57

ЖИЗНЬ ЖЕНЩИНЫ

Детство девочки не было несчастным. Сначала мать или кормилица качали ее в висячей корзинке или, держа на руках, пели ей колыбельные песни. Ребенка кормили медовой кашей и предохраняли от дурного глаза массой хорошо действующих амулетов. Плохо было только то, что часто пугали всякими страхами — уж очень много, оказывается, страшилищ окружало ее кроватку. Кто они такие—было непонятно, но все равно страшно.

Когда девочка начинала ходить, ее мир заметно расширялся. У нее был садик, где она могла играть, у нее были домашние животные, игрушки. Игрушки были разнообразны. Куклы из глины и воска, красиво раскрашенные, могли двигать руками и ногами, домики и лодки из кожи были почти как настоящие. Глиняные обезьянки держали на руках детенышей. Тележки можно было катать, хлопушки громко хлопали. На высоко взлетающих качелях захватывало дух. В садике хватало места, чтобы катать обруч и играть в мяч с маленькими братьями, которые оставались с ней, пока им не исполнялось семь лет.

Кроме собак и кошек, у нее был ручной журавль. Она могла приходить к десерту семейного обеда и часто завтракала во внутреннем дворике вместе с отцом и матерью.

Ее учили читать, писать, играть на музыкальных инструментах. Никакой системы воспитания девочек не существовало. Мать передавала ей свои знания, если имела их сама. Еврипид утверждает, что женщина не становится лучше от излишнего развития. Ее учат прясть, ткать, вышивать, так, чтобы она могла делать все сама и руководить рабынями, постигать искусство стряпни и домоводства. Дальше этого образование не шло.

«Как можно меньше видеть, как можно меньше слышать и задавать как можно меньше вопросов», — таково представление Ксенофонта об идеальном воспитании девочек. Назначение женщины определялось правилом: «Хорошо содержать свой дом и быть послушной мужу». Легко собрать множество высказыва-

58

ний поэтов и философов, поддерживающих это мнение, вроде реплики Аякса у Софокла: «Женщина, молчание украшает женщин». Ее готовят к тому, чтобы быть домохозяйкой и матерью — раздавать работу рабам, распределять продукты. «Жизнь одного мужчины дороже жизни тысячи женщин».

Афинянин не запирал жену, но весь уклад афинской жизни ежеминутно указывал женщине, что ее место дома и отведенное для нее пространство ограничено дверью на улицу.

Выходить девушка может только в сопровождении старших, чтобы принять участие в больших религиозных процессиях, или в похоронной церемонии, или для посещения храма. Только в этом случае ее могут увидев мужчины.

В комедии Аристофана женщина говорит: «Когда я спросила моего мужа, что решило народное собрание», он ответил: «Какое тебе до этого дело? Замолчи», И она добавляет: «И я замолчала».

Положение ее, конечно, подчиненное, но таково, что она уважаема и может сама себя уважать. Муж может позволить или не позволить ей говорить о политике за завтраком или домашним обедом, но, что она часто делала это, или, по крайней мере, пробовала делать, — несомненно. Одна женщина у Аристофана говорит: «Если я скажу: Муж, как ты ухитрился так глупо испортить это дело? — он сразу нахмурится и скажет, чтобы я лучше смотрела за прялкой, и мне будет очень стыдно».

Брак был освящен законом во всех греческих государствах. Женщина — гражданка. Она находится под защитой законов страны. Гражданин может жениться только на гражданке, и только дети его законной жены наследуют его имя и имущество. Моногамия — первый принцип греческого брака.

Афинянин не имел права жениться на иностранке. Закон гласил: «Если кто-нибудь выдаст за афинянина иностранку, как якобы свою дочь, он потеряет все свои гражданские права, его имущество будет конфисковано, а третья часть отдана обвинителю».

В старости холостяки не получали почета, которым пользовались другие старики. Молодой лакедемонянин не уступил места полководцу Деркилиду, сказав: «У тебя нет детей, которые могли бы когда-нибудь уступить место мне».

Необходимой разницей в возрасте между супругами считалось 12—14 лет, так, чтобы невесте было 12—16 лет, а жениху 24—30. Такая разница считалась нормальной.

Церемония греческой свадьбы разделялась на три части: 1) в доме невесты, 2) переезд, 3) в доме жениха. Первой и очень важной церемонией была помолвка, на которой присутствие невесты было необязательным. Это, собственно говоря, — заключение контракта. Приданое обуславливалось, и торжественное обязательство выполнялось в присутствии свидетелей.

59

Приданое состояло в наличном капитале, в платье и драгоценностях, в рабах и равнялось, по крайней мере, десятой части имущества отца невесты. Кроме этого, в приданое отдавался иногда и участок земли на правах фиктивной аренды. Положение жены, не принесшей приданого, считалось у афинян необеспеченным. Поэтому случалось, что афинская община или несколько богатых граждан, сложившись, давали приданое дочерям мужей, оказавших услуги отечеству.

Одевание невесты.

Без этого афинский брак был недействительным. Бытовые церемонии у греков не требовали участия жреца или представителя государства и, таким образом, предварительный торжественный обряд при свидетелях был необходим. Приданое должно быть возвращено в случае развода или смерти жены, которой наследовал не муж, а ближайший родственник.

Свадьба совершалась в полнолуние и обычно зимой, в месяц гамелион, посвященный Гере. До церемонии в обоих домах приносились жертвы свадебным богам. В богатых семьях приносили в жертву Артемиде или Афине телку. Но самой приятной для богинь жертвой считалась прядь волос. Эту жертву Артемиде приносили равно и бедные и богатые девушки, юноши же посвящали свои шевелюры Аполлону. На античном барельефе (см. рис.) изображено одевание невесты. Девушка закрывает лицо, чтобы скрыть слезы. Рабыня моет и умащает благовониями ее ноги. Самым характерным в наряде невесты является покрывало.

