν ύπό ζυγόν αυχένα θήσει.
Δή τότε Βιθυνών γαΐαν λύκοι οίκήσουσι
10 Ζηνός έπιφροσύναισι. Τάχος δ' έπιπέσσεται άρχή
ανδράσιν οϊ Βύζαντος έ"δος καταναιε|τάουσι.
Τρις μάκαρ Ελλήσποντε, θεόκτιτα τείχεά τ' ανδρών,
(...) θείαισιν έφετμαΐς
ήν λύκος αίνόλυκος πτήξει κρατερής ύπ' ανάγκης.
15 Οΐμε γάρ εϊσασίν τε έμόνναίοντες έ"δεθλον,
ούκέτι σιγήσω πατρός νόον, άλλ' αναδείξω
αθανάτων λογίων θνητόϊς εΰσημον άοιδήν.
Θρήσσα κύει μέγα πημα, τόκος δέ οί ούκέτι τηλοΰ,
σπεΐραν παΐδα, κακόν (ποτε γη) και τηδε φέρουσαν
20 τρηχύ γαρ ηπείρου πλευράς έπινίσετα'ι έ"λκος,
καΐ μέγ' άνοιδήσει, ταχύ δέ όαγέν αίμοροήσει.(2) Τούτο τό λόγιον πάντα μέν ώς ειπείν, ύπεμφαΐνον δντως καΐ έν αίνίγμασι, λέγει, τά τε έσόμενα Βιθυνοίς κακά δια τήν τών έπενεχθέντων αύτοΐς ές τά μετά ταύτα φόρων βαρύτητα καΐ ώς ή άρχή έπιπέσσεται άνδράσιν οΐ' Βύξαντος ϊδος καταναιετάουαι· τό δέ μετά χρόνον ούκ ολίγον τά προρρηθέντα έκβήναι μή λαμβανέτω τις είς τό περί έτερου τινός λέγειν τήν πρόρρησιν πας γάρ χρόνος τφ θείω βραχύς άεί τε οντι και έσομένψ-ταΰτα δη οΰν έκ τε τών τοΰ χρησμού βημάτων και άπό τών έκβάντων έτεκμηράμην ει δέ τφ τό χρησθέν έτέρως έχειν δοκεΐ, ταύτη νοείτω.
II. 36
(1) "И часто мне случалось удивляться, как в городе византийцев, столь прославленном, что ни один другой не может сравниться с ним в благополучии или величии, не было дано людям до нас ни одного предсказания от богов о преуспеянии его [на пути] к лучшей судьбе. (2) И вот, так как эта мысль занимала меня долгое время, прочитав множество исторических книг и собраний оракулов и проведя время в сомнениях обо всем этом, я с трудом наткнулся на один оракул, приписываемый Эритрейской Сивилле или Фаэннис Эпирской (в самом деле, говорят, что и она давала оракулы, становясь одержимой12), поло-
жившись на который и истолковав его в смысле, кажущемся выгодным для себя, Никомед, сын Прусия, начал войну против своего отца Прусия по совету Аттала. Вот это предсказание:
II. 37
(1) Царь фракийцев13, ты город14 покинешь, но среди овнов
Вырастишь мощного, страшного льва, что с кривыми когтями.
В оное время возьмет он сокровища отчего края
И без труда завладеет землей. И тебе говорю я:
5 Скиптродержавным почетом недолго тебе красоваться,
С трона ж падешь ты, коего псы с двух сторон окружают.
Спящего грозного волка с кривыми когтями разбудишь:
Он нехотящему выю под страшное иго поставит15.
Волки тогда совершенно заселят вифинскую землю
10 По промышлению Зевса. Власть же достанется скоро
Людям, которые землю теперь населяют Византа.
О, Геллеспонт три счастливый! И стены людские, что боги
Строили по указаньям божественным (...)
Волк его в ужас повергнет по воле сурового рока16.
15 Знают меня же и те, кто мою населяют святыню,
Более воли отца я не скрою и вот объявляю
Смертным бессмертных оракулов песню, звучащую ясно.
Бедствием сильным чревата фракиянка, роды уж близко;
В кольца свернувшийся плод принесет и земле этой горе:
20 Ибо жестокая язва должна поразить побережье,
Сильно набухнет, но скоро прорвется же, кровью истекши.(2) Этот оракул, в сущности полный недомолвок и загадок, предвещает, так сказать, все беды, которые поразят вифинцев из-за тяжести налогов17, каковыми они будут обременены в будущем, а также то, что власть скоро достанется "людям, которые землю теперь населяют Византа". Что же до того, что предсказанные события проявляются спустя немалое время, то пусть никто не толкует это обстоятельство в том смысле, будто предсказание это вещает что-то другое: ведь всякий период времени короток для бога, который существует и будет существовать вечно. Итак, именно таким образом я это истолковал по словам оракула и на основании сбывшегося; если кто-нибудь полагает, что предсказание имеет иной смысл, то пусть себе так и думает"18.
Зосим сообщает, что это пророчество принадлежит Эритрейской Сивилле или Фаэннис Эпирской. Очевидно, "кандидатура" Эритрейской Сивиллы должна быть отвергнута, а упоминание ее греческим историком следует объяснить тем, что именно с ней в античной традиции чаще всего связывались те прорицания, чье происхождение было не вполне ясным19. О Фаэннис же Павсаний сообщает (X. 12. 10), что она родилась и жила в то время, когда только вступил на царство Антиох, по-
сле того как был взят в плен Деметрий (μετά του Δημητρίου άλώναι)20, и была дочерью тогдашнего царя хаонов, одного из эпирских племен. Ей он приписывает оракул о переходе кельтов в Азию, данный на целое поколение раньше, чем это произошло21 (X. 15. 2-3):
«Узкий пролив Геллеспонта пройдя, станет дерзко-надменным
Войско галатов, несущее гибель; оно беззаконно
Азию будет громить; еще большие беды22 назначит
Бог для живущих по берегу моря23 в ближайшее время.
Скоро, однако, воздвигнет Кронион защитника в бедах
Милого сына быка, возросшего волею Зевса:
Смерти и гибели день принесет для всех он галатов.
Под именем сына быка она разумеет здесь пергамского царя Аттала; его же (другое) вещание именует: "С рогами быка"»24 (Пер. С.П. Кондратьева).
Эта информация довольно противоречива. В самом деле, воцарение Антиоха I произошло в 280 г. до н.э., т.е. всего за год,
а отнюдь не поколением раньше галатского нашествия на Грецию25. Вероятно, Павсаний, широко использовавший источники малоазийского происхождения, воспроизвел здесь еще один "образчик пергамской пропаганды"26, направленной на упрочение престижа династии Атталидов, ядро которого представляло собой реальное прорицание Фаэннис. Что же касается информации о времени жизни эпирской пророчицы и ее происхождении, то она могла быть почерпнута из текстов ее собственных прорицаний: сивиллы часто сообщали подобные сведения о себе27.
