§ 5. Изучение античности в Федеративной Республике Германии

Итогом второй мировой войны был полный военный разгром гитлеровской Германии, а вместе с тем крах нацизма как политического направления и доктрины.

Развитие немецкой буржуазной историографии в послевоенной Западной Германии, а затем в ФРГ характеризовалось стремлениями возродить традиционные научные направления, уничтоженные или заглохшие во времена нацизма.

Общее оживление экономической, социальной и культурной жизни сопровождалось возрождением университетского преподавания и научных исследований в области всеобщей, в частности и античной, истории. Возрождаются или возникают заново крупные антиковедные центры при западногерманских университетах в Бонне, Гейдельберге, Геттингене, Мюнхене, Тюбингене, а также при Баварской, Гейдельбергской, Геттингенской Академиях наук и при вновь открытой в 1949 г. в Майнце Академии наук и литературы. Возобновляется издание традиционного ведущего органа немецкой буржуазной

 

историографии — «Исторического журнала», журналов, издавна специализировавшихся по классической филологии, — «Рейнский музей филологии», «Филолог», «Гермес», — а также журнала критических обзоров и аннотаций по антиковедению «Гномон». К ним добавляется новый специально посвященный проблемам древней истории журнал «История» (с 1950 г.).

В специальной исследовательской и научно-популярной литературе ФРГ причудливо переплетаются самые различные направления. Наряду с отголосками старой, нацистской историографии, представители которой, найдя приют в ФРГ, не собираются сдавать свои позиции, набирают силу академические штудии, отталкивающиеся от разнообразных философских посылок идеализма, иррационализма или позитивизма, но характеризующиеся высоким техническим уровнем и глубиной затрагиваемых конкретных проблем. Наряду с продолжающимся и углубляющимся кризисом буржуазного историзма, не способного дать убедительное истолкование проблем античной истории, возникают под воздействием прогрессивных идеологических течений, в частности и марксизма, более жизнеспособные научные направления, концентрирующие внимание на исследовании социально-экономической структуры античных обществ и проблем взаимодействия и видоизменения древних цивилизаций.

Обращаясь к более конкретной характеристике отдельных направлений, начнем с того, которое можно определить как отголосок нацистской историографии. Это направление и поныне сохраняет устойчивые позиции в антиковедении ФРГ и проявляется в работах уже упомянутых выше Э. Корнеманна, Г. Берве, М. Гельцера.

Эрнст Корнеман умер в 1946 г. В 1948 г. было опубликовано его итоговое произведение «Всемирная история Средиземноморья от Филиппа II Македонского до Мухаммеда» (т. I — II). Корнеманн рассматривает историю античного Средиземноморья как первый этап в формировании того культурно-исторического единства, которое обозначается понятием «Европа». Само же это понятие автор определяет исходя из историко-философских установок О. Шпенглера. Европа — это некое геополитическое целое, складывавшееся на протяжении примерно 1500 лет. Первоначально, в античную эпоху, пределы Европы ограничивались средиземноморской зоной, за-

 

тем, в период поздней античности, в европейский круг включается Дунайская зона, а с IX в. н. э. — и самая северная, Балтийская. Носителями европейской цивилизации были отнюдь не все вообще народы, населявшие Европейский материк, а лишь «ведущие» народы индо-германской. расы: сначала греки и иранцы, затем римляне и, наконец, германцы. В отличие от некоторых других европоцентристов Корнеманн включает иранцев в круг «творческих» европейских народов, но отказывает в праве быть активными европейцами славянам.

Решающими факторами истории оказываются у Корнеманна не объективные законы общественного развития, а «творческий дух» избранных народов и провиденциальная миссия их вождей. Надо подчеркнуть особое значение европейской концепции Корнеманна в условиях послевоенного времени. Когда Корнеманн выпячивает культурно-историческое своеобразие Западной Европы, когда он объявляет греков, римлян, иранцев и германцев преимущественными носителями идеи Европы, а самую эту идею — ведущей чертой западной цивилизации вплоть до наших дней, когда, наконец, в крушении третьего германского рейха он видит угрозу существованию европейского мира, а единственным средством спасения этого мира провозглашает создание замкнутого европейского сообщества типа Соединенных Штатов Европы, во всем этом находит выход реакционная, по существу, антисоветская подоплека общеисторических построений маститого немецкого антиковеда.