60

Наконец все готово. Жених, надушенный и нарядный, с венком на голове, являлся в сопровождении шафера, родственников и друзей в дом невесты, двери которого были украшены оливковыми и лавровыми ветвями. В присутствии всей семьи и будущих супругов отец невесты приносил жертву перед очагом и заявлял, что отдает дочь мужу и отторгает ее от домашнего культа предков. Отныне она будет приносить жертвы предкам своего мужа. Всякая связь с культом очага своих отцов порывается для девушки.

Все приготовлено к свадебному пиру, включая свадебный пирог, который изготовлялся из толченых кунжутных семян, смешанных с медом. На свадьбе мужчины и женщины пировали вместе, но женщины не возлежали, а сидели на противоположном от мужчин конце комнаты. Тем не менее, разговор был общим.

С наступлением вечера у дверей слышны звуки флейты. Невеста, по-прежнему под покрывалом, выходит и усаживается в повозку, между женихом и шафером. Впереди идут флейтисты. Тесной толпой окружают повозку друзья, распевающие свадебные песни. Мать невесты следует за повозкой, неся в руке факел, зажженный от домашнего очага. Встречные приветствуют процессию, желают счастья молодым супругам и подшучивают над ними. Всю дорогу звучит священный гимн «О, Гимен, о, Гименей!»... Из улицы в улицу, из квартала в квартал едут молодые супруги навстречу ожидающему их счастью.

У дверей жениха, также украшенных ветвями, невесту встречает свекровь. «Мне не довелось зажечь для тебя брачный факел», — говорит мать, сын который умер еще холостым (Еврипид).

Дом жениха, где ждут невесту, не только отделан и меблирован заново, но часто увеличен новыми пристройками. Возлюбленная Дафниса говорит своему пастуху: «Ты построишь мне брачную комнату; ты построишь мне дом и овчарню».

Из увитой гирляндами двери выходит ребенок с корзиной фруктов и поет гимн с припевом: «Прекрасней старой будет новая судьба». Невеста съедает фигу или айву — самые сладкие фрукты, символизирующие спокойное счастье, которым она будет отныне наслаждаться.

Но она не войдет сама в свой новый дом. Она оборачивается к родным, которые окружают ее, делая вид, что защищают от мужа. Муж «похищает» ее, вносит в дом на руках, не обращая внимания на ее крики. Он тщательно следит, чтобы ее ноги не коснулись порога — это было бы ужасным предзнаменованием.

Первым делом молодой жены в ее новом доме будет исполнение священных обрядов у домашнего очага, эмблемы предков ее мужа, которые отныне стали ее предками.

61

Хор девушек поет эпиталаму. Праздник окончен. Будущее молодой четы предсказано стариком Гомером:

Несказанное там водворяется счастье,
Где единодушно живут, сохраняя домашний порядок,
Муж и жена.

На следующий день молодые супруги принимают друзей.

Иногда им оказывают честь утренней серенадой у дверей. Этот день называется «днем снятия покрывала», которое новобрачная принесет в дар Гере, прося богиню ниспослать ей семейное счастье.

Снявши с кудрей покрывало заветное, в дар Алкибия
Гере его принесла после вступления в брак.

Сняв покрывало, молодая жена появляется перед посетителями, приносящими свадебные подарки. Подарки чрезвычайно разнообразны: они состоят из ваз, блюд, сандалий, зеркал, гребней, благовоний и других вещей.

С этого времени молодая женщина становится хозяйкой дома. Муж значительно старше ее. Он опытен и считается хорошим хозяином.

И вот, второе утро начинается с того, что муж молится богам и приносит им жертвы вместе с ней, прося, чтобы ему удалось научить ее, а ей научиться всему полезному, и она дает ему обещание постараться достигнуть в этом успехов.

Мать говорила ей только, что ее обязанность — быть скромной. Но муж разъясняет ей, что, став хозяйкой дома, она должна быть подобна царице пчел, говорит он, всегда оставаться в улье и не давать пчелам быть ленивыми: одних слуг посылать на работы, другими руководить дома. Она должна принимать все, что приносится в дом, делить то, что назначено на расходы, а остатки сберегать и стараться, чтобы назначенное на год не расходовалось в месяц. Когда принесут шерсть, ей следует позаботиться, чтобы сделали одежду. Она проследит, чтобы фрукты были хорошо высушены, и будет лечить рабов, если они заболеют. Объяснения мужа очень подробны. Он говорит, что запасы надо хранить в порядке, назначив для каждой вещи приличное место и сказав служанке, чтобы она брала оттуда и затем клала на прежнее место. Обувь должна быть расставлена в ряд, тогда сразу видно, какую пару следует выбрать сегодня. Аккуратно сложенными, в полном порядке, должны храниться платье и одеяла. Посуда и даже кухонные горшки тоже не забыты. Муж находит, что они должны быть удобно расставлены.

Дорогие вещи — ковры и разные украшения следует хранить в спальне, так как она находится в самом укромном месте.

В сухих комнатах надо хранить хлебные продукты, в холодных— вино, в светлых — заниматься работой.

62

Окончив теоретическое вступление, муж переходит к практическим занятиям и начинает вместе с женой разбирать вещи по отделам. Сперва они отделяют то, что нужно для жертв, затем женские наряды, приличные для праздника, и мужские для праздника и для войны. Отдельно отбирают украшения для женской половины и для мужской половины, обувь мужскую и женскую. Назначают определенное место хранения оружия и другое — инструментам для приготовления шерсти. Они хорошо знакомы молодой женщине, прясть и ткать ее обучали дома. Как старого друга, она приветствует пряслице из легкого тростника — долгие часы она проводила, держа точно такое пряслице в левой руке и наматывая сученую нитку на металлическое веретено. Тут же и корзинка с запасом хорошо расчесанной шерсти, которую держат под рукой.

Ткацкий станок тоже хорошо знаком ей. Много раз ходила она от одного его конца к другому, переворачивая челнок, — это было необходимо, так как основа находилась в отвесном, а не горизонтальном положении.

Хозяйственную утварь — поваренные принадлежности, сосуды для мытья, для печенья, столовую посуду — супруги тщательно делят на постоянно употребляемые и на праздничные. Отдельно кладут то, что требуется на месячный расход, и то, что высчитано на год, — по мнению мужа, так скорее видно, что приходит к концу.