Таким образом, упоминание Зосимом имени эпирской прорицательницы далеко не случайно. Однако углубленное исследование пророчества показало, что Фаэннис вряд ли может считаться его автором. Важный вклад в решение данной проблемы внес Х.В. Парк. Он убедительно доказал, что переданный Зосимом оракул не следует связывать с кем-либо из сивилл. Содержащаяся в начале второго оракула речь от первого лица указывает, что прорицание было дано не сивиллой, а в каком-то из аполлоновских святилищ, поскольку пророчица, называя Зевса своим отцом, явно вещает от имени самого Аполлона. Это весьма ценное наблюдение, поскольку сами эллины четко различали высказывания оракулов и прорицания хресмологов, пифию и сивиллу, и противопоставляли "изречения Сивиллы и пифийские пророчества" (Diod. I. 49. 3). Хресмологи прорицали в состоянии "божественной инспирации и интуитивных прозрений", предсказывая события далекого будущего, но не указывая при этом времени своих пророчеств28. Их вещания нередко начинались словами "Будь осторожен!", "Обдумай!", "Остерегайся!" - Φράξε29. В данном случае мы видим нечто похожее. Поэтому логично считать данное пророчество вышедшим из
святилища Аполлона Хрестерия в Калхедоне30 - городе, находившемся в самом центре событий, о которых иносказательно повествуется в приводимом Зосимом тексте. Последнее обстоятельство позволяет дополнить аргументацию Х.В. Парка. В самом деле, если Фаэннис жила в Эпире31, то едва ли она имела возможность дать исчерпывающе точное "прорицание" о том, что происходило в весьма удаленном от нее регионе на Боспоре: на отправку запроса к ней и получение ответа у Никомеда I должно было уйти слишком много времени. Причина ошибки Зосима вполне понятна: поскольку Фаэннис, видимо, прославилась своими предсказаниями о галатском нашествии в Азию, то и это прорицание как имеющее отношение к кельтскому нашествию могло быть приписано именно ей32.
В калхедонском святилище Аполлона Хрестерия, как и в большинстве подобных ему, прорицания давались, вероятно, по тому же типу, что и дельфийские33: их давала пророчица34, пребывающая в состоянии божественного вдохновения, и общими были форма, образы и словесные формулы речения.
Зосим дает недвусмысленный ответ на этот вопрос (II. 36. 2). Однако историк вновь допустил путаницу, смешав обстоятельства получения двух пророчеств.
Приводимая здесь фраза может быть истолкована достаточно легко. Речь идет о событиях 148 г. до н.э., когда вифинский царевич Никомед, будущий царь Никомед II Эпифан, при поддержке Аттала II Пергамского поднял мятеж против своего отца Прусия II, лишил его власти и убил (App. Mithr. 7; Diod. XXXII. 21; Iust. XXXIV. 4. 4-5; Zon. IX. 28). Очевидно, в ходе этих событий Никомед также обращался за консультацией к оракулу. Им было получено прорицание от одного из авторитетнейших общеэллинских святилищ - храма Аполлона Ди-димского35.
Указание на это содержится в "Периэгесисе" Псевдо-Скимна, созданном, вероятнее всего, в конце II в. до н.э. и посвященном вифинскому царю Никомеду III Эвергету. В этом произведении отмечено, что отец нынешнего царя также прибег когда-то к помощи дидимского оракула по делам царства:
55 διό τη προθέσει σύμβουλον έξελεξάμην
τον συγκατορθώσαντα και τω σω πατρί
τα της βασιλείας πρότερον ώς άκούομεν,
παρά σοί τε βασιλεϋ γνησίως τιμωμένον
κατά πάντα, τον Απόλλωνα τον Δίδυμη λέγω,
60 τόν καΐ θεμιστεύοντα και μουσηγέτην,
οϋ δή σχεδόν μάλιστα και πεπεισμένος
προς σήν κατά λόγον ήκα, κοινην γαρ σχεδόν
τοις φιλομαθοΰσιν άναδέδειχας έστίαν
θεός δε συνεφάψαιτο τη προαιρέσει.
Ps.-Skymn. 55-59 = GGM. I. P. 19736
"Вот почему я в решении избрал советником того, кто, как я слышал, ранее помог и твоему отцу правильно вершить дела царства, [кто] и у тебя, царь, истинно почитается всегда. Я разумею Аполлона Дидимского, прорицателя и мусагета, коему более всех я, пожалуй, послушен, по речению [кого] пришел я к твоему простому жилищу, ведь ты распахнул [двери его] для взыскующих знанья. Бог да поможет [тебе] в свершеньи желанья".
X. Хабихт предполагает, что поводом к отправке запроса в святилище для Никомеда послужила именно необходимость заручиться моральной поддержкой в осуществлении переворота, и она, вероятно, была получена37. С этим прорицанием Зосим, видимо, и спутал оракул, данный святилищем Аполлона Хрестерия Никомеду I, что легко объяснимо из-за сходства имен двух вифинских царей.
К. Штробель, однако, предлагает иную версию, объясняющую упоминание Зосимом Никомеда II. По его мнению, оракул, полученный первоначально Никомедом I, был в дальнейшем адаптирован применительно к конфликту между Прусием II и его сыном. На это указывает появление в тексте пророчества обращения βασιλεϋ Θρηκών, в котором отражен факт тесных политических связей между Прусием и царем фракийцев-кенов Диэгилом38. Тем не менее такая интерпретация сомнительна. Во-первых, характеристика вифинского монарха середины II в. до н.э. как "царя фракийцев" выглядит явным ана-
хронизмом39, а союз между Диэгилом и Прусием едва ли может считаться достаточным основанием для ее появления. Во-вторых, не сохранилось никаких свидетельств о том, что Прусий в 148 г. до н.э. получал прорицания от какого-либо святилища, а именно это, по мнению К. Штробеля, будто бы подразумевается в тех строках, где говорится о кратком предстоящем сроке правления царя, которому был дан оракул.
Таким образом, первую часть оракула, без сомнения, следует связывать с личностью Никомеда I Вифинского, а ситуация, в которой прорицание было получено, определилась в результате переправы кельтов через Боспор Фракийский в 278/7 г. до н.э. Более детальное изучение текста пророчества позволит датировать его даже с большей точностью.
А) Первый оракул
Стк. 1. "Царь фракийцев" — см. примеч. 39.
Стк. 1. "Ты город покинешь". Не вполне понятно, о каком городе здесь идет речь. Вероятно, имеется в виду столица Вифинии. Таковым в начале III в. до н.э. был, скорее всего, основанный Зипойтом I город Зипойтион у горы Липера (Memn. Fr. 12. 5; Steph. Byz. s.v. Ζιποίτιον), об исторической судьбе которого ничего не известно40. Маловероятно, чтобы тут подразумевался какой-либо из городов, возвращенных Никомедом Гераклее и предположительно захваченных его братом Зипойтом Вифином: Мемнон характеризует вифинского царевича как ος της Θυνιακής έπηρχη Θραικής (Memn. Fr. 9. 5), ничего не говоря о его
господстве над Киером и Тиосом. На этом основании выглядит неприемлемым мнение о включении указанных городов в состав владений Зипойта41.