После войны в Западной Германии дважды (в 1949 и 1966 гг.) издавалось собрание принципиальных докладов Г. Берве под многозначительным заглавием «Формирующие силы античности».

Самым главным результатом творческих усилий античности Берве считает — в точности, как Корнеманн — выработку и воплощение идеи Европы. Берве утверждает исконную противоположность Запада и Востока, Европы и Азии. Европейское самосознание греков окончательно сложилось в IV в. до н. э., но тогда же, с завоеванием Азиатского Востока, они вошли в опасное для западных народов соприкосновение с восточными культурами, утратили чистоту европейского духа, вследствие чего носителями идеи Европы в дальнейшем выступили римляне. Борьбу Рима с Карфагеном и Понтийским царством Митридата Берве изображает как борьбу с во-

 

сточной опасностью, восточные походы Помпея и Цезаря объясняет свойственным римским полководцам «чувством ответственности за судьбы Европы», а в Августе, который победой над Антонием и консервативной гражданской политикой предупредил якобы угрожавшее Риму вырождение в восточном духе, он видит непревзойденного строителя основ западного мира.

Вошедшие в сборник «Формирующие силы античности» статьи Берве носят скорее публицистический, чем исследовательский характер; их тенденциозная политическая направленность очевидна. Некоторое научное значение имеют специальные просопографические штудии Берве, сосредоточенные на его излюбленной теме — авторитарном выступлении сверхличности в истории. Если в начале своего научного пути Берве рассматривал эту тему на примере македонского царя Александра, то теперь, под впечатлением судьбы гитлеровского режима, объектом особенного изучения он избрал греческую тиранию. Этому сюжету посвящены отдельные этюды Берве о сицилийских Дейяоменидах, о Дионе, Агафокле, Гиероне II и, наконец, большой сводный труд «Тирания у греков» (т. I — II, 1967). Сосредоточение внимания исключительно на личности, практически почти полное игнорирование социально-экономических условий и закономерностей исторического развития в ту или иную эпоху лишают книгу Берве теоретического значения.

Сказанное о Берве приложимо и к другому столпу буржуазной просопографии — М. Гельцеру. В послевоенный период он помимо очередных переизданий книги о Цезаре (последнее, 6-е издание вышло в 1960 г.) подготовил и опубликовал итоговый труд о Помпее (1949) и две монографии о Цицероне (1968; 1969). Все они отмечены исключительным вниманием к личности и игнорированием социальной обусловленности ее творчества.

В противовес обанкротившемуся нацистскому направлению в послевоенное время в немецкой буржуазной историографии вновь ширятся исследования традиционного академического типа, стремившиеся продолжить линии буржуазного историзма. Показательно, что оба новых общих обзора по греческой и римской истории, изданные в рамках «Руководства по науке о древности», принадлежали перу Г. Бенгтсона, ученого, который не был близок фашизму («Греческая история», 1950).

Историческая концепция автора исходит из пред-

 

ставления о саморазвитии государственных форм, вне связи с изменениями социально-экономических условий и развитием классовой борьбы. Для позиции Бенгтсона характерна идеализация монархической формы, а вместе с тем и ее идеологов и создателей — Исократа, Филиппа и Александра. В государстве Александра Бенгтсон видит абсолютную монархию, прообраз будущих западных монархий, а венцом развития античной государственности он считает римское единодержавие.

Невнимание к характеру экономического развития, игнорирование классовой борьбы, односторонний упор — в традициях немецкой государственно- и правоведческой школы — на саморазвитии политических форм, более или менее завуалированная антипатия к демократии и откровенная идеализация монархии, наконец, тенденциозный националистический и политический отбор литературы — все это надо рассматривать как проявление укоренившихся в немецкой буржуазной историографии реакционных тенденций, восходящих через полосу нацизма к временам классического германского антиковедения XIX в., развивавшегося в русле пангерманских и монархических настроений.

В том же духе, что и «Греческая история», составлено и другое пособие Бенгтсона — «Очерк римской истории вместе с источниковедением» (1967). Изложение здесь доведено лишь до времени Диоклетиана (до 284 г.); продолжение — специальный том по истории Поздней Римской империи — подготавливается другим западногерманским историком — К. Штроекером.

