Начало политической литературы. Уже в греческой лирике был силен политический элемент: эта лирики отличалась, так сказать, боевым характером, и в ту эпоху лирические произведения отчасти играли роль последующих политических памфлетов и прессы нашего времени. Они затрагивали вопросы и о государ-
ственном устройстве. Политический элемент в этом смысле мы найдем и в произведениях историков, у Геродота (например, речи персидских вельмож о преимуществах и недостатках демократии, олигархии и монархии, III, 80 сл.) и Фукидида (речь Перикла над павшими воинами и проч.). Но самостоятельное значение греческая политическая литература 1 получила лишь в V в., в эпоху «просвещения» и деятельности софистов. Со времени Пелопоннесской войны вопросы о формах правления и о наилучшем государственном устройстве, внутренней и внешней политике особенно привлекают к себе внимание. В беседах софистов, в различных политических трактатах, памфлетах и речах вопросы эти с жаром дебатировались; описывалась или критиковалась существующая форма, вспоминался прежний строй, πάτριος πολιτεία, выставлялись идеалы совершеннейшего государства, обсуждалась проблема об отношении человека к государству и обществу и т. д.
Политическими памфлетами в духе олигархической партии особенно богаты были последние годы V в., когда подверглись сомнению достоинства и целесообразность демократического строя, когда олигархи подняли голову, выступили против ненавистной им демократии и дважды торжествовали победу (в 411 и 404 г.). Псевдо-Ксенофонтова «Афинская полития», о которой мы уже говорили (с. 177 сл.),— один из образцов подобного рода литературы. Остальные политические произведения того времени погибли или дошли лишь в отрывках. Известно, например, что Критий, один из Тридцати тиранов, поэт, оратор и философ, написал «Политию Лакедемонскую», «Фессалийскую»
и, есть основание думать, —«Афинскую» 1 (некоторые отрывки из них сохранились). Его «Политии» были, по-видимому, произведения тенденциозные. Крайний олигарх, он отличался, однако, беспощадным радикализмом. Его отрывки показывают, что он обращал внимание на утварь, на нравы и обычаи и отмечал внутреннюю связь между ними и государственным строем 2. К политическим произведениям публицистического характера должны быть отнесены и речи Исократа.
Политические сочинения IV в. вообще можно разделить на две категории: одни — более или менее характера спекулятивного и даже утопического, которые строили идеал наилучшего государства, исходя из идеи; таковы произведения Платона; другие трактовали о политических отношениях и строе, каковы они в действительности, о их возникновении и развитии, т. е. касались истории. Эти последние для нас в данном случае важнее, а среди них первое место, разумеется, занимают «Политика» и «Политии» Аристотеля.
Аристотель. Аристотель 3 близко стоял и к Македонии, и к Афинам. Он родился (384/83 г.) в Стагире, на полуострове Халкидике, был сыном придворного врача при македонском
царе Аминте II; он был другом Антипатра и одно время наставником Александра Македонского. Но большую часть своей жизни Аристотель провел в Афинах: в молодости целых 20 лет, с 367-го по 347-й, он был в школе Платона; в 335 г. он снова поселился в Афинах, где и основал свою школу перипатетиков в Ликее, роще Аполлона Ликейского. В 323 г., когда, по смерти Александра, вспыхнуло в Афинах восстание против македонян, Аристотель, в виду грозившего ему гонения, бежал в Халкиду (на о. Евбее) и там вскоре умер (322 г.). Аристотель жил в то время, когда заканчивался цикл независимой политической жизни Эллады и наступала новая эпоха — эпоха эллинизма, когда Греция и Персия, Запад и Восток объединялись под властью Македонии и под воздействием греческой культуры.
Аристотель охватывал все отрасли, всю сумму тогдашнего знания (за исключением, может быть, математики и медицины, хотя сам он был Асклепиад и сын врача). Он завершил предшествующее развитие, подвел итог всему, что сделала тогдашняя наука и философия, что знали греки. По своим политическим воззрениям он принадлежал всецело прошлому; он, казалось, не замечал или не понимал тех новых форм, которые возникали в его время: Аристотель стоит на прежней, чисто эллинской точке зрения, и видит тип государства по-прежнему в городе, в πόλις. Он даже одобряет рабство; следовательно, делает шаг назад по сравнению с софистами и Платоном. Его «Политика» — как бы «предсмертное завещание умирающего эллинского мира» 1 и служит весьма важным источником для историка: на существовавшие в эллинском мире государственные формы, на их развитие и на перемены в них она бросает более яркий свет, чем какое бы то ни было другое произведение греческой литературы из дошедших до нас, и вообще содержит массу исторического материала 2.
«Политика». Первые книги (I—III) «Политики» содержат основные положения учения о государстве и его формах. Сначала говорится о цели, основах и элементах государства (I кн.); затем Аристотель останавливается на идеальных построениях наилучшего государства, принадлежащих мыслителям-теоретикам, и подвергает их теории критическому разбору; таким образом, благодаря Аристотелевой «Политике», мы знакомимся со взглядами и таких авторов, сочинения коих до нас не дошли (например, Гипподама Милетского); далее Аристотель рассматривает строй Спарты и Крита, с его темными и светлыми сторонами, как государств, которые пользовались славою наилучше устроенных; характеризует законодательство Солона и проч. (II кн.). В III кн. определяется понятие гражданина и говорится о «правильных» и «неправильных» формах правления; к первым Аристотель относит монархию, аристократию и политию, представляющую середину между олигархиею и демократией, смешение той и другой, а ко вторым — тиранию, олигархию и демократию, представляющие извращения соответствующих правильных форм. Подробное рассмотрение этих форм и отдельных их видов составляет содержание IV кн., где речь идет о государстве, возможно лучшем в действительности, при данных обстоятельствах. V кн. говорит о переменах в государственных устройствах, политических переворотах и причинах, их вызывающих; VI содержит дополнительные замечания, главным образом о том, как поступать при введении и для сохранения упомянутых в IV кн. государственных устройств, а
VII и VIII трактуют о наилучшем, идеальном государстве и о воспитании.
В таком порядке дошли до нас книги «Политики»; но уже давно высказывалось предположение 1 и в настоящее время почти всеми принято, что VII и VIII кн. находятся не на своем месте: они должны следовать непосредственно за III; а некоторые полагают, что и V—VI кн. нужно переставить одну на место другой 2. Вообще текст «Политики» далек от исправности; он не был окончательно обработан Аристотелем: в нем немало вставок, повторений или вариантов одной и той же мысли, противоречий и пропусков; VIII кн., очевидно, не окончена.
В данном случае для нас важны, конечно, не столько теоретические воззрения Аристотеля, хотя и здесь для историка немало интересного, сколько его наблюдения над развитием форм и учреждений греческих государств и те многочисленные исторические примеры и аналогии, которые он приводит в виде иллюстраций своих положений или из которых он исходит в своих теоретических воззрениях. Особенно богата ими V книга, трактующая о переворотах 3. По вычислению А. Н. Шварца, «она дает более 130 примеров из исторической жизни около 54 государств — и притом из всех областей эллинского и варварского мира, начиная от Кирены до Амфиполя, от Массалии до Хиоса и от Сиракуз и Сибариса до Аполлонии и Гераклеи на Понте». Наряду с такими государствами, как Афины, Сиракузы, Коринф, в этой книге упоминаются «небольшие городишки вроде Ореоса,
Герэи и Амбракии»; доказательства заимствуются из истории и быта таких областей тогдашнего мира, которыми, по всей вероятности, до Аристотеля никто не занимался.