Стк. 1. "Среди овнов". Л. Мендельсон убирает колон после προβάτοισιν, что дает перевод: "Ты покинешь свой город как будто пастбище для овец". Он приводит параллели из других источников (Or. Sib. VIII. 41; Herod. VIII. 4. 8), однако Φ. Пашу обоснованно считает эти примеры неудачными. Овны — послушные подданные. Артемидор говорит: "Ведь овцы подобны людям: потому что они слушаются пастуха, собираются в стада, а также означают продвижение вперед и к лучшему в соответствии со своим именем" (II. 2).
Стк. 2. "Вырастишь... льва". Семантика льва как символа власти вообще и царской в частности широко известна. Так, афинский тиран Гиппарх в ночь накануне гибели услышал во сне такие слова (Herod. V. 56):
Сердцем, о лев, терпеливым терпи нестерпимую муку.
О рождении коринфского тирана Кипсела оракул гласил (Herod. V. 92):
В скалах приимет во чреве орел, но льва породит он
Мощного и сыроядца: сокрушит он многим колени.
Матери Перикла Агаристе перед родами приснилось, что она родила льва (Herod. VI. 131). Филиппу Македонскому во сне привиделось, что он запечатал чрево жены печатью с изображением льва. Прорицатель Аристандр из Тельмесса предсказал, что у Олимпиады родится сын, который будет обладать отважным, львиным характером (Plut. Alex. 2). С другой стороны, угрожающий лев означает опасного врага, мужественного, грозного и свободолюбивого (Artemid. II. 12; IV. 56). В данном случае все исследователи сходятся на том, что здесь имеется в виду галатский вождь Леоннорий или Лонорий (Liv. XXXVIII. 16. 2; Memn. Fr. 11. 3; Strabo. XII. 5. 1), имя которого в греческой транскрипции прямо соотносится со львом.
Стк. 6. "Коего псы с двух сторон окружают". По мнению Ф. Пашу, это те же самые галаты, которые в стк. 9 названы волками, так как, будучи вначале союзниками Никомеда, они буд-
то бы обратились против него42; ранее на основании указания Зосима, что адресатом оракула является Никомед II, предполагалось, что под собаками надо понимать римлян43. Оба мнения, однако, неубедительны. Помимо того, что они не соответствуют известной по другим источникам исторической ситуации, ни в мифологии, ни в фольклоре собаки никогда не смешивались с волками. Согласно Артемидору, разъяренные, лающие псы означают врагов; в то же время сторожевые псы могут связываться с близкими, домочадцами, а также с рабами и слугами (Artemid. II. 11)44. Так, Кимон перед своим последним походом увидел сон: лающая собака предсказала ему, что он скоро станет ей другом. Это означало, что он скоро умрет, так как стать другом врагу значит умереть (Plut. Cim. 18). Ласкающиеся собаки предвещают безопасность, благополучие и наоборот (Ps.-Dan. Oneir. 291, 292, 315; ср.: Hom. Il. XXII. 66-71). Обращает на себя внимание очень близкий пассаж из "Пророчеств Сивилл":
...собака догонит губителя стада,
Льва, и скиптра лишенный, пойдет он в царство Аида.
Or. Sib. VIII. 158- 15945
Здесь налицо совпадение сразу четырех символов: стадо, лев, знаки царской власти и собака, что позволяет трактовать оба эти топоса в сходном смысле: и в "пророчестве Фаэннис", и в "Пророчествах Сивилл" (VIII. 158-159) собаки выступают как охранники стада, и поэтому в первом случае они могут быть отождествлены с верными Никомеду людьми, его соратниками и придворными.
Отвлечемся на время от непосредственного анализа текста прорицания и зададимся принципиальным вопросом: вправе ли мы ожидать от оракула, данного калхедонским святилищем, достаточно адекватного отображения событий, происходив-
ших в Вифинии? От того, насколько обоснованным окажется такое предположение, зависит степень доверия к источнику и, следовательно, возможность использовать его для воссоздания подробностей внутриполитической обстановки в Вифинском царстве после смерти Зипойта I. Факты показывают, что вероятность этого весьма велика, а наиболее яркий пример тому представляет анализируемый здесь пассаж 6-й строки пророчества.
По нашему мнению, в этих словах следует видеть не только весьма распространенную в греческой оракулярной практике семантическую фигуру; в них может быть отражено известное современникам Никомеда I и сохранившееся в традиции конкретное обстоятельство — любовь этого царя к охотничьим собакам46. Четкое указание на это увлечение царя содержится в труде Иоанна Цеца "Хилиады", причем, что особенно важно, этот пассаж представляет собой фрагмент "Вифиниаки" Арриана Флавия — уроженца Вифинии, хорошо знакомого с ее историей (Tzetz. Chil. III. 950-984 = An. Bithyn. FGrH. 156. Fr. 29)47. Отдельные "зарисовки из жизни вифинского двора" содержатся и в других источниках (Ос. In Verr. II. 5. 27; Plin. ΗΝ. VIII. 65. 5). Особенно интересны три свидетельства Афинея (Athen. I. 7d-f; XI. 94. 496DE; XIII. 83. Р. 606В); последние два из них весьма ценны тем, что они восходят к труду калхедонского историка Никандра, который, по мнению Ф. Якоби, назывался "Περιπετείαιτώντης Βιθυνίας βασιλέων" (FGrH. 700. Fr. 1, 2) и представлял собой, судя по всему, сборник анекдотов. Для граждан Калхедона, исторически и географически тесно связанного с Вифинией, положение дел в соседнем царстве являлось предметом далеко не праздного интереса48, причем привлечь внимание калхедонских историков могли не только важные военно-политические события, но и незначительные на первый взгляд детали из жизни вифинских монархов. Необходимо подчеркнуть, что именно с Никомедом I следует связать упоминание
Афинея о пребывании одного из вифинских царей, носивших это имя, в Скифии (Athen. I. 7d — f), поскольку греческий писатель воспроизводит здесь цитату из комедии афинского драматурга Эвфрона, жившего в середине III в. до н.э. Весьма вероятно, что подобного рода сообщения могли быть запечатлены в каком-либо из калхедонских исторических сочинений уже в это время, а позднее они подверглись обработке и систематизации в труде Никандра. Показательно также, что произведения Никандра, Арриана, Цеца и Зосима имеют некоторые точки соприкосновения, обусловленные не в последнюю очередь именно их обращением к вифинской тематике и имеющие основой местную (видимо, достаточно аутентичную) традицию49.
Стк. 7. "Спящего... волка". Волк — другой галатский вождь, Лутурий или Лутарий (Liv. XXXVIII. 16. 2; Memn. Fr. 11)50. Семантика волка совершенно определенна: он означает "врага злобного, хищного, наглого и нападающего открыто" (Artemid. II. 12; Ps.-Dan. Oneir. 323), а также разбойника и грабителя (Artemid. IV. 56).
Стк. 8. "Он нехотящему выю под страшное иго поставит". "Нехотящему" не очень удачный, но буквальный перевод ούδε έθέλοντι — participium praes. act. в dat. incommodi — "тому, кто не согласен, кто принужден, против воли, насильно". Очевидно, здесь подразумевается, что непокорное население Вифинии будет подчинено после прихода Лутурия в Азию. "Иго" — ζυγόν ("ярмо"). Ср. Or. Sib. XIV. 308: "Шею рабским ярмом оденет властитель"; и пророчество хресмолога Бакида о войне с персами, данное эвбейцам (Herod. VIII. 20).
