Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
156

Тема 11

Военная организация Рима в сакрально-правовом аспекте

Подготовка к военным действиям занимала важнейшее место в жизни римлян с древнейших времен. Как известно, война была регулярным, обыденным занятием римлян в период разложения родоплеменного строя и генезиса государства. Ежегодно весной набиралось войско из полноправных общинников, которое выходило в поход с целью грабежа добычи у соседних общин и народов или защиты собственной территории. В период ранней Республики кроме этих причин войн постепенно на первый план выдвигается стремление к расширению земельных владений Рима (ager publicus) и установлению его гегемонии в Лации и Центральной Италии. Летняя кампания завершалась осенью, когда возвратившееся войско с надлежащими обрядами распускалось.

Огромную роль во всех связанных с войной действиях играло их сакрально-правовое оформление. Войско воплощало собой суверенитет и залог благополучия и безопасности общины, олицетворяло ее мощь как единого целого перед лицом враждебного мира. Следовательно, его функционирование и результаты деятельности обязаны были рассматриваться как справедливые и законные, что оправдывало неизбежную жестокость в глазах не только окружающих племен, но и богов, дарующих римлянам свое благорасположение. Поэтому с ранних этапов развития римской общины формировалось понятие «законной войны» (bellum iustum), т. е. такой, которая произошла с соблюдением всех необходимых правовых процедур (Barnes, 1986. Р. 40-59; Sini, 1991. Р. 189-199), а поскольку

157

грань между сакральным и публичным правом была еще слишком размыта, то не удивительно, что упомянутые процедуры объективно принимали форму сакральных ритуалов и обрядов. К ним относится и порядок объявления войны, соблюдением которого ведала специальная коллегия фециалов (Sabatucci, 1988; Penella, 1987. P. 233-237; Майорова, 2001. С. 142-179), учрежденная еще Нумой Помпилием, и организация воинского набора, важнейшую роль в которой играло проведение люстрации (см.: Мельничук, 2002 б), и сакральные церемонии, связанные с пробуждением божественных сил и вверением им набранного войска, и многое другое.

На протяжении столетий складывалась система правовых взаимоотношений римской военной организации с гражданской общиной. С одной стороны, войско являлось как бы продолжением политической и социальной системы, а воинская служба как минимум до реформы Гая Мария в конце II в. до н. э. была правом-обязанностью всех полноправных граждан (см. Маяк, 1996; 1998 б). С другой — войско в качестве вооруженной силы противостояло гражданскому коллективу тем, что оно подчинялось не праву, а воинской дисциплине.

Еще Т. Моммзен высказывал мнение о коренном различии гражданского и военного права. Моммзен считал, что в гражданском праве действовал закон, а в военном — топор и фасции, т. е. единоличная и неограниченная власть военачальника (Моммзен, 1936. Р. 246 и след.). Тем самым Моммзен, а вслед за ним и современные исследователи базировали римскую воинскую дисциплину преимущественно на страхе и принуждении.

Развитие военного права и эпоха архаики

Как правило, в историографии воинская дисциплина рассматривается как некая универсальная данность, не зависящая от уровня развития военной организации и отделенная от эволюции римской конституции. Поэтому нередко историки проводят параллели между взаимоотношениями воинов и командиров, войска и гражданской общины в период ранней Республики вплоть до реформ Гая Мария и высокой дисциплиной профессиональной армии поздней Республики. Но учтем, что в основе последней лежали четкие правовые нормы, а солдат рассматривался как своего рода объект права. Еще

158

Полибий описывает взаимоотношения солдат и командиров в римской армии первой половины II в. до н. э. как основанные на юридических принципах с достаточно четким определением обязанностей солдат и прерогатив начальников, а также с полной номенклатурой проступков и соответствующих им наказаний, порядок применения которых был практически идентичен гражданскому уголовному процессу с поправкой на военную специфику.