«Политии». Когда Аристотель работал над «Политикою», он, очевидно, должен был уже располагать тем громадным фактическим материалом, который он впоследствии обработал в другом своем труде — «Политиях», представлявших историю и описание строя 158 государств (но составлена «Политика», по-видимому, раньше «Политий») 1. До 1891 г. они были известны нам лишь по ссылкам и отрывкам. В древности и в первые века нашей эры их не раз цитировали, например, Плутарх (быть может, из вторых рук) и в особенности лексикографы — Гарпократион, Поллукс и др.; но затем — как есть основание думать, между VI и IX в.— «Политии» были утрачены. Аристотелевы фрагменты издавались не раз 2; из них на долю одной только «Афинской политии» приходилось 91.
«Афинская полития». Только в самом начале 90-х годов истекшего столетия найдена была среди папирусов, приобретенных в Египте Британским музеем, важнейшая из Аристотелевых «Политий» — «Афинская» — и издана впервые в Лондоне Ф. Кенионом (1891), с предисловием и комментариями 3.
Текст изданного Кенионом трактата написан на оборотной стороне папируса. Сохранился папирус удовлетворительно (за исключением 4-го свитка, очень попорченного). На лицевой стороне его находится счет прихода и расхода какого-то управляющего, помеченный «одиннадцатым годом царствования императора Веспасиана», что соответствует 78/79 г. нашей эры. Это служит основанием предполагать, что рукопись самого трактата относится к концу I или к началу II в. после P. X. Все показывает, что она едва ли была приготовлена профессиональными переписчиками, предназначалась не для продажи, а для частного употребления; что список был сделан для лица, по-видимому, не обладавшего средствами или очень экономного. Подробности эти могут объяснить некоторые особенности дошедшего до нас трактата, и при критической оценке последнего их следует иметь в виду. В нынешнем своем виде трактат начинается фразой, касающейся подавления Килонова восстания: он содержит в себе историю афинской политии до конца V века, кончая низложением Тридцати и восстановлением демократии в 403 году (гл. 1—41) и затем — описание самого строя, каким он был во времена автора, в IV в. Таким образом, по содержанию трактат распадается на две части — историческую и систематическую, подобно тому, как это принято и в нынешних руководствах по греческим древностям. Что это есть «Афинская полития», Αθηναίων Πολιτεια, приписываемая в древности Аристотелю, явствует из совпадения большей части уже известных фрагментов этой «Политии» с опубликованным Ф. Кенионом текстом.
Вопрос об «Афинской политии» в современной литературе. Изданный Ф. Кенионом трактат Аристотеля вызвал чрезвычайно
обширную, можно сказать необозримую, литературу и оживленную борьбу мнений 1.
Еще задолго до открытия этого трактата высказаны были сомнения относительно принадлежности «Политий» Аристотелю, и высказаны тем ученым, который так много сделал по части собрания и изучения фрагментов из утраченных сочинений Аристотеля,— Валентином Розе; именно он явился инициатором скептического отношения к «Политиям», доказывая, что они — произведение не великого стагирита, а какого-нибудь перипатетика, больше историка и филолога, нежели философа. Первый издатель «Афинской политии», Ф. Кенион, без колебаний признал ее за произведение Аристотеля и придал ей, как источнику, громадное значение, ставя очень высоко ее беспристрастие и достоверность. Под первым впечатлением находки лучшие знатоки Аристотеля — Г. Дильс, Т. Гомперц, Ж. Бартелеми Сент-Илер 2 — приветствовали опубликованный Кенионом трактат как несомненно Аристотелево произведение и восторженно отзывались о нем. Дильс, например, сравнивал открытый источник с восходящим солнцем, при свете которого исчезают тысячи исторических гипотез, словно стая летучих мышей. Бартелеми Сент-Илер восклицал: «Афины, Аристотель! Великое произве-
дение, найденное вновь через 15 веков после того, как считалось утраченным! Конституционная история города Минервы, написанная философом! Какое открытие, какая неожиданность, какое сокровище! Афины, Аристотель! В летописях человеческого духа нет ничего выше этих двух имен, окруженных таким удивлением, уважением и благодарностью!» и т. д. Более трезвое и критическое отношение к найденному памятнику находим в статьях А. Вейля, Дареста, Б. Кейля и Р. Шёлля 1, но и в них критические замечания терялись среди похвал. Слепым еще доверием к трактату и преклонением пред авторитетом Аристотеля проникнуты и «Исследования» Адольфа Бауэра 2, самый обширный труд из появившихся в первый год после открытия.
Но в наш век критики и даже гиперкритики странно было бы, если бы неожиданно найденный памятник не подвергся беспощадному критическому разбору и не вызвал скептического отношения к себе. И замечательно, что такое отношение к нему прежде всего обнаружилось в Англии, среди соотечественников Кениона, а затем уже на континенте. Здесь главными, крайними представителями скептического направления явились Ф. Кауэр и в особенности Ф. Рюль. Kayэр в небольшой, но живо и остроумно написанной книжке ставил вопрос: «Hat Aristoteles die Schrift vom Staate der Athener geschrieben?» (Stuttgart, 1 891) и приходил к заключению, что сам Аристотель не мог написать подобного произведения, а поручил это какому-нибудь малоспособному ученику, дав ему некоторые указания. Но никто в своей критике не заходил так далеко, никто не впадал в такие крайности, не говорил таким страстным, раздраженным тоном о трактате, как Ф. Рюль 3. Почти в каждом известии нового
источника он открывал то бессвязность, сбивчивость, путаницу, то нелепость и бессмыслицу; не раз мы встречаем у Рюля такие восклицания: «Разве мог написать Аристотель подобную вещь?» или «Нет! Аристотель не мог этого сказать!» И он выставил гипотезу, что изданный Кенионом трактат — переделка Аристотелевой Политии, принадлежащая Гераклиду, извлечения из коей были уже давно известны. К скептикам, по крайней мере в оценке трактата как исторического источника примкнул в сущности и Б. Низе 1, который, впрочем, считал эту «Политик)» произведением Аристотеля, бывшего, в глазах Низе, не историком, а антикварием. Более умерен был Ниссен 2, рассматривавший Аристотелев трактат с точки зрения его тенденции и назначения: по Г. Ниссену, литературная деятельность Аристотеля шла рука об руку с политическою деятельностью Филиппа и Александра, и «Политии» — это энциклопедия государствоведения, написанная по поручению Александра; это «eine politische Gelegenheitsschrift», «ein politisches Receptbuch».
