Глава VI
Когда Солон покинул Афины, в городе царило всеобщее недовольство. Афиняне продолжали негодовать на новый порядок, но нарушить свои «большие клятвы» так и не отважились. Самые общие представления о том, что происходило тогда в Аттике дает нам «Афинская полития» Аристотеля (13, 1—3). Правда, ее сведения очень скупы и неясны. По Аристотелю, события развивались следующим образом: после отъезда Солона четыре года город жил спокойно, несмотря на непрекращавшиеся неурядицы; на пятый год произошла смута (στάσις), из-за которой не могли выбрать (первого) архонта. Спустя четыре года, на пятый, по той же причине было безвластие (αναρχία). Опять же через четыре года архонтом был избран Дамасий, который самовольно продлил срок своих полномочий, но, продержавшись у власти два года и два месяца, был свергнут силой (έξηλάθη βία της αρχής). После этого из-за происходивших смут афиняне избрали в архонты сразу десять человек: пятерых из аристократов, троих из земледельцев и двоих — из ремесленников. Эти архонты правили год после Дамасия.
Сложности начинаются уже с датировки этих событий. Более ι или менее единодушно устанавливается, что первая анархия имела место в 590 г. до н. э., вторая — в 586 г. до н. э., а архонтство Дамасия пришлось на 582 г. до н. э.1 Труднее обстоит дело с исторической интерпретацией. Аристотель отмечает, что борьба все время происходила из-за должности архонта (подразумевается — первого архонта). И на этом основании делает справедливый вывод
о том, что архонт тогда имел большую силу (δύναμις — Ath. Pol., 13, 2). Иными словами, все это время шла борьба за власть. Очевидно, что боролись какие-то конкурирующие группировки, о которых пока ничего не говорится. Попытка Дамасия «задержаться» на должности архонта после истечения положенного срока, скорее всего, была попыткой установления тирании2. Кто его свергал «силой» — неизвестно.
Пожалуй, что ключ к пониманию этих событий можно найти у самого Аристотеля, а именно в том месте, где он говорит об избрании десяти архонтов сразу после Дамасия. Современные критические исследователи единодушно считают этот эпизод позднейшей вставкой. По их мнению, здесь отразились политические теории IV в. до н. э., а не реальная ситуация начала VI в. до н. э.3 Действительно, три упомянутые сословия — эвпатриды, земледельцы и ремесленники — встречаются впервые в теоретической литературе IV в. до н. э.: у Платона (Crit., 112 b), у Гипподама (Arist. Pol., 1267 b 30 sqq.) и у самого Аристотеля (Ath. Pol., fr. 2—3). Позднее Плутарх писал, что данные три сословия в Афинах были введены легендарным Тесеем (Plut. Thes., 25). Однако это еще ничего не доказывает. То, что политики и ученые в IV в. до н. э. активно обсуждали проблему сословного деления общества, еще не значит, что они были первыми и что они все сами придумали. Выше уже говорилось о том, что идея разделения общества на социальные группы по роду деятельности имеет очень древние корни и могла зародиться только в простом обществе, в котором недавно сложилась социальная иерархия и в котором еще живы были идеи общинного равенства (см. гл. 2, 3 в). Интеллектуалы IV в. до н. э. жили уже в другом обществе с четко определенными социальными категориями и им не надо было ничего изобретать — социальные различия давно уже объяснялись иерархическим равенством «по достоинству». Тогдашние теоретики не могли бы сконструировать такую схему, если бы в их распоряжении не было этой древней традиции. Они не изобретали велосипед, а были озабочены теорией лучшего государственного устройства. Для них самих и их со-
временников все лучшее было в прошлом, поэтому естественно, что они именно в прошлом черпали идеи и ориентировались на старые добрые «отцовские обычаи».
