Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
27

Периодизаиия истории Северного Причерноморья в скифскую эпоху

До настоящего времени античная история Северного Причерноморья и, в частности, история скифской эпохи рассматривается по большей части дискретно — отдельно греческие государства и отдельно варварская периферия. Стремление усматривать здесь взаимосвязь, как было сказано выше, проявлялось случайно или чаще всего просто декларировалось. Процесс культурно-исторического развития греческих колоний при этом рассматривался в рамках традиционной периодизации античной истории (архаическая, классическая, эллинистическая и римская эпохи), а особенности развития местных племен вообще трактовались в пределах условных хронологических рамок (VI, V, IV—III, II-I вв. до н. э. и т. п.). Создается впечатление, что значительное число отечественных антиковедов склонны рассматривать греко-варварские взаимоотношения в регионе в виде процесса близкого эволюционному — от наиболее сильного культурного воздействия греческих апойкий на туземные общины на ранних этапах колонизации к его постепенному ослаблению во времени и смене вектора действия на противоположный в позднеэллинистический и римский периоды. Впрочем, такая оценка динамики в целом не может, разумеется, вызывать серьезных нареканий. Она позволяет вполне объективно представлять генеральную тенденцию взаимодействий и дает прямой выход на понимание той роли, которую они сыграли в культурном и социально-экономическом развитии местного населения раннего железного века юга Восточной Европы.

Вместе с тем, можно признать, что гипотезы некоторых современных исследователей, изучающих греческую колонизацию вообще и развитие апойкий на северном берегу Понта в частности, могут быть сведены в основном к положениям, известным еще Тациту. Эти положения он хорошо выразил в «Истории» в отношении г. Кремоны. Как писал древний историк, Кремона являлась крепостью, выдвинутой против трансальпийских галлов. Город окреп и расцвел «благодаря притоку колонистов, удачному расположению на водных путях, плодородию почвы, мирным отношениям и родственным связям с окружающими племенами» (III, 34, пер. Г. С. Кнабе). Не приходится сомневаться в том, что подобные оценки сами по себе явно недостаточны

28

для исторически адекватного восприятия этого процесса. В них в крайне небольшой степени нашел свое отражение диалектический по своей природе характер отношений, его многогранность, противоречивость и, самое главное, дискретность. Указанное положение дел заставляет считать создание периодизации истории греко-варварских контактов и взаимодействий в Северном Причерноморье одной из важнейших задач нашего исследования.

Каковы же, однако, возможные подходы и необходимые условия решения этой задачи?

Прежде всего, вряд ли требуются особые доказательства того, что важнейшим результатом разного рода контактов и взаимодействий колонистов с туземным населением должно было стать возникновение в Северном Причерноморье некоей единой динамично изменявшейся во времени культурно-исторической системы, сам факт существования которой накладывал своеобразный отпечаток на всю историю этого региона. Как очевидно, далее, сама система состояла прежде всего из трех основных частей или, лучше сказать, подсистем: кочевых обществ степей, античных государств и оседлых и полуоседлых потестарных образований лесостепей. Равным образом очевидно и то, что каждая из только что выделенных подсистем обладала спецификой, только ей присущими особенностями и закономерностями развития. Входя в систему взаимоотношений региона, любая из них так или иначе влияла на другие и, в свою очередь, испытывала обратное влияние.

В плане развития контактов и взаимодействий в этой трехчастной системе наибольшее значение, безусловно, имели две первые составляющие. Это, прежде всего, — кочевые объединения, способные в силу своей мобильности и ударной мощи в течение продолжительных промежутков времени определять военно-политическую, а следовательно, в значительной степени и экономическую, обстановку на обширных территориях, прилегающих к степному коридору, и, во-вторых, — античные центры, активно влиявшие на варварскую периферию в хозяйственном, культурном и политическом аспектах. В теоретическом плане, таким образом, вполне естественно допускать существование достаточно жесткой хронологической сопряженности спонтанной трансформации какой-либо из вышеназванных подсистем с кардинальным изменением всего механизма их взаимодействий и тем самым с изменением положения и значимости отдельных частей в самой системе и для системы. Следует предполагать, что такая взаимосвязь составляющих систему в принципе представляет в руки исследователя достаточно гибкий и совершенный инструмент построения общей периодизации региона.