Я остановился на этих отзывах и мнениях, в настоящее время большею частью уже не имеющих значения и признанных неосновательными, потому, что они представляют довольно любопытную страницу из истории нашей науки, и для того, чтобы показать, каково было отношение к Аристотелевой «Афинской политии» в первые годы после ее опубликования, как велико было тогда разнообразие и противоречие взглядов на нее.
Одни считали опубликованный Кенионом трактат произведением несомненно самого Аристотеля, другие — какого-либо бездарного его ученика или перипатетика; третьи видели в нем эксцерпт, работу позднейшего редактора, в основе которой лежит Аристотелев трактат. Одни допускали, что Аристотель мог пользоваться материалом, собранным его учениками; другой доказывал, что Аристотель предоставил свой материал бездарному ученику. В глазах одних — это был чрезвычайно важный источник, с открытием которого наступила но-
вая эра в изучении внутренней истории Афин и свидетельство которого непреложно; по мнению других,— это было негодное произведение, полное нелепостей, источник мутный, в котором что ново, то неверно, а что верно, то неново. Одни видели в «Афинской политии» истинно художественное, цельное произведение, отличающееся изящной простотой и чарующей прелестью рассказа; по другим — изложение тут неумелое, сбивчивое и бессвязное; автор неспособен связать и двух фраз. Одни отвергали всякую тенденцию в трактате, другие именно тенденцией объясняли некоторые его особенности. Что в глазах одних составляло достоинство этого произведения, то в глазах других являлось непростительным недостатком. Одни ставили выше первую часть «Афинской политии», другие — вторую. По одному мнению, описание Драконовой конституции — нелепость, по другому — драгоценное известие, основанное на документальных данных и представляющее развитие афинской демократии без скачков, в более постепенном, так сказать, органическом виде. «Немало и усердно работают ученые, особенно немецкие, над интересною находкою,— замечал проф. П. Г. Виноградов в своей статье, появившейся в 1892 г. (РМ. Ноябрь).— Приступают к ней со всеми предписанными наукой предосторожностями, сплошь и рядом начинают с правильных и ценных наблюдений. Но затем всеми овладевает какое-то загадочное безумие, которое прямо уносит исследователей в область нелепого. Одни поражены фанатическим увлечением и непрерывно славословят, другие проникаются берсеркерскою яростью; третьи думают разгадать все тайны автора с помощью простой подстановки политических понятий современной Германии; четвертые во имя критики пытаются стяжать славу Герострата и Колумба, разрушить и создать новую историю Афин V века. Кто знает, может быть, старый папирус, пролежавший восемнадцать веков в египетской гробнице и непочтительно вынесенный на свет Божий англичанами, заколдован и приносит несчастие всем, кто им занимается?» Слова эти верно и метко характеризуют положение литературы по вопросу об «Афинской политии » до половины 1892 г.
Но среди этой полемики и борьбы противоположных воззрений крайности стали сглаживаться; с обеих сторон сделаны были значительные уступки, и в результате возобладало более умеренное
направление и вместе — более верная оценка открытого трактата. Большинство, признавая этот трактат произведением Аристотеля и высоко ставя его, уже не считало его непогрешимым источником и, в основном расходясь со скептиками, по некоторым отдельным пунктам более или менее сходилось с ними. В свою очередь, и ярые противники, подобные Рюлю, не останавливавшемуся даже перед намеками на фальсификацию, несколько изменили и смягчили свой отзыв, признав, что известия открытого источника все же не сплошная нелепость, что здесь есть и ценные вещи, которые следует выделить и собрать, и что в основе трактата все-таки лежит произведение Аристотеля. Умеренным направлением отличается целый ряд исследований, вышедших во второй половине 1892 г. и в 1893 г. К этому направлению принадлежат и работы на русском языке (Α. H. Деревицкого1, Э. Р. фон Штерна2, В. А. Шеффера3, П. Г. Виноградова 4), занимающие, нужно заметить, вообще видное место в литературе об «Афинской политии».
Умеренностью и трезвым отношением к Аристотелеву трактату отличаются и наиболее крупные труды, ему посвященные: «Die solonische Verfassung in Aristoteles Verfassungsgeschichte» Бруно Кейля (Berlin, 1892), «Aristoteles und Athen» У. фон Виламовица-Мёллендорфа (Berlin, 1893. 2 Bde.), «Stil und Text der Πολιτεία Αθηναίων des Aristoteles» Г. Кайбеля (Berlin, 1893) и издание трактата, принадлежащее Дж. Э. Сэндису (London, 1893, в 1912 г.— 2-е изд.). Во всех отношениях и по объему, и по своему научному значению труды эти являются самыми важными из работ об открытом трактате, не считая, разумеется, изданий Кениона. Самое крупное
исследование о новооткрытой «Политии» — двухтомный труд Виламовица: «Aristoteles und Athen». Настольного же книгою для всех занимающихся Аристотелевым трактатом должно служить издание его, принадлежащее английскому ученому Сэндису. По ученому аппарату, по обширности, обстоятельности и всесторонности комментария, по внимательному отношению к огромной литературе это издание превосходит все предшествующие.
Подвести итог тому, что сделано по вопросу об открытом трактате, пытался я в своей диссертации: «"Афинская полития" Аристотеля как источник для истории государственного строя Афин до конца V в.» (Харьков, 1895), где я даю обзор относящейся сюда обширной современной литературы 1 (гл. 1); затем рассматриваю «Афинскую политию» как произведение Аристотеля (гл. II), исследую ее источники (гл. III), а в последней (IV) главе останавливаюсь на «Истории государственного строя Афин в новооткрытом трактате».
С 1895 г. число работ, посвященных открытой «Политии», сразу и значительно уменьшается: интерес к ней заметно ослабевает 2. Вопрос об авторе трактата, казалось, был исчерпан; скептицизм В. Розе и новейших не в меру строгих критиков трактата оказался неосновательным, и едва ли можно было сомневаться в принадлежности опубликованной Кенионом «Политии» Аристотелю. Но в последние годы вопрос об этой «Политии», по-видимому, заглохший, снова поднимается. По крайней мере, в Германии, с одной стороны, появляется ряд работ, преимущественно в виде диссертаций, программ и статей, посвящаемых истории олигархического переворота в Афинах в 411 г., анализу и сравнительной оценке известий Аристотеля и Фукидида об этом событии; с другой — идет речь об источниках или, вернее, источнике трактата, причем высказывается в сущности очень нелестное мнение об авторе как историке. О. Зеек 3, а по его стопам и
фон Mec 1 стараются доказать, что известия «Афинской политии» большею частью недостоверны и что в основе ее лежит в сущности единый источник — политический трактат начала IV в., из кружка Ферамена; Аристотель систематик, а не историк, и было бы ошибкой в «Политии» искать самостоятельности: Аристотель просто списывает свой источник 2. А в русской литературе А. Н. Шварц — правда, мимоходом 3 — высказал убеждение, что «на чисто аристотелевское происхождение, если вообще о нем говорить, может претендовать главным образом... вторая, систематическая часть этого трактата. Первая часть, историческая, скорее всего вышла из выписок (хотя и по указанию, быть может, философа, все же не особенно удачных) какого-нибудь ученика Аристотеля из разных подходящих исторических сочинений или, как предполагают некоторые ученые, даже из каких-либо политических памфлетов». Таким образом, замечается как бы поворот к скептицизму в отношении к «Афинской политии».