Стремление дать новую интерпретацию античной истории нашло свое выражение и в коллективных трудах, в частности в соответствующих разделах таких больших изданий по всеобщей истории, как 10-томная «Historia Mundi», издававшаяся в Берне с 1953 г., и 35-томная «Всемирная история», публиковавшаяся издательством Фишера во Франкфурте на-Майне с 1965 г. Авторские коллективы в каждом из этих изданий включают ученых разных стран, однако доля немецких ученых весьма значительна; им же принадлежит инициатива и общая редакция издания.

Разделы по древней истории в обоих пособиях не лишены известной ценности: они содержат связное изложение основных фактов древней истории, учитывают результаты новейших открытий и преподносят материал

 

в доступной для широкого читателя форме. Вместе с тем им присущ обычный недостаток такого рода пособий — неравномерность изложения и неравноценность отдельных частей в научном отношении.

Но главным пороком обоих изданий оказалась неспособность их авторов дать убедительную общую концепцию античности с позиций традиционной буржуазной науки, игнорирующей своеобразие социально-экономического развития древности, недооценивающей или вовсе не признающей особенной роли рабства и значения классовой борьбы. Научная несостоятельность этого направления в какой-то момент стала ощущаться и частью самих буржуазных ученых, и не без влияния передовых, марксистских концепций были предприняты попытки вдохнуть новую жизнь в обветшавшие теории.

С начала 50-х годов группа западногерманских антиковедов во главе с тюбингенским профессором Иозефом Фогтом обратилась к разработке темы рабства. Побудительным стимулом к этому явились, как признавал сам Фогт, достижения советской исторической науки, много уже успевшей сделать в плане изучения этой кардинальной для античности темы. Отчасти в целях восполнения обнаружившихся пробелов по теме рабства в западной историографии, а еще больше из стремления дать бой марксизму, так сказать, в его же собственном доме и таким образом опровергнуть основные построения марксистской историографии Фогт и его сотрудники выпустили целую серию работ по рабству. Всего к середине 70-х годов был опубликовано свыше полутора десятка специальных исследований, в том числе несколько работ самого Фогта, а также систематическая «Библиография по античному рабству», насчитывающая свыше 1700 номеров.

Работы семинара Фогта неодинаковы по своему характеру и направлению: одни, как, например, штудии самого Фогта, носят характер теоретических или историографических очерков, другие — таких большинство — являются монографиями аналитического плана; одни имеют в виду исследование конкретной темы, другие ориентированы прежде всего на полемику с марксистской историографией.

Из работ, носящих аналитический характер, можно отметить монографию Гизелы Микнат «Исследования о плене и рабстве в греческой истории» (1954), где деталь-

 

но рассмотрен вопрос о рабстве военнопленных по данным гомеровского эпоса; работу Г. Шантрена «Вольноотпущенники и рабы на службе римских императоров» (1967), где собран и систематизирован богатый материал, преимущественно эпиграфический, иллюстрирующий различные категории зависимых служителей в императорской администрации до середины III в.

Примерами работ, посвященных изучению отдельных вопросов античного рабства, но подчиненных тенденциозной установке непременного опровержения основных марксистских положений, могут служить монографии Зигфрида Лауффера «Рабы лаврийских рудников» (т. I — II, 1955 — 1956) и Франца Кихле «Рабский труд и технический прогресс в Римской империи» (1969). В первой в идеализированном виде представлены условия труда афинских рабов в рудниках Лаврия, опровергается вполне обоснованное представление о жестокой эксплуатации рабов в древности. Лауффер всерьез доказывает, что у рабов в экономическом отношении были даже преимущества перед свободными рабочими, ибо им были гарантированы занятость и материальное обеспечение. По-своему борется с марксизмом и Ф. Кихле. Тенденциозно подбирая материал, иллюстрирующий известный технический прогресс в римском ремесле в последний век республики и в первые два века империи, т. е. в эпоху продолжающегося господства рабства, он делает вывод о несостоятельности марксистского тезиса о том, что рабство было главным тормозом технического прогресса в древности. Он обходит вопросы о характере и пределах этого прогресса, затрагивавшего лишь избранные отрасли производства (например, строительное дело), да и здесь не устранившего совершенно ручной труд и соответствующую примитивную технологию.

Однако следует отметить, что изданная в ФРГ серия работ об античном рабстве, как и осуществленный по инициативе все того же Фогта перевод на немецкий язык некоторых советских исследований на эту же тему (например, работ Е. М. Штаерман), показывает известную переориентацию буржуазного академического антиковедения под воздействием современных передовых научных направлений.