Как представляется, в настоящее время есть все основания полагать, что хронологически ограниченные сочетания разнообразных по своей сути, но одинаковых по своей тональности фактов археологии раннего железного века, фактов, охватывающих все основные части рассматриваемой систе

29

мы, в принципе могут служить вполне надежной первичной базой создания полнокровной исторической периодизации. Более того, следует думать, что как раз последние достижения античной и скифо-сарматской археологии — массовые раскопки скифских курганных некрополей в степной зоне, широкомасштабное исследование одного из крупнейших поселений степняков так называемого Елизаветовского городища на Дону, возможность более узкой датировки целого ряда важнейших памятников VII—I вв. до н. э. и позволяют ныне подойти к построению такой базы. Особую роль при этом, на наш взгляд, призваны сыграть результаты планомерного изучения неукрепленных сельских поселений аграрной округи античных государств Северного Причерноморья. Есть все основания полагать, что именно здесь, за пределами оборонительных стен греческих апойкий функционировал весьма чуткий социально-экономический организм, сама возможность существования которого в полной мере определялась «доброжелательным» отношением воинственных номадов. Таким образом, следует думать, что хора Ольвии, Херсонеса и Боспора является лучшим инструментом, своего рода зеркалом, наиболее четко отражающим демографические и военно-политические изменения в степном коридоре Северного Причерноморья.

В заключение преамбулы укажем на необходимость отдавать себе полный отчет в том, что временные границы периодизации, сознательно созданной почти исключительно на основе систематизации археологических реалий, изначально условны и несколько размыты.

Исходя из вышеизложенных посылок и основываясь на всей совокупности археологических материалов, наблюдений и фактов, историю Северного Причерноморья скифской эпохи можно разделить на пять основных периодов.1

Первый период.

Первый и наиболее ранний период скифской эпохи охватывает вторую половину VIII — середину VII в. до н. э. (см. Kossak. 1980; 1987; Полін. 1987; Медведская. 1992). Как уже указывалось в историографической части исследования, выделение столь раннего периода в нашей периодизации обусловлено необходимостью обрисовать историко-культурные условия, сложившиеся в регионе в канун появления здесь первых греческих переселенцев.

1 Мотивация данной периодизации, разработанная авторами в серии совместных работ (Marcenko, Vinogradov. 1989; Vinogradov, Marcenko. 1989; Виноградов, Марченко Κ. Κ. 1991), нашла положительный отклик среди исследователей (Алексеев. 1992. С. 6; 2003. С. 21; Исмагилов. 1993. С. 62).
30

Итак, есть веские основания полагать, что в это время в Северное Причерноморье с востока перемещается несколько орд номадов — носителей так называемой раннескифской культуры (см., например, Боковенко. 1989). Среди последних, по всей видимости, оказались и скифы, ставшие вскоре известными на Ближнем Востоке ассирийскому царю Асархаддону как союзники страны Манны (Дьяконов. 19516. № 65). Данное обстоятельство, несомненно, привело к кардинальному изменению всей военно-политической, демографической и культурной ситуации в регионе. Оно, очевидно, полностью дестабилизировало сложившийся здесь ранее баланс сил и отношений. Можно думать, что одним из наиболее ярких и одновременно первых следствий этих радикальных изменений было появление в восточной Анатолии еще в конце VIII в. до н. э. одного из первых кочевых этносоциумов Северного Причерноморья — киммерийцев, нанесших в 715/14 г. тяжелое поражение урартскому царю Русе I (Дьяконов. 1951а. № 50, 8, 10, 11; Иванчик. 1989. С. 6; ср.: Тохтасьев. 1999. С. 5 сл.). Не позднее середины 70-х гг. следующего столетия в северо-западные районы Ирана, на границу с Ассирией, проникают и сами скифы, ставшие с этого времени, как и киммерийцы, одним из существенных факторов военно-политической истории на Древнем Востоке. Впрочем, как известно, окончательно закрепиться северным номадам в этом богатейшем регионе с многочисленным и хорошо организованным оседлым населением в конечном счете все-таки не удалось.

Другое дело — Северное Причерноморье. Здесь, безусловно, у новых кочевых орд не оказалось сколь-либо значительных, т. е. близких им по силе, противников ни среди жителей степной полосы, ни тем более среди относительно более слабых догосударственных оседлых и полуоседлых образований лесостепных областей Украины и предгорий Северного Кавказа. Одним из основных результатов такого благоприятного для пришельцев соотношения сил стал довольно быстрый и, по всей видимости, сравнительно легкий захват ими буквально всех наиболее благоприятных в это время в природно-климатическом и демографическом отношении районов под заселение.