«Полития» — произведение Аристотеля. Общая традиция древности, ряд свидетелей, начиная с поколения, непосредственно следовавшего за Аристотелем, и до времен византийских, единогласно называет «Политии» произведением Аристотеля. Но нельзя, конечно, ручаться, что «Политии» вышли непременно из-под пера самого Аристотеля, а не записаны только под его непосредственным наблюдением, руководством и ответственностью; принимая авторство Аристотеля, необходимо во всяком случае допустить и известную долю участия его учеников в составлении труда, подобного «Политиям». Иначе трудно себе и представить самую возможность составления такого огромного собрания, каким, по-видимому, были Аристотелевы πολιτείαι.
Да и вообще обширная и многосторонняя авторская деятельность Аристотеля, колоссальность материала, собранного и более или менее обработанного им в своих сочинениях, были бы непостижимы, если не предположить, что у великого философа были многочисленные и опытные сотрудники. Аристотель не был только мыслитель и ученый, стоящий одиноко: он находился в то же время во главе целой фаланги руководимых им учеников и был для своего времени великим организатором научных работ 1.
«Афинская полития» написана между 329/328 и 325/ 324 или 324/323 гг., на что имеется ряд косвенных указаний в самом трактате 2.
Характеристика «Афинской политии». Аристотель проникнут был идеей мирового развития. Отсюда — его обыкновение начинать с истории того предмета, о котором он трактует. Исследуя явление, он старается уловить ступени его развития, изучить его историю, хотя бы в главных ее моментах. Это мы видим и в «Афинской политии»: прежде чем представить описание существующего строя, Аристотель дает нам очерк истории этого строя и в особом резюме отмечает главные периоды в его развитии (гл. 41). Уже самая тема и план обращают на себя внимание: мы видим у автора интерес к явлениям внутренней истории, стремление изобразить общий ход развития государственного строя Афин и дать описание его, как он наконец сложился после ряда перемен. При этом внешнюю историю Аристотель оставляет в стороне, если не считать нескольких мимоходом сделанных замечаний. Он, как было уже упомянуто, стоит всецело на старинной точке зрения: его взор обращен к прошлому; для него идеалом служит не обширная монархия, вроде монархии Александра Македонского, а государство-город. Гипотезы о
тенденциозном характере и назначении «Политии» лишены основания. Смотреть на «Афинскую политию» как на произведение тенденциозное — значит, вырывать ее из ряда других «Политий», забывать, что она составляет лишь часть, отрывок громадного собрания. Какую, спрашивается, тенденцию мог преследовать автор в остальных «Политиях»? Если «Афинская полития» — произведение тенденциозное, то какой смысл имеет чисто фактическое изображение современного Аристотелю строя, с подробнейшим перечислением должностных лиц, с описанием судебных порядков и проч.? Аристотелем руководили прежде всего интересы знания. Его «Политии», хотя написаны и после «Политики», по самой своей сущности, по своей теме примыкают к последней и стоят в связи с нею. В своих «Политиях» Аристотель, по выражению одного из его старинных комментаторов, просто хотел показать, «как управлялись древние», или, по выражению другого, «в... "Политиях" он учит не тому, как следует управляться, а тому, как до него управлялись люди» (Rose V. Arist. Fragm., p. 259). To было время, когда закончился цикл развития большинства греческих государств и когда уже можно было подвести итог. Такой итог и подводит Аристотель.
Аристотель не задается заранее целью одних во что бы то ни стало восхвалить, других — осудить. У него есть свои политические симпатии; но при всем том Аристотель в оценке исторических фактов и деятелей доходит иногда до высокого беспристрастия, проникается духом справедливости и гуманности. Он не скрывает тяжелого положения народной массы перед Солоновой реформой и, видимо, сочувствует ее бедствиям. Его несколько консервативные или, лучше сказать, антидемократические симпатии не мешали ему отметить снисходительное отношение афинян к друзьям тиранов (гл. 22), мягкость законов касательно последних (гл. 16), и упомянуть даже об «обычной кротости демоса» (гл. 22); он выставляет на вид, как честно выполнили афинские демократы обязательства по отношению к Спарте после низложения Тридцати (гл. 40). Не сочувствуя реформе ареопага, Аристотель, однако, не скрывает, что главный деятель этой реформы и вождь демоса, Эфиальт, слыл за человека неподкупного
и честного в политическом отношении (гл. 25). К Периклу он не питает симпатии и все-таки отмечает, что, пока он был жив, дела шли хорошо (гл. 28). При всем несочувствии к господству демоса и к крайней демократии, к системе денежного вознаграждения, Аристотель, однако, признает, что сама необходимость, сама, так сказать, сила вещей вела к установлению платы за посещение экклесии (гл. 41). С другой стороны, симпатии к знатным и «приличным» (γνώριμοι и επιεικεις) не помешали ему высказать неодобрение тому, что начальство над войском (около середины V века) поручалось людям неопытным, благодаря только их происхождению — «славе предков» (гл. 26), хотя самый отзыв о неопытности и неспособности полководцев и несправедлив: вспомнить, что то было время Кимона, Миронида, Толмида. Наконец, антидемократические симпатии не помешали Аристотелю описать произвол и жестокость Тридцати.
Аристотель не индифферентен; но он судит спокойно; он чужд партийной страстности. Такого отношения мы и можем ожидать от этого философа, уроженца далекой Стагиры, сына македонского придворного врача, наставника Александра Великого, мыслителя и ученого, для которого история Афин являлась не более как интересным объектом для наблюдения и исследования.
Трактат отличается чисто фактическим содержанием. Местами изложение переходит даже в голый, сухой перечень фактов, без внутренней связи, и тогда напоминает какую-нибудь хронику и летопись. Такова, например, 22-я глава, не говоря уже о второй части трактата. Отсутствуют не только теоретические рассуждения, которые и не входили в программу этого трактата — их место было в «Политике»,— но иногда и надлежащее, так сказать, историко-философское объяснение фактов. Причины и связь явлений не всегда выясняются как следует: подчас все сводится к мелким, случайным поводам, личным мотивам и т. п.; вообще личности придается громадное значение, ее влиянием объясняется иногда то, что было результатом целого ряда причин, целого исторического процесса. Например, у Аристотеля жители покидают поля и переселяются в город по совету Аристида, соблазнившего их тем,
что всем будет содержание от государства (гл. 24); об основных причинах реформы Эфиальта и падения ареопага не говорится, зато рассказывается анекдот о том, как Фемистокл по личным мотивам, путем двуличия и хитрости, сумел устроить это дело (гл. 25); сообщаются мелкие и даже анекдотические подробности, о самой же сущности Эфиальтовой реформы ареопага сказано буквально несколько слов.
