С прекращением открытой, внутренней борьбы, вызванной реформой ареопага, наступает период напряженной деятельности афинян. Они проявляют поразительную энергию, необыкновенно предприимчивый, отважный дух. Окончательно развившаяся и окрепнувшая демократия обнаруживает изумительное богатство сил, но вместе с тем и слишком большую самоуверенность. То был период — правда, краткий, но блестящий — высшего могуще-
ства Афинского государства, какого только оно достигало. Владычествуя уже на море, афиняне стремятся к господству и на суше, и был момент, когда казалось, что они уже недалеки были от торжества, от осуществления своих смелых замыслов, когда они уже распоряжались в Средней Греции, имели опору в северной и даже в самом Пелопоннесе, и когда, ведя войну в Элладе и у ее берегов, они не упускали из виду и борьбы со старинным своим врагом, Персией, отправляя целые флоты к берегам Азии, к Кипру и к устьям Нила. Но то было вместе с тем и время, когда впервые открыто с оружием выступили друг против друга два первенствующие государства Эллады, Спарта и Афины, и началась война, которая может быть названа Первой Пелопоннесской войной (459— 445 гг.), когда панэллинские идеи и стремления потеряли прежнее свое обаяние и отошли в область предания и когда в политической жизни Греции резко обозначился и утвердился дуализм.
В Египет, дружественные связи с которым были важны для Афин ввиду получения оттуда дешевого хлеба, афиняне в 459 г. посылают флот на помощь восставшему против персидского владычества Инару и овладевают большей частью Мемфиса. В Греции они берут под свою защиту Мегары, что дает повод к столкновению с их естественными соперниками на море и в торговле — Коринфом и Эгиной, а также с Эпидавром. После первой неудачи они одерживают победу над пелопоннесским и затем над эгинским флотом, осаждают Эгину и с успехом отражают вторгнувшегося в Мегариду неприятеля.
Так одновременно на нескольких театрах войны, и на суше, и на море, и в Европе, и в Африке, афиняне одерживали верх в борьбе с врагами. Казалось, силы их были неистощимы. Об их энергии и напряжении сил, а вместе с тем и о громадности потерь, красноречивее всего свидетельствует надпись, в которой перечисляются воины одной из фил, павшие в битвах на «Кипре, в Египте, в Финикии, у Галиеи, у Эгины, у Мегар», — все это в один и тот же год.
В то же время афиняне приступили к грандиозному предприятию — к возведению так называемых Длинных стен, которые должны были соединить город Афины с гаванями Фалерской и Пиреем. Афины, сильные и непобедимые на море, должны были сделаться неприступными с единственной слабой своей стороны —
с суши; вторжение врага в Аттику не должно было грозить опасностью им. Впоследствии ясно обнаружилось все значение этих Длинных стен: они стали оплотом, знаком независимости и силы Афинского государства и афинской демократии; олигархи и друзья Спарты ненавидят их; Лисандр спешит разрушить их, Конон восстанавливает. Такое предприятие, как постройка Длинных стен, было, в сущности, дальнейшим развитием идей Фемистокла. Но не все афиняне сочувствовали этому предприятию; немало было и недовольных. К числу их принадлежали и кровные аристократы, которым не нравились столь тесная связь и соприкосновение с Пиреем, с его обычными обитателями, матросами, торговцами и рабочим людом; и все те, кто стремился к миру с греками, так как постройка Длинных стен ясно говорила, что не со стороны персов ждут Афины опасности, а со стороны врагов своих в самой Греции; и сельские жители, землевладельцы, боявшиеся, что теперь, в случае вторжения неприятеля, их имения, да и они сами, будут преданы на произвол врага, между тем как городское население, чувствуя себя в безопасности за Длинными стенами, будет равнодушно смотреть на их разорение; наконец, в особенности недовольна была партия крайних олигархов, искавшая себе опоры в Спарте, готовая предать в ее руки родной свой город, лишь бы подавить ненавистную демократию, и теперь видевшая, что ее надежды должны исчезнуть.
Впрочем, надежды олигархов оживились, когда в Среднюю Грецию явились спартанцы. Изменники вошли с ними в сношения. В битве со спартанцами при Танагре (457 г.) афиняне потерпели неудачу. Но никогда, казалось, Афины не были так могущественны, как после этой неудачи при Танагре. Именно тогда сфера их влияния — можно сказать, непомерно — расширяется и их могущество достигает своего апогея: афиняне заканчивают Длинные стены, принуждают Эгину сдаться, распространяют свою гегемонию на Беотию и — что характерно и что противоречило их обыкновению — вступают там в союз с партией аристократической, так как она тяготилась господством Фив.
Внутри самих Афин теперь уж не было разлада. Неудача при Танагре, близкая опасность со стороны внешнего врага, сплотила афинян. Аристократы, возмущенные предательскими планами крайних олигархов, тем теснее примкнули к демократам. Ввиду опас-
ности, грозившей родине, приходилось отложить на время внутренние распри и счеты между собой. Сам Перикл выступил с предложением возвратить Кимона из изгнания раньше срока. Он пошел на встречу народным желаниям, и изгнанник Кимон возвратился в Афины. Но прежним авторитетом и обаянием он уже не пользовался.