Многие ведущие категории раннескифской культуры появляются в Северном Причерноморье в пределах первой четверти VII в. до н. э. или даже несколько ранее (Алексеев. 1992. С. 38). Важно отметить, что практически все эти районы находились за пределами собственно степного коридора (рис. 1). В их числе в первую очередь необходимо назвать Прикубанье и Центральное Предкавказье, на территории которых уже в середине VII в. до н. э. (если не раньше!) фиксируются явные признаки образования первых родовых кладбищ номадов, свидетельствующих в пользу относительной стабилизации обстановки в Предкавказье (Галанина. 1983. С. 53; Петренко. 1990. С. 75-76; Алексеев. 1992. С. 51; ср.: Kossak. 1986. S. 134). Практически одновременно еще одна орда кочевников проникает в районы Днепров-

31

Карта-схема расселения скифов в Северном Причерноморье VII—VI вв. до н. э. (штриховка наклонными линиями — районы сосредоточения скифов)

Рис. 1. Карта-схема расселения скифов в Северном Причерноморье VII—VI вв. до н. э. (штриховка наклонными линиями — районы сосредоточения скифов)

ского Правобережья и Среднего Приднестровья (Смирнова. 1989. С. 28-29, 31 ), а чуть позже номады закрепляются и на левом берегу Днепра, в Посулье (ср.: Ильинская, Тереножкин. 1983. С. 307-308; Скорый, Бессонова. 1987). Наиболее отдаленными территориями расселения кочевников этого времени, находящимися за пределами собственно Северного Причерноморья, становятся, наконец, внутрикарпатское пространство, т. н. Семиградье на западе (Vasiliev. 1980; Vulpe. 1987. S. 83) и Волго-Камское междуречье на востоке (Погребова, Раевский. 1989).

Есть некоторые основания предполагать, что во время завоевания «новой родины» номады раннескифского периода вовсе не преследовали цели тотального вытеснения или истребления автохтонного населения. Анализ археологических материалов поселений и некрополей Северного Причерноморья свидетельствует скорее, что последнее частично было просто инкорпорировано в политическую и социально-экономическую структуру пришельцев (Галанина. 1985). Судя по грандиозности и богатству уже самых ранних погребальных сооружений VII в. до н. э. лесостепных районов Украины и особенно Предкавказья, кочевники этого времени образовали верхний пласт, своего рода аристократию, в социальной структуре новых скотоводческо-земледельческих общественных образований Понта. С этого времени здесь, по всей видимости, начал действовать механизм культурной интегра

32

ции завоевателей и аборигенов, естественным образом сопровождавшийся постепенным отмиранием номадизма.1

Второй период

Принципиально новый (второй) период в истории населения Северного Причерноморья начинается с середины VII в. до н. э. Его хронологические рамки — середина VII — первая четверть V в. до н. э. Основными временными реперами периода являются хорошо датируемые факты археологии северного берега Понта — появление первых эллинских колоний в дельте Дуная и районе Днепро-Бугского лимана — Истрии и Борисфена — нижний рубеж, и прекращение существования большей части многочисленных стационарных сельскохозяйственных поселений, расположенных в окрестностях античных апойкий Нижнего Побужья и Поднестровья (см., напр.: Доманский, Марченко К. К. 1975. С. 121; Рубан. 1975. С. 131; Марченко К. К. 1980; Крыжицкий, Буйских, Бураков, Отрешко. 1989. С. 95; Крыжицкий, Буйских, Отрешко. 1990. С. 42-43; Охотников. 1990. С. 70) — верхний рубеж. Сам факт появления греков в регионе бесспорно свидетельствует в пользу того, что именно на этом этапе здесь постепенно начинает складываться охарактеризованная выше трехчастная система отношений.

В целом рассматриваемый период истории Северного Причерноморья ознаменован стабильными, надо думать, относительно мирными отношениями всех трех подсистем. Для правильного понимания общей ситуации в Причерноморье при этом принципиальное значение имеет факт несомненного расцвета оседлой жизни в лесостепной зоне2 и, вероятнее всего, беспрепятственное, т. е. явно не отягощенное внешними обстоятельствами, выведение греческих апойкий на северный берег Понта3, с последующим их бурным развитием, выразившимся, в частности, в своеобразном освоении обширных сельских территорий в окрестностях античных центров Северо-Западного Причерноморья (Русяева. 1979. С. 3 сл.; Марченко К. К. 1980. С. 138-141; Крыжицкий, Буйских, Бураков, Отрешко. 1989. С. 20 сл.).

Отсутствие сколь-либо заметных в археологическом выражении родовых кладбищ номадов, равно как и сама крайняя малочисленность погребе

1 Картина отмирания культурной традиции ранних скифов при внедрении последних в иноэтничную среду хорошо показана в работах М. Н. Погребовой и Д. С. Раевского (1989. С. 60-62) и М. П. Абрамовой (1990. С. 118-119).
2 Наиболее яркая характеристика культуры лесостепного населения этого и следующего периодов дана в фундаментальном труде В. А. Ильинской и А. И. Тереножкина (1983. С. 227 сл.; см. также Мурзж. 1986. С. 5-6).
3 Детальный анализ условий, в которых проходила колонизация Северного Причерноморья, в последнее время проведен Ю. Г. Виноградовым (1983. С. 370-376).
33

ний кочевников в степной зоне Северного Причерноморья вплоть до V в. до н. э.,1 заставляет предполагать, что этот регион во второй половине VII и большей части VI в. до н. э. был местом обитания относительно небольших групп скифов. Основные центры скотоводов на этом этапе, как было указано выше, находились в Предкавказье и лесостепных районах Причерноморья.