Но, говоря вообще, все-таки мы получаем представление о последовательном, так сказать, органическом развитии афинского государственного строя. Наряду с лишними подробностями мы видим уменье автора подметить и резюмировать самое существенное, смысл и значение явлений, схватить основные черты отдельных периодов, указать главные действующие силы и общее направление событий. Таковы замечания о демократических элементах в Солоновой конституции, причем совершенно основательно отмечено великое значение гелиэи в деле развития демократии (гл. 9); таково в особенности резюме в 41-й гл., где вкратце отмечены главнейшие ступени или периоды в последовательном развитии афинской демократии. Аристотель подмечает взаимодействие между такими явлениями, тесная связь между которыми может сразу и не броситься в глаза, например, связь между ростом демоса и развитием морского могущества Афин. От современных ему порядков, законов и обычаев, от «переживаний» он делает заключение к прошлому: он пользуется аналогией и тут подчас обнаруживает тонкую наблюдательность и проницательность. Такими приемами особенно богата 3-я гл.,—
по вполне понятной причине: здесь Аристотелю приходилось описывать «древнюю политию», период, для которого не имелось надежных источников и где метод реконструкции, заключения от настоящего к прошедшему, по необходимости являлся одним из главных средств. И вот, касаясь вопроса о том, когда возникло архонтство, при Медонте или Акасте, Аристотель —
правда, со слов других — приводит клятву, даваемую еще в его время 9 архонтами. «Признаком» сравнительно позднего происхождения должности архонта (эпонима) для него служит то обстоятельство, что этот архонт не заведовал старинными культами
и учреждениями, подобно басилевсу и полемарху; а то, что «еще и теперь» (т. е. в IV веке) обряд бракосочетания супруги басилевса («царя») с Дионисом совершается в буколионе, в его глазах указывает, что буколион был некогда местопребыванием архонта-царя. Далее (гл. 7), то, что феты по Солонову закону не могли занимать должности, сопоставляется с тем, что «и теперь», когда кандидату, намеревающемуся подвергнуться жеребьеванию, предлагается вопрос, к какому классу он принадлежит, никто не скажет, что — к классу фетов (гл. 7). В обычае, что каждая из 10 фил избирала по жребию кандидатов, из которых затем посредством жребия же избираются 9 архонтов, Аристотель видит следы порядка, введенного Солоном (гл. 8), а доказательством того, что должности распределены были Солоном соответственно имущественным классам, по его мнению, служит «еще доселе существующий закон», повелевающий «казначеев избирать по жребию из пентакосиомедимнов» (гл.8).
Подобными приемами Аристотель чрезвычайно напоминает Фукидида (см. выше, с. 90 сл.), с которым он обнаруживает сходство и в некоторых других отношениях. У обоих мы видим изложение прагматическое и, так сказать, рационалистическое объяснение исторических фактов: о вмешательстве божества в «Афинской политии» нет речи; элемент мифический, чудесный совершенно устраняется. Мы видим в трактате, несмотря на все его промахи и недостатки, нередко чрезвычайно верные суждения, критическое отношение к фактам и взглядам. Подчас Аристотель возвышается до широкого взгляда и тогда умеет раскрывать существенные причины, лежащие в основании излагаемых им явлений; например, он ясно понимает, в чем коренились причины народных смут и бедствий, предшествовавших законодательству Солона; он указывает, что одни политические реформы не могли положить конец кризису (гл. 2, 4, 5). Этими критическими суждениями и иногда уменьем отделить глубокие, основные причины от более или менее случайных поводов Аристотель в «Афинской политии» опять-таки напоминает Фукидида. Наконец, и тот, и другой обращаются иногда к документальным данным и вносят их в текст своих произведений,
Фукидид — например, Никиев договор, Аристотель — хотя, вероятно, не непосредственно, а из вторых рук — псефизму Пифодора (гл. 29 сл.), договор между демократами и сторонниками Тридцати (гл. 39), цитаты и выражения из законов (гл. 8, 16, 26, 35, 45, 49, 53) и проч.
Трактат отличается обилием хронологических дат: Аристотель большею частью отмечает, в чье архонтство совершилось описываемое им событие или перемена в строе Афинского государства, издан упоминаемый им закон, или указывает, через какой промежуток произошел один факт после другого, и хотя тут в его хронологии, по крайней мере в дошедшем до нас тексте, бывает иногда и путаница, но характерно одно уже это стремление к хронологической определенности. Правда, изложение местами переходит, как уже сказано, в сухой перечень или летопись событий; но именно эти краткие и сжатые, сухие заметки летописного характера, без внутренней связи, являются для нас особенно драгоценными, как дающие наиболее достоверный и надежный материал.
Но историческая перспектива в трактате не соблюдена: наоборот, замечается непропорциональность частей и неравномерность в изложении. Столь важный в истории Афин период «Пятидесятилетия» очерчен лишь несколькими краткими штрихами. Особенно же поразительный контраст с тою краткостью, которою в некоторых частях отличается изложение трактата, представляет рассказ об олигархии 411 г. (гл. 29—32), где самым подробным образом говорится об эфемерном создании олигархов, о том даже, что было ими лишь проектировано, что осталось, так сказать, только на бумаге, но не было осуществлено; дословно приводится псефизма и т. д. Некоторые известия стоят не на своем месте Отсюда — повторения (ср., например, 2-ю гл., конец 4-й и начало 5-й). Иногда одно с другим плохо вяжется, одно к другому пришито белыми нитками. Отсюда — сбивчи-
вость и неясность в некоторых местах, увеличивающаяся еще от того, что в трактате есть и видимые противоречия, пропуски и недомолвки, например, в изложении Драконовой конституции и реформ Солона, в сообщении относительно введения жребия, в хронологических датах касательно Писистрата.
Так, в дошедшем до нас тексте, при описании Драконовой конституции, в 4-й гл. уже упоминаются пентакосиомедимны, всадники и зевгиты; а 7-я гл. гласит, что Солон «разделил граждан на 4 класса, как они делились и раньше, на пентакосиомедимнов, всадников, зевгитов и фетов». В 8-й гл. с введенным Солоном порядком избрания архонтов Аристотель сопоставляет прежний, замечая, что «таковы были постановления Солона относительно 9 архонтов, в древности же ареопаг вызывал и по собственному усмотрению назначал» их; между тем, если верить 4-й гл. нашего трактата, оказывается, что до Солона, по Драконовой конституции, архонтов избирали «имеющие вооружение граждане». В 22-й гл. сказано, что в архонтство Телесина (487/486) впервые после тирании стали выбирать архонтов по жребию, а что «все прежние были избираемы посредством голосования»; между тем из 8-й гл. мы знаем, что уже при Солоне применялся жребий при избрании архонтов.
Наконец, есть в «Афинской политии» сообщения неверные или невероятные, крупные неточности, преувеличения и ошибки. Таков, например, рассказ об участии Фемистокла в деле реформы ареопага (гл. 25), противоречащий хронологии и свидетельству целого ряда источников, в том числе Фукидида, и являющийся вымышленным анекдотом, все равно, будем ли мы считать его за вставку или нет. Таково сообщение, будто бы все 10 стратегов, победителей при Аргинусах, были осуждены на смерть одним общим голосованием (гл. 34), и т. д.