Сословное деление общества по родам занятий как нельзя лучше вписывается в древнюю схему равенства «по достоинству». Оно как бы объединяет две противоположные концепции равенства: с одной стороны, за основу полагается принцип равенства сословий, которые различаются только по роду деятельности (Plut. Thes., 25), а с другой стороны, привилегии и статус в обществе устанавливаются на основе иерархии ценностей, которая сортирует занятия на «благородные» и «неблагородные». Согласно этой иерархии, на первом месте стоит аристократия, т. к. за ней закрепились самые почетные обязанности: ратный труд и культовая деятельность4. На второе место ставятся земледельцы, т. к. их труд тоже почетен, хотя и не столь «благороден», как труд аристократии. Ну а последнее, третье место было отведено тем, кто занимался «постыдными занятиями» — торговлей и ремеслом. Они посвятили себя добыванию денег, им чужды доблести, а потому большего они не заслуживают. Такая иерархия профессий соответствует аристократической иерархии ценностей и, следовательно, имеет древнее происхождение. Отсюда вытекает, что эту модель придумал не Аристотель и что она существовала уже давно и определяла мышление многих поколений греков до него. Именно по этой модели было составлено «архонтство десяти»: большинство мест получили аристократы, значительно меньше земледельцы и меньше всего ремесленники. Такой расклад вполне отвечал уровню представлений той эпохи. Учитывая все это, отпадает необходимость подозревать Аристотеля в фальсификации, а его сообщение о десяти архонтах выглядит как достоверное 5.
Если это так, то сам факт «архонтства десяти» фиксирует важное изменение социально-политической ситуации в Афинах. Он показывает, что «дурные» уже активно включились в борьбу за власть. Тем самым отчетливо обозначилась линия конфликта между старой аристократией и «новыми людьми». В данном контексте избрание десяти архонтов было социальным компромиссом, т. к.
пропорциональное соотношение избранных было призвано обеспечить равенство сил: пять благородных и пять неблагородных. Здесь все выходцы из «низов», независимо от их рода деятельности, противопоставлялись знатным аристократам. Кроме того, есть основания полагать, что к этому времени уже потеряло силу солоновское ограничение ценза только сельскохозяйственными продуктами. Оно было либо отменено, либо просто игнорировалось. Как бы то ни было, но «дурные» теперь получили доступ к должности архонта. Это был сильный удар по позициям аристократии и, следовательно, социальная борьба должна была обостриться. Похоже, что законы Солона начали давать первые, хотя и нежеланные автором плоды.
Описав положение дел в Афинах, Аристотель выделяет три причины происходивших неурядиц: по его мнению, одна часть граждан была недовольна отменой долгов, т. е. она пострадала от нее; других не устраивал государственный порядок, т. к. произведенная в нем перемена казалась им слишком серьезной, а третьи были увлечены взаимным соперничеством (Ath. Pol., 13, 3). Отменой долгов могли быть недовольны «новые люди» и те аристократы, которые давали взаймы. Перемена в государстве оказалась слишком серьезной именно для аристократии, поскольку теперь она стала терять свои позиции в обществе6. Взаимным соперничеством могли быть увлечены некоторые лидеры из «вождей народа», к числу которых принадлежали как видные аристократы, так и особо влиятельные «новые люди». В новых условиях, на почве социальных неурядиц открылось широкое поле для личных амбиций. Так, спустя какие-то полтора десятилетия после реформ Солона в Афинах опять образовался пестрый клубок социальных противоречий, вызвавших длительную политическую нестабильность в городе.
Далее Аристотель приступает к описанию партий (στάσεις), боровшихся тогда в Афинах. Их было три: педиаки, или педиеи (πεδιεΐς), т. е. жители равнины, руководимые Ликургом из рода Этеобутадов; паралии (παράλιοι) — жители прибрежной зоны во главе с Мегаклом из рода Алкмеонидов; и наконец, диакрии (διάκριοι), т. е. население горной части страны по руководством Писистрата из рода Нелеидов (Ath. Pol., 13, 4) Аристотель пишет, что эти партии получили свои названия по тем местам, где они обрабатывали землю, и что при этом каждая из них добива-
лась своего вида государственного устройства: педиаки стремились к олигархии, паралии желали среднего образа правления, а диакрии — демократии (Ath. Pol., 13, 4—5). Конечно, наличие таких четких политических целей у тех партий более чем сомнительно, — уж больно явно в этом сообщении проглядывает политическая концепция самого Аристотеля, опиравшегося на собственную политическую теорию. Здесь ясно видно влияние его концепции о различных способах правления7. Об этих же партиях сообщают также Геродот (Hdt., I, 59) и Плутарх (Sol., 29), но они ничего не говорят об их политической ориентации. В результате по этому поводу в научной литературе развернулась обширная дискуссия8. Весь вопрос состоит в том, чьи интересы представляли эти партии и какие цели они преследовали. Важно выяснить, что стоит за тремя партиями: социально-экономическая обособленность регионов и вытекающая отсюда борьба за власть между различными политическими и социальными силами, или же просто столкновение конкурирующих группировок аристократии. Значительная часть исследователей придерживается первой точки зрения9. Они предлагают следующую схему:
1) партия педиаков объединяла традиционную земельную аристократию, имевшую владения на равнине (педион);
2) партия паралиев представляла интересы «новых людей», сфера деятельности которых (ремесло, морская торговля) была тесно связана с прибрежной зоной (паралия);
3) партия диакриев собрала под свои знамена беднейшую часть населения, в основном пастухов из горной области Аттики (диакрия).