Следует заметить, правда, что в первом приближении возможна и иная интерпретация только что изложенных фактов. В соответствии с ней малочисленность скифских памятников в степи может быть объяснена и зачастую объясняется особенностями самого кочевого общества, которое в это время будто бы находилось на стадии нашествия, т. е. завоевания и освоения «новой родины», когда все население двигалось без стабильных маршрутов и еще полностью не определились места постоянных зимников и летних стойбищ (Хазанов. 1975. С. 232-233; Мелюкова. 1988. С. 19). С таким решением вопроса, однако, согласиться трудно. Помимо вышеизложенных соображений ему явно противоречит отмеченный ранее расцвет оседлой жизни в лесостепной зоне региона и в окрестностях греческих колоний.

Дополнительным и очень важным аргументом против указанной интерпретации событий, на наш взгляд, является факт проходимости степного коридора этого периода в меридиональном и, что особенно примечательно, даже в широтном направлениях. Наиболее яркими археологическими свидетельствами именно такого, т. е. относительно стабильного, мирного положения дел в степи, как известно, служит значительный и все возрастающий во времени греческий импорт в лесостепные районы Понта (Онайко. 1966), присутствие вплоть до начала V в. до н. э. выходцев из числа оседлого и полуоседлого населения Северного Причерноморья и Карпато-Дунайского бассейна в составе жителей сельских поселений Нижнего Побужья (Марченко К. К. 1974. С. 153-154) и Нижнего Поднестровья (Бруяко. 1987; Охотников. 1990. С. 153-154) и, очевидно, не раз отмеченная в историографии близость целого ряда элементов материальной культуры населения Среднего Поднепровья и Предкавказья. Следует предполагать, таким образом, что контроль кочевников над греческими апойкиями и — как бы это ни казалось невероятным — в определенном смысле степью во второй половине VII — первой четверти V в. до н. э. был, скорее всего, номинальным.

Сформулированная нами позиция, впрочем, вовсе не означает отрицания наличия в это время самых различных, например, экономических и культурных контактов степняков со своими соседями, — отнюдь нет (см. Вахтина. 1984. С. 9-11). Более того, во второй половине VII — первой чет

1 Наиболее полные сводки погребальных памятников скифской архаики см. в работах В. Ю. Мурзина (1984), Е. В. Черненко, С. С. Бессоновой, Ю. В. Болтрик и др.
34

верти V в. до н. э. можно предполагать существование даже военного давления или потенциальной угрозы со стороны скифов жителям по крайней мере некоторых пограничных районов лесостепной зоны Причерноморья. Во всяком случае, именно таким образом чаще всего объясняют наличие в Среднем Поднепровье целой серии сильно укрепленных поселений земледельцев и скотоводов. Соглашаясь с возможностью такого толкования этого факта в принципе, заметим все же, что в связи с вышеизложенным пониманием хода событий в регионе вполне допустима и иная точка отсчета — возникновение укрепленных поселений и убежищ в лесостепной зоне Причерноморья явилось в значительной мере следствием социально-политического развития самих местных племен, приведшего на определенном этапе к внутренним, т. е. междоусобным конфликтам и войнам.

Как бы то ни было, однако, все эти разнообразные контакты и связи с кочевниками, по всей видимости, не играли в это время существенной роли в социально-экономической и военно-политической сферах жизнедеятельности эллинских колоний и земледельческо-скотоводческих обществ хинтерланда и уж во всяком случае не стали сколь-либо заметным тормозом на пути их развития. Таким образом, есть весьма веские основания полагать, что главными действующими лицами в системе взаимоотношений населения Северного Причерноморья в течение большей части периода являлись лишь две из трех специально выделенных нами социально-политических сил — греческие колонисты, с одной стороны, и оседлые и полуоседлые образования лесостепной зоны, с другой. Именно между этими двумя основными частями, составляющими систему взаимодействий, можно, наконец, предполагать и наличие каких-то договорных отношений, включавших, быть может, даже какие-то формы необременительной дани (подарки) местной аристократии.

Последнее, как представляется, в большей степени было характерно для апойкий Боспора Киммерийского, географически очень близких к зоне обитания скифов в Предкавказье. Не исключено к тому же, что через данный район проходил один из маршрутов регулярных передвижений части скифской орды на пути из Поднепровья в Прикубанье и, соответственно, обратно (Вахтина, Виноградов, Рогов. 1980). По этой причине можно полагать, что влияние номадов на развитие греческих колоний Боспора было более сильным, чем, скажем, в Ольвии.