Что касается изложения трактата, то оно отличается в общем легкостью и простотою, но далеко от того изящества и совершенства, о котором так много говорили его панегиристы, особенно в первые моменты увлечения находкой.
Причины недостатков. Вот в общих чертах особенности Аристотелевой «Афинской политии», ее достоинства и недостатки.
При ее оценке и при пользовании ею необходимо, между прочим, иметь в виду следующее. Во-первых, историческая часть трактата есть только введение к систематической: это лишь очерк, краткий абрис общего хода развития афинской политии, да и весь трактат в сущности только отрывок громадного труда Πολιτείαι. Во-вторых, есть основание думать, что Аристотель не успел тщательно просмотреть свою «Политию», переработать и отделать ее: трактат производит впечатление произведения, написанного спешно, на основании заранее собранного материала. В-третьих, одна из причин указанных выше недостатков кроется в неисправности и неудовлетворительном состоянии дошедшей до нас рукописи и редакции. Вспомним то, что нам известно о манускрипте имеющейся у нас «Политии»; в подобном списке мы, естественно, должны встретить немало описок, разного рода ошибок и искажений, а местами даже, быть может, перестановки, пропуски или посторонние вставки, интерполяции. К числу подозрительных с точки зрения подлинности мест я отношу анекдот об Эфиальте и Фемистокле (гл. 25) и конституцию Дракона (гл. 4) 1, вопрос о которой был одним из самых спорных.
Воззрения Аристотеля в «Политии» и в «Политике». «Политии» близко примыкают к «Политике»; оба произведения внутренне связаны между собой, и интересно взглянуть, насколько воззрения Аристотеля в «Афинской политии» совпадают с воззрениями его в «Политике» 2.
Политические воззрения Аристотеля, его симпатии и антипатии в «Афинской политии» обнаруживаются довольно ясно. Так, он, видимо, относится с большим сочувствием к Солону и его делу. Обратимся к «Политике», и мы найдем здесь такой же взгляд на Солона и его реформы. О Писистрате «Афинская полития» отзывается очень хорошо. По ее словам, он правил умеренно и больше
как гражданин, чем как тиран (гл. 16; ср. гл. 14). Он действует именно так, как, по словам «Политики», должен действовать благоразумный тиран для упрочения своей власти. Взглядом Аристотеля на сельский класс и на «корабельную чернь» в «Политике» (1327b 7—8) легко объяснить и враждебное отношение его в «Афинской политии» к Аристиду, как в его глазах виновнику гегемонии афинян над союзниками, переселения граждан в город и содержания их на счет государства (гл. 24).
Периклов век Аристотель в «Афинской политии» не выделяет в особый период. Кратко, сдержанно и холодно говорит он о Перикле, к которому, очевидно, не благоволит (гл. 27). С точки зрения как трактата, так и «Политики», подобное отношение к Периклу вполне понятно, так как при Перикле, по «Афинской политии», государственный строй сделался еще более демократическим; Перикл побудил государство к развитию морских сил и ввел систему денежного вознаграждения; а по «Политике», при существовании платы, неимущая масса делается властелином в государстве (1293а 5—10); с развитием же морских сил, по Аристотелю, связан вообще рост демократии.
К демагогам, ряд которых открывается Клеоном, Аристотель обнаруживает явную антипатию: демагоги деморализуют демос, льстят и потворствуют ему; в крайней демократии демос является верховным господином; он всем управляет посредством псефизм и дикастериев, в которых он господствует; судебные права совета ограничиваются и переходят к демосу и т. д. (гл. 41). Все это чрезвычайно напоминает нам характеристику демагогов и крайней демократии в «Политике»: полная аналогия здесь доходит иногда до буквального сходства выражений.
Зато к вождям партии аристократической Аристотель в «Афинской политии» относится сочувственно. Весьма характерно отношение Аристотеля к Никию, Фукидиду Алопекскому и в особенности к Ферамену. Этих трех лиц он удостаивает чести, какой не удостаивает Перикла: он признает их лучшими государственными людьми Афин «после древних». Ферамена он берет под свою защиту: по его словам, Ферамен, «если судить не поверхностно, не ниспровергал всех форм правления, как его
упрекают, а старался довести их до такого состояния, чтобы не совершалось противозаконий, как человек, могущий заниматься политическою деятельностью при всяких формах государственного устройства (как это и подобает хорошему гражданину), не подчиняясь, а борясь с противозакониями» (гл. 28). И такой отзыв совершенно согласуется с «Политикой»: Аристотель сам не придавал особенного значения форме правления, лишь бы достигалась главная цель — общее благо; по его мнению, все государственные устройства, которые имеют в виду общую пользу, правильны, а имеющие в виду только пользу самих правящих — неправильны (Pol. 1279а 17—21 и 28 сл.).
Но Аристотель в «Афинской политии» — не сторонник и крайней олигархии. Вообще его симпатии на стороне середины, партии умеренной. Он враг крайностей. Это видно и из его отношения к Солону, как бы олицетворяющему середину, и из его одобрительного отзыва о той ограниченной демократии, которая установлена была в Афинах после низвержения олигархии Четырехсот, когда власть была предоставлена 5000 вооруженных и когда было постановлено, что все должности должны быть бесплатными (гл. 33), отзыва, который так напоминает нам похвалу Фукидида этой же демократии (VIII, 97). Аристотель одобряет образ действий вождей демократов в 403 г., стремившихся к примирению партий, к тому, чтобы «не поминать прошлого», и ему кажется вполне справедливым, если демос, став тогда господином, установил «ныне существующий строй» (т. е. современный Аристотелю) и захватил в свои руки власть, так как своим возвращением демократы обязаны были только самим себе (гл. 41). Любовь к середине, несочувствие крайностям, умеренность обнаруживает Аристотель и в «Политике». Так, он отдает здесь предпочтение среднему классу, как лучшей опоре государственного порядка (ή κοινωνία ή πολιτική αρίστη ή δια των μέσων) 1; он находит, что строй хорош и прочен, если средний класс много-
числен; он говорит, что все лучшие законодатели были из «средних» по положению граждан; на олигархию он смотрит (1289а 26 сл.), как на «извращенную» форму правления и притом худшую, нежели даже крайняя демократия (1289 b 2 сл.); допускает, что если правит и большинство, но согласно общей пользе, то это будет полития «правильная» (1279а 28—30), и иногда даже высказывает благоприятные мнения о демосе.
Такие известия «Афинской политии», как находящийся, по крайней мере в дошедшем до нас тексте анекдот о Фемистокле и Эфиальте или сообщение о смертном приговоре, постигшем будто бы всех 10 стратегов, победителей при Аргинусах, способны возбуждать недоверие к этому нашему источнику и не позволяют безусловно полагаться на него: необходимо критическое отношение и к нему.
Понятно, что достоверность Аристотелева трактата находится в зависимости от его источников.