В период империи активно разрабатывал теорию военного права историк и правовед Луций Цинций, оставивший труд как минимум в шести книгах под названием “De re militari”. К сожалению, он не сохранился, и до нас дошли только многочисленные, но скудные цитаты у Геллия, Феста и Макробия. В законченном виде правовая система взаимосвязи государства и воина, командующего и солдата сложилась в эпоху империи в законах Траяна, Септимия Севера и была сведена воедино в 16-м титуле раздела XLIX «Дигест», известном также как “De re militari”. Однако истоки воинской дисциплины кроются в периоде архаики.

Например, в «Дигестах» зафиксировано, что «совершивший что-либо запрещенное полководцем или не выполнивший его распоряжение карается смертью даже в том случае, если его действие имело благоприятные последствия» (D. 49. 16. 3. 15). Но подобные санкции находят отражение еще в сообщениях письменной традиции о случаях казни в V-IV вв. до н. э. консулами даже своих сыновей за нарушение теми запрета покидать боевой строй и вступать в бой без приказа. В 432 г. до н. э. диктатор Авл Постумий приказал сечь розгами и обезглавить перед строем своего сына-победителя за то, что тот без приказа «оставил свое место, увлеченный случаем отличиться в сражении» (Liv. IV. 29). В 340 г. до н. э. аналогичный поступок совершил консул Тит Манлий Империоз (Liv. VIII. 7). Он повелел обезглавить перед строем воинов своего сына за конный поединок с начальником тускуланских всадников Гемином Месцием, который был убит, а его доспехи брошены победителем к ногам отца-консула. Причем в обоих случаях речь шла о наказании командиров за успешные сражения, но совершенные без приказа высшего военачальника.

Бросается в глаза замечание Ливия, произнесенное Титом Манлием о том, что его сын, «не почитая ни консульского империя, ни отчей власти, вопреки запрету, без приказа, сразился с врагом и тем... по-

159

дорвал в войске послушание, на котором зиждилось доныне римское государство, а меня поставил перед выбором: забыть либо о государстве, либо о себе и своих близких, то пусть лучше мы будем наказаны за наш поступок (у Ливия: «проступок», delictum. — В. Т.), чем государство станет дорогой ценою искупать наши прегрешения...» (Liv. VIII. 7. 15-17). И далее Ливий вкладывает в уста консула Манлия характерную сентенцию о том, что надо было либо смертью сына «скрепить священную власть (империй) консула на войне, либо навсегда подорвать ее, оставив... безнаказанным». Кстати, «Манлиев правеж» хоть и вызвал шок и проклятия среди воинов, но, по словам того же Ливия, «столь жестокая кара сделала войско более послушным вождю; везде тщательней стали справлять сторожевую и дозорную службу и менять часовых, а в решающей битве, когда сошлись лицом к лицу с неприятелем, суровость Манлия эта тоже оказалась на пользу» (Liv. VIII. 8). Таким образом, в этих пассажах обнаруживаются два аспекта, которые выходят за рамки собственно воинской дисциплины, но оказываются ее базой. Это демонстрация «отчей власти» и поддержание полновластия империя консула в качестве важнейшего инструмента регулирования воинской дисциплины.

Однако приведенные выше примеры казни полководцами своих сыновей-командиров свидетельствуют, на мой взгляд, не о жестокости дисциплины в войске ранней Республики, а, напротив, о ее правовой неразвитости (см.: Скрипилев, 1949. С. 178 и след.). Ведь, несмотря на суровую расправу Тита Манлия над сыном Марком вскоре другой глава конного отряда вновь сразился без разрешения. Речь идет о начальнике конницы Марке Фабии. По сообщению Ливия, в 325 г. до н. э., когда диктатор Луций Папирий Курсор отсутствовал в войске по случаю совершения государственных ауспиций, Фабий вступил в сражение с самнитами и блестяще выиграл его, захватив огромную добычу и множество трофеев (Liv. VIII. 30-35). И здесь в основу обвинения его диктатором легло не столько нарушение дисциплины как таковой, сколько посягательство на империй диктатора и волю богов, определявшую иерархию магистратов.