Третий период

Временные границы третьего периода — начало второй четверти V в. до н.э. — последняя треть этого же столетия. Нижнюю временную границу периода, как уже отмечалось ранее, определяет надежно установленный факт

35

классической археологии северо-западной части Причерноморья — прекращение жизни большей части многочисленных сельских поселений Нижнего Побужья и Поднестровья. Верхний рубеж в общем совпадает с началом реколонизации прибрежной части этих районов (Виноградов Ю. А., Марченко К. К. 1985; Охотников. 1983. С. 101 сл.), а чуть позже и Северо-Западного Крыма, с одной стороны (Щеглов. 1986. С. 166), и с началом постепенно расширявшегося во времени оседания кочевников в маргинальных нишах степи (Абикулова, Былкова, Гаврилюк. 1987) и в контактных зонах с греческими городами Боспора (Масленников. 1987), с другой. В целом же очерченный промежуток — время явно нестабильной обстановки в Северном Причерноморье, связанной с усилением агрессивности кочевников, приведшей к междоусобным столкновениям и в конечном счете к военнополитической экспансии. Следует констатировать, таким образом, что главной движущей силой этого периода, силой, формирующей и определяющей характер взаимоотношений населения Северного Понта, становятся номады.

Вернемся, однако, к самому началу рассматриваемого отрезка времени. Судя по археологическим данным, состояние относительной стабильности, мирного положения дел в регионе начало заметно меняться только с конца VI в. до н. э. или даже в начале следующего столетия. Наиболее существенной предпосылкой трансформации ранее сложившегося соотношения сил, по всей видимости, стало усиление кочевого элемента, связанное с увеличением его численности. Такому увеличению, вероятнее всего, содействовали сразу два фактора: во-первых, естественный прирост населения в степи и, во-вторых, что особенно важно, появление здесь пришельцев. Первый фактор, как представляется, был прежде всего обусловлен вполне благоприятной, мирной обстановкой в Причерноморье, а также, возможно, и началом периода, связанного с потеплением и увлажнением климата в аридной зоне. Второй же — определяется продвижением в Северное Причерноморье новых орд кочевников с более восточных территорий евразийских степей, а не только из района Северного Кавказа, как сейчас принято считать (Мурзин. 1984. С. 101 ). Следует заметить сразу, что эти последние хотя и принесли с собой несколько иную, нежели у их предшественников, культурную традицию (подробнее см.: Алексеев. 1992. С. 103 сл.; 1993. С. 30 сл.), однако эти отличия были, по всей видимости, столь незначительными с точки зрения ионийцев, а образ жизни столь схож, что и на них вскоре был распространен экзоэтноним скифы. Как бы там ни было, но второй фактор, скорее всего, стал главной причиной фиксируемого всеми группами источников усиления агрессивности номадов, которая проявилась в их военно-политической экспансии и, надо думать, междоусобных столкновениях. Прогрессирующее возрастание напряженности в Северном Причерноморье во второй четверти V в. до н. э. вылилось в род баранты.

36

С этого времени негативные явления проявляются практически повсеместно, т. е. буквально во всех сопредельных со степью районах Понта. Как уже отмечалось выше, резкая редукция жизнедеятельности фиксируется в конце первой — начале второй четверти V в. до н. э. на сельскохозяйственных территориях античных государств Нижнего Побужья и Поднестровья. Греческие колонии, безусловно, столкнулись в этот период со значительными трудностями военно-политического и, по-видимому, отчасти экономического характера. Античные центры Боспора, объединив свои усилия, судя по всему, сумели противостоять натиску номадов (Виноградов Ю. Г. 1983. С. 398 сл.; Толстиков. 1984). В ином положении оказались другие — географически более или менее изолированные друг от друга эллинские колонии региона: Ольвия, Никоний, Тира и даже Истрия. Как представляется, все они оказались в той или иной степени в зависимости от скифов (Марченко К. К. 1980. С. 142-143; Островерхов. 1980. С. 33-34; Виноградов Ю. Г. 1983. С. 400,402-404; 1989. С. 81-109; Карышковский. 1987. С. 68). Сходная ситуация в это же время, по всей видимости, возникла и в западной части Крыма с ионийской Керкинитидой (Золотарев. 1986. С. 8; Кутайсов. 1992. С. 176 сл.); небольшая же дорийская колония на месте будущего Херсонеса (см.: Золотарев. 1998. С. 29 сл.; Виноградов Ю. Г., Золотарев. 1998. С. 36 сл.) вообще, надо думать, была вынуждена заморозить свое развитие вплоть до конца V в. до н. э.