Менее оригинальными выглядят штудии западногерманских ученых по отдельным периодам античной истории. Здесь, как правило, можно наблюдать идейные ре-

 

цидивы прошлого, смягченные или переработанные в духе нового времени. Показательна книга Фридриха Матца «Крит, Микены, Троя» (1957), посвященная общей характеристике эгейской цивилизации. Матц широко использует результаты дешифровки линейного письма Б, привлекает данные критского, микенского и пилосского архивов об использовании рабов в дворцовом хозяйстве. В его изображении отчетливо выступают черты сходства социально-экономического и политического строя древнейшего Крита и Микенской Греции с общественными установлениями древневосточных центров. Автор, однако, допускает употребление терминов и выражений, модернизирующих древние отношения и создающих впечатление, что на Крите, например, существовало государство феодально-абсолютистского типа.

В работах, посвященных истории классической Греции, по-прежнему доминирует интерес к знатной элите и ее выдающимся представителям. Так, Ганс Шефер видит в родовой знати главного носителя национального самосознания греков и всю политическую жизнь Афин времени ранней классики, начиная с Клисфена, объясняет соперничеством и борьбой за власть знатных родов и знатных лидеров («Проблемы греческой национальности», 1955, и др.).

Со своей стороны, Ф. Кихле доказывает, что вся жизнь Афин после отражения персов в 479 г. до н.э., в частности и строительство морской державы, направлялась согласием ведущих аристократических родов. Афинский демос, с его собственными социальными и политическими интересами, играет в построении Кихле сугубо подчиненную роль («Политика Афин после отражения персов»,1967).

Традиционным остается также интерес к выдающимся, «творческим личностям» времени поздней классики и раннего эллинизма. Карл-Фридрих Штроекер посвятил серьезную монографию сиракузскому тирану Дионисию Старшему (1958), в котором он видит представителя позднеклассической, предэллинистической монархии. Однако в его работе личность и свершения Дионисия заслоняют для автора несравненно более широкий исторический объект — развитие самого сиракузского общества и государства.

Равным образом и у Ф. Альтгейма в книге «Александр и Азия» (1953) гениальная сверхличность грозит совер-

 

шенно заслонить исторчческий горизонт. По-прежнему, исходя из шпенглеровской концепции особенных культурно-исторических циклов, чье развитие определяется действием иррациональных сил, носителями которых выступают «творческие сверхличности», Альтгейм выделяет в историческом развитии древних народов две культуры — азиатскую и античную — и их формирование связывает с выступлением двух провиденциальных фигур — Заратустры и Александра.

Особенно заметно продолжающееся воздействие идей нацистской историографии в работах западногерманских ученых по истории Рима. Здесь же мы сталкиваемся с наиболее яростными попытками опровержения марксизма, примерами чему могут служить выступления А. Хейса и М. Гельцера. Первый в статье «Закат Римской республики и проблема революции» (1956) пытается доказать неприменимость к античности марксистского тезиса об определяющей роли классовой борьбы на том основании, что ни одна из социальных групп, участвовавших в гражданских войнах, за исключением разве что италиков во время союзнической войны, якобы не имела собственной программы.

М. Гельцер, в свою очередь, в рецензии (в журнале «Гномон» за 1955 г.) на труд советского историка Н. А. Машкина о принципате Августа выступает против трактовки марксистской историографией принципата как особой формы рабовладельческой диктатуры. Основанием при этом опять-таки служит ссылка на то, что никакой борьбы рабов с рабовладельцами древность не знала, а великие восстания II — I вв. до н. э. объяснялись свободолюбием обращенных в неволю варваров; они не угрожали сложившейся системе отношений, а следовательно, и не могли быть даже косвенной причиной установления императорской власти.

Отрицая объективный характер политических перемен в Риме, их обусловленность социально-экономическим развитием и классовой борьбой, немецкая буржуазная историография по-прежнему уделяет повышенное внимание исторической роли и свершениям отдельных выдающихся политиков. Ведется схоластический спор о том, в какой именно степени Юлий Цезарь был великим человеком: был ли он лишь гениальным честолюбцем, стремившимся только к личному могуществу (точка зрения Г. Штрасбургера), или же и замечательным рефор-

 

матором, создателем нового порядка (мнение М. Гельцера). Равным образом и в политической истории Поздней Римской империи внимание исследователей привлекает прежде всего творческий вклад императоров-реформаторов — Константина и Юстиниана. Характерна в этом отношении монография И. Фогта «Константин Великий и его век» (1949). Внимание Фогта сосредоточено на личности Константина, которого он, безмерно идеализируя, представляет как проводника «последовательно христианской политики», как императора-спасителя, наметившего новые пути для развития Римского государства.

