От произведений целого кружка поэтов-неотериков («новых») уцелели до наших дней лишь стихотворения Катулла. Нам известны имена других членов кружка: Гельвия Цинны, Лициния Кальва, Валерия Катона, Корнификия, Меммия, Тикиды и др. Все эти поэты были поклонниками ученой александрийской поэзии и писали небольшие эпиллии на мифологические темы (Цинна написал эпиллий «Смирна», Кальв— «Ио»), эпиграммы и элегии. В 50-х годах I в. до н. э. они составляли литературный кружок, объединенный общностью своего рода литературной программы. Неотерики, как и Каллимах, отрицательно относились к крупным жанрам (к большому эпосу), а для своих небольших поэм выбирали редкие мифологические темы и уснащали изложение изысканными «учеными» подробностями. Они придавали большое значение тщательной обработке самой литературной формы.
Увлечение александрийской поэзией было свойственно еще кружку Лутация Катулла, видного государственного деятеля II в. до н. э. Лирические стихотворения и ученые эпиллии писал и плохо известный нам поэт Левий, современник Суллы. От его произведений уцелели лишь отдельные строки. История появления и развития лирической поэзии в Риме известна плохо, но, по-видимому, именно поэты-неотерики были первыми лирическими поэтами, поэзия которых в известной мере близка лирике нового времени. Распад римского полиса приводит в это время к появлению личности, ищущей самовыражения в новых литературных жанрах, дающих больший простор субъективному «я», чем прежние традиционные жанры литературы.
Гай Валерий Катулл (87—54 гг. до н. э.) прожил недолгую жизнь. Он родился в Цизальпинской Галии, в Вероне и благодаря связям отца получил доступ в среду римской знати. В числе спутников пропретора Меммия он посетил Вифинию (об-
ласть Малой Азии), незадолго до этого ставшую римской провинцией (74 г. до н. э.), побывал в знаменитых в древности городах Малой Азии и на могиле своего брата, похороненного в легендарной Трое. Во время своего пребывания на Востоке он мог наблюдать жизнь эллинистических городов и познакомиться с восточной религией и искусством. К сожалению, биография поэта известна плохо, и сведения о его жизни приходится черпать из самих произведений.
Дошедший до нас сборник Катулла построен таким образом: сначала идут небольшие лирические стихотворения, за ними следуют крупные поэмы: «Аттис», «Свадьба Пелея и Фетиды», элегия на смерть брата, свадебные стихотворения. Замыкается книга эпиграммами.
Небольшие стихотворения Катулла разнообразны по тематике и эмоциональной окраске. Стихи, проникнутые возвышенной страстью к возлюбленной, перемежаются грубо-насмешливыми, нежная лирика, обращенная к друзьям, соседствует со злыми выпадами против врагов. Поэт всегда находится во власти своих пламенных эмоций. Он не ищет жизненной мудрости в учениях философов и не пытается «обуздывать» свои страсти, как это делают поэты «века Августа», Вергилий и Гораций. Его внутренний мир, полный противоречий, кажется ему сам по себе достойным поэтического воплощения. Поэт как бы прорывает установившиеся литературные традиции, его чувства не укладываются в привычные литературные рамки, и он ищет новых оригинальных форм выражения.
Любой, казалось бы, самый незначительный факт реальности, если он затрагивает личность поэта, становится объектом его поэзии. Вот он встретился с одной из знакомых римлянок, и та спросила его, не привез ли он из Вифинии рабов, чтобы носить его носилки. Поэт ответил утвердительно, и его собеседница тут же попросила, чтобы он одолжил их ей. Солгавший Каттул вынужден заявить, чтобы выпутаться из неловкого положения, что рабов привез не он, а его друг, но ведь все, что принадлежит другу, принадлежит и ему... но тут же, не удержавшись, он осыпает ругательствами женщину, причинившую ему эту неприятность. Катулла интересует не столько самый факт, сколько его собственная реакция на него, эта реакция порой дается в его стихотворениях с беспощадной искренностью, без всякого «возвышающего обмана».