Практически одновременно заметно усиливается военное давление продвинувшихся в степи новых кочевых орд и на лесостепные районы Северного Понта, где, судя по всему, в это время возникает один из основных очагов сопротивления, длительное время успешно противодействовавший их экспансии. Лишь к середине V в. до н. э. здесь появляются явные признаки нарастающего кризиса, выразившегося прежде всего в существенном сокращении следов жизнедеятельности местного населения и очевидном ухудшении его благосостояния. В археологическом представлении эти тенденции наиболее четко прослеживаются ныне на памятниках приграничных территорий лесостепной зоны Днепровского Правобережья и в Подолии (Артамонов. 1974. С. 111-113; Ильинская, Тереножкин. 1983. С. 266,294,299,365). Можно предполагать, что именно к этому времени номадам наконец-то удалось в основном сломать хребет сопротивления по крайней мере части оседлых племен и добиться над ними решающего военно-политического превосходства.

Археологические материалы середины и особенно второй половины V в. до н. э. вполне надежно фиксируют постепенное формирование совершенно новой ситуации в регионе.

Наиболее показательной новацией времени оказывается образование в степи родовых кладбищ номадов, включающих в себя богатые захоронения

37

скифской знати.1 Как представляется ныне, данное явление прямо указывает на начавшуюся стабилизацию обстановки. Весьма показательно, кстати, что условия для зарождения такой тенденции раньше всего возникли на крайнем востоке региона, в дельте Дона, где постоянный некрополь кочевой орды скифов, так называемый Елизаветинский могильник на Дону, начал формироваться еще во второй четверти V в. до н. э. (Marcenko. 1986. S. ?80).

Можно думать, что постепенное замирение степи, окончательно установившей к третьей четверти V в. до н. э. свой диктат в Северном Причерноморье, стало главной предпосылкой очередного радикального изменения всей системы взаимоотношений. Началась эра «планомерного» внеэкономического эксплуатирования оседлого и полуоседлого населения этого региона, основанного на фактически безраздельном военно-политическом господстве кочевой аристократии скифов. Наиболее впечатляющим и на первый взгляд парадоксальным результатом окончательного формирования насильно навязанного номадами механизма отношений оказался новый подъем хозяйственной и культурной жизни населения Причерноморья.

Четвертый период

Четвертый период истории взаимодействий охватывает время от последней трети V в. до н. э. до рубежа IV—III вв. до н. э. Напомним, что начало этого периода, кроме указанных выше явлений в степной зоне, было ознаменовано постепенным восстановлением сельской округи античных городов Северо-Западного Причерноморья и переходом к оседанию части номадов. С этим же рубежом в принципе может быть связано выведение Херсонеса в Крым (Тюменев. 1938. С. 257) и приход к власти Спартокидов на Боспоре (Diod. XII, 31,1 ). Верхняя хронологическая граница периода совпадает с исчезновением так называемых царских курганов скифов.

В целом же период характеризуется относительно мирными или, лучше сказать, стабильными контактами и связями всех трех подсистем.

Следует подчеркнуть сразу, что результаты определенной стабилизации отношений в различных подсистемах имели, по-видимому, свои особенности. Так, можно думать, что население если не большинства, то уж, во всяком случае, значительной части лесостепных районов Северного Причерно

1 В их числе назовем Чабанцеву Могилу, Первую Завадскую Могилу, курган Бабы, Большой Знаменский курган и т. д. (см.: Ильинская, Тереножкин. 1983. С. 99-101 ; Мурзин. 1984. С. 21 сл.; Мозолевский. 1980. С. 70сл.; Отрощенко, Рассамахин. 1986. С. 285). Вместе с тем следует согласиться с А. Ю. Алексеевым, что по-настоящему «царская» традиция погребений появляется в Скифии с конца V в. до н. э. и именно с Солохи (см.: Алексеев. 1992. С. 120, 127, 146 сл.).
38

морья в общем не смогло достичь былого развития, хотя в это время здесь появляются явные признаки оживления культурной и хозяйственной деятельности.1 Как представляется ныне, объяснение данному факту нужно искать в сравнительной слабости экономической и социально-политической базы племен этой зоны, с одной стороны, и в усиленной внеэкономической эксплуатации их кочевниками, с другой.

Иное дело — античные центры Северного Причерноморья. Последние в течение четвертого периода достигают наивысшего уровня расцвета и активно распространяют свое влияние на варварский хинтерланд по всем направлениям. Именно в это время оно становится максимальным. При этом наибольшее воздействие греческой культуры фиксируется как раз в степном коридоре.