При такой интерпретации борьба партий понимается как политическая борьба между различными социальными группами. Другие исследователи — а таких сегодня большинство — возражают и доказывают, что географические регионы страны никак нельзя разделить по экономическому или социальному признаку, т. к. в каждой области имелся смешанный социальный состав, и что вла-
дения лидеров этих партий не совпадают с географическим делением партий. Эти ученые подчеркивают, что все три партии возглавлялись знатными вождями и что, следовательно, речь здесь может идти не о социальной борьбе, а о соперничестве аристократических группировок10.
Последняя точка зрения лучше всего аргументирована, однако она отнюдь не исключает и другие варианты. Во-первых, даже скептики вынуждены признать, что основные земельные владения аристократии находились на равнине, что неземледельческие промыслы были особенно развиты в Афинах и в прибрежной зоне и что горный район Диакрия был самым бедным в Аттике11. Во-вторых, если действительно нельзя говорить о политической или экономической обособленности отдельных областей Аттики, то это еще не значит, что указанные социальные противоречия вовсе не существовали. В-третьих, тот факт, что большая часть владений лидеров трех партий находилась на педионе, отнюдь не означает, что эти лидеры не могли иметь тесных связей и с другими регионами страны. Достоверно известно, что у Алкмеонидов были какие-то владения в Паралии, а Писистрат имел опорный пункт в Диакрии, конкретно в Марафоне, где позднее у него оказалось много приверженцев (Hdt., I, 62)12. Следовательно, ничто не мешает нам предположить, что в борьбе партий было задействовано, как минимум, два мотива: личное соперничество знатных аристократов и социальные противоречия. Аристократы боролись за первенство, побуждаемые своими харизмами и личным честолюбием. Непосредственную поддержку они находили в сообществах своих сторонников — гетериях13. Однако в ходе борьбы могло выясниться, что силы противников равны и одних гетерий недостаточно для перевеса над другой стороной. Вот тогда-то лидеры партий могли обратиться за поддержкой к различным социаль-
ным группам, обещая им представлять их интересы. Тогда они и приняли каждый свою социальную ориентацию и своими опорными пунктами сделали те области, где у них было более всего сторонников.
В пользу этой версии можно привести еще некоторые факты и соображения. Прежде всего необходимо установить основную историческую канву конфликта. Наш древнейший источник, т. е. Геродот, пишет, что Писистрат создал свою партию диакриев во время борьбы между педиаками и паралиями (Hdt., I, 59). Следовательно, его партия была лишь вторичным фактором, а исходная суть конфликта заключалась в борьбе между родами Алкмеонидов и Этеобутадов. Относительно Этеобутадов все ясно: их лидер Ликург был видным аристократом и представлял традиционную родовитую знать. Он был тесно связан с педионом, где находились его земельные владения и где был распространен его родовой культ14. Поэтому он, естественно, возглавил партию педиаков. Труднее определить положение Алкмеонидов. Дело в том, что, как показывают исследования, их род хотя и считался древним, но не мог похвастаться знатными предками, а их земельные владения были весьма невелики15. К тому же над Алкмеонидами тяготела скверна «Килонова греха» (см. гл. 3, 2 б). Это были серьезные минусы, ставившие их в особое положение. Тем не менее Алкмеониды были очень влиятельны. Геродот говорит, что этот род приобрел почет в Афинах во времена Алкмеона и Мегакла и приурочивает это ко времени жизни лидийского царя Креза (Hdt., I, 125). Реально отсчет их влияния можно вести с начала VI в. до н. э., т. е. с того момента, когда они вернулись в Афины после изгнания и Алкмеон возглавил экспедицию против Кирры. К тому же сын Алкмеона, Мегакл, был женат на дочери сикионского тирана Клисфена, того самого, который устроил для своей дочери знаменитую свадьбу по
образцу героических времен. Кстати, Геродот отмечает, что именно благодаря этой свадьбе слава Алкмеонидов разнеслась по всей Элладе (Hdt., VI, 131).