Данное положение четко сформулировано Ливием в обличительной речи Постумия (Liv. VIII. 32. 4-7): «Если я знал, что отправился в поход при сомнительных ауспициях, то надо ли было мне при неясности в знамениях подвергать опасности государство или мне

160

следовало повторить птицегадания, дабы ничего не делать, не уверясь в воле богов?.. А ты, поправ мою власть, при недостоверных гаданиях, при неясности в знамениях имел дерзость вопреки воинскому обычаю, завещанному нам от предков, вопреки воле богов сразиться с врагом!» Тем самым диктатор апеллирует к нарушению: а) своего империя; б) государственных священных ауспиций; а следовательно, в) к оскорблению богов, воля которых определяла все действия военачальников и войск. Как видим, на первом месте в воинской дисциплине стоит, безусловно, империй, затем ауспиции, и все это покоится на прочной сакральной основе mores maiorum. Иначе говоря, в архаическом правовом менталитете римлян воинская дисциплина оказывается в тесной связи с сакральными и конституционными основами civitas.

Это подтверждает и следующая сентенция диктатора Постумия в изложении Ливия: «Стоит раз нарушить воинскую дисциплину, как уже воин не подчиняется приказу центуриона, центурион— трибуну, трибун — легату, легат — консулу, начальник конницы — диктатору, как исчезает почтение к людям и почитание богов, как не повинуются ни указам вождя, ни наказам жреца; воины самовольно бродят и по замиренным, и по враждебным землям; забыв о присяге (sacramentum), по своему произволу, они оставляют службу, когда захотят; они покидают осиротелые знамена и не сбегаются, когда им велят; и не разбирают, днем ли они сражаются или ночью, в том ли месте или не в том, по приказу военачальника или без оного, они не ждут знака, не соблюдают рядов, и на месте военной службы, освященной обычаем и присягой (pro sollemni et sacrata militia), оказывается подобие разбоя, слепого и беспорядочного» (Liv. VIII. 7-10).

Перед нами своего рода манифест римской воинской дисциплины, которая приобретает черты сакрального служения и наводит на мысль, что под дисциплиной римляне понимали не только воинское искусство как таковое и не столько распорядок действий воина в строю. Сущностью, сердцевиной воинской дисциплины в архаический период было определение и освящение взаимосвязи воина с обществом в целом, подчинение его правовым и сакральным институтам общины и, прежде всего, империю военачальника.

Военный империй и власть военачальника

Цицерон придает империю универсальную и космическую силу, сопоставляя его с высшим законом (fas) (Cic. Leg. III. 1. 2-3). Д. Коэн

161

небезосновательно прослеживает связь империя с первобытной «мана», верой в то, что она наделяет человека сверхъестественной силой (Cohen, 1957. Р. 307, 316 f.; Palmer, 1970. P. 210).

Исходя из этого римский империй (imperium, от impero — «повелевать») можно трактовать как магическую силу, которая передается от богов вождю, чтобы тот с ее помощью мог вести свой народ к благополучию, а войско — к победам (Meyer Ernst. 1948. S. 109; Mazzarino, 1945. P. 63 f.). В ней воплощалась мощь всей общины, ее процветание.

После свержения царей изменились форма и содержание полномочий магистратов (potestas), но не суть и качество империя. Лишь его действие ограничивалось одним годом (Cic. Resp. II. 31. 53; D. 1. 2. 16). Вторым по значению ограничением империя в эпоху республики стало право провокации по законам Валерия Попликолы 509 г. до н. э. и Валерия-Горация 449 г. до н. э. (D. 48. 6. 7; Ulp. De off. procons. VIII. 2202). Но действовало оно только в черте города. Отсюда столь страстное стремление консулов и сената поскорее вывести войска из города. Заметим, что диктаторы были свободны от подчинения провокации даже в самом Риме (Liv. II. 18. 8; Zonar. VII. 13; D. 1. 2. 18). В отличие от консулов диктаторы в традиции никогда не подвергаются после сложения империя судебным преследованиям за плохое командование, что подчеркивает сакральный характер их власти.