И наконец, выбирают ключницу, самую воздержанную в пище, вине, сне и скромную в обращении. Все это чрезвычайно важные качества. Теперь все в порядке. Молодая женщина приступает к семейной жизни.

На заре она будит рабов, раздает им работу, хранит ключи. Она прядет и ткет. Она должна быть скромной, прилежной, такой, чтобы каждая рабыня видела в ней пример для себя. Она не будет расточительной, как некоторые другие женщины, которые тратили провизию так нерасчетливо, что мужьям приходилось конфисковать ключи от кладовой. Ее муж никогда не будет с ней суров, он не будет скуп, кладовая навсегда останется в ее распоряжении.

Жизнь афинской замужней женщины была очень однообразной. Выходить она могла только с разрешения мужа, в сопровождении рабыни или пожилой родственницы. Один из ораторов сказал: «Если женщина выходит на улицу, она должна быть в таком возрасте, чтобы спрашивали не «чья она жена?», а «чья она мать?» Никто не требовал затворничества от женщины, достигшей 50 лет.

Конечно, это выполнялось не так уж строго. Женщины ходили гулять и в гости друг к другу.

Бывали женщины и на больших процессиях и мистериях, на свадьбах и на похоронах.

Спустя месяц после замужества, 11 числа месяца анфесте-

63

рибна, новобрачная собирается на большой праздник Анфестерий — праздник возвращения весны, появления первых цветов¹ и нового вина, которым торговали и за которым приезжали в Афины иностранцы и жители демов. Этот праздник продолжался три дня; каждый из них носил особое название, и каждому был присущ особый традиционный церемониал. В первый день, который назывался «Бочки», открывали громадные глиняные кувшины, пробовали вино нового урожая и разливали его для продажи. Этот день был особым днем для рабов — единственный день в году, когда они имели право делать и говорить все, что они хотели. Конечно, трудно поручиться, что после праздника им не приходилось расплачиваться за слишком буквальное понимание своих прав...

Этот день начинался в каждом афинском доме торжественным жертвоприношением в кругу всей семьи и рабов.

Самым веселым был второй день — «Кружки».

Вечером, при свете факелов, перед глазами затворницы гинекея открывалось необычайное зрелище пестрой торжественной процессии. Под звуки флейт и тимпанов проносились в вакхическом хороводе священного танца нимфы и менады, преследуемые Панами и сатирами. Бородатые силены сжимали коленями спины ослов. На головах хоревтов, одетых в звериные шкуры, мелодично звенели колокольчики, вплетенные в венки из листьев. В центре процессии — богато украшенная колесница. В ней везли жену архонта-басилевса, изображавшую супругу Диониса, в храм для венчания с богом.

После венчания, оставив басилиссу в храме на ночь, процессия направлялась в театр, где уже ждали накрытые столы. Это и был пир кружек, описанный Аристофаном в «Ахарнянах». Каждый приносил еду с собой. Ели главным образом длинные хлебцы, намазанные острым соусом, возбуждающим жажду.

Когда все занимали свои места за столами, начиналось странное состязание. Поднимали свои кружки (хои), наполненные вином, и по сигналу трубы, выпивали их залпом. Самый проворный объявлялся победителем и в качестве приза получал бурдюк нового вина.

Из театра возвращались с пением, под звон тимпана, и веселые процессии всю ночь ходили с факелами по оживленному, шумному городу.

А после этой ночи наступал траурный день «Котлов», последний день Анфестерий, когда каждый афинянин кипятил на священном огне символические травы, предназначенные в пищу возвращающимся на землю теням.

В ограде Ленэона воздвигали четырнадцать жертвенников, где приносили жертвы четырнадцать женщин из лучших семей города, те, которые накануне провожали в святилище жену

¹ Греч. «анфэ» — цветы.

64

архонта-басилевса. До нас дошло большое количество хой. Их рисунки отображают различные моменты праздника Анфестерий, причем в сюжетах почти всегда присутствуют детские фигурки.

Анфестерии считались праздником детей — трогательная и поэтичная ассоциация, сочетавшая детей с радостью пробуждения природы после зимних холодов: дети и первые цветы прославлялись вместе.

Маленькие афиняне, нагруженные цветами, возлагали в эти дни венки на алтарь Еврисака, сына Аякса, в память его пребывания в Афинах. Они разъезжали с родителями по улицам на колесницах, убранных зеленью и цветами. Они принимали участие в вечернем пире. Даже возраст детей считали по числу хой, в которых они принимали участие.

Но вот отшумели веселые дни Анфестерий. Стены гинекея снова сдвигались вокруг молодой женщины, замыкая собой весь ее мир. В этом мире была домашняя работа, дети, немного музыки, а также рабыни, которые по своему умственному развитию не на много отличались от нее. Ей очень хотелось выйти за пределы этого замкнутого круга, и поэтому часто она выглядывала на улицу из окон и дверей дома, стараясь оставаться незамеченной. Женский хор у Аристофана говорит:

«Вы всегда говорите, что мы — зло. Если мы — зло, зачем вы женитесь на нас? И почему вы запрещаете нам выходить из дому или болтать, выглядывая в окно?»

А за окном был другой мир, почти недоступный для женщины. Границей этого мира служила дверь, охраняемая привратником. Когда с улицы стучали в дверь металлическим молотком, на лай собаки выходил привратник и впускал — или не впускал — пришедшего во двор. Этот двор, в центре которого высился алтарь Зевса Геркейского, покровителя очага, был центром дома. Здесь завтракают, проводят свободное время и принимают гостей. С обеих сторон, под портиками, расположены различные комнаты. В глубине, против входа — дверь в мужскую половину, главную комнату жилища. Только через нее можно попасть в гинекей. Там — спальня супругов, комнаты дочерей и помещения, где работают рабыни. Никто не может проникнуть в гинекей. Он был настолько неприступен, что случались трагикомические курьезы, вроде того, о котором упоминает Демосфен. Однажды на дом, где хозяин был в отъезде, напали грабители. Соседи, слыша крики, и видя грабеж, звали на помощь, но войти в гинекей никто не решился, хотя видели, как выносят вещи.