Источники «Афинской политии». Вопрос об источниках Аристотеля возникает главным образом по отношению к первой части «Афинской политии», так как во второй части Аристотель описывает строй, современный ему, следовательно, преимущественно как очевидец. Его ссылки на источники большею частью довольно неопределенны: «большинство», «некоторые», «почти все» или «прочие все», «одни — другие», «приверженцы демоса», «говорят»,— вот его обычные выражения в первой части «Афинской политии». Аристотель пользовался трудами предшествовавших ему историков, хотя, может быть, и не непосредственно, и тут, в числе тех его источников, которые дошли и до нас, первое место занимает Геродот: его имя цитируется в 14-й гл. С трудом Фукидида Аристотель тоже был знаком: не называя Фукидида 1, Аристотель, говоря о заговоре Гармодия и Аристогитона (гл. 18), однако с ним полемизирует и исправляет его. Во многом он с ним расходится. Особенно это заметно в рассказе о перевороте 411 года. Здесь самые точки зрения их иные:
Фукидид рассказывает об этом перевороте в связи с другими событиями того времени и подробно и живо излагает, как олигархи путем интриг и террора подготовили coup d'état (VIII, 47 сл., 53 сл.); Аристотель же интересуется только тем, как и какие конституционные проекты были тогда выработаны 1. Далеко не так ясно отношение Аристотеля к третьему историку, к Ксенофонту 2. Здесь возможны сомнения и разногласия. Дело в том, что между изложением Аристотеля и изложением Ксенофонта вообще обнаруживается большая разница, а если местами и замечается сходство, то оно или слишком отрывочно, или может объясняться тем, что у того и у другого был общий источник. По всей вероятности, Аристотель читал Ксенофонта, кое-что мог удержать в памяти, но не его он полагал в основу той части своего
трактата, которая посвящена 411—403 гг. Не бесспорным является и вопрос об отношении Аристотеля к Эфору 1. Между Аристотелем и Эфором есть сходство, которое можно объяснить или тем, что Аристотель пользовался Эфором, или тем, что оба они черпали из общего источника. Весьма вероятно, что обширный труд Эфора выходил в свет по частям, и первые книги его могли появиться значительно раньше Аристотелевых «Политии»; а если так, то вполне естественно, что Аристотель должен был пользоваться им, как произведением известным, составлявшим тогда литературную новость и дававшим в обработанном виде обширный исторический материал 2.
В «Афинской политии» видное место занимают данные документального характера. В особенности это нужно сказать о главах, посвященных перевороту 411 г. и восстановлению демократии в 403 г. Например, 39-я гл. представляет, по-видимому, дословный текст договора между демократами и сторонниками олигархии; в 29-й гл. Аристотель не только отмечает, кто держал речь и кто внес предложение, но и передает дословно самую псефизму Пифодора с прибавкой Клитофонта, причем выражения и стиль тут совершенно напоминают обычный официальный язык протоколов, известный нам из надписей. Затем Аристотель приводит (гл. 30—31) обширный проект олигархической конституции или, говоря точнее, целых три проекта. Кроме того, в «Афинской политии» упоминается, хотя и не приводится дословно, еще несколько псефизм и предложений, с обозначением лица, их внесшего (гл. 14, 34, 40). В разных местах трактата Аристотель цитирует формулы, постановления и законы или, по крайней мере, ссылается на них. Наконец, он часто вставляет имя архонта, при котором совершилось упоминаемое им событие (особенно в 22-й гл.). В основе всех подобных сообщений, как первоисточник, в конце концов должны, разумеется, лежать документальные дан-
ные. Вопрос состоит только в том, откуда их брал Аристотель, обращался ли он непосредственно к архивному материалу, надписям, спискам архонтов и т. п., или же заимствовал эти данные из вторых и третьих рук. Относительно документальных данных есть полное основание думать, что значительная часть их взята из Аттид. Можно считать доказанным, что вообще Аттиды (например, Андротион) служили главнейшим источником для «Афинской политии» Аристотеля 1. Именно из них он черпал большую часть дополнений к известиям Геродота и Фукидида.
Но в числе источников «Афинской политии» находим и сочинения публицистические, явно тенденциозного и полемического характера. Сам Аристотель не раз упоминает о версии, принадлежащей, очевидно, врагам демократии — олигархам, и противополагает ей другую версию — демократическую (гл. 6, 18). Следы пользования тенденциозным источником обнаруживаются и в 23—28-й гл. «Афинской политии», касающихся Пятидесятилетия и времени Пелопоннесской войны до 411 г. Почти все сообщаемые здесь факты, за немногими исключениями, кладут тень на блестящую пору афинской демократии и на ее представителей. Существует даже гипотеза (О. Зеек, Ад. фон Месс), будто Аристотель пользовался в сущности одним источником, будто в его «Политии» перед нами выступает не что иное, как произведение политика из кружка Ферамена (см. выше, с. 153). В сущности, это есть возвращение к той «теории единого источника», «Einquellentheorie», которая одно время господствовала, но несостоятельность которой в применении к древним авторам была обнаружена такими учеными, как А. фон Гутшмид, Эд. Мейер и др. То, что может быть верно по отношению к истории 411—403 гг. у Аристотеля, нельзя распространять на предыдущее его изложение, на всю историческую часть «Афинской политии»; исторический очерк до 411 г. во многих местах вовсе не подходит под тип политического трактата. Тут есть, например, ряд сухих летописных заметок, присутствие
которых совершенно необъяснимо с точки зрения рассматриваемой гипотезы.
Некоторые исследователи пытались приурочить олигархическую версию к определенному имени — открыть автора памфлета, которым пользовался Аристотель... Одни (Т. Рейнак 1, Э. Л. Дюммлер 2, М.М.Покровский3) называли Крития; У. фон Виламовиц-Мёллендорф говорил о Ферамене. Но для надлежащего решения вопроса недостает данных; здесь у исследователя нет почвы. Можно указать лишь ту среду, тот круг, из которых исходит версия. Надо полагать, что под рукою у Аристотеля был не один, а несколько более или менее тенденциозных источников. К одной категории принадлежит, например, политический памфлет, с резко выраженною тенденциею, с нападками на Солона, исполненный ненависти к демократии и принадлежавший крайнему олигарху конца V в. из лагеря Тридцати, может быть Критию; к этому источнику Аристотель относится с полным недоверием; в его глазах это — слова «желающих клеветать». Ко второй категории принадлежат произведения с более умеренной тенденцией, с воззрениями, близко подходившими ко взглядам и симпатиям самого Аристотеля, в духе скорее Ферамена и олигархов 411 года, нежели Крития, с сочувствием к πάτριος πολιτεία. Сочинения эти могли тоже принадлежать концу V века или же первой половине IV столетия.
Говоря о памфлетах, следует не забывать и о комедии, которая являлась также произведением тенденциозным и выражением духа партии: все комедиографы были врагами демократии и демагогов. Их свидетельства и нападки могли найти отголосок и в Аристотелевом трактате 4. Можно сопоставить, например, некоторые сообщения 24-й гл., касающиеся содержания граждан
на счет государства, с стихами Аристофана в «Осах» (656 сл., особенно 661—662, 706 сл.) 1. Замечается аналогия и в характеристике отдельных лиц — Кимона, Перикла и в особенности Клеона 2.