Стк. 9. "Волки тогда совершенно заселят Вифинскую землю". Имеется в виду, что Вифиния будет захвачена галатами; это, как будет показано далее, фактически и произошло в ходе войны Никомеда с Зипойтом Вифином. Вероятно, с этими строками следует связывать и упоминание о возложенной на вифинцев φόρων βαρύτητα (Zosim. II. 37. 2), что, видимо, представляет собой эвфемизм, подразумевающий многочисленные бедствия, связанные с войной. Источники очень часто сообщают о том, что кельты обыкновенно взимали дань с покоренных народов или с тех, кто хотел от них откупиться (Polyb. IV. 46. 3; Liv. XXXVIII. 16. 3, 11-13; Iust. XXIV. 4. 7; Memn. Fr. 11. 1; ср.
также Memn. Fr. 11. 5, где говорится о добыче, полученной галатами в Вифинии51).
Стк. 11. "Землю теперь населяют Византа 52". Эти строки также следует относить к галатам, которые довольно длительное время находились в окрестностях Византия. Именно это место пророчества дало повод Зосиму и Евнапию увидеть в оракуле предсказание великого будущего Константинополя53, хотя, как видно, понимание этой фразы ими искажено. Неверным, однако, было бы понимать эти слова буквально и связывать их, например, с образованием византийских владений в Азии, где ими была подчинена часть вифинцев54: это произошло еще в 416 г. до н.э.55
Стк. 12. "О, Геллеспонт трисчастливый!" Ср. Or. Sib. V. 336: "О, Геллеспонт разнесчастный!" См. также приведенный Павсанием оракул Фаэннис (Paus. X. 15. 3). Очевидно, в оракуле Фаэннис, данном жителям Азии, Геллеспонт, через который переправились галаты, тоже мог быть обозначен как "разнесчастный"; но для Византия, с которого, наконец, была снята осада, Геллеспонт — "трисчастливый". Обращает на себя явная смысловая перекличка между двумя этими пассажами: в них принято во внимание именно первое появление кельтов в Азии.
Стк. 12— 13. "И стены людские, что боги строили..." Ф. Пашу относит эти строки к Византию, мотивируя это тем, что ήv может вполне относиться к Βυζάντιον56, употреблявшемуся ино-
гда в женском роде. Легенда о том, что стены Византия были построены богами — позднейшая выдумка или этиологическая комбинация57. Бесспорно, имеется в виду Илион, стены которого воздвигли Аполлон и Посейдон (Hom. Il. XXI. 441 - 457)58; поэтому лакуна в стк. 13 перевода может быть дополнена словами "для Илиона" (от восстановления греческого текста мы воздержимся). Данные строки являются парафразом эпизода галат-ского вторжения в Анатолию, изложенного греческим историком Гегесианактом и известного в передаче Страбона (FGrH. 45. Fr. 3 = Strabo. XIII. 1. 27)59. Таким образом, время создания пророчества можно определить с достаточной точностью - это, вероятно, конец 278 - начало 277 г. до н.э., решающий период вифинской междоусобицы, когда в нее уже вмешались и Леон-норий, переправленный Никомедом, и Лутарий, перешедший в Анатолию самостоятельно.
Стк. 14. "По воле сурового рока". Ср. с упомянутым выше пассажем Страбона: "Галаты, переправившись из Европы, пришли в город (Илион. - О.Г., Л.С.), нуждаясь в укрепленном месте, но тотчас же покинули его, так как он не имел укреплений60". Очевидно, галаты Лутария в какой-то момент, пребывая под Илионом, подверглись серьезной опасности, но от кого она могла исходить, остается только гадать. Ситуация несколько напоминает эпизод 216 г. до н.э., когда Троаду терроризировали галаты-эгосаги (Polyb. V. 111. 1 -7). К.II. Джоунз даже полагает61, что Страбон подразумевает именно эти события. Ученый, однако, игнорирует рассматриваемый нами источник, который, как нам кажется, исключает такую возможность, так как недвусмысленно ставит пребывание кельтов под Илионом в контекст их первой переправы в Азию. Итак, галаты действительно не тронули Илиона, который, если можно так выразиться, отделался более или менее легким испугом.
Стк. 15. " Знают меня же и те..." είσασίν - эпич. аорист от глагола εϊδω, который также может переводиться как "слышат,
понимают, постигают". Х.В. Парк на основании этой строки считает, что пророчество было дано оракулом Аполлона Хрестерия самим гражданам Калхедона; он принимает конъектуру Л. Мендельсона ώ Μεγαρήιον άστυ, полагая, что под этим "мегарским городом" следует понимать именно Калхедон62. С этим предположением, однако, трудно согласиться. Во-первых, в этом случае непонятно, почему Зосим связывает это пророчество с исторической судьбой Византия, если в данном оракуле, в отличие от первого63, на нее нет ни малейшего намека. Во-вторых, упоминание Фракии в тексте пророчества трудно соотнести с Калхедоном, находившимся в Азии. Наконец, даже если принять чтение Л. Мендельсона, выражение "мегарский град" с тем же успехом может относиться к Византию - тоже мегарской колонии. Все это заставляет принять точку зрения Л. Мендельсона64, Ф. Пашу65 и К. Штробеля66, полагающих, что второе пророчество подразумевает Византий.
Стк. 15. "Кто мою населяют святыню". Вряд ли здесь имеются в виду "первые лица Византия, к которым обращается Аполлон"67; столь же маловероятно видеть здесь и граждан самого Калхедона, как, видимо, полагает Х.В. Парк: слово εδεθλον, согласно словарю Лиддл-Скотта-Джоунза, имеет наиболее распространенное значение "shrine", что исключает возможность того, будто здесь идет речь обо всех гражданах полиса. Эти строки могут быть сопоставлены с упоминанием Страбона о жрецах, которые жили при храме и перелагали прозаические ответы в стихи (IX. 3. 5)68. В Дельфах это были профеты и хосии (Plut. De def. or. 51)69. Данные слова говорят о "прямом" оракуле, который понятен не только жрецам, но и присутствующим. Плутарх в трактате "О том, почему пифия более не прорицает стихами" говорит, что в древние времена, когда прорицания да-
вались в стихах70, не требовалось толкователей; в дальнейшем же "божество стало говорить с вопрошающими, как законы говорят с государствами, как цари встречаются с народами, как ученики слушают учителей", т.е. без неясностей и прикрас (De Pyth. or. 24).
Стк. 17. "Песню, звучащую ясно". Здесь как раз и идет речь о "прямой песне", хотя ко времени Зосима, она, кажется, уже была не всем понятна (Zosim. II. 37. 2). По словам Плутарха (De Pyth. or. 24), в древние времена, когда пифия прорицала стихами, не требовалось толкователей: «Что теперь понимают немногие, тем когда-то владели все: "и пасущие овец, и пахари, и птицеловы"». По словам Пиндара, Кадм слышал от Аполлона "прямые напевы" (Pind. Hymn. 32). Ясных оракулов у Локсия (Кривой, Двусмысленный)71 вообще было немало72.
Стк. 15— 17 подтверждают мнение о том, что вопрошающий присутствовал лично во время экстаза пифии и мог, в случае ясных оракулов, сам понимать и толковать ответы без помощи посредников-профетов, равно как и контролировать возможные поэтические вольности в передаче пророчества73. Х.В. Парк излишне преувеличивает влияние профетов в Дельфах74; оставаясь в плену старой теории о руководстве оракулом (В. Дж. Форрест, А. Моммзен)75, он утверждает, что оракулы, в конце концов, давал мужчина76, а пифию будто бы приводили в нужное состояние гипнозом77. Иная точка зрения сводится к
тому, что пифия была носительницей "двойного сокровища пророческого дара", являясь мантисом и профетом одновременно. Восседая на треножнике, она воспринимала «при посредстве оракула (а этот "дух" Земли усиливал ее экстрасенсорные способности) откровения Аполлона и — внешне вполне спокойно, а не в припадке неистовства, всегда лично, а не через посредников, когда в стихах, когда в прозе, — возвещала приходящим в святилище ответы на волновавшие их вопросы». "Поднимающаяся снизу энергия геоактивной точки земли, собранная, сконцентрированная треножником, открывала ее духовное зрение и помогала ее сознанию пересечь границу зримого мира". Эта довольно экстравагантная точка зрения высказана в недавно вышедшей монографии, посвященной дельфийской мантике78.
Стк. 18. "Фракиянка". В этом женском образе персонифицирована Фракия. Подобная персонификация страны или города известна еще в Ветхом Завете: "сойди и сядь на прах, девица, дщерь Вавилона" (Ис. 47. 1); "разорю я дочь Сиона, красивую и изнеженную" (Иер. 6. 2); "отступница, дочь Израилева" и "вероломная сестра ее Иудея" (Иер. 3. 6—12). Очевидно, здесь имеется в виду именно европейская Фракия. Хотя фракийское происхождение вифинцев нередко подчеркивалось греческими авторами (см. примеч. 39), саму Вифинию Фракией называет только Ксенофонт (Anab. VI. 2. 17 — 19; 4. 1; Hell. I. 3. 2; III. 2. 2)79; возможно, это связано с присущими ему особенностями литературного стиля. Говоря о "Финийской Фракии" Мемнона (Memn. Fr. 9. 5), мы должны иметь в виду, что эта местность была известна под таким именем, вероятно, только в гераклейской традиции. Подобное словоупотребление могло быть вызвано и тем, что Финией (Финиадой) называлась также часть европейской Фракии (Διτταί είσι Θυνίαι, ή μέν επί της ' Ευρώπης, ή δέ έτερα καθήκει έπι τον Βόσπορον και έπί τό στόμα του Πόντου — Schol. Αρ. Rhod. II. 177; ср.: Strabo. XII. 3. З)80. Кроме того, имеется указание на бедствия Фракии, связанные именно с га-
латским нашествием (хотя и с несколько более ранним этапом его):
Фракия, горе тебе — рабынею жалкою станешь:
Время наступит, галаты набег совершат на Элладу.
Or. Sib. III. 508
Видимо, и в "Пророчествах Сивилл", и в оракуле калхедонского святилища идет речь практически об одних и тех же событиях.
Стк. 19. "В кольца свернувшийся плод..." Так мы переводим σπείραν παΐδα, исходя из значения ή σπείρα — извилина, извив, вообще все вьющееся, витое, например, "извивы змей". Ф. Пашу переводит это место как "un jeune serpent", Р. Ридли — "a serpent child". Самое общее значение змеи — враг (Artemid. II. 13). Однако семантика этого образа настолько многолика, что Артемидор даже предлагает для упражнения в рассуждениях истолковать сон беременной женщины о том, что она родила змею (IV. 67). Во всех разбираемых случаях сон означал разное в зависимости от статуса женщины. Наиболее показателен, пожалуй, сюжет о рождении Октавиана Августа: его мать заснула однажды в храме Аполлона и к ней приполз змей. С тех пор на теле у нее появилось несводимое пятно в виде змеи, и по этой причине родившийся спустя девять месяцев Август был признан сыном Аполлона (Suet. Aug. 94. 4). Поэтому и "фракиянка" должна породить могущественного отпрыска — царство галатов, на жестокость и воинственность которого указывает также и то, что змея является символом неотразимого нападения (Apollod. II. 85), а хтонизм змеи говорит о бедствиях на местной почве81 (о змеях, родящихся из земли, см.: Plut. Quaest. conv. II. 3). Так, змееногим был афинский автохтон (т.е. буквально "землерожденный") Эрихтоний (Apollod. III. 14. б)82. А змееногость древнего аттического царя Кекропа объяснялась тем, что он "из хорошего царя превратился в тирана дикого, как змей" (Plut. Ser. Num. 6). В связи с этим интересно и зафиксированное Геродотом представление о змее, убивающей при рождении мать (III. 109).
Стк. 20. "Жестокая язва..." Словарь Лиддл-Скотта-Джоунза дает также значение "укус водяной змеи" (ελκoç ΰδρου) (Hom. Il. II. 723), что по смыслу хорошо подходит к данному пассажу. Укус водяной змеи причинял ужасные страдания. Такова
нида (Mela. II. 98; ср.: Rav. 184. 17: Tab. Peut. 8. 5), о которой практически ничего не известно.
незаживающая зловонная рана Филоктета, которую он получил во время жертвоприношения эллинов Аполлону: с алтаря сползла водяная змея и укусила героя (Apollod. III. 27). По Артемидору, гидры означают врагов на воде или благодаря воде (III. 13). Змеи тесно связаны с Аполлоном. По Аполлодору (Ер. V. 18), троянец Лаокоон, жрец Аполлона, был задушен вместе с сыновьями змеями, посланными этим богом с моря. Как священное животное Аполлона змея особенно почиталась в Дельфах83. В Эпире богу были посвящены змеи, считающиеся потомками Пифона84, которого бог победил в Дельфах, — с их помощью давались предсказания (Ael. De nat. an. XI. 2). В змеином облике выступал и сам Аполлон (Artemid. II. 67 — 68)85.
Стк. 20. "Побережье". Ср. с упоминанием Ливия о бесчинствах галатов на фракийском побережье (XXXVIII. 16. 3) и с оракулом Фаэннис (Paus. X. 15. 3), где говорится о бедствиях городов, расположенных на берегах Азии. С этим согласуется и стк. 21, где говорится о крови, которая затопит побережье (αίμοροήσει).
Один из основных вопросов, возникающих при обращении к тексту оракула, таков: почему в нем говорится о потере Никомедом царского трона? Можно ли видеть здесь нечто большее, чем весьма распространенное в образцах данного жанра "сгущение красок", придающее пророчеству больший драма-
тический эффект? Попытку решить эту проблему предпринял Х.В. Парк86. По мнению исследователя, граждане Калхедона были встревожены планами вифинского монарха привлечь в Малую Азию кельтов, что могло поставить город под удар варваров. По этой причине калхедонский оракул стремился предостеречь Никомеда от столь рискованных действий и нарисовал мрачную картину его будущего. Х.В. Парк не исключает даже того, что в ходе междоусобной войны в Вифинии калхедоняне склонились к поддержке мятежника Зипойта.
Однако эта гипотеза неубедительна. При том, что малоазийские греки действительно опасались галатов (Memn. Fr. 11. 4)87, Калхедон не пытался предпринимать каких-либо шагов, идущих вразрез с интересами своих союзников. Кроме того, из текста пророчества отнюдь не следует, что именно галаты ("лев и волк") лишат Никомеда власти: акцент делался на бедствиях, которые претерпят от них вифинцы (см. примеч. 15). В предложенном английским историком объяснении не учтено и то обстоятельство, что пророчество было дано "по горячим следам" реальных событий, и потому в его тексте следует искать прежде всего их отражение.
Очевидно, для интерпретации сообщения оракула о потере Никомедом царской власти требуется другой подход. Цельную картину внутриполитической борьбы в Вифинии позволяет воссоздать сопоставление данного отрывка со сведениями других источников.
Вторжение галатов в Грецию и Малую Азию (Из кн: Mitchell S. Anatolia. Land, Men, and Gods in Asia Minor. Vol. I: The Celts in Anatolia and the Impact of Roman Rule. Oxford, 1993. P. 14. Map 2)
Первоочередную ценность представляет собой информация Мемнона Гераклейского. Он сообщает, что, заключив договор с Никомедом (279 г. до н.э.), опасающимся наступления Антиоха I, гераклеоты вернули себе Тиос, Киер и Финийскую область, истратив на это много денег (Метп. Fr. 9. 4). Вероятно, возвращение за выкуп отнятых Зипойтом I у Гераклеи территорий было одним из принципиальных условий дальнейших согласованных действий88. Однако этому воспротивился владев-
ший Финийской Фракией младший брат Никомеда Зипойт Вифин. Его выступление было поддержано тем населением, которое не желало переходить в подчинение гераклеотам по условиям договора. Это и привело к столкновению Зипойта с греками: сначала ему сопутствовала удача, но после того, как к его противникам подошла союзная помощь (συμμαχίδος δέ δυνάμεως τοις Ήρακλεώταις επελθούσης)89, мятежный вифинский царевич был разбит, а граждане Гераклеи получили то, из-за чего шла война (Memn. Fr. 9. 5) — Финийскую Фракию.
Поскольку о возвращении Киера, Тиоса и Финийской области говорится как о единовременном действии (ύπο δέ τους αυτούς χρόνους), следует предположить, что между юридическим (Метп. Fr. 9. 4) и фактическим (Метп. Fr. 9. 5) установлением власти гераклеотов над спорными территориями прошло не слишком много времени. Нанесенное Зипойту поражение можно датировать тем же 279 или началом 278 г. до н.э.90, а связывать его с окончательным разгромом правителя Финийской Фракии и его гибелью после перехода галатов в Азию (278/7 г. до н.э.), как это делают некоторые исследователи91, невозможно ввиду неустранимых хронологических и логических несообразностей92.
Итак, в 279 г. до н.э. кризис не разрешился окончательно. Как можно заключить из контекста рассказа Мемнона, после
потери Финийской Фракии Зипойт продолжал борьбу93, и его поддерживала немалая часть населения Вифинии, куда Никомед и направил вскоре первый удар галатов (Метп. Fr. 11. 5). Не подлежит сомнению тот остающийся не вполне понятным факт, что Никомед I — законный царь94, старший из сыновей Зипойта I, энергичный воин и дипломат — явно чем-то настроил против себя значительную часть своих подданных. Каковы могут быть причины этого? В источниках не содержится прямого ответа на данный вопрос, но наиболее обоснованным кажется следующее объяснение. Взятый Никомедом курс на союз с греками, поддерживаемый даже ценой компромиссов и территориальных уступок, был, вероятно, крайне непопулярен среди вифинцев, не приемлющих филэллинской ориентации своего царя. Действия Никомеда явно противоречили общественному мнению вифинцев, издавна отличавшихся враждебностью к эллинам и воспитанных на победах Зипойта I. В сложных обстоятельствах начала 70-х годов III в. до н.э. естественным продолжателем дела первого вифинского царя населению страны (первоначально — Финийской области) казался не Никомед, а его младший брат95. То, что вифинское общество столь болезненно восприняло поворот в политике своего царя, должно было поставить Никомеда в критическое положение в условиях продолжавшейся войны с Антиохом96. Выход из столь затруднительной ситуации Никомед обнаружил благодаря воз-
можности использовать в своих интересах галатов, опустошивших уже к тому времени Македонию, часть Греции и Фракии и подошедших к Боспору Фракийкому.
Переправа галлов в Азию (середина 278 г. до н.э.) представляет собой яркий пример хорошего взаимодействия всех членов Северной лиги, как называют в историографии союз Вифинии с Гераклеей, Византием и Калхедоном. Первым из них с нашествием варваров столкнулся Византии. Его владения были опустошены, а сам город осажден. Галаты неоднократно пытались переправиться в Азию, но византийцы всякий раз препятствовали этому (Метп. Fr. 11. 2), вероятно, заботясь о безопасности союзников97. Те в свою очередь оказали им действенную помощь (Метп. Fr. 11. 1). План Никомеда переправить варваров через Боспор был радикальным решением проблемы: с Византия была снята осада, а Северная лига получила в свои руки мощное оружие для войны как с Антиохом, так и с Зипойтом98.
О переходе Леоннория и Лутария в Азию наиболее подробно и обстоятельно рассказывает Ливии. Галаты, подойдя к Византию, спустя некоторое время отошли к Геллеспонту и там разделились: Леоннорий вернулся обратно к Византию, а Лутарий, обманом захватив несколько небольших кораблей, переправился через пролив. Вскоре большая часть кельтов, последовавшая за Леоннорием, была переведена в Азию Никомедом, а затем обе группы галатов соединились в Вифинии (XXXVIII. 16. 4-8)99.
Вмешательство галатов позволило Никомеду покончить с Зипойтом и полностью подчинить всю территорию страны (Метп. Fr. 11. 5; Liv. XXXVIII. 16. 8). Рассказ Мемнона тем не менее оставляет возможность для различных интерпретаций. Некоторые ученые считают, что за фразой источника: Νικομήδης δέ κατά Βιθυνών πρώτον...τους βαρβάρους έξοπλίσας, της τε χώρας έκράτησε καΐ τους ένοικοϋντας κατέκο-ψε стоит указание на какие-
то боевые действия в Финийской области100, но она к этому времени уже была подчинена гераклеотами (Метп. Fr. 9.5); и нет никаких оснований отвергать сообщение Мемнона об этом. По мнению П. Моро, удар галатов был направлен против населения тех районов Вифинии, которые были захвачены Антиохом101, однако в этом случае остается непонятным упоминание об истреблении жителей этих областей: маловероятно, чтобы значительная часть вифинцев переметнулась на сторону Селевкида. Между тем фраза Мемнона не оставляет сомнений в том, что Никомед овладел всей страной, т.е. Вифинией в полном территориальном объеме. Поскольку Мемнон четко разделяет собственно Вифинию и Финийскую Фракию, сомнительно, чтобы во фрагментах 9. 5 и 11. 5 он имел в виду одни и те же территории. Очевидно, в какой-то момент Никомед потерял контроль над своей страной. Этому можно дать лишь одно объяснение: после поражения, понесенного в Финийской Фракии, Зипойт бежал в коренные вифинские земли (долину Сангария?), где получил поддержку недовольного Никомедом населения, вероятно, возмущенного участью жителей Финийской Фракии и союзом Никомеда с греками. Царь же, скорее всего, использовал в качестве опорных пунктов западные районы страны, где он мог в полной мере пользоваться помощью партнеров по Северной лиге.
Эта вторая стадия гражданской войны в Вифинии отличалась, судя по всему, особым ожесточением, коль скоро Никомеду пришлось прибегнуть к суровым репрессиям против своих подданных102. Исход ее в течение долгого времени оставался
совершенно неясен103. Вероятно, именно в ходе этих событий Никомед и был фактически лишен трона104. Поэтому можно согласиться с X. Хабихтом, считающим, что Зипойт мог добиваться не только создания собственного княжества в пределах Финийской области, но даже царской власти во всей Вифинии105. Неслучайно намеки на это содержатся только в оракуле из калхедонского святилища и у Мемнона, хорошо осведомленного о вифинской истории. Ливий, уделяющий в своем труде первоочередное внимание обстоятельствам перехода галатов в Азию и не заинтересованный в передаче деталей внутренней смуты в Вифинии, излагает сокращенную версию событий: "Затем галаты соединились вновь и помогли Никомеду в войне с Зибетом, который владел частью Вифинии. Главным образом благодаря их помощи Зибет был побежден, а вся Вифиния перешла во владение Никомеда" (Coeunt deinde in unum rursus Galli et auxilia Nicomedi dant adversus Ziboetam, tenentem partem Bithyniae, gerenti bellum. Atque eorum maxime opera devictis Ziboeta est, Bithyniaque omnis in dicionem Nicomedis concessit — Liv. XXXVIII. 16. 8)106. Борьба с Зипойтом завершилась скорее всего только в конце 278 или даже в 277 г. до н.э.107
Таким образом, тем строкам пророчества, где говорится о потере Никомедом царской власти, не нужно давать никакого иносказательного толкования: дело, по сути, именно так и обстояло! Данные Зосима и Мемнона здесь полностью подтверждают друг друга.
Что же касается второго пророчества, то оно, как справедливо замечает Х.В. Парк, гораздо менее конкретно, нежели первое108. Это вполне объяснимо: в данном прорицании пророчица дает византийцам, так сказать, долгосрочный политический прогноз, строящийся вокруг важнейшего фактора, который теперь определяет положение византийцев, — присутствия кельтов во Фракии. Следует отметить, что именно "галатская тема" объединяет оба прорицания, почему они и были приведены Зосимом вместе (как, вероятно, и в его источнике). Необходимо согласиться с К. Штробелем, что под "змеенышем" имеется в виду складывающееся Тилийское царство галатов109. Рассматриваемый оракул важен тем, что может косвенно указывать на приблизительное время и обстоятельства образования этого государственного объединения.
Фраза стк. 19, κακόν (ποτε γη) και τηδε φέρουσαν, как нам кажется, указывает на то, что это прорицание почти синхронно пророчеству, данному Никомеду I. В ней явно подразумевается факт, что до Фракии бедствия от галатского нашествия претерпела какая-то другая страна — вероятно, именно Вифиния, о чем сказано в первом прорицании. Это позволяет с определенной долей гипотетичности утвердительно ответить на поставленный М. Домарадским вопрос, не произошло ли во Фракии встречи между галатами Комонтория, обосновавшимися поблизости от Византия и создавшими вскоре Тилийское государство, и их соотечественниками, возглавляемыми Леоннорием и Лутарием110. Данный вывод, в свою очередь, требует некоторой корректировки традиционного мнения, согласно которому Тилийское царство оформилось уже после перехода части галатов в Азию.
Ж. Нахтергель, исходя из этого общепринятого тезиса, полагает, что Комонторий возглавил галатов, уцелевших после разгрома Болгия при Лисимахии (Iust. XXV. 1. 1-2, 7; Trog. Proleg. XXV; Polyaen. IV. 6. 17; Diog. Laert. II. 141 - 142)однако эта точка зрения отвергалась еще Ф. Штелином112, а в послед-
ние годы — С. Митчелом и К. Штробелем113. Немецкий исследователь, наиболее тщательно разрабатывающий вопрос об образовании Тилийского царства, не поясняет, откуда пришли кельты Комонтория и почему их переход через долину Гебра к Византию следует датировать именно 277 г. до н.э., а это оставляет возможность для выдвижения новой гипотезы.
Определенные факты свидетельствуют в пользу того, что государственное образование кельтов во Фракии с центром в Тиле стало складываться непосредственно во время пребывания галатов в округе Византия114. Подтверждение этому можно найти в строках Полибия: "Эти галаты (под предводительством Комонтория подошедшие к Византию. — О.Г., Л.С.) покинули родину вместе с Бренном. Избегнув гибели в Дельфах и явившись к Геллеспонту, они не переправились в Азию (εις μέν την Άσίαν ουκ έπεραιώθησαν), но остались тут же, потому что их пленили окрестности Византия, одержали победу над фракийцами (κρατήσαντης τών Θρακών), Тилу обратили в царскую резиденцию и стали угрожать византийцам великими опасностями" (IV. 46. 1. Пер. Ф.Г. Мищенко). Данный отрывок показывает, что в Азию перешла лишь часть галатов, в то время как другая группа их осталась в Европе; с упоминанием бедствий Фракии, предрекаемых оракулом, перекликается и сообщение Полибия о нанесенном кельтами фракийцам поражении.
О том, что кельты уже обосновались вблизи Византия к моменту соединения Леоннория и Лутария в Вифинии, говорится и в стк. 11 первого оракула, причем в ней подразумевается, что оставшиеся во Фракии галаты могут представлять угрозу и для Вифинии — может быть, их численность была более значительной, нежели 20 тыс. человек у Леоннория и Лутария (Liv. XXXVIII. 16. 2, 9)115. Не противоречат данному предположению
и "Прологи" Трога, где сообщается, в частности, о том, "как галлы переправились в Азию и вели войну с Антиохом и с Вифини-ей116, какие области захватили тилены" (Trog. Proleg. XXV). Отсюда вполне можно заключить, что эти события были синхронными117.
Возможно, что Комонторий входил в число находившихся под Византием семнадцати галльских вождей, упомянутых Мемноном (Fr. 11. 3); после отбытия в Азию двух верховных предводителей руководство над остальными кельтами перешло именно к нему. Едва ли случайным представляется и почти полное совпадение двух денежных сумм — "подарков", выплачиваемых, согласно Полибию, византийским галатам Комонтория при их первых вторжениях (3, 5, а иногда и 10 тыс. золотых) (Polyb. IV. 46. 3), и денежной помощи, оказанной осажденным варварами византийцам по их просьбе со стороны гераклеотов (4 тыс. золотых) (Memn. Fr. 11. 1); весьма вероятно, что здесь идет речь не просто о близких по времени и характеру, но об одних и тех же событиях.
Можно резюмировать, что сопоставление данных всех имеющихся в нашем распоряжении источников позволяет отнести начало формирования Тилийского царства уже к зиме 279/78 г. до н.э. — времени первого появления галатов у Византия.
* * *
"Оракул Фаэннис", таким образом, представляет собой во многих отношениях поистине уникальный исторический источник. Его ценность состоит прежде всего в точности информации, переданной в этом vaticinatio ex eventu. Детали перехода кельтов в Анатолию изложены здесь с поразительными подробностью и обстоятельностью, совершенно неожиданными в произведении такого рода118.
Мы можем говорить о ряде принципиально важных моментов политической обстановки, сложившейся в 279 — 277 гг. до н.э. в районе черноморских проливов и получившей вполне адекватное, хотя и иносказательное, описание в оракуле. В ткань рассказа о бедствиях населения Вифинии и Фракии вплетаются конкретные факты, которые находят подтверждение (по меньшей мере, частичное) и в других источниках: 1) сообщение о потере Никомедом "города" — вероятно, вифинской столицы; 2) передача имен галльских вождей; 3) верное изложение последовательности их переправы в Азию119; 4) упоминание собак в связи с Никомедом I; 5) намек на утрату вифинским царем реальной власти в стране; 6) эпизод с пребыванием галатов Лутария в районе Илиона; 7) приблизительное время складывания кельтского царства во Фракии. Мы вполне допускаем, что дать строкам оракула однозначную интерпретацию чрезвычайно трудно, если вообще возможно. Своеобразное обаяние этого пророчества таково, что оно волей-неволей побуждает исследователя вновь и вновь толковать его строки в поисках скрытого смысла, и здесь вполне возможны (если не неизбежны) ошибки и неточности. Однако трудно представить, что все предложенные здесь реконструкции являются только лишь следствием произвольной и предвзятой трактовки сведений источника.
Действительно, у оракула калхедонского святилища была возможность говорить о вторжении кельтов с позиции современника и даже его непосредственного очевидца. Участие Калхедона в Северной лиге и соответственно в организации перехода галатов в Азию было далеко не самым активным — пальму первенства здесь надлежит отдать гораздо более сильным Вифинии, Византию и Гераклее. Вместе с тем отнюдь не стоит исключать вероятности того, что, к примеру, калхедонские корабли тоже были задействованы в перевозке галлов через Боспор Фракийский. Граждане этого полиса, как, очевидно, практически все балканские и малоазийские греки того времени, в полной мере осознавали огромную историческую важность происходящих на их глазах деяний. По той же причине в Гераклее Понтийской галатской теме уделил значительное внимание в своих работах Нимфид120, чьи сочинения
впоследствии были активно использованы Мемноном. Поэтому же в тесно связанном с Калхедоном Византии историк Деметрий121 создал труд "Γαλατών διάβασιςέξ Ευρώπης είς Ασίας" в 13-ти книгах (Diog. Laert. V. 83), послуживший, возможно, источником для Полибия122 и через посредство последнего — для Тита Ливия. А калхедонский оракул Аполлона Хрестерия запечатлел происходящее в своеобразном виде - в форме двух пророчеств, данных союзникам Калхедона, Вифинии и Византию.
Первое из них несомненно было дано уже post factum, но оказалось вполне востребованным современниками и последующими поколениями ввиду своей "точности", дополненной к тому же несомненными художественными достоинствами, высоким эмоциональным накалом и драматичностью. Второе прорицание носит иной характер: в нем без излишней детализации переданы главные черты нового status quo, сложившегося в начале 270-х годов до н.э. в Юго-Восточной Фракии, и воссоздана ничуть не менее мрачная обстановка, несущая грекам и фракийцам недвусмысленную угрозу. Возьмем на себя смелость утверждать, что, как показывает проведенный анализ, оба эти пророчества, несмотря на небольшой объем и органически присущую им двусмысленность и недосказанность, практически не уступают в ценности тем фрагментам трудов Полибия, Ливия, Мемнона, Павсания и других источников, где речь ведется о галльском вторжении, а кое в чем даже и превосходят их.
Другая интересная особенность оракула - то, как в нем переданы отношения эллинов с варварами и восприятие первыми последних. Аполлоновские святилища, как известно, отнюдь не страдали пренебрежением к негрекам, которые могли получать прорицания в них на тех же условиях, что и сами эллины. Однако рассматриваемое пророчество и в данном смысле представляет особый интерес. В нем говорится о совершенно "разных" варварах - вифинцах и галатах. Едва ли можно согласиться с Х.В. Парком в том, что ответ оракула свидетельствует о некотором недостатке уважения к царскому достоинству вифинского монарха Никомеда123. Этот царь с самого начала и до конца своего долгого правления придерживался четко выраженной филэллинской ориентации, оказывал грекам (и калхедонянам в том
числе) многочисленные услуги124, и потому, вероятно, в прорицании отчетливо слышно искреннее небезразличие к состоянию дел в Вифинии. В первую очередь его можно объяснить исторической и географической близостью Калхедона и Вифинии и даже определенной зависимостью полиса от соседнего царства. Вполне естественно, что калхедонское святилище стремилось предостеречь Никомеда от столь рискованного шага, как привлечение кельтов в Азию. Однако в данном случае тонкий политический расчет опытного государственного деятеля перевесил "волю божества": именно галаты помогли Никомеду и его греческим союзникам решить самые острые внутри- и внешнеполитические проблемы. Так или иначе, самими эллинами в лице гераклейских историков Нимфида и Мемнона было признано, что Никомед "укрепил царство вифинцев (έκρατύνατο... την Βιθυνών αρχήν) больше всего тем, что помог галатам переселиться в Азию" (Метп. Fr. 12. 6). В отношении же малоазийских греков приводится такой парадоксальный аргумент: "Сначала считали, что этот переход галатов в Азию приведет ко злу для ее жителей (έπΙ κακώι τών οίκητόρων προελθεΐν). Исход дела показал, что этому предприятию суждено было принести им пользу (το συμφέρον). Ибо в то время, как цари старались уничтожить демократию в городах, варвары еще более усиливали ее, противостоя нападающим125" (Метп. Fr. 11. 4. Пер. В.П. Дзагуровой с уточнениями). Как это ни парадоксально, до нас не дошло никаких содержащихся в традиции упреков вифинскому царю за перевод галатов в Азию - если, разумеется, не считать "оракула Фаэннис".
Прямо противостоят созданным в прорицании образам Никомеда и вифинцев (а также в определенной мере и фракийцев во втором оракуле), которым, безусловно, выражено сочувствие из-за грядущих бедствий, фигуры кельтских вождей Леоннория и Лутария и галатов в целом. Они отождествляются с наиболее опасными и агрессивными животными — львом,
волком, змеей. Такие представления о галатах нисколько не противоречат сложившемуся среди греков в III в. до н.э. отношению к ним как к самым грубым, бесчеловечно жестоким, коварным и воинственным варварам126. Эти клише вполне подтверждались самой жизнью: противостояние кельтов с греками малоазийского и фракийского побережий и молодыми эллинистическими монархиями надолго осталось одним из ведущих факторов международной обстановки в регионе. И оракул калхедонского святилища сумел в полной мере отразить это обстоятельство.