В насмешливых стихотворениях он клеймит гневными словами своих личных обидчиков.
Так, некий Асиний Марруцин крадет у зазевавшихся собеседников носовые платки, он стащил и у Катулла дорогой для него как память платок. Поэт требует возвращения похищенного и грозит в противном случае ославить вора по всему Риму. Катулл не дает никаких обобщений по данному поводу, как это сделал бы какой-нибудь сатирик, ищущий примеров нравственной деградации своих современников. В другом стихотворении он обращается
к собственным стихам, как к существам одушевленным, призывая их окружить девушку, похитившую деревянные таблички, на которых написаны его произведения. Сначала похитительницу ругают:
Кто она, если спросите, отвечу:
Та, что нагло идет, кривляясь дерзко,
И смеется своей собачьей мордой,
Окружите ее и заклеймите:
«Дрянь продажная, отдавай таблички,
Отдавай, продажная дрянь, таблички!»
(Пер. Н. В. Вулих)
Когда ругательства не оказывают должного действия, поэт, внезапно меняя тон, обращается к девушке в иронически-почтительной форме:
Дева чистая, мне отдай таблички!
(Пер. А. И. Пиотровского)
Грубые, простонародные выражения, типичные для италийской фольклорной инвективы 1, часто встречаются в его насмешливых стихотворениях. Только в эпиграммах, требующих по самому характеру жанра краткости и заостренности мысли, его насмешка несколько меняется:
Я не стремлюсь ведь, о Цезарь, тебе понравиться, также
Мне безразлично, поверь, бел ты иль черен душой.
(Пер. Н. В. Вулих)
Насмешливые стихотворения, темпераментные, но подчас грубые и резкие, соседствуют в сборнике с полными душевной тонкости и нежности посланиями, обращенными к друзьям. Катулл приглашает на обед своего друга Фабулла, обещая ему вместо богатого угощения ласковый прием и веселье (9), радуется возвращению в Рим Верания, мысленно осыпая его поцелуями (8), просит приехать в Верону любимого друга поэта Цецилия (35):
Задушевному другу и поэту,
Пусть Цецилию скажут эти строки,
Чтоб в Верону летел он, Новум Комум
И Ларийское озеро покинул.
(Пер. А. И. Пиотровского)
Трогательно жалуется Катулл в другом стихотворении на свою мучительную болезнь.
Радостные чувства, вызванные наступлением весны и предстоящим возвращением из Вифинии в Рим, изливаются в такой форме:
О, как сердце пьянит желанье странствий!
Как торопятся в путь веселый ноги!
(Пер. А. И. Пиотровского)
Единственное застольное стихотворение перевел А. С. Пушкин:
Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик,
Так Постумия велела,
Председательница оргий.
Вы же, воды, прочь теките
И струей, вину враждебной,
Строгих постников поите.
Чистый нам любезен Бахус.
Пушкин оставил без перевода одну строчку стихотворения, в которой Постумия сравнивалась с пьяной виноградной ягодой.
Любовные стихотворения Катулла обращены к женщине, которая носит псевдоним Лесбия (лесбиянка). По античным свидетельствам, героиней его романа была римлянка Клодия, сестра трибуна Клодия, прославившегося своей враждой к Цицерону. В любовных стихотворениях чаще чем в других поэт использует привычные мотивы древнегреческой любовной лирики, встречающиеся у Сапфо, Мимнерма и в эллинистической эпиграмме. Он даже переводит одно из стихотворений Сапфо («Мнится мне, как боги, блажен и волен...»). Однако перевод неожиданно заканчивается обращением поэта к себе самому:
От безделья ты, о Катулл, страдаешь,
От безделья ты необуздан слишком.
От безделья царств и царей счастливых
Много погибло.