По-видимому, и гегемония на суше должна была перейти к афинянам. Но торжество их не могло быть прочным. Задачи, за которые брались они, превышали их силы; лихорадочно-напряженная деятельность не могла слишком долго длиться. И вот, действительно, наступает реакция. В Египте афинян после шестилетней войны постигает страшная катастрофа. В Греции они тоже стали испытывать неудачи. Очевидно, силы афинян были надломлены, по крайней мере временно; обе стороны были утомлены войной, и при посредстве Кимона между Афинами и Пелопоннесским союзом заключается пятилетнее перемирие на условиях status quo.
Как только в Греции война прекратилась на время, мы тотчас видим Кимона снова во главе флота, действующим против Персии. Он направляется к Кипру, к обладанию которым так давно уже стремились афиняне. Это была последняя экспедиция Кимона. Он умер во время ее, среди того дела, которому посвятил лучшие годы своей жизни. Именно к этому времени (449 г.) приурочивают обыкновенно посольство Каллия в Сузы и заключение так называемого Кимонова или Каллиева мира (конечно, кто верит в существование подобного мира). Мы не будем останавливаться на этом старом и все еще спорном вопросе. Можно считать лишь несомненным установление известного modus vivendi, фактического более или менее мирного положения, прекращение наступательных действий с той и другой стороны. Вообще борьба с Персией сама собой, неминуемо, должна была утратить свой острый характер. Она не могла уже вестись с прежним воодушевлением и напряжением. Это не была уже борьба за существование Греции; опасность со стороны Персии для греков уменьшилась, если не совсем миновала: противоположность между миром греческим и персидским стала несколько сглаживаться.
Силы Аттического государства казались тогдашнему его вождю, Периклу, недостаточными для одновременной борьбы и с Персией, и с Пелопоннесом. «Что Перикл поступал правильно,
удерживая афинские силы в Греции, — говорит Плутарх, — это доказали последовавшие затем события», именно отпадение Беотии, восстание Эвбеи, измена Мегар, вторжение спартанцев. От Беотии, где гегемония афинян не имела корней, где они вступили в неестественный союз с аристократами и при Коронее потерпели поражение, пришлось отказаться; Эвбея была вновь покорена Периклом, а со Спартой, после того как удалось без сражения достичь удаления спартанского войска, заключен был Тридцатилетний или Периклов мир (445 г.), по которому Афины отказались, в сущности, от гегемонии на суше — от владений в Элладе, вне Аттики, за исключением некоторых пунктов, и оба союза, Афинский и Пелопоннесский, взаимно признали друг друга: афиняне не должны были принимать в свой союз союзника спартанцев, а спартанцы — афинского. Обе стороны условились, что несогласия и недоразумения между ними должны разрешаться путем третейского суда. Так стара идея мирного суда и посредничества при международных столкновениях!
Таким образом закончилась борьба Афин из-за гегемонии на суше, эта своего рода первая Пелопоннесская война. То был поворотный пункт в истории афинского могущества. Афины возвратились к тому положению, какое занимали они до 460 г. Их стремлению к господствующему положению и на суше, их все возрастающим успехам настал конец. Афинянам приходилось ограничиться владычеством на море, оставить мысль об объединении под своей гегемонией чуть не всей Греции. Оказалось, что афинское господство на суше не имеет корней, что оно сталкивается с неодолимыми преградами — с духом партикуляризма, столь сильным вообще у греков, с завистью и соперничеством других государств, с консервативными и аристократическими элементами; оказалось, что афиняне брались за непосильное дело: такому непомерному расширению афинского владычества не соответствовали силы небольшой Аттики.
Война не осталась без влияния на развитие демократического направления. Она ложилась тяжелым бременем особенно на класс более состоятельный. Ряды умеренных поредели: громадные потери на войне несли преимущественно хорошо вооруженные гоплиты, вообще люди «приличные из демоса и из богатых», как выражается Аристотель; по его словам, из выступавших в
поход постоянно гибло до двух или трех тысяч (Ath. Pol., 26). На этот счет мы имеем и документальное свидетельство уже цитированной выше надписи, из которой оказывается, что одна фила в течение только года потеряла убитыми, не считая раненых, более 170 человек, а потери во всех 10 филах были приблизительно равномерны.
Во время тяжелой борьбы за гегемонию на суше, в год битвы при Танагре и возведения Длинных стен, состоялось нововведение в демократическом духе, касавшееся избрания архонтов: постановлено было избирать архонтов и из зевгитов. Так открыт был доступ к архонтству третьему классу, и на 457/56 г. впервые избран был в архонты зевгит Мнесифид, тогда как до того архонтами могли быть только пентакосиомедимны и всадники (последние, вероятно, со времени Аристидовой реформы), а зевгиты занимали лишь низшие должности. Что же касается фетов, то ограничение относительно их осталось: по закону они, как упомянуто уже, и впоследствии не имели права занимать должности, но на практике закон этот потом обходился.
