Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter

242

ЛОГИКА ФАБУЛЫ В ДРУГИХ МИФОГРАФИЧЕСКИХ СБОРНИКАХ

Помимо «Мифов» Гигина, существуют другие мифографические книги, внешне построенные как сборники кратких рассказов. Это «О любовных страстях» Парфения, «Рассказы» Конона, «Метаморфозы» Антонина Либерала, «Катастеризмы» Лжеэратосфена и вторая книга «Астрономии» Гигина. Можно сказать несколько слов о том, насколько они подобны Гигину внутренне, т. е. о том, имеется ли в них разбираемое нами строение фабулы, а если имеется, то какой вид принимает.
Narrationes: Парфений и Конон
Парфений
Сборник Парфения — самая ранняя из упомянутых книг, а сам Парфений — единственный из авторов, о жизни и творчестве которого что-то известно1. Он работал в Риме во второй половине I века до Р. X., был поэтом и дружил с поэтами; одному из них, Корнелию Галлу, он и посвятил свою книжку «О любовных страстях» (36 коротких историй), являющуюся



1 Подробные сведения см.: Парфений. О любовных страстях / Перевод, статья, комментарии В. Н. Ярхо // ВДИ. 1992. № 2-3. С. 253-254.

 
243
пересказом одних поэтических произведений, сделанным с вполне отчетливой целью — писать по этим фабулам новые поэмы. Поставленная Парфением задача — не собственно мифографическая, и он совсем не всегда излагает мифы; не менее трети его сюжетов взято из исторических времен (иногда невозможно определить, о каких временах идет речь).
На полях единственной рукописи, в которой сохранились Парфений и Антонин Либерал1, приписаны авторы и названия произведений, которые они пересказывают. О происхождении и достоверности этих заметок существовали различные мнения. Рудольф Зелль-хейм, посвятивший им диссертацию2, полагал, что указания источников в книге Парфения восходят к нему самому и находились первоначально в основном тексте. Впоследствии они были вынесены в отдельный список, потом размещены на полях. Позднее, по аналогии с ними, такими же сносками был снабжен Антонин Либерал. Достоверность указаний на источники Парфения была частично подтверждена папирусными находками3. Однако многие из них все же вызывают сомнения. Например, достаточно трудно представить себе в хорографическом трактате Гегесиппа4, указанном как источник для 6-й истории Парфения («О Паллене»), сцену рыданий Паллены и ее задушевного разговора со стариком-воспитателем (τροφΐΰς, традиционная трагическая «кормилица», только в мужском роде); старик и берет на себя ответственность за человеко-убийственную и недостойную невинной Паллены (за которую потом заступятся боги) хитрость с колесницей,

1 Palatinus Graecus № 398; в ней же находится и трактат «О реках» Лжеплутарха, о котором пойдет речь далее.
2 Seilheim R. De Parthenii et Antonini Liberalis fontium indiculorum auctoribus. Diss., Halis Saxonum, 1930.
3 «Фракиец» Эвсрориона — Parth. 13; 26; Suppl. Hellenisticum, № 413-415. 4 FGrHist III 391.
 
244

в которой зерно истории. У Конона, рассказывающего этот же миф1, старик мог и отсутствовать (если его не выбросил Фотий при пересказе). Естественно предположить, что Парфений пересказывает не прозу Гегесиппа, но уже какое-то поэтическое произведение, или же сам вводит приличествующие поэзии детали2. О таких же переделках заставляет думать романтическая история Арганфоны3, возведенная к хорографическому описанию Вифинии, составленному Асклепиадом из Мирлеи.
Если все же верить рукописным указаниям на источники, Парфений чаще всего пересказывает либо эллинистические эпиллии, либо выдержки из хорографических произведений. Только один раз он пересказывает трагедию («Эвриала» Софокла), и с этого отрывка естественно начать искать дезисы и лизисы:

 

Связка
с предыду-
щей фабулой
(Пролог)




Дезис






Ol) μόνον δε ^Οδυσσεύς περί Αίολον έξήμαρτεν,
αλλά και μετά τήν άλην, ώς τούς μνηστήρας έφό-
νευσεν,
ε'ις "Ηπειρον έλθων γρηστηρίων τινών ένεκα,
τήν Τυρίμμα θυγατέρα εφθειρεν Εύίππην, Ός αυ-
τόν οίκείως τε ΰπεδέξατο και μετά πάσης προ-
θυμίας έξένιζε- παις δε αύτώ γίνεται έξ ταύτης
Εύρύαλος. τοϋτον ή μήτηρ, έπει εις ήβην ήλθεν,
αποπέμπεται εις Ίθάκην, συμβόλαια τινα δοϋσα
έν δέλτω κατεσφραγισμένα. τοΰ δε Όδυσσεως
κατά τύγ_ην τότε μη παρόντος, Πηνελόπη κατα-
μαθοΰσα ταϋτα και άλλως δε προπεπυσμενη τον
τής Εύίππης έρωτα, πείθει τον 'Οδυσσεα παρα-
γενόμενον, πριν ή γνώναί τι τούτων ώς εγει, κατα-
κτεΐναι τον Εύρύαλον ώς έπιβουλεύοντα αυτώ.