В холодную погоду в доме неуютно, кроме жаровни нет никакого отопления. Очаг есть только в кухне. От угольков, тлеющих под его пеплом, добывают огонь, когда наступает ночь и нужно зажечь светильник. Иногда это просто пучок сосновых лучин, иногда футляр из металла или глины, наполненный

65

внутри смолистыми веществами и паклей. Его ставят в середину глиняного горшка, куда падают уголья и стекает смола. Он дымит и трещит, покрывая копотью стены и потолки. Правда, это не так страшно — долгое время в Афинах стены были просто выбелены известью. Первым расписал свой дом Алкивиад, причем для этого он запер театрального художника Агафарха в доме и не выпускал его, пока работа не была окончена. Но все же в комнатах предпочитали масляные светильники— глиняные или металлические, с двумя отверстиями: для наливания масла и для фитиля. Они были самых разнообразных форм.

Почти всегда в доме есть второй этаж. Иногда его сдают, тогда к нему ведет лестница прямо с улицы. А в скромных жилищах лестница находится внутри, и второй этаж занят кладовыми и часто — гинекеем.

Кстати, скромные жилища представляли собой, конечно, большинство афинских частных построек. Это были жалкие хибарки из двух крохотных лачужек, выходивших прямо на улицу.

Крыши чаще плоские. Окон в нижних этажах не было, свет проникал только со двора. В верхнем этаже, конечно, окна были, и вот из них-то и любили выглядывать женщины.

Не было в домах и дверей, кроме наружных, да еще в комнате, где хранились ценности. В остальных помещениях их заменяли занавески.

В богатых домах довольно много мебели — стулья со спинками или без спинок, кресло — тронос — с высокой спинкой. Это место хозяина. Оно такое высокое, что забираться на него приходится с помощью специальной скамеечки. На сиденьях лежат покрытые коврами подушки. На спинках — мягкие покрывала.

Ложа обычного типа — клинэ — были, как и стулья, с перекрещенными ножками. Но существовали и другие, с прямыми ножками и со спинкой в головах, в ногах и позади — вроде дивана.

Простые кровати— краббатос (отсюда русское слово кровать) представляли собой раму с переплетенной тесьмой, укрепленную на низких ножках. На тесьму клали набитый шерстью матрац, простыню и подушку. Укрывались одеялами, овчинами и мехами, смотря по времени года.

На таких же ложах греки читали, писали и размышляли.

Столы существовали только для того, чтобы ставить на них посуду. Они были очень низенькими, подстать ложам, у которых их ставили.

Солидное сооружение представляли собой сундуки, имевшиеся в каждом афинском доме и заменявшие собой шкафы. Они были такого размера, что в каждый при желании можно

66

было спрятать двоих людей. Их нередко отделывали накладками, резьбой, гвоздиками, инкрустацией и запирали тяжелыми замками.

В доме много глиняной посуды. Она разнообразна и большей частью красива.

Самый крупный сосуд — пифос — большая круглая глиняная бочка, с плоским или заостренным дном. В пифосах держали вино, масло, фиги, соления.

Для длительного хранения вино и масло наливалось в амфоры — вазы с двумя ручками и длинной шейкой. Горлышки замазывались смолой.

Сосуд для смешивания вина с водой назывался кратер. Это очень выпуклая ваза с широким горлом, двумя ручками и подножкой. К нему полагались энохои — кружки с одной ручкой и носиком для разливания напитка, и киаф — ковш с высокой ручкой.

Особенным разнообразием отличались потэры — сосуды для питья. Фиалы, скифосы, килики, канфары и, наконец, ритоны — рога, заканчивавшиеся звериной головой. В голове находилось отверстие с клапаном, выпускавшее жидкость.

Кухонная посуда греков известна нам меньше. Это хитра — горшки с ножками или без ножек, но с вогнутым дном, чтобы ставить на треножник. В таких горшках варили мясо и овощи.

Для рыбы существовали массивные блюда. Для хлеба и печенья — плетеные корзинки. Есть еще вертел, кухонные вилки и ножи.

Основной материал, из которого изготовлялась посуда, почти всегда глина, красноватая и желтоватая, добывавшаяся вблизи Афин. На красном фоне — изящные черные рисунки. Стеклянные сосуды впервые упоминаются Аристофаном. Раньше из стекла делали только украшения — бусы, серьги, подвески и браслеты. Медленно текущее время проверяли часами. В доме есть гномон — солнечные часы в саду и клепсидра — водяные часы, в которых время измерялось объемом воды, равномерно вытекавшей из резервуара.

Ряд рисунков на вазах ярко изображает жизнь, быт и занятия женщины. Эти рисунки можно разделить на три группы: домашние работы, туалет и развлечения, которые могли иметь греческие женщины в своем заточении.

Женский костюм того времени надо было уметь не столько кроить, сколько драпировать на себе. Как и мужская, женская одежда разделялась на две основные части — легкое нижнее платье и более плотное верхнее одеяние — пеплос. Нижний хитон делался гораздо длиннее мужского и представлял собой длинное свободное одеяние, подхваченное поясом, который замужние женщины носили под грудью, а девушки — на талии или на бедрах. Иногда к хитону приделывались закрытые или открытые рукава. Обычно хитон скреплялся пряжкой на пра-

67

Формы греческой посуды. 1. Пифос. 2,12. Килики. З.Алабастр. 4. Киаф. 6. Фиала. 6. Энохоя. 7. Бомбилий. 8. Ритон. 9. Амфора. 10. Ольпа. 11. Арибалл. 13. Аск. 14. Лекиф. 15. Пелика. 16. Кратер. 17. Гидрия.

68

вом плече или перекрещивался на груди и отделывался каймой, чаще всего шафранового цвета.

Хитон—домашний костюм. Для выхода на улицу надевали пеплос — кусок ткани, шириной около 1,5 метра и длиной 3—4 метра, которым гречанки, драпировались с бесконечным разнообразием складок. Иногда краем этого куска закутывали и голову, если не надевали отдельное покрывало.