Империй считался достоянием всех граждан и лишь на время переходил к магистрату. Единый и неделимый империй, как известно, вручался особым куриатным законом об империи (lex curiata de imperio) только царям и высшим магистратам — консулам и диктаторам, а также консулярным трибунам, иначе говоря, — военачальникам (Cic. Leg. III. 3. 6-9; см. подробнее: Сморчков, 2003. С. 24-39). Причем, если властью (potestas) консулы обладали равной, то высший империй (imperium summum) в каждый данный момент находился в руках лишь одного из консулов. Цицерон резюмировал сферу действия империя: «Носители империя, носители власти (potestas) и легаты — после постановления сената и повеления народа — да покидают Город, справедливо ведут справедливые войны, оберегают союзников, будут воздержаны сами и сдерживают своих; да возвеличивают они славу народа и возвращаются домой с честью. Все магистраты да обладают правом ауспиций и судебной властью и да составляют они сенат» (Cic. Leg. III. 3. 9).

162

Военный империй включал следующие права: производить набор войск, назначать военных командиров, вести войну, заключать перемирие, распределять добычу, получать триумф, а также совершать военные ауспиции (ius auspicandi) (подробнее см.: Токмаков, 1997. С. 47-48; 2000. С. 139 и след.). И это, пожалуй, считалось главным. Ведь формально военное командование осуществлялось волей божеств, а консул выступал лишь посредником и реализатором этой воли.

Ауспиции состояли в наблюдении за полетом птиц и гаданиям по внутренностям животных. При этом следовало тщательно соблюдать раз и навсегда установившийся ритуал, даже если он со временем становился непонятным самим исполнителям. Могли забыться сокровенное значение обрядов, смысл вербальных формул, имена неперсонифицированных или хтонических божеств, но традиция обязана была соблюдаться, ибо любое отступление от нее влекло опасность недовольства или гнева со стороны пропущенных богов.

Сами ауспиции в сакрально-правовых воззрениях римлян являлись публичными актами передачи воли богов через наделенного соответствующим откровением носителя империя (Сморчков, 2003.

С. 24-26). В какой-то мере они освобождали магистрата от ответственности за исход мероприятия, но в то же время повышали требования к его компетентности в вопросах истолкования знамений. Поэтому нередки были случаи, когда огрешно проведенные ауспиции грозили переизбранием консулов или влияли на ход военной кампании (как у того же Постумия). А такой компетенцией, по мнению римлян, вплоть до IV в. до н. э. обладали только члены исконной, сакральной куриатной организации, т. е. патриции.

Часть прав консул уступал своим подчиненным, но только с соблюдением всех сакральных процедур, которые в архаический период выступали как разновидность правовых актов. Следовательно, нарушение приказа, по воззрениям римлян, рассматривалось не просто как правонарушение, но как посягательство на священный империй консула и на божественные ауспиции, иными словами, на толкование воли богов, которая проявлялась в сакральных знамениях.

Итак, проведение даже успешного сражения командиром, который не имел права ауспиций, без совершения ауспиций, при неблагоприятных ауспициях или вопреки основанному на высших ауспициях приказу лица, наделенного империем, означало в сакрально-правовой традиции римлян неповиновение верховным предводителям воин-

163

ских сил — богам. Становится понятным, что для представителя божественных сил в войске, т. е. для военачальника сит imperio, было необходимо как можно скорее искупить совершенное святотатство, не дожидаясь божьей кары. А результат святотатства, возможно, выгодный для римлян, или родственные чувства роли уже не играли.

С развитием публичного права эта сакрально-правовая архаическая норма модифицировалась в чисто юридическую. Причем о сакральных аспектах нарушения уже не упоминается. Заметим, что этот сугубо римский принцип (в Греции мы не находим подобного) лег в основу военного права и воинских регламентов в Европе на две тысячи лет вперед.