Итак, род Алкмеонидов вошел в силу и стал знаменит совсем недавно. Он был запятнан наследственным грехом и не мог гордиться своими благородными корнями. Он находился в классическом положении «третьего сына», т. к. формальная ущербность Алкмеонидов исключала их из круга господствующей элиты. Тем не менее аристократические корни, богатство и честолюбивые амбиции побуждали их к самоутверждению и преодолению ущербности и вселяли в них жажду первенства. Успехи Алкмеона в «Священной войне» и блестящая свадьба Мегакла принесли им известность. Благодаря своему состоянию и напористости они быстро выдвинулись на передовые позиции в Афинах. Всем было известно, что могущество этого рода заключалось в его богатстве, но что это было за богатство? При небольших земельных владениях Алкмеонидов это не могло быть богатством традиционной земельной знати, но явно чем-то другим. Относительно происхождения их состояния Геродот рассказывает забавный анекдот. Однажды Алкмеон оказал услуги послам знаменитого лидийского царя Креза и за это царь его отблагодарил: когда Алкмеон явился к нему во дворец, Крез разрешил ему вынести из сокровищницы столько золота, сколько он сможет унести на себе. Тогда Алкмеон набил золотом всю одежду, волосы и рот так, что еле-еле смог выйти из сокровищницы. Царь, увидев его в таком виде, рассмеялся и добавил ему еще столько же. Геродот подчеркивает, что именно так дом Алкмеонидов разбогател и что сам Алкмеон потом держал четверку лошадей и победил на состязаниях в Олимпии (Hdt., VI, 125). Рассказ явно комичен и кажется неправдоподобным. Хотя, кто знает? В Аттике найдена архаическая надгробная скульптура юноши, на основании которой выгравирована стихотворная надпись, из которой следует, что умерший юноша принадлежал к роду Алкмеонидов (см. прил. 26). У него странное, негреческое имя — Крез. Это имя того самого лидийского царя Креза, о котором повествует легенда. Судя по датировке скульптуры, юноша жил как минимум спустя два поколения после царя Креза и Алкмеона, но очень возможно, что имя он получил в память о добродетеле своего рода16. Такое громкое имя не могло быть дано просто так, тем более в роду Алкмеони-
дов. Поэтому не исключено, что рассказ Геродота отражает какую-то реальную связь Алкмеонидов с Лидией и с ее легендарным царем. Даже если признать этот рассказ вымышленным, в нем все равно содержится одно очень ценное указание. Это указание на то, что богатство Алкмеонидов было приобретено вне Аттики, конкретно в Азии, и что оно изначально состояло не в земельных владениях, а в деньгах или в движимой собственности. С этим выводом согласуются и некоторые эпизоды из истории рода Алкмеонидов. Этот род трижды изгонялся из Аттики, длительное время пребывал в изгнании и каждый раз с триумфом возвращался. При этом его богатство в периоды изгнаний нисколько не уменьшалось, скорее наоборот, только увеличивалось. Во время второго изгнания Алкмеониды отстроили заново сгоревший храм в Дельфах и подкупили Пифию (Hdt., V, 62—63; Arist. Ath. Pol., 19, 4). Это требовало огромных денег и если бы их богатство состояло в земельных владениях, то они не только не могли бы совершить ничего подобного, но разорились бы уже после первого изгнания и не могли бы больше играть никакой роли в политике Афин. Наконец, есть одно интересное замечание Цицерона о том, что знаменитый афинский реформатор Клисфен из рода Алкмеонидов, опасаясь за свое положение, доверил Юноне Самосской приданое своих дочерей (Cic. De. leg., 16, 41). Это значит, что Клисфен поместил свой денежный капитал на хранение в храм Геры на острове Самос.
Итак, в нашем распоряжении имеется целый ряд свидетельств, позволяющих сделать вывод о том, что богатство рода Алкмеонидов состояло не в земельных владениях, а в денежном капитале. Это, в свою очередь, дает возможность определить социальное положение Алкмеонидов. Способы сохранения и увеличения капитала в то время известны: морская торговля и ростовщические операции17. Легенда о лидийском царе Крезе как раз может указывать на торговые связи с Малой Азией. Таким образом, Алкмеониды представляли собой уже «новую аристократию», которая не имела много земли и занялась коммерцией, подобно тому, как это делали «новые дворяне» в Европе нового времени. Поэтому вполне естественно, что, когда Алкмеониды включились в борьбу за власть, они нашли поддержку у «новых людей», которые и составили вместе с ними партию паралиев.