Общие черты современной западногерманской историографии хорошо проступают в подходе к двум кардинальным темам античной истории, тесно связанным друг с другом, — темам классовой борьбы и падения античности. Выше уже отмечалось отрицательное отношение Хейса и Гельцера к марксистскому положению о классовой борьбе как ведущем факторе исторического развития. Это отношение характерно для большинства современных буржуазных антиковедов. В одних случаях ставится под сомнение самая возможность принципиальных классовых выступлений эксплуатируемых масс. При этом ссылаются на отсутствие у рабов ярко выраженного классового сознания или на их общее, якобы достаточно удовлетворительное положение, в силу чего восстания вспыхивали лишь по случайным причинам и не могли угрожать существующей социально-политической системе (эта точка зрения отражена не только в полемических статьях Хейса и Гельцера, но и в специальных штудиях Фогта и Лауффера). В других случаях самый факт классовой борьбы признается, но отрицается ее значение, возможность воздействия выступлений эксплуатируемых масс на ход исторического развития. При этом опять-таки ссылаются на неспособность рабов к историческому творчеству (Фогт) или же соглашаются допустить лишь косвенное воздействие рабских восстаний в плане развития в античном обществе филантропических настроений (Лауффер).

Соответственно и заключительная проблема древней истории — проблема падения античности и перехода к средневековью — решается, как правило, без учета той роли, которую сыграли здесь классовая борьба, выступления рабов, колонов и других эксплуатируемых и зави-

 

симых слоев римского населения. Решающее значение придается не глубинным переменам в социально-экономическом строе общества и обусловленным этими переменами сдвигам в социальной и политической жизни, а внешним, случайным факторам. Так именно трактуется эта проблема в книге Ф. Альтгейма «Упадок древнего мира» (т. I — II, 1953). Автор рисует широкое полотно исторической жизни в III в. н. э., который он по справедливости считает переломным в истории древнего мира. Он старается показать во взаимодействии судьбы всех народов древнего мира от Геракловых столбов до Желтого моря. Однако решающим фактором, определившим судьбу всех этих народов — и Римской империи, и Ирана, и Китая, — он считает переселение «молодых народов», кочевников и даже более конкретно — их особенный вид вооружения и тактики, то, что они обладали массовой боеспособной конницей, которой не было у древних оседлых народов. Этим Альтгейм объясняет все: и поражения римлян на границах, и внутренний кризис Римского государства, который был вызван, по его мнению, перенапряжением сил, и даже установление домината как такой «системы принудительного государства», которая лучше всего обеспечивала тотальную мобилизацию всех сил и ресурсов для отпора внешнему врагу.

Более традиционной по своему плану является книга И. Фогта «Упадок Рима» (1967), написанная для издающейся на английском языке серии «История цивилизации» и посвященная в основном культурному развитию западной части Римской империи. Автор уделяет большое внимание анализу симптомов и причин упадка античной цивилизации. В ряду этих причин он видит и такие важные явления социально-экономического порядка, как сокращение числа рабов, развитие колонатных отношений и сужение внутреннего рынка. Однако для него не существует понятия социально-экономической формации, и главную причину заката античной цивилизации он видит не в кризисе рабовладельческого строя, а в общем упадке культуры, трактуемом в духе шпенглеровских идей. Фогта в особенности интересует проблема смены культуры, и эту проблему он решает с позиций континуитета: «молодые народы» (речь идет прежде всего о германцах), затопившие территории Римской империи, явились воспреемниками античной культуры и, вдохнув в нее новую жизнь, заложили, таким образом, основы но-

 

вой, западной цивилизации. В противовес распространенным в буржуазной историографии тенденциям рассматривать закат античности как полное крушение однажды созданной Западом культуры и на этом основании пророчить гибель и современной западной цивилизации, Фогт доказывает неуничтожаемость, преемство культуры, возможность усвоения «молодыми народами» культурного наследия отживающей цивилизации.