Империй наделял его носителя высшей силой и властью над жизнью и смертью подчиненных (право coercio et iudicatio) (Cic. Leg. III. 3. 6; D. 1. 2. 18). Свое внешнее выражение это право находило в дикторских фасциях с топориками. В своем универсальном виде его можно обнаружить в тех же «Дигестах». В них сказано, что «тот, кто покинул передовой пост (exploratione emanet) или оставил ров перед лицом наступающего врага (т. е. в боевой обстановке), должен быть подвергнут смертной казни» (D. 49. 16. 3. 4); а в другом месте аналогичное прегрешение трактуется уже более мягко: «Покинувший строй подвергается или наказанию палками, или переводу в другую часть, смотря по обстоятельствам» (Ibid. 3. 16). Но и за два столетия до составления «Дигест» Ливий также формулирует в виде правовой нормы, вполне вероятно, уже реально существовавшей в архаическую эпоху, что «избиения палками до смерти (!) заслуживает тот, кто бежит с поля битвы или покидает пост» (Liv. V. 6. 4).

Полибий описывает процедуру такого наказания для II в. до н. э. Виновных в сне на посту при охране лагеря подвергали наказанию палками по решению совета трибунов легиона. Любопытно, что при расследовании соблюдается своего рода судебная процедура: свои показания дают и обвиняемые стражники, и центурион проверяющего дозора, который призывает в свидетели своих спутников (Polyb. VI. 36. 8-9). Решение, как видим, выносится коллегиально советом трибунов, а не единолично полководцем, как в ранней Республике. Наказание, сообщает Полибий (VI. 37. 2-4), проводится так: трибун берет палку и как бы только касается ею осужденного, а вслед за этим все легионеры бьют его палками и камнями (чем-то «до боли» напоминает наказание шпицрутенами в российской

164

армии XIX в.). Если кто-либо из наказанных остается в живых, то он лишается огня и воды; ему запрещено возвращение домой, а родственникам — принимать его к себе в дом. Иными словами, санкции идентичны гражданскому судебному приговору. Система поддержания дисциплины в описании Полибия строится на персональной ответственности начальника каждого ранга за проступки подчиненных (VI. 37. 5-6).

Одним из крайних проявлений права наказания воинов стали децимации, или казни каждого десятого воина по жребию в случае позорного бегства воинов с поля боя. Полибий говорит о беспощадном наказании палками тех, на кого выпал жребий, и о штрафных санкциях против остальных в виде замены в рационе питания пшеницы на ячмень и выносе их палаток за вал лагеря (Polyb. VI. 38. 2-4). Но децимация восходит еще к эпохе ранней Республики. Первую из них, по данным традиции, произвел в 471 г. до н. э. консул Аппий Клавдий (Liv. II. 59; Dionys. IX. 50). Причем Фронтин (Frontin. IV. 1. 33) уточняет, что Клавдий лично убил каждого десятого дубиной. Следовательно, децимации архаической эпохи предстают скорее расправой необузданных вождей по древним обычаям, нежели правовым актом. Так же в начале IV в. до н. э. Марк Фурий Камилл казнил воинов, бежавших из-под стен города Вейи (Liv. V. 19. 4).

Децимация, несомненно, имела истоком уже упомянутые сакральные нормы и табу: таким своего рода жертвоприношением воинов, оскверненных нарушением воли богов, стремились искупить позор поражения и восстановить силу войска. Поэтому проводить такую децимацию изначально мог только полководец, наделенный империем. Лишь со временем этот произвол был оформлен в публичном праве как право вызова провинившегося (ius prensionis) и право ареста (ius vocationis). В этом отличие архаической сакральной децимации от светской правовой процедуры наказания времен Полибия, которой руководит военный трибун, совмещающий функции судьи и экзекутора. Замечу, что суровость и исключительность наказаний в период ранней Республики (что и вызвало фиксацию их в анналах истории) свидетельствует скорее о слабости в то время собственно воинской дисциплины и о том, что процесс юридического оформления принципов взаимоотношений воинов и военачальника как субъектов или сторон права еще только начинался вместе с генези-

165

сом римской civitas, в период, когда понятия «воин» и «гражданин» практически совпадали.