Что касается степной зоны Северного Причерноморья, то необходимо признать, что количество археологических памятников IV в. до н. э. в сравнении с предшествующими периодами представляется здесь просто огромным (см.: Черненко, Бессонова, Болтрик и др. 1986. С. 345). Важно отметить, что в Скифии в это время окончательно выделяется несколько центров. Это — дельта Дона, Северо-Восточное Приазовье, Крым и, разумеется, наиболее крупный из них — Поднепровье (рис. 2). Аристократия каждого из этих центров явно заинтересована в связях с эллинскими городами, получая от этого значительные экономические выгоды в форме дани, подарков и в результате торгового обмена.

Вместе с тем, по мере дальнейшего развития всей этой системы взаимоотношений в целом, постепенно надвигается кризис кочевого хозяйства. В результате все углубляющегося имущественного и социального расслоения последовательно расширяется и к середине IV в. до н. э. достигает значительных масштабов оседание номадов на землю. Наиболее отчетливо эти процессы, помимо Поднепровья, прослеживаются ныне в дельте Дона. Именно здесь, на восточной границе степной Скифии, в середине — второй половине IV в. до н. э. функционировало крупное стационарное поселение вчерашних кочевников с торгово-ремесленной ориентацией экономики, так называемое Елизаветовское городище на Дону, которое с некоторыми оговорками может быть причислено даже к категории городских центров региона (Брашинский, Марченко К. К. 1980). Заметим также, что в структуру этого городища во второй половине IV в. до н. э. входила и небольшая коло-

1 Наиболее показательным в этом смысле, пожалуй, является район Посулья, где одновременно с очевидным и значительным сокращением общего числа погребений местных жителей со второй половины — конца V в. до н. э. появляется серия сравнительно более богатых, чем прежде, захоронений людей, содержавших наряду с греческим импортом и предметы из золота (см.: Ильинская, Тереножкин. 1983. С. 314-315, 325-328).
39

Карта-схема расселения скифов в Северном Причерноморье V-IV вв. до н. э. (штриховка наклонными линиями — районы сосредоточения скифов)

Рис. 2. Карта-схема расселения скифов в Северном Причерноморье V-IV вв. до н. э. (штриховка наклонными линиями — районы сосредоточения скифов)

ния Боспора — своего рода отдельный греческий квартал-эмпорий (Марченко К. К. 1990. С. 130-133).

В результате обозначенных процессов нарушается традиционная система жизнедеятельности кочевнического общества, что, безусловно, вело к прогрессирующему ослаблению военно-политической мощи скифов (ср.: Доманский. 1985). В этом смысле время возведения наибольшего количества степных курганов, содержащих ценнейшие произведения эллинского искусства из драгоценных металлов (вторая половина IV в. до н. э.), можно назвать «золотой осенью» Скифии.

Как долго продолжался бы подъем экономической и культурной жизни в Северном Причерноморье, как далеко зашел бы процесс седентаризации кочевников и к каким социально-политическим и структурным сдвигам все это могло бы привести общество скифов, остается только догадываться. Не позднее самого начала III в. до н. э. сложившийся относительно стабильный механизм взаимоотношений всех трех подсистем в регионе был бесповоротно сломан. Смертельный удар по внутренне ослабленной Скифии, приведший в конечном счете к значительно более глубокому, нежели в V в. до н. э., кризису всей системы, был, по всей видимости, нанесен новой волной кочевников — сарматскими племенами (Мачинский. 1971; Марченко, Виноградов, Рогов. 1997). Начался пятый период скифского или, правильнее сказать, уже скифо-сарматского времени.

40

Пятый период

Как представляется ныне, пятый период следует определить как время крушения «Великой» Скифии. Если его начало можно относить приблизительно к рубежу IV—III вв. до н. э., то завершение — ко времени не позднее середины III в. до н. э. В данной связи еще раз обратим внимание на размытость датировок, которые вполне могут быть уточнены при дальнейшем накоплении новых материалов и углубленном изучении уже имеющихся. Кроме того, необходимо особенно подчеркнуть, что этот период должен рассматриваться нами именно как период крушения Скифии, а не как окончательное исчезновение скифских этнических групп, каких-то политических объединений или тем более скифской культурной традиции.1

Для периода в целом характерна очередная дестабилизация отношений в Северном Причерноморье, постепенно охватившая буквально все стороны жизни населения региона. Первым следствием радикального изменения военно-политической обстановки стало, по всей видимости, полное уничтожение культурной традиции кочевой знати скифов, выразившееся, в частности, в исчезновении скифских «царских» курганов2; практически одновременно с этим в степи исчезают и родовые могильники номадов.