Для женских одежд применялись шерсть, полотно и ткань, происхождение которой неизвестно, прозрачная, вроде муслина. Из цветов предпочитали шафрановый, пурпурный, яблочно-зеленый, оливково-зеленый, серо-голубой, золотисто-коричневый и белый.

Любили ткани в рисунок, яркие каймы и узоры для отделки. Мы можем представить вышитый узорчатый плащ по рисункам на вазе или читая у Эсхила описание плаща Ореста.

В городе женщины редко носили шляпы, за городом же надевали круглые, почти плоские шляпы с остроконечным верхом. На ноги надевали сандалии, белые или желтые туфли и высокие ботинки. Выходя на улицу, брали зонтик и веер из павлиньих перьев или легкий, деревянный, в форме лотоса. Наряд дополнялся украшениями — золотыми серьгами в форме спирали или с подвесками, золотыми ожерельями, диадемами, браслетами на верхней части руки, кольцами и золотыми обручами на лодыжках. На стр. 69 мы видим женщину, проверяющую в зеркале эффект своей прически, в то время как рабыня держит перед ней шарф, предназначенный, без сомнения, для завершения туалета.

Зеркало было необходимейшим предметом в жизни женщины. Его делали из полированного металла, прикрепленным к ручке, более или менее богато отделанной. Стареющие гетеры приносили свои зеркала в жертву Афродите, бывшей к ним благосклонной, как мы можем видеть из эпиграммы поэта:

Женский хитон — дорийский (вверху) и ионийский (внизу).

69

Я, та Лаиса, что гордо смеялась над всею Элладой,
Чей осаждался порог роем влюбленных, дарю
Пафии зеркало; видеть себя в нем, какою я стала,
Уж не хочу, а такой, как я была, не могу.

У греческих женщин были длинные и густые волосы, — еще Гомер называл их «прекрасноволосыми». Волосы завивались, скреплялись шпильками и повязками, укладывались различными фигурами и локонами.

Женщина за туалетом (с рисунка на вазе).

Короткие волосы у свободной женщины обозначали или траур, или признанную старость. Рабыням же полагалось стричься. Применялись белила, румяна, краска для бровей и ресниц. Многие женщины обладали арсеналом зеркал, булавок, шпилек, пинцетов, флакончиков с благовониями и горшочков с румянами и кремами. Щеки и губы раскрашивались палочками из свинцового сурика или корнем растения алканет. Брови красились сажей или толченой сурьмой. Веки оттенялись углем. Ресницы темнили, а затем закрепляли микстурой из белка с аммиачной камедью. Духами злоупотребляют и мужчины. На это горько жалуется Сократ.

Большое место в жизни женщины занимала музыка. Лира и двойная флейта часто звучали в стенах гинекея. Греки вообще

70

любили музыку и придавали огромное значение ее моральному воздействию.

Пользовались греки преимущественно минорными созвучиями. Для нот различных октав существовали различные наименования. Различны были и знаки для вокальной и инструментальной музыки.

Гармония почти чужда греческой музыке. Хотя аккорды были известны грекам, но употреблялась только октава, которую они называли антифонией; и пели, как правило, в унисон.

Другим распространенным развлечением женщины были домашние животные и птицы. Собаки, кошки, всегда готовые свернуться клубком на неоконченной вышивке, петухи и куры, гуси, нахальные сойки, умеющие ходить по маленьким лесенкам и носить миниатюрный щит; журавли, куропатки и другие ручные птицы, изображения которых можно видеть на вазовых рисунках.

Модными были египетские обезьяны, но они встречались реже и достать их было не так легко.

Однако не следует думать, что все афинянки проводили свое время с зеркалом или лирой в руке. В искусстве V—IV веков отражена главным образом жизнь обеспеченной женщины. Существовала и оборотная сторона женской жизни, которую обычно не замечали. Трудное, тяжелое, часто полуголодное существование многочисленных бедняков не вдохновляло художников и поэтов морской державы. Афинское искусство вдохновлялось гармоничными складками богатых одежд, а не грубыми и часто заплатанными хитонами, служившими наградой повседневному труду. Спрос рождает предложение. Те, кто платил за статуи или вазы, не отдали бы своих денег за изображение предметов, столь непривлекательных, а жалкие оболы, хранившиеся за щекой бедняка, не предназначались для покупки предметов роскоши — их часто не хватало на лепешку к обеду.

И все-таки безрадостная жизнь афинского демоса проглядывает сквозь возвышенные речи богов и героев. Усталая, рано увядшая женщина из народа перебивает хоры трагедий, она кричит в комедиях Аристофана о своей тяжелой судьбе.

В бедных семьях женщина работает наравне с мужем. В одной надписи говорится о позолотчице, которая помогает мужу делать парадные шлемы и золотить их. Бедность принуждает афинянку браться даже за рабскую работу — она поступает в кормилицы, за что потом укоряют ее сына, и ему приходится защищаться устами Демосфена: «Говорят еще о моей матери, что она была кормилицей. Мы не отрицаем этого. Многие из афинянок были вынуждены служить кормилицами, ткачихами или заниматься торговлей. Свободные граждане часто принуждаются несчастьями к низким, рабским занятиям». Она покупает на последний обол немного муки или занимает ее, чтобы, замесив тесто в разбитой глиняной квашне, испечь лепешки для продажи. Свою семью она накормит «пересохшими листьями

71

мальвы», «корнем мальвы» и другими съедобными травами. От зари до зари она ходит, как маятник, перед своим ткацким станком:

Часто и вечером поздним и утром ткачиха Платфида
Сон отгоняла от глаз, бодро с нуждою борясь.
С веретеном, своим другом, в руке, иль за прялкою сидя,
Песни певала она, хоть и седа уж была.
Или за ткацким станком вплоть до зари суетилась
Делу Афины служа, с помощью нежных Харит;
Иль на колене худом исхудалой рукою, бедняга,
Нитки сучила в уток...

Ей некогда сидеть в гинекее. Да и какой гинекей в жалкой лачуге, прикрепленной к скале или выбитой в ней, подобно, норе.