1 Conon, 10.
2 Другой отрывок, приписанный Гегесиппу (16, «О Лао-дике»), быть может, восходит скорей к Эвфориону, как многие другие рассказы Парфения (ср. Paus. X, 26, 8).
3 Parth. 36.
 
245
Лизис

Добавление
мифографа

και 'Οδυσσεύς μεν διά то μή εγκρατής φΰναι μη-
δέ άλλως «ΉΐΕΐκής, αύτόγειρ τοϋ παιδός έγένετο.
και ου μετά πολύν χρόνον ή τάδε άπειργάσθαι
προς τής αυτός αύτοΰ γενεάς τρωθεις άκάνθη
θαλάσσιας τρυγόνας έτελεύτησεν1.

Трагедийная фабула (в которой узнавание совершается слишком поздно, после лизиса-πάθος`а) вполне сохранена в пересказе Парфения. Он только делает добавления спереди и сзади, связывающие этот малоизвестный эпизод жизни Одиссея с более известными. Последняя фраза служит также заменой традиционного «узнав же, что он совершил, Одиссей, не снеся бед, положил конец своей жизни»; возмездие, являющееся истинным лизисом, свершено не руками Одиссея, но руками Телегона, в ситуации, зеркально симметричной ситуации с Эвриалом.



1 «(Связка с предыдущей фабулой:) Одиссей провинился не только перед Эолом, но после того как завершились его скитания и он перебил женихов, (пролог:) он отправился в Эпир ради каких-то пророчеств и здесь совратил Евиппу, дочь Тиримма, который его дружески принял и со всей душой оказал ему гостеприимство. У Одиссея же от Евиппы родится сын Евриал. Когда он возмужал, мать отправляет Евриала на Итаку, снабдив его какими-то приметами, запечатленными на складне. (Дезис:) Так как Одиссея случайно не оказалось на месте, Пенелопа, поняв все, а в остальном еще ранее зная о его связи с Евиппой, убеждает вернувшегося Одиссея, прежде чем он узнает истинное положение дел, убить Евриала как-де злоумышляющего против него. (Лизис:) И Одиссей, за то что он не привык владеть собой и в остальном был необуздан, оказался убийцей собственного сына. (Добавление мифографа:) Вскоре же после того, как это совершилось, сам он нашел свой конец, будучи ранен другим сыном, вооруженным копьем с шипом морского ската вместо наконечника» — Parth. 3, пер. В. Н. Ярхо.

 
246
Однако в целом рассказы Парфения все же не являются «фабулами» в том узком смысле слова, который придается ему в настоящей работе. Данное им традицией название Narrationes, подразумевающее большую свободу изложения, больше им соответствует. Во-первых, как уже говорилось, у Парфения отсутствует мифографическая цель: он не стремится изложить миф даже тогда, когда делает это, желая лишь дать любопытную любовную интригу (почти всегда редкую и малоизвестную). А раз нет строго мифографического задания, то нет и того, что из него вытекает: строения фабулы, соответствующего ее цели — дать простую информацию о мифологическом герое. Так, у Парфения почти не чувствуется тенденция вынести имя героя в начало рассказа и в заголовок, т. е. отсутствует то, что мы называем «титулом». Озаглавлены рассказы, в соответствии с темой сборника, чаще всего именами действующих в них женщин. При этом вынесенная в заголовок героиня может быть много менее известна, чем другой действующий в рассказе герой. Так происходит, например, в рассказе «Об Аэро» (20):
Рассказывают, что у Ойнопиона и нимфы Гелики была на Хиосе дочь Аэро. Влюбившись в нее, Орион, сын Гириея, стал требовать ее у отца в жены; ради нее он опустошил весь остров, некогда богатый дикими зверями, и, собрав огромную добычу с местных жителей, дал за Аэро приданое. Однако Ойнопион из ненависти к такому зятю все время откладывал брак, и однажды, когда Орион, обезумев от вина, взломал дверь в спальню, где спала девушка, и изнасиловал ее, Ойнопион выжег ему глаза1.