Еще труднее сказать что-либо определенное относительно демократической версии, на которую ссылается Аристотель, и приурочить ее к какому-либо имени. Возможно даже, что версия эта принадлежит не какому-нибудь особому тенденциозно-политическому произведению, а Аттидам, носившим, как известно, национальную, а следовательно и демократическую окраску, писанным в духе демократии.
К числу тенденциозных публицистических произведений принадлежат в сущности и речи Исократа, с которым у Аристотеля как в «Политике», так и в «Афинской политии» оказывается немало точек соприкосновения 3. Сходство обнаруживается нередко и в содержании, и в выражениях. Отдельные точки соприкосновения найдутся у Аристотеля и с другими ораторами: Андокидом, Лисием, Эсхином, Демосфеном. Но они так отрывочны и незначительны или обнаруживаются в таких случаях, что едва ли можно сделать какой-либо вывод.
Вообще источники Аристотеля, хотя не всегда непосредственные,— очень разнообразны. Так, он пользовался и стихотворениями, в особенности произведениями Солона. Из них он приводит более или менее обширные выдержки. Археологические памятники — например, статуи с надписями — тоже служат источником для Аристотеля. Он пользовался и личными наблюдениями над современными ему порядками, обычаями и т. наз. «переживаниями», как источником для истории прошлого. Наконец, источником для Аристотеля, даже для некоторых из
тех сообщений, которых нам приходилось касаться уже выше, могла служить просто устная традиция — ходячие рассказы, анекдоты и т. п., распространенные в тогдашнем афинском обществе и представлявшие собою нечто общеизвестное, происхождение которого даже не поддается точному определению.
Своему источнику Аристотель, по-видимому, не следует рабски, не придерживается его всюду дословно, не копирует его и не относится к нему механически. Он обращается с ним свободно, относится к нему самостоятельно. Вообще Аристотель пользуется не одним источником, а несколькими, комбинируя их или сопоставляя.
Значение «Политии». До открытия «Политии» мы не имели особого, так сказать, специального источника, который давал бы нам историю афинской демократии в связном виде. Приходилось довольствоваться имеющимися у разных авторов и в надписях данными, иногда, правда, очень важными и интересными, но разбросанными, и мимоходом лишь сделанными, случайными указаниями. Теперь мы располагаем произведением, представляющим более или менее связную историю и связное описание афинского государственного строя. «Полития» дала ряд новых фактов и пролила новый свет на многие вопросы. Таковы ее сообщения относительно перехода от монархии к аристократии, о смутах после Солона, о жребии, роли совета, ее обильные хронологические даты и проч.; она решает спор о Солоновой сисахфии, выясняет сущность Клисфенова деления на филы, триттии и демы, и т. д. Многие моменты и подробности в истории афинской демократии представляются нам теперь в ином виде, нежели прежде. Одни гипотезы, иногда казавшиеся наиболее правдоподобными и достаточно твердо установленными, рушились, и то, что считалось общепризнанным и несомненным, опровергается или подвергается сомнению. Наоборот, некоторые из прежних свидетельств наших источников, по-видимому сомнительные и непонятные, приобрели теперь иное значение и иной смысл в наших глазах. Таким образом, с полным основанием можно сказать, что с открытием Аристотелева трактата изучение внутренней истории Афин вступило в новый
фазис (Ад. Бауэр, В. А. Шеффер и др.). Историю афинской демократии пришлось во многом переделывать.
Но важно не только то, что наш новый источник сообщает ряд новых отдельных фактов из внутренней истории Афин; важно также и то, как представляется в нем общий ход развития афинской демократии: «Полития» изображает постепенное, чрезвычайно последовательное, чисто органическое развитие государственного строя Афин, без особенно резких скачков.
В изложении «Афинской политии» постепенность, например, перехода от монархии к аристократии представляется нам еще рельефнее, нежели в прежней традиции, которою мы располагали до открытия трактата. Какого-либо переворота, формальной отмены царской власти наш новый источник не знает. Мы видим тут не революцию, а эволюцию (Ю. Белох). Падение монархии и переход к аристократии совершается медленно, с замечательною последовательностью: архонт, первоначально лицо менее важное, занимавшее третье место, возвышается мало-помалу до положения первенствующего, становится выше не только полемарха, но и самого басилевса, советником и помощником которого он, быть может, сначала был, а басилевс из монарха превращается во второстепенное лицо, во второго архонта, заведующего преимущественно делами, касающимися культа. Следовательно, второй архонт есть прямой, непосредственный преемник прежних царей; но фактически главная власть перешла в руки сановника, сначала стоявшего на третьем месте, а затем возвысившегося над басилевсом и заслонившего его собою.
Затем так же постепенно демократия занимает место аристократии. Вспомним, как лишь мало-помалу открывался низшим классам доступ к должностям, как совершалась демократизация Афин после Клисфена, как своего рода «переживания», вроде двойного жребия, сохранились в последующем строе Афин. Не говоря о сомнительной конституции Дракона, вспомним, что, например, дает нам «Полития» относительно тирании Писистрата, реформы Клисфена и деятельности Перикла. Тиран Писистрат во многом является продолжателем и даже завершителем дела
«первого предстателя демоса», Солона, а в истории внешнего могущества Афин — предшественником Фемистокла и Аристида, Кимона и Перикла, ибо уже при нем было как бы намечено то, что совершено Афинами V в., в пору расцвета их демократии и гегемонии. Клисфенова реформа, при всем своем видимо радикальном характере и искусственности, имела уже известную аналогию в предшествовавшем строе и являлась дальнейшим развитием, в широких размерах, начал, которые в зачатках уже существовали, ибо Клисфеновы демы имели своего рода предшественников в навкрариях, а его 30 триттий — в прежних 12 триттиях, являвшихся тоже подразделением фил, и эти 12 триттий, равно как отчасти и самые родовые филы, были территориальными единицами. Перикл оказывается вовсе не таким новатором, каким его иногда изображают новейшие историки. Словом, наш недавно открытый источник еще яснее показывает нам, что афинская демократия была чисто народным созданием, а не результатом честолюбия и интриг отдельных личностей... 1
Другие труды Аристотеля. Аристотелю принадлежал сродный с «Политиями» труд — Νόμιμα βαρβαρικά, новые отрывки из которого найдены были Флиндерсом Петри тоже среди египетских папирусов 2.
«Политика» Аристотеля имеет довольно тесную связь с его «Никомаховой этикой» (в 10 кн.), в которой он тоже касается государственных форм: дело в том, что, по Аристотелю, добродетель гражданина составляет часть добродетели человеческой; качество гражданина обусловливается качеством его города или государства (πόλις), и кто хочет создать совершенных людей, должен создать совершенных граждан, а для совершенных граждан необходимо совершенное государство.
Аристотель занимался и списками победителей на Олимпийских и Пифийских играх (см. выше, с. 98).
Что касается «Экономики» (Οικονομικά, в 3 кн.), приписываемой Аристотелю, то это, вероятно, произведение позднейшего перипатетика (второй половины III в. до Р. X.) 1.