Весьма показательным в этом смысле оказывается, наконец, и прекращение в самом начале III в. до н. э. функционирования крупнейшего поселения степняков на восточных рубежах Скифии — так называемого Елизаветовского городища на Дону (Marcenko. 1986. S. 394-395). Иными словами, создается впечатление, что на вторжение новой волны кочевников отреагировал прежде всего степной мир Причерноморья. Вместе с тем не подлежит сомнению, что жизнь на подавляющем большинстве аграрных поселений региона, как эллинских так и туземных, продолжалась вплоть до конца первой трети III в. до н. э. Более того, именно в это время они достигают своего наивысшего расцвета. Судя по всей совокупности археологических данных, дестабилизация становится всеохватывающей только с 70-60-х гг. названного столетия, когда под ударами номадов гибнет подавляющая часть неукрепленных поселений греков (Щеглов. 1985. С. 191-192; Масленников. 1981. С. 153; Крыжицкий, Буйских, Бураков, Отрешко. 1989. С. 101).

Изложенные соображения достаточно показательны, чтобы усомниться в правомерности явно наметившегося в последние годы отхода ряда иссле

1 Напомним, к примеру, что прекращение существования так называемых позднескифских городищ в низовьях Днепра относится исследователями ко II—III вв. н. э. (См.: Абикулова, Былкова, Гаврилюк. 1987. С. 11-12).
2 Наиболее поздние из «царских» курганов скифов датируются ныне временем не позднее рубежа IV—III вв. до н. э. (См.: Алексеев. 1992. С. 141 сл.; Яйленко. 1990. С. 309).
41

дователей от концепции, связывающей гибель Скифии с внешней агрессией со стороны сарматов, и объяснения этого факта неблагоприятными природно-климатическими изменениями в регионе (Полин. 1989. С. 14-16; 1992. С. 104; Иевлев. 1989. С. 54-55). В дополнение к ним отметим, во-первых, что климатические изменения не носят, как правило, катастрофического характера, а достаточно растянуты во времени. Во-вторых, если для этого периода о массовом проникновении в Северное Причерноморье новой волны кочевников говорить действительно нельзя, то о продвижении сарматов в Прикубанье археологические данные свидетельствуют вполне отчетливо (см., например; Березин, Виноградов. 1988. С. 33; Ждановский, Марченко. 1988. С. 42-43; Марченко И. И. 1988. С. 7 сл.; Шевченко. 1993. С. 98-99). В этом отношении заслуживает внимания и точка зрения А. Ю. Алексеева, который сравнивает данную ситуацию с положением VI в. до н. э., когда степная зона практически пустовала, а очаги скифской культуры были сконцентрированы за ее пределами (Алексеев. 1992. С. 142). Укрепившись в Предкавказье, сарматы могли создать здесь базу для походов на запад, которые, на наш взгляд, стали причиной крушения Скифии и общей дестабилизации обстановки в Северном Причерноморье.

После исчезновения с исторической арены «Великой» Скифии, на новой основе, как известно, возникли так называемые Малые Скифии. Последние были вынуждены сразу же вступить в продолжительную и далеко не всегда успешную борьбу со своими соседями — кочевыми ордами сарматов, фракийцами, галатами и эллинскими колониями Крыма, Побужья и Добруджи. Античные государства Северного Причерноморья, лишившись своеобразного гаранта в системе взаимоотношений с варварским миром в лице скифской знати, вступили в нелегкий период приспособления к новым историческим реальностям. Их положение в дальнейшем, как представляется, в значительной степени осложнялось отсутствием сколько-нибудь продолжительных периодов стабилизации в степном коридоре вплоть до римской эпохи. В данном случае мы еще раз акцентируем внимание на высказанной ранее мысли М. И. Ростовцева о прямой зависимости глубины и продолжительности кризисных явлений в Северном Причерноморье от частоты смены хозяев степи, т. е. от частоты появления здесь все новых и новых кочевых орд, не создававших надежной основы для сколько-нибудь длительной консолидации в регионе географически обширных и политически стабильных структур и объединений (Ростовцев. 1918. С. 4-5). Эти события, однако, выходят за рамки нашего исследования и, соответственно, не будут рассматриваться на его страницах. Дальнейшее изложение материала относительно греко-варварских взаимоотношений в каждом из трех античных центров Северного Причерноморья, общего и специфического в их истории будет проведено в очерченных хронологических рамках и в соответствии с предложенной периодизацией.

Подготовлено по изданию:

Греки и варвары Северного Причерноморья в скифскую эпоху / отв. ред. К. К. Марченко. — СПб. : Алетейя, 2005. — 463 с. ; ил. — (Серия «Античная библиотека. Исследования»).
ISBN 5-89329-800-0
© Коллектив авторов, 2005
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2005
© «Алетейя. Историческая книга», 2005



Rambler's Top100