1 Пер. В. Н. Ярхо. Оригинал: Λέγεται &έ και Οινοπίωνος και νύμφης Ελίκης 'Αερώ κόρην γενέσθαι· ταύτης 8ё Ώρίωνα τον Ύριέως έρασθέντα παρ' αΰτοΰ παραιτεΐσθαι τήν κόρην, και δια ταύτην τήν те νήσον έζημερώσαι τότε Θηρίων άνάπλεων ούσαν, λείαν те πολλήν περιελαύνοντα των προσγωρων eSva διδόναι· τον μέντοι Οινοπίωνος εκάστοτε ύπερτιθεμένου τον γάμον δια τό άποστι»}/€Ϊν αύτώ γαμβρόν τοιούτον γενέσθαι, υπό μέθης έκφρονα γενόμενον τον Ώρίωνα κατάξαι τον θάλαμον, ένθα ή παις έκοιματο, και βιαζόμενον έκκαήναι τους οφθαλμούς ύπο τον Οινοπίωνος.
 
247

С обычной точки зрения миф говорит вовсе не об Аэро1, а о том, как ослеп Орион; чтобы превратить пар-фениевскую narratio amatoria в фабулу, нужно назвать ее «Орион», а в самом тексте перевернуть первые две фразы, чтобы получилось что-то вроде «Орион, сын Ги-риэя, как рассказывают, влюбился на Хиосе в Аэро, дочь Ойнопиона и нимфы Гелики...»; так мы получим титул, а конец — «Ойнопион выжег ему глаза» — окажется вполне правильным лизисом, а в целом свободная narratio обернется жестко построенной фабулой.
Подобную процедуру можно провести и с другими главами Парфения, но иногда она не увенчивается успехом. Так, например, ничего не получится с первой историей («О Лирке») — столь прихотлив и далек от фабульной логики ее сюжет.

Конон

Современником Парфения был Конон, сочинение которого традиция также назвала Narrationes (Διηγήσεις)2. Как сообщает Фотий, составивший конспект его книги, Конон жил при каппадокийском царе Архелае Филопаторе (которому посвятил свою книгу, как Парфений — Корнелию Галлу), т. е. также во время Августа. В его книге было 50 историй; трудно судить, насколько они были длинны, то есть насколько подробно пересказывает их Фотий3.



1 Которую обычно называют Меропой — Apld. I, 4, 3; Erat. Cataster. 32; Hyg. Astr. II, 34.
2 FGrHist IA 26.
3 Переписав три рассказа довольно подробно, Фотий сообщает, что дальше, к сожалению исследователей мифографии, будет пересказывать короче — κεφαλαιω&έστερον.

 
248
Конон, по выражению А. Хенрикса, «единственный греческий мифограф, в книге которого нельзя найти ни тематического единства, ни распознаваемого принципа организации». Форма narrationes имеет в его книге наибольшую свободу; его рассказы не связаны ни друг с другом (генеалогически, тематически или географически), ни изнутри не ограничены единством действия. Он может начать с одного героя, например, с Кадма, перейти на другого (Протея) и закончить сведениями о его сыновьях1. Иногда он вообще ставит на место сюжетного единства рассказа генеалогическое (например, рассказ о потомстве Девкалиона — отрывок генеалогии, поданный как отдельная narratio2). Часто стержень рассказа — история переселений племени (например, дорийцев и пеласгов во главе с Алфе-меном3 или магнетов4).
Если доверять Фотию, то обычно (больше чем в половине случаев) Конон заканчивает рассказ этиологией — происхождением обряда или названия, либо основанием города и окончательным обоснованием поселенцев на новом месте (что тоже является этиологией). Иногда, как замечает Г. Ч. Гусейнов5, посвятивший Конону остроумный очерк, на месте объясняемой реалии стоит пословица. В поисках аналогии книжке Ко-нона хочется вспомнить не столько об «Айтиях» Калли-

1 Conon, 32.
2 Conon, 27.
3 Conon, 47. Весьма странная история: зерном ее являются традиционные сведения о переселении Алфемена с Крита на Родос (Apld. III, 2, 1; Diod. Sic. V, 59), однако сам Алфемен теряет все связанные с ним мифы, оказывается спартанцем, а не критянином, а время его жизни переносится поколений на семь вперед.
4 Conon, 29.
5 Гусейнов Г. Ч. Типология античной мифографии // Античная поэтика. М., 1991. С. 251.
 
249
маха, сколько о «Греческих вопросах» Плутарха. Чтобы завершить перечисление многообразных мифографических тенденций, действующих у Конона, нужно отметить, что он отнюдь не чурается деталей, напоминающих об эвгемеризме и Schwindelliteratur (их можно найти примерно в половине историй).
Narrationes Конона имеют совершенно иной принцип сюжетного единства, чем фабульный; они весьма любопытны для понимания того, каким вообще может быть единство мифологического повествования.
 

 

 



Rambler's Top100