(Пер. С. Ошерова)
Прося поцелуев у своей возлюбленной, Катулл употребляет сравнения, встречающиеся уже в древнейшей поэзии греков, но при помощи этих сравнений он иллюстрирует мысль о беспредельности глубокого всепоглощающего чувства:
Ты спросила меня о поцелуях —
Сколько, Лесбия, мне б довольно было.
Сколь великое множество песчинок
Покрывает Ливийскую пустыню,
Меж оракулом знойного Аммона
И священною Баттовой гробницей,
Или сколько несчетных звезд на небе
Смотрят вниз на любви немые тайны.
Столько раз целовать тебя хотел бы,
Чтобы страстную мне насытить жажду.
(Пер. Н. В. Вулих)
Катулл обращается к сфере особо почитаемых в Древнем Риме семейных отношений, несколько неуклюже сравнивая свои чувства к Лесбии с любовью отца к своим детям и зятьям.
Поэт не стыдится своей высокой страсти и впервые в античной лирике воспевает всепоглощающую безумную любовь без шутливой иронии и игривой улыбки, свойственных эллинистическим эпиграмматистам. Любовь предстает в его поэзии как могучее чувство, возвышающее человека, и его стихотворения, обращенные к Лесбии, напоминают лучшие образцы любовной лирики нового времени.
Однако эта возвышенная любовь вступает в резкое противоречие с реальной действительностью. Лесбия изменяет Катуллу, и он клеймит ее стихами, полными глубокой боли и злой издевки:
Со своими пусть кобелями дружит,
Пусть три сотни их обнимает разом,
Не любя душой никого, но печень
Каждому руша.
Пусть мою любовь поскорей забудет!
По ее вине моя страсть погибла,
Как цветок в лугах, проходящим плугом
Раненый насмерть!
(Пер. А. Фета)
Поэт обращается к богам, моля их, чтобы они исцелили его от этой мучительной страсти, похожей на тяжелую болезнь. Свое душевное состояние он пытается проанализировать в эпиграммах:
Я ненавижу любя. Возможно ли это, ты спросишь.
Сам не знаю, но так чувствую я и томлюсь.
(Пер. Н. В. Вулих)
Крупные произведения Катулла свидетельствуют о его «учености». Поэт хорошо знал эллинистическую литературу и особенно увлекался, по-видимому, творчеством Евфориона Халкидского.
Евфорион был последователем Каллимаха и противником классического искусства 1. Его произведения отличались сложной ассиметричной («барочной») композицией, пестрели редкими словами (глоссами) и поражали изысканными звуковыми сочетаниями.
Эпиллий Катулла, посвященный свадьбе Пелея и Фетиды, свидетельствует об увлечении Евфорионом. Поэма сложна по композиции. В рамку основного повествования неожиданно вставляются все новые и новые эпизоды. Вступление посвящено плаванью Аргонавтов и внезапно вспыхнувшей любви Пелея и Фетиды, затем рассказывается о свадьбе, справляемой в богатом фессалийском дворце; взоры гостей поражает своим убранством брачное ложе, покрытое пурпурным покрывалом, на котором изображена покинутая Тезеем на острове Наксосе Ариадна. Как бы забывая
об основном сюжете эпиллия, поэт описывает драматические переживания героини.
Эпизод, посвященный Ариадне, заканчивается полным интересной звукописи описанием экзотического вакхического кортежа во главе с самим Дионисом — новым возлюбленным Ариадны. Вновь возвращаясь к прерванному повествованию о Пелее и Фетиде, Катулл дает еще одну вставку: он рассказывает, как во время свадебного пира дряхлые парки, прядущие дрожащими руками белоснежную шерсть, поют песню, в которой предсказывается рождение могучего богатыря Ахилла. В песне часто повторяется рефрен:
Мчитесь быстрей, выводящие нити, быстрей веретена!
Заканчивается поэма меланхолическим рассуждением о том, как все изменилось в мире к худшему со времени блаженного «героического века».