У нее нет рабынь, чтобы выполнять за нее домашнюю работу. А если и есть (рабы дешевы!), они голодают вместе с ней или промышляют себе пищу, как могут. Ее дети не ходят, чинно опустив глаза, в сопровождении педагога. Они бегают и валяются в грязи афинских улиц. Едва выучившись грамоте, они начинают работать.

Если она крестьянка, работы еще больше. Задолго до рассвета, приготовив пищу для мужа и детей, она выводит быков. Она собирает корм для овец, стрижет их, прядет и ткет одежду для всей семьи. Она обрабатывает огород, носит воду, доит коз. Она носит стирать к ручью, иногда не слишком близкому, тяжелые узлы одежд.

Каждый год она помогает своему мужу очищать скудную почву маленького поля от камней. И каждый год тающие снега наносят с гор новые камни.

Этим женщинам, живут ли они в деревне или в городе, день не кажется слишком длинным. Напротив, часто они не успевают сделать всю необходимую работу.

Монотонно шла только жизнь обеспеченной женщины. Ее подчиненность мужу не мешала ей, однако, иногда преисправно забирать его в руки. Недаром Фемистокл сказал, что его маленький сын управляет Грецией, «так как я управляю Грецией, моя жена — мной, а ребенок ею».

Может быть, Фемистокл и шутил, но жена Сократа, Ксантиппа, прослывшая самой злонравной женщиной Греции, это уже не шутки. Собственно говоря, у Сократа не было никакой необходимости страдать от своей супруги. Развод, почти неизвестный в гомеровские времена, стал в классический период явлением настолько частым, что греческие ораторы рассматривали приданое, как необходимую меру для прочности брачного союза. Дело в том, что в случае расторжения брака муж был обязан не только вернуть отцу или опекуну жены полученное приданое, но еще и добавить к нему 18%. Это не всякий мог сделать. Но зато, кроме такого чисто материального ущерба,

72

других препятствий к разводу греческое законодательство не чинило.

Развод был двух типов: апопомпэ (отсылка) — развод по требованию мужа, и аполейпсис (оставление) — развод по желанию жены.

Первый вариант не представлял решительно никаких трудностей. Если муж хотел отправить свою жену обратно к ее родственникам, он просто отсылал ее, оставляя детей у себя. Никто не спрашивал у него, почему он это сделал. Причины могли быть самыми разнообразными. Но была одна причина, которая совершенно неизбежно влекла за собой развод. В случае отсутствия детей муж был обязан отослать жену из своего дома. Брак для греков был священным установлением предков. Дети были продолжателями традиций, родовых и семейных. В случае смерти отца было необходимо, чтобы дети продолжали отправлять культ предков и воздавать почести могиле отца. Греки рассматривали брак как необходимость, в которой взаимная склонность молодых людей не принималась во внимание, тем более, что, сочетаясь браком, они чаще всего видели друг друга в первый раз. Брак это значит наличие семьи, сыновей, чтобы отец имел возможность представить их своей фратрии и своему дему. Идеалом семейного счастья считалось иметь много красивых детей. В последний день Фесмофорий происходили конкурсы красивых младенцев. И матери, сыновья которых были признаны самыми красивыми, уходили в этот день особенно счастливыми и гордыми. Человек бездетный, а, следовательно, отмеченный немилостью богов, был только полугражданином и многие должности, например, архонта или стратега были для него недоступны. При отсутствии детей обычно усыновляли чужого ребенка; этот ребенок полностью был связан с культом очага принявшей его семьи, и прежняя семья становилась для него чужой. Принято было даже покупать себе сыновей. Демосфен говорит об одном из своих противников:

«Его настоящая мать была самая разумная женщина: она продала его, как только он родился. Приемная же мать была самой глупой, так как она его купила, хотя могла получить за свои деньги гораздо лучшего».

Развод по желанию жены был труден. Женщина должна была лично обращаться к архонту и представлять письменные доказательства основательности своего требования. При зависимом положении афинской женщины эту несложную формальность было не так-то просто выполнить.

Это очень хорошо раскрывается в рассказе Плутарха о попытке жены Алкивиада развестись с мужем.

Гиппарета была примерной и любящей мужа женщиной, но Алкивиад постоянно оскорблял жену... Она ушла из дома и поселилась у брата. Алкивиад нисколько не был этим озабочен... Прошение о разводе жена должна была подать архонту только лично, не через другого. Когда она явилась-

73

чтобы поступить согласно закону, Алкивиад вышел и, схватив ее, понес через рынок домой. Никто не посмел ни противодействовать ему, ни отнять ее. Она оставалась у него до самой смерти, а умерла она вскоре после того, как Алкивиад отплыл в Эфес. Насилие же решительно никому не показалось противозаконным или жестоким, так как закон, вероятно, и рассчитан на то, чтобы, вследствие необходимости для жены, требующей развода, явиться в публичное место, муж имел возможность примириться с ней и удержать ее.

На этом Плутарх считает вопрос исчерпанным и переходит непосредственно к рассказу о собаке Алкивиада.

Если учесть, что Алкивиад получил в приданое за Гиппаретой 10 талантов и такую же сумму ожидал получить в наследство от своего тестя Гиппоника, то его неожиданное пристрастие к супружеским узам становится совершенно понятным.

Мужчина же не был связан ничем, кроме приданого. Он мог просто выдать свою жену замуж за другого, даже не спрашивая ее согласия, что и сделал в свое время такой добродетельный гражданин, как Перикл, и это ничуть не повредило его репутации.

Не так жили гетеры. Они были знакомы с литературой и искусством. Правда, не все. Для гетер, не умевших ни петь, ни играть на музыкальных инструментах, ни развлекать гостей остроумием и образованностью, существовал особый термин. Их называли «пешие телочки», по аналогии с пехотинцами, выступавшими в поход без музыки, и в противовес коннице, всегда сопровождаемой музыкантами.

Таких гетер было много, но память о них жила недолго.

Иначе обстояло дело с культурными и образованными гетерами. К ним стекается молодежь. Ими восхищаются, о них пишут драмы, им воздвигают золотые статуи. Многие из них прославились своим остроумием, и афинская литература обладает сборниками эпиграмм, написанных гетерами.

Жена, гетера или рабыня — вот и все немногие пути женской судьбы в Афинах.