Отмеченное выше столь полное и безусловное подчинение воинов власти военачальника в раннем Риме имело своим истоком то, что, с юридической точки зрения, воин в полевой армии как бы отчуждался от гражданских прав, переставал быть членом общины и полностью подпадал под власть патрона-командующего. В качестве члена общины гражданин находился под защитой законов, народного собрания, полноправным участником которого он был, а также под покровительством обычного права и сакральных культов. Свидетельством тому служит упомянутое право провокации. Но, отправляясь в поход, римляне пересекали границу Рима, и это знаменовало их превращение из законопослушных и благочестивых граждан, которыми они предполагались внутри померия, в исполненных злобы грабителей, насильников и убийц. И в этом смысле воины как бы табуировались, а гражданская община отстранялась от действий своих членов, запятнанных кровью, четко противопоставляя себя военной организации. А связующим звеном между ними оставался только магистрат, наделенный империем.

Ограничение гражданских прав подтверждается закрытием на время военной кампании судов, отсутствием в войске собраний, права провокации (Cic. Leg. III. 6; Liv. III. 20.7) и случаями перехода на сторону противника воинов, высланных в дальние гарнизоны, которые уже переставали ассоциировать себя с римской общиной. Добавим сюда и регулярные сравнения в источниках воинской службы с рабством (Liv. II. 23. 2; IV. 5. 2; V. 2.4-12). Не потому ли в первые два века республики в войсках так часто вспыхивали бунты и восстания (см. тему 7, п. 3)?

Все это было характерно для периода формирования римского патрицианско-плебейского государства, когда мы не находим в сообщениях источников ни полной покорности, ни высокой воинской дисциплины как осознанного и опосредованного юридическими нормами поведения воинов и командиров (см. тему 12).

Ритуалы подготовки к войне в раннем Риме

Несомненно, переход граждан-общинников в состояние воинов-«неграждан», тем более происходящий ежегодно, не мог обходится без сакрального очищения (люстрации). Само слово происходит от глагола luo («очищать, освобождать, искуплять»). Иными словами,

166

она представляла собой очищение воинов от скверны кровопролития и одновременно искупала нарушение «божеского мира» (см. также: Мельничук, 2002. С. 73-87). Со времени Сервия Туллия люстрации с принесением в жертву кабана, барана и быка (Liv. I. 44. 2; Dionys.

IV. 22. 1-2) и совершением ауспиций проводились после каждого ценза и ежегодно после смотра набранных войск на Марсовом поле перед их выходом в поход.

В комплекс обрядов военизированной люстрации входили также многочисленные религиозные праздники, идущие из глубины веков и связанные с куриатно-родовым строем. Начинались они с конского ристания 28 февраля, посвященного Марсу Градиву — Эквирии. Сам Марс на колеснице возглавляет эти скачки (Ovid. Fast. II. 860-861), что свидетельствует о глубокой древности ритуала обожествления коня и всадника (Маяк, 1983. С. 116; Штаерман, 1978. С. 58). Остальные празднества, открывающие март — месяц подготовки к военной кампании, — также связаны в основном с Марсом и одной из древнейших жреческих коллегий — салиев (подробнее см.: Токмаков,1997 а; 2001).

Салии называются в источниках хранителями и стражами священного щита Марса Градива, который, по преданию, упал с неба в правление Нумы Помпилия (конец VIII в. до н. э.). В ознаменование чуда по приказу царя легендарный кузнец Ветурий Мамурий выковал еще 11 щитов, идентичных упавшему с неба формой и всем внешним видом, чтобы спрятать среди них настоящий и тем самым уберечь его от опасности похищения. Щиты округло изогнутой формы (вроде цифры 8) назывались анцилиями. За это Ветурия Мамурия салии чествовали в своих песнях (Dionys. II. 70. Plut. Numa. 13. 11; Ovid. Fast. III. 389-392). Среди объектов культа салиев можно встретить и Януса, и Юпитера, и Минерву, а также Ларов, Пенатов и целый ряд хтонических божеств, впоследствии заглохших и ставших архаическими и непонятными даже самим античным авторам.