Таким образом, основной конфликт двух партий приобретает характер социального конфликта, движущей силой которого было соперничество двух самых влиятельных родов, один из которых принадлежал к старой, а другой — к новой аристократии. Не должно вызывать сомнения и то обстоятельство, что противоречия между «старыми» и «новыми», т. е. между «добрыми» и «дурными» в то время могли стать уже столь актуальными и вылиться в борьбу за власть. Солон еще накануне реформ поставил в стихах эту проблему, а некоторые его законы стимулировали развитие ремесла и торговли. Вполне естественно, что за последующие десятилетия слой «новых людей» вырос и окреп. Он впервые заявил о себе во время смуты и правления десяти архонтов, а теперь наконец обрел лидера в лице Мегакла Алкмеонида.
И вот в разгар борьбы между двумя партиями на историческую арену выходит еще одно действующее лицо — партия Писистрата. Ее лидер тоже был знатным аристократом, и он точно так же стремился к личному первенству, но за поддержкой обратился уже к «третьей силе» — простому народу. Геродот рассказывает, что позднее, когда Писистрат с войском стоял в Марафонской долине, к нему со всех сторон стекались как местные жители, так и люди из различных областей, т. е. те, кому тирания «была больше по душе» (Hdt., I, 62). Это значит, что его сторонники объединялись на основе политической идеи, а не личной зависимости или территориальной принадлежности. Наши источники позволяют понять, что это была за идея. Аристотель называет партию Писистрата демократической и говорит, что к ней примкнули и те, кто разорился из-за отмены долгов, и люди «нечистого происхождения», т. е. те, кто незаконно пользовался гражданскими правами и боялся их потерять. (Ath. Pol., 13, 4). В «Политике» Аристотель проливает больше света на программу Писистрата и приводит его в качестве типичного примера для ранней греческой тирании. По его словам, тираны архаической эпохи приходили к власти благодаря доверию народа, а доверие это они приобретали тем, что объявляли себя ненавистниками знатных и богатых. Так и Писистрат стал тираном в Афинах, вступив в распрю с педиаками (Pol., 1305 а 21 sqq.). Наконец, и Плутарх сообщает, что в партию Писистрата вошло много фетов, враждебно настроенных против богатых (Plut. Sol., 29). Все эти свидетельства говорят о том, что Писистрат возглавил беднейшую и самую недовольную часть населения, имевшую претензии к знатным и богатым. Сюда могли войти различные социальные категории, но их, видимо, объеди-
няла бедность, недовольство существующим порядком и желание улучшить свое положение.
Даже если принять во внимание, что противоречия между бедностью и богатством в то время могли быть еще не так велики, как это представляют поздние источники, имевшие перед глазами тяжелые социальные проблемы своего времени, то следует все же признать, что в Аттике обязательно имели место неизбежные спутники социального неравенства — недовольство, социальная напряженность и конфликты. Не следует забывать, что в этом обществе сохранялись эгалитарные общинные установки и в массах жила идея общего равенства «по количеству». В такой идеологической среде эти массы болезненно реагировали на любое проявление социальной несправедливости. Чтобы вызвать возмущение и пробудить их к активности не нужны были чрезвычайные методы угнетения. Достаточно было какого-либо серьезного повода или наличия лидера, способного увлечь их за собой. Такой лидер как раз нашелся — это был Писистрат. Можно легко представить, что его популистские лозунги нашли большой отклик в широких слоях населения и ряды сторонников его партии неуклонно росли. В то время как сильные аристократические группировки в борьбе за власть привлекали на свою сторону элитарные, социально ограниченные слои общества и никак не могли одолеть друг друга, Писистрат, воспользовавшись ситуацией, включился в борьбу как лидер народной партии. Он сделал беспроигрышную ставку на простой народ и теперь неуклонно набирал очки.
В создавшейся ситуации всем стало очевидно, что в Афинах приближается время тирании. Казалось, дух тирании уже витал в воздухе и все только ожидали, когда же появится новый спаситель отечества. Плутарх пишет, что в то время, хотя в Афинах еще действовали законы Солона, все ожидали переворота и желали другого государственного строя, причем каждая партия надеялась при перевороте одержать верх над противной стороной (Plut. Sol., 29). По выражению К. Ю. Белоха, само течение обстоятельств толкало Афины в объятия тирании18.