Но каким бы из этих путей ни шла женщина, рано или поздно ее настигнет болезнь или старость. На дверях дома повесят две ветки — оливковую, чтобы предохранить больную от злых демонов, и лавровую, чтобы обеспечить благосклонность Аполлона.

В доме появятся врачи. Впрочем, это случится не сразу. Сначала обратятся к толкователям сновидений, которых немало было в Афинах, и подробно расскажут последние сны больной. Если женщина видела во сне, что она закончила ткать гиматий мужу и, вставая, отодвинула в сторону ткацкий станок,— это плохой признак. Возможен смертельный исход, ибо жить без ткацкого станка женщине не полагается; даже в гроб ей кладут веретено.

Под влиянием щедрой оплаты толкователь, возможно, смягчит предсказание и напророчит только тяжелую болезнь. Если же полученный гонорар покажется ему недостаточным, он

74

заявит прямо, что сон обозначает смерть и что нечего об этом жалеть, так как умерли ведь и Андромаха, и Антигона, и Электра, хотя все они были значительно лучше и моложе больной.

Можно было попытаться парализовать действие сна, рассказав о нем первым лучам восходящего солнца. Тогда, как утверждали старые люди, самый зловещий сон потеряет свою силу. Но лучше всего было обратиться непосредственно к богу-исцелителю Асклепию и к его двум дочерям — Гигиее и Панакее ¹, которые, без сомнения, могут исцелить любую болезнь, если они этого захотят.

Жрецы храма Асклепия в Эпидавре (Пелопоннес) в поучение всем грекам выставили у храма большую надпись с перечислением чудес, совершенных богом-врачом. По мнению жрецов, даже самые отъявленные скептики должны были убедиться в чудотворной силе Асклепия. Так, например, некая афинянка, по имени Амбросия, была слепа на один глаз и пришла искать исцеления, но отнеслась к святыне с недостаточной почтительностью.

«Она смеялась над некоторыми врачеваниями, как невероятными и невозможными». Согласно установлениям храмового врачевания больные выздоравливали, исцеленные богом, во время сна в священной постройке храма. Надпись продолжает: «Проведя ночь в храме, она видела сон. Ей приснилось, что представший перед ней бог сказал ей, что он сделает ее здоровой; но что она должна будет в качестве платы за лечение посвятить храму серебряную свинью — в воспоминание об ее невежестве. Сказав это, он разрезал ей больной глаз и влил туда какое-то лекарство. С наступлением дня она вышла здравою». Асклепий лечил не только людей. Он мог лечить и вещи. В надписи рассказывается: «Один обозный солдат, по дороге в святыню, упал. Когда он поднялся, то открыл мешок и стал рассматривать разбитую посуду. Увидев, что сломалась фляга, из которой пил обыкновенно его господин, солдат опечалился и сидя стал складывать черепки. Один путник, увидев его, сказал: «Чего ты, несчастный, напрасно складываешь флягу? Ее сам Асклепий в Эпидавре не мог бы вылечить». Услышав это, малый сложил черепки в мешок и пошел в святыню. Когда он пришел туда и открыл мешок, то вытащил из него флягу совершенно целою».

Много и других невероятных чудес перечислялось в этой надписи.

Лечение совершалось всегда во время «священного сна» в особом помещении. Но так как за каждое «чудо» полагалось посвятить богу солидный дар, то лечиться у Асклепия могли только богатые люди.

¹ От имен дочерей Асклепия и происходят слова гигиена и панацея (лекарство от всех болезней).

75

Если жрецы и сочиняли «чудеса» для привлечения верующих, то в ряде случаев до спасительного сна в храме они лечили больных согласно правилам научного врачевания, в котором были весьма искусны. Они применяли диету и строгий режим сна, прогулки и массажи, они вылечивали опухоли, нарывы и желудочные заболевания. «Чудеса» же служили только приманкой, так как любое лечение требовало оплаты, и тот, кто попытался бы обмануть бога в лице его представителей, подвергался немедленному наказанию. О том, чтобы это все знали, жрецы также позаботились. В той же надписи мы читаем: «Некий рыбак, по имени Амфимнаст, желая выгодно продать рыбу, дал обет посвятить Асклепию десятую часть выручки, но не исполнил своего обещания. И когда он продавал рыбу в другой раз, внезапно появившиеся отовсюду комары стали жалить его тело». Собралась большая толпа. Рыбак открыл свой обман и попросил у бога прощения. Удовлетворенный Асклепий показал ему много рыбы, рассчитывая, очевидно, на большое пожертвование. Недаром об Асклепии рассказывали миф о том, что Зевс убил его молнией, узнав, что медицинский бог соглашался за плату воскрешать мертвых. Но так как остаться без врача нельзя и на Олимпе, Зевсу пришлось сменить гнев на милость и снова вернуть к жизни бога-взяточника.

В комедии «Богатство» Аристофан высмеивает плутовские проделки жрецов в храме Асклепия в Афинах во время «священного сна» верующих больных.

Был там и Неоклид, который хоть и слеп,
Да в воровстве заткнет за пояс зрячего,
И многие другие, с всевозможными
Болезнями. Когда же, потушив огни,
Жрец нам велел ложиться спать немедленно
И приказал молчать, коль шум послышится, —
Мы тотчас же в порядке улеглися спать.
Заснуть не мог я: не давал покоя мне
Горшок с пшеничной кашею, поставленный
Какою-то старушкой в изголовии.
Чертовски мне хотелось подползти к нему.
Но тут, глаза поднявши, вижу я, что жрец
Утаскивает фиги и пирожные
От трапезы священной. После этого
Стал обходить проворно алтари кругом —
Не пропустил ли где лепешки жертвенной.
Потом все это посвятил... в мешок себе!
Уразумев всю святость дела этого,
Я кинулся к горшку с пшеничной кашею.

Если не по средствам лечить больную у Асклепия, она может быть показана врачам. В Греции существовало несколько врачебных школ, из которых самой известной была школа «отца медицины» Гиппократа на о. Косе. Его ученики, желавшие посвятить свою жизнь лечению больных, должны были приносить особую, составленную Гиппократом клятву:

76

Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми богами, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство: ...Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости... Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство.