Сакральные ритуалы салиев состояли из торжественных шествий членов этой коллегии через весь город. Первое шествие отмечается в источниках 1 марта, через день после Эквирий. По данным Иоанна Лида (Ioan. Lyd. Mens. IV. 49), 15 марта вновь происходило шествие и пляски салиев. Совершали эти пляски салии с оружием, которое состояло из медного нагрудника поверх вышитой пурпуром туники, медного пояса на бедрах, медного же шлема, меча и копья в правой

167

руке (Plut. Numa. 13; Dionys. II. 70. 2; Liv. I. 20. 4). По другим сведениям, это был жезл или палка, подобная копью, с набалдашниками на обоих концах. Во время шествий салии ударяли ею по священным щитам анцилиям, которые были важнейшим атрибутом их ритуалов. Тем самым они наглядно демонстрировали сохранность щитов, готовность общины возобновить договор с Марсом и побудить его возглавить преданное войско. Да и сами пляски салиев относятся к ритуалам пробуждения связанных с войной божественных сил. С той же целью привлечения внимания божеств перед салиями выступали «священные трубачи» (tubicines sacrorum).

Салии отправляли ритуалы в течение всего марта (Polyb. XXI. 13.12). Так, во время празднеств 9, 14 (Мамуралии) и 17 марта (Агоналии) салии с оружием и в сопровождении хора спускались процессией с плясками и песнями с Палатина на Форум, а затем обходили Рим по периметру древнейшего померия. Причем это было не просто шествие. Сервий сообщает, что они обходили алтари (Serv. Ad Aen. VIII. 285). Одним из них можно считать алтарь Геркулеса Ara Maxima около Форума, другим — алтарь Януса. Несомненно, были и алтари других древнейших родоплеменных богов, которые знаменовали сакральные границы города времен Септимонтия. Такой обход представлял собой разновидность магического круга. На пути следования салиев устраивались роскошные пиры, обильность которых со временем вошла у римлян в поговорку.

19 марта салии участвовали в празднике Quinquatrus (Fest. P. 305 L; Ovid. III. 809-847), посвященном Минерве. Во время этого праздника на Комиции в присутствии Великого понтифика и трибуна целеров салии совершали свои ритуальные прыжки (как явствует из «Фаст»). Тогда же производилось сакральное очищение оружия, но, возможно, только анцилий. 23 марта салии были главными действующими лицами в завершающем март сакральном обряде «очищения труб» (Tubilustrum) (Varro. LL. VI. 14; Fest. P. 480 L; Ovid. Fast. III. 849-850), который знаменовал окончательную подготовку римской общины к войне, а ее набранного к тому времени войска к выступлению в поход. Зафиксировано также присутствие салиев (и непременно с анцилиями) во время обязательной люстрации войска. Есть также косвенные данные, что салии принимали участие в церемониях и культах и по истечении мартовского срока, в частности, в обряде Регифугий 24 февраля и в культах Арвальских братьев.

168

Во время военного смотра на Марсовом поле воины по центуриям возносили торжественные клятвы и обеты богам. Адресатом этих клятв выступают опять-таки Марс Градив (Liv. II. 45. 14), покровительница молодежи призывного возраста Юнона Сорория (Liv. I. 20. 4) и Юпитер Феретрий (Fest. Р. 204 L), а также Янус как бог римских рубежей и покровитель их защитников. Судя по всему, именно Марс символизировал военный империй военачальника. Недаром перед отправкой в поход царь (а затем консул) входил в Регию, где хранились священное копье Марса (Cic. De div. I. 17; Plut. Rom. 29. 1; Clem. Alex. Protr. IV. 4. P. 35, 23 st.) и щиты-анцилии, и приводил их в движение со словами: «Марс, бди!» (Serv. Ad Aen. VIII. 3). (Кстати, самопроизвольное колебание копья Марса считалось предзнаменованием войны или стихийных бедствий -Liv. XXII. 1. 11; XL. 19. 2.) Сами обряды люстрации с вынесением квесторами из Регии щитов-анцилий и священных знамен вексилл знаменовали выход Марса в поход вместе с войском. Это повышало значение обрядовой стороны этих процедур и требования к лицу, ответственному за их правильность.