Прежде бессмертные боги являлись в собраниях смертных,
Было тогда благочестье в почете в домах у героев.
...
Но осквернилась земля преступлением тяжким, и люди
Прочь справедливость изгнали из сердца алчного, братья
Братьев кровь проливают, залиты братскою кровью.
Сын не рыдает уже над прахом отца дорогого,
И желает отец преждевременной смерти для сына.
(Пер. Н. В. Вулих)
В эпиллии встречается много редких вариантов мифологического предания, которые всегда разыскивали и «ученые» александрийские поэты, тщательно отрабатываются различные детали и многочисленные побочные темы. Многие описания свидетельствуют о тонкой наблюдательности Катулла.
Катулл сознательно избегает в своих крупных произведениях гармонической, классически ясной композиции.
Тема эпиллия — счастливый брак мифологических героев и горе покинутой Тезеем Ариадны — была близка Катуллу и как бы перекликалась с постоянными мотивами его лирических стихотворений. Другие крупные его произведения также в той или иной мере связаны с волновавшими его глубокими чувствами.
К числу крупных произведений Катулла относятся два эпиталамия (61 и 62), в которых традиционные мотивы греческой свадебной поэзии сочетаются с обрядовыми элементами римской свадьбы. В эту группу входит и элегия «К Аллию» (66), в которой поэт пишет о смерти своего брата и о любви к Лесбии. Эти две темы как бы переплетаются между собой. Катулл рассказывает о своей любви и об ответном чувстве Лесбии, вспоминает о счастливых днях и приводит мифологический рассказ о любви Лаодамии к Протесилаю, трагически погибшему под Троей вскоре после свадьбы (73—86). Упоминание о Трое вызывает горькие чувства в
душе поэта, так как именно там находится могила его умершего брата (91—100). Описав свое горе, вызванное тяжелой утратой, поэт вновь возвращается к теме любви к Лесбии.
Подобного рода композиция, когда отдельные эпизоды связаны определенной последовательностью и как бы заключены в известную рамку, называется «рамочной».
В эпиллии «Аттис» поэт повествует о том, как юноша Аттис, охваченный экстатическим исступлением, оскопляет себя в честь восточной богини Кибелы. Лишь позже он понимает, что с ним произошло нечто непоправимое и трагическое. Катулл как бы делает попытку проникнуть в «темные тайны» психологии участников тех восточно-экстатических культов, которые он мог наблюдать во время своего пребывания на востоке.
Сложный метрический размер, так называемые «галлиамбы», должен передать здесь стремительный и исступленный характер действий Аттиса:
По морям промчался Аттис на летучем легком челне,
Поспешил проворным бегом в ту ли глушь фригийских лесов,
В те ли дебри рощ дремучих по святым богини местам.
Подстрекаем буйной страстью, накатившей яростью пьян,
Убелил он острым камнем молодое тело свое.
(Пер. А. И. Пиотровского)
Сам автор в конце эпиллия обращается к Кибеле от своего имени и выражает желание остаться в стороне от ее темных и страшных таинств:
Пусть пребуду в отделеньи от твоих чудовищных тайн!
Пусть других пьянит твой ужас! Твой соблазн безумит других!
(Пер. А. И. Пиотровского)
В эпоху распада римского полиса, в период острой социальной борьбы, когда старое мировоззрение и старые крупные жанры, эпос и трагедия, переживают острый кризис, растет интерес к личному, интимному миру переживаний, к индивидуальности человека.
Катулл находится во власти этих веяний, он прокладывает новые пути римской лирике, те пути, которые приведут и к поэзии «Мантуанского лебедя» Вергилия и к филигранным одам «Мудреца» Горация.
Новый синтез в искусстве, которое создаст позже поколение «века Августа», стал возможен лишь на основе тех находок и открытий, которые сделал Катулл, раскрепостивший римскую поэзию от старых традиций и раздвинувший ее границы.