Что бы при лечении — а также и без лечения, я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастие в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому!

Однако среди частных врачей, которых в Афинах было много, далеко не все следовали призыву Гиппократа лечить больного, не требуя за это хорошей оплаты. Большинство из них превращало свою профессию в доходный промысел.

Какой же врач найдется в нашем городе?
Вознагражденья нет — так и леченья нет, —

издевается над ними Аристофан. А Элиан рассказывает, что врач пообещал вылечить нарыв на лице ребенка, если отец заплатит ему три статера. Узнав же, что бедняк не может внести такой платы, врач отказался от лечения.

Немало было и шарлатанов, выдающих себя за врачей. Против них упорно, но в значительной мере тщетно, боролся Гиппократ, утверждая, что нужно думать не о деньгах, а о здоровье больного. Эти врачи старались произвести впечатление на пациентов, создавая специальные «лечебные» комнаты с ваннами, с целебными мазями, банками для кровопускания и врачебными инструментами, оправленными в серебро.

Лечебные снадобья приготовлялись в то время самими врачами. Некоторые из них даже сами торговали на рынке лекарствами от всех болезней. Никакого контроля над ними не существовало. Один из поэтов с горечью восклицает: «Только врачу позволено убивать других, не подвергаясь за это смерти!»

Существовали и государственные врачи, деятельность которых отмечалась иногда почетными постановлениями совета 500 и народного собрания. У них также были лечебницы для приема больных и помощники, часть которых состояла из специально обученных рабов. Как правило, эти помощники только рабов и лечили. Никто из них, по свидетельству Платона, «не дает своим пациентам-рабам отчета об их болезни, но... как тиран предписывает из его опыта те средства, которые ему кажутся пригодными, а затем вскакивает и самодовольно удаляется к другому больному рабу».

Врач, принадлежащий к свободным людям, посещает своих больных утром и вечером. Он обращает внимание на «общее состояние атмосферы и на ее состояние, свойственное каждой отдельной области, на привычки, образ жизни больной, род ее

77

обычных занятий, возраст, речь, нравы, молчаливость, мысли, сон, бессонницу, содержание и время ее сновидений, движения рук, слезы, судороги» и другие болезненные явления. Выяснив все, что требуется, он пропишет лекарство, сам приготовит его и даст выпить больной.

Если она выздоровеет, она посвятит богу вылепленную из глины больную часть своего тела — бедро, ногу, руку, глаз, ухо или нос.

Если же лечение не поможет, и смерть станет неотвратимой, то умирающей состригут часть волос с головы и принесут их в жертву Аполлону и его сестре Артемиде. Родственники и друзья окружат скорбным кольцом ее ложе, чтобы принять и бережно сохранить ее последние слова. Это сделает самый близкий ей по крови человек. Остальные в этот момент с силой ударят в бронзовые вазы, чтобы отогнать злых гениев, которые не могли выносить таких громких звуков. С помощью этого шума душа сумеет, верили они, обмануть неусыпную стражу фурий и достигнет без помехи счастливых Елисейских полей. Ибо царство мертвых, как полагали, разделено на две части: правая — спокойная и блаженная, левая — страшная, предназначенная для нечестных и преступных людей, ввергать которых туда и составляет основное занятие фурий.

Умершей закроют глаза и рот, чтобы она имела благопристойный вид и покроют ее лицо полотном. Это сделает муж, брат, сестра или сын. Печальна участь той, которая не имеет дружеской руки для оказания этой услуги.

Женщины омоют тело теплой водой и натрут его благовониями, оденут и набросят на него белое покрывало. Лоб украсят венком, золотым или восковым.

Последнее торжественное ложе умершей украсят зелеными ветвями и гирляндами цветов, а затем поставят его в комнате, выходящей во двор, ногами к наружной двери, в знак того, что она никогда более не сможет вернуться назад. Здесь ее оставят на целые сутки. У тела будут дежурить близкие родственницы и члены семьи. Ближайшие друзья будут приходить проститься с ней, а выходя, они не забудут совершить омовение проточной водой, ибо вход в дом, омраченный смертью, осквернил их.

Все время, пока она лежит, обращенная лицом к порогу двери, ее волосы в знак траура висят на дверях улицы.

Рано утром на следующий день перед восходом солнца, которое не должно видеть нечистого зрелища, тронется похоронная процессия. Если в доме, до выноса тела, можно было громко скорбеть и плакать об умершей, то на улице по закону, установленному еще Солоном, необходимо соблюдать полное молчание. За телом, положенным на носилки и завернутым в белые покрывала, молча пойдут сначала мужчины, а затем позади них женщины: ближайшие родственницы и члены семьи; могут прийти и другие женщины, но не моложе 60 лет. Все

78

близкие идут в траурных одеждах темных цветов с подстриженными в знак скорби волосами.

Сухая выжженная земля Аттики примет глиняный гроб. Чтобы покойница не испытывала жажды, с ней положат амфору с водой. Ее снабдят также и посудой, а в рот положат обол, чтобы она могла заплатить Харону за перевоз через реку Стикс в царство мертвых. Ей могут дать также пирожок из муки с медом, чтобы умиротворить страшного трехголового пса Кербера, стража Аида.

Могила засыпана и поставлена стела, на которой вырезано ее имя и стоит краткое слово «Хайрэ!». Воскликнув в последний раз «Почивай с миром», провожающие расстанутся с покойницей. Они спешат очиститься от осквернения, ибо иначе нельзя ни общаться с другими людьми, ни войти в храм.

А в доме умершей также производят очищение водой и бросают в очаг кусочки серы.

Быстро пролетят короткие дни месячного траура.

А спустя много сотен лет археологи, бережно очищая шероховатую выветрившуюся поверхность надгробной плиты, прочтут имя той, чьим последним жилищем была эта могила. Они найдут там и амфору, и часть уцелевшей посуды, и тот обол, который так и не достался Харону.

Подготовлено по изданию:

Колобова К.М., Озерецкая Е.Л.
Как жили древние греки. Л., 1959.