Верховными руководителями войска выступают Юпитер и Марс (Liv. II. 45. 14). Еще Ромул (который сам считался сыном Марса и был обожествлен под именем «мирного Марса» — Квирина, см.: Serv. Ad Aen. III. 35; VI. 895), по преданию, учредил на Капитолии на месте древнейшего убежища святилище Юпитеру Феретрию («Несущему победу») (Liv. I. 10. 6-7). Однако выдвижение Юпитера на первый план происходит все же в поздний царский период, в правление так называемой «этрусской» династии, когда на Капитолии при Тарквинии Гордом Юпитеру, Юноне и Минерве сооружается храм (Liv. I. 53. 3; Dionys. IV. 43. 2).

Изначальным покровителем воинов и символом могущества общины выступал именно Марс, особенно в ипостаси Марса Градива («Шествующего [в бой]»). Сперва это был бог всего живого, производительных сил природы с ярко выраженным мужским, творящим началом, что объясняет поклонение ему в земледельческом культе архаической коллегии Арвальских братьев (Штаерман, 1987. С. 65-67). Со времени республики Марс выступал в роли покровителя воинов, хранителя границ общины и символа ее военного могущества (Сморчков, 2001. С. 232 и след.; Sini, 1991. Р. 215).

169

Характерно, что и заканчивался ежегодный круг военных ритуалов в октябре по завершении кампании принесением в жертву Марсу головы коня после конских игрищ (October equus) (Ovid. Fast. IV. 231-234; Fest. P. 190 L). Обратное превращение отданных под власть богов и консульского империя воинов также обставлялось религиозными церемониями. Они были воплощены в обряде очищения оружия — Armilustrum (19 октября) (Varro. LL. VI. 22; V. 153; Fest. P. 17L; Ioan. Lyd. Mens. IV. 34). В тот день возвращавшиеся в город оскверненные пролитой кровью воины проходили мимо алтаря Януса и под «Сестриным брусом», где очищались от скверны убийства и вновь возвращались в лоно мирного гражданства.

Согласно легенде, в правление Тулла Гостилия и войны с Альба Лонгой победивший в поединке Гораций по возвращении в Рим заколол мечом свою сестру, помолвленную с одним из Куриациев и посмевшую выразить свою скорбь. Во искупление вины Горация при входе в Рим и был установлен «Сестрин брус» (Sororum tigillum). Р. Палмер справедливо связывает этот обычай с периодом господства еще куриатного строя (Palmer, 1970. Р. 137, 185). Алтарь Януса Куриация помещался недалеко от святилища Юноны Сорории (Dionys. III. 22. 5). Очень рано его культ был объединен с культом Квирина (Ianus Quirinus — Serv. Ad Aen. VII. 610). В гимне салиев Янус именуется «богом богов» и «добрым создателем» (Macrob. Sat. I. 9. 14-18). Характерно включение Януса в формулу объявления войны фециалами наряду с Юпитером (Liv. I. 32. 6-7; 10).

***

Итак, в Риме сложился целый комплекс ритуалов, обрядов и религиозных табу, связанный с приготовлениями общины к ежегодным военным действиям и уходящий корнями в глубины первобытности и родоплеменного строя. Вся жизнь римлянина была пронизана сакральными нормами, даже тогда, когда божественное право (fas) стало вытесняться из общественно-политической практики правом человеческим (ius). Римляне относились к своей военной организации с безмерным трепетом и пиететом, рассматривая ее не только как залог могущества и процветания civitas, но и как божественное установление, находящееся под пристальным покровительством богов и их непосредственным руководством. Поэтому всё, связанное с устройством, функционированием и управлением воинскими

170

силами, приобретало яркую религиозную окраску, а люди выступали не столько творцами побед, сколько исполнителями высшей воли богов. Отсюда такое повышенное внимание к ритуальной стороне подготовки войска, его организации, поддержания дисциплины и ведения военной кампании.

Подготовлено по изданию:

Токмаков В. Н.
Армия и государство в Риме: от эпохи царей до Пунических войн : учебное пособие / В. Н. Токмаков. — М.: КДУ, 2007. — 264 с.
ISBN 978-5-98227-147-1
© Токмаков В. Н., 2007
© Издательство «КДУ», 2007



Rambler's Top100