Мы видели, что еще при Писистрате в Аттике существовали так называемые судьи по демам. Потом — быть может, при Клисфене, когда сказалась реакция против всего, что напоминало времена тирании, — они были упразднены. Теперь, в 453/52 г., судьи по демам были восстановлены. Их было 30. Число это, по всей вероятности, стояло в связи с числом триттий: на каждую триттию было по одному судье. Впоследствии, по низвержении тирании Тридцати, число их было увеличено до 40, «из ненависти к числу 30», как поясняет древний лексикограф. Судьи эти творили суд, разъезжая по демам, причем их окончательному решению подлежали дела на сумму до 10 драхм. Восстановление судей по демам, или, как их иначе называли, «тридцати», находилось, вероятно, в связи с реформой ареопага и с расширением деятельности гелиэи: дикастерии были обременены множеством дел и с целью облегчить их, а также чтобы не затягивать решения мелких тяжб, последние предоставлены были ведению судей по демам. Притом эта мера была в духи Писистратовой политики: введение вновь судей по демам должно было противодействовать наплыву сельского населения в город и вместе с тем соответствовало нуждам этого населения.
Существовали, кроме того, диэтеты, посредники, мировые или третейские судьи, из лиц, которым шел 60-й год. Судьи по демам передавали на их решение процессы свыше 10 драхм. Для большинства частных тяжб диэтеты являлись первой инстанцией. Впоследствии (в конце V в.) было даже установлено, что ни один из таких процессов не мог доходить до народного суда, прежде чем не был представлен на суд диэтетов22.
Около того же времени23 совершилось знаменательное событие: союзная казна с острова Делоса и из святилища Аполлона была перенесена в Афины и поставлена под охрану богини Афины, в пользу которой стали уделяться и так называемые «начатки» дани союзников, шестидесятая доля фороса. Это был момент, когда афиняне вели борьбу в самой Греции, когда в Египте постигла их катастрофа и когда казне, находившейся на Делосе, могла угрожать опасность сделаться добычей неприятеля. Казалось необходимым перенести ее в более безопасное место — в Афины. Есть известие, что это состоялось по предложению самосцев. Что сталось с союзным «синодом», местом собрания которого служил Делос, — неизвестно. Учреждение это умирало, так сказать, естественной смертью.
Перенесение казны в Афины и упразднение союзного собрания являлось прямым следствием предыдущего хода дел. Это не был крутой, резкий переворот: это было лишь «последнее звено в
том кризисе, который приходилось пережить союзу в конце первого периода своего существования»24. Перемена в положении Союзников, в их отношениях к Афинам, началась еще задолго до того. Превращение союзников из равноправных членов союза в афинских «подданных» было уже к тому времени готовым фактом. Начало такого превращения относится еще ко времени Кимона, который так умел обращаться с союзниками и так симпатизировал им. Очевидно, сила вещей была могущественнее влияния отдельных лиц, их симпатий и антипатий, и эта сила вещей вела к тому, чтобы афинская гегемония превратилась во «власть», владычество.
Возникла и совершалась отмеченная перемена незаметно, постепенно и вполне естественно. Целью союза была борьба с Персией, но с течением времени борьба эта утрачивала свой прежний характер; национальные общеэллинские интересы начинали мало-помалу отходить на задний план и интересы местные, материальные, — брать верх. Союзники стали все более и более тяготиться военной повинностью; они стремились к тому, чтобы, сидя спокойно дома, предаваться торговле и другим мирным занятиям, не доставляя исправно кораблей и войска; афиняне же энергично настаивали на точном исполнении первоначальных условий. Наконец, к обоюдному удовольствию найден был выход из такого положения дел: вместо кораблей афиняне согласились и с этих союзников получать известную сумму денег и поставлять свои корабли. Но вследствие этого союзники мало-помалу отвыкали от военного дела, их силы уменьшались, а силы Афин увеличивались за их счет. Союзники сами, таким образом, отдавали себя в руки афинян; внося деньги, они сами предоставляли средства для своего же порабощения. Города, пытавшиеся было отложиться, были покоряемы, лишались прежней автономии и становились в ряд афинских подданных. Так было — еще в 60-х гг. — с Наксосом, первым союзным городом, восставшим и порабощенным «вопреки существовавшему договору», по выражению Фукидида, и затем — с Фасосом; оба они сдались, обязавшись срыть укрепления, выдать флот, платить дань. Число подчиненных союзников все росло и росло. Союзное собрание делалось все малочисленнее. Союзники, остававшиеся еще автономными,
мало были заинтересованы в его делах и в самой его дальнейшей судьбе. Фактически господствовала здесь давно уже воля Афин...
Так совершилась эта перемена. Господствовавшая тогда в Афинах система, как увидим, тесно связана с ней и